Подчинение человека технике, индустрии, рынку, бюрократии, политике, одним словом подчинение человека тотальной безличности, безликим законам планетарной научно-технической цивилизации, всем ее безобразным нагромождениям вместе с эффектами протезирования жизни (разрушение окружающей среды еще как достает людей, тут Константин Крылов не прав; не случайно за последние 30 лет в мире имели место мощные выступления экологических движений, в том числе и в России, например в Чапаевске и Волгодонске в начале 90-х, и не случайно  люди побогаче стремятся селиться подальше от индустриальных центров), все это давит на психику и заставляет искать какой-то выход, хотя бы и в мире фэнтэзи.

“Ни один господствующий класс в истории не вел такую несвободную и жалкую жизнь, как суетливые менеджеры «Майкрософта», «Даймлера - Крайслера» или «Сони» замечает современный немецкий социальный мыслитель, Роберт Курц. - Любой средневековый помещик глубоко презирал бы этих людей. В то время как тот мог предаваться праздности и более или менее вакхически прожигать свое богатство, современные элиты... не смеют позволить себе ни малейшей остановки. Вне колеса (индустриально-капиталистической системы производства-потребления – прим.ред.) они не знают, что делать, разве что снова впасть в детство; досуг, удовольствие от познания и чувственное наслаждение для них столь же чужды, как и для их человеческого материала. Они сами - всего лишь... простые функциональные элиты иррациональной общественной самоцели.

Властвующий идол умеет навязать свою безликую волю через «безмолвное принуждение» конкуренции, перед которым должны склониться даже могущественные, именно потому, что они управляют сотнями фабрик и спекулируют миллиардными суммами по всему Земному шару. Если они этого не сделают, то будут так же безжалостно выброшены на обочину, как излишняя «рабочая сила». Но именно несамостоятельность функционеров капитала, а не их субъективная эксплуататорская воля делает их столь безмерно опасными. Они менее чем кто-либо смеют задаваться вопросами о смысле и последствиях их безостановочной деятельности. Они уже не могут позволить себе проявить чувства и осмотрительность. Вот почему, превращая мир в пустыню, обезображивая города и превращая людей в нищих посреди богатств, они называют это реализмом”.

      Далее. Есть одна вещь, которую мы порой, не задумываясь, принимаем на веру. Это рассуждения о том, что, скажем, в древнем мире или в средние века было меньше свободы, чем сейчас. Но все же, на чем они основаны? Тогда, конечно, существовали на уровне общины, религиозной конфессии или ремесленной корпорации жестские предписания относительно того, что можно, а что нельзя. Но ведь тогда не было индустриальной системы, в которой существует еще более жесткое закрепление мест и ролей, еще более жестский диктат над индивидуальностью. Ведь есть разница между крестьянином, который сам пахал и сеял, тогда и так, когда и как считал нужным, ремесленником, который выполнял самостоятельно свою работу, так, как считал нужным и современным рабочим, инженером, менеджером и чиновником, которые встроены в огромные бюрократические системы и являются не более, чем марионетками, которых дергают за ниточки. Эта разница в наличии и отсутствии достоинства человека, в его самодостаточности. 

    Что есть у нас такого, что позволяло бы нам высокомерно смотреть на людей прошлого? Свобода слова? Но ведь существует элементарное соображение: в древности или в средние века правители имели больше оснований опасаться “мнений народных”, чем теперь. Ведь не было такого разрыва в вооружениях, как теперь: одно дело дубины против пик, совсем другое дело дубины против танков, которыми располагает всякое, уважающее себя, современное правительство.

    Сложнее обстоят дела с поисками выхода из ситуации. С мыслью Константина Крылова о том, что человек в мире фэнтэзи является не игрушкой в руках безликих неведомых сил, а, напротив, сам, сплошь и рядом, принимает ответственные решения, опять-таки, можно согласиться. Но дальше возникает проблема. Для автора статьи весь смысл этой новой индивидуальной свободы (остается только гадать, каким бесценным сокровищем она стала бы для нас, если бы состоялась) состоит в приобретении власти:

1)       Над другими людьми

2)       Над природой, миром

  “Магия и Власть - синонимы. Власть как Превосходство, как Личное Превосходство над Миром и Стихиями - вот что такое магия, и вот чего не может дать самая крутая техника”. “На протяжении всей человеческой истории люди исступленно мечтали о Власти над Миром, и, прежде всего, - над Миром Природы, прежде всего над Природой, а уж во вторую очередь над себе подобными (иногда кажется, что последнее - всего лишь заменитель первого). А ведь хочется именно этого: ощущать, как тебе повинуются стихии, как небо  и земля покоряются твоей воле. Неудивительно, что в Средиземье главной ценностью являются не деньги или иные "сокровища тленные" (хотя злых и алчных господ там навалом), а Власть, Слава и Личное Превосходство. Это только здесь, у нас все это выглядит смешно. Там эти ценности действительно чего-то стоят”.

   Замечу, что, во-первых, взгляд на мир, исключительно как на объект обладания и господства человека – это, как раз, и есть взгляд, характерный прежде всего для нового времени, для планетарной технической цивилизации. Как и разговор о ценностях, которые “чего-то стоят”. “В течение последних столетий идёт переворот в основных представлениях, - писал Мартин Хайдеггер - человек оказался пересаженным в другую действительность. Эта радикальная революция мировоззрения произошла в философии Нового времени. Из этого проистекает и совершенно новое положение человека в мире и по отношению к миру. Мир теперь представляется объектом, открытым для атак вычисляющей мысли, атак, перед которыми уже ничто не сможет устоять. Природа стала лишь гигантской бензоколонкой, источником энергии для современной техники и промышленности. Это, в принципе техническое, отношение человека к мировому целому впервые возникло в семнадцатом веке и притом только в Европе. Оно было долго незнакомо другим континентам. Оно было совершенно чуждо прошлым векам и судьбам народов”. Действительно, существует разница между отношением русского, украинского или, например, индийского общинного крестьянства (в прошлом) к миру и земле, отношением, основанным на почти пантеистическом гармоничном мироощущении (откуда, кстати, и соответствующий принцип землепользования: земля ничья, как воздух, ей можно пользоваться, но ей нельзя владеть, как вещью) и взглядом на окружающий мир и землю современного человека.

    Следующий пункт, это власть над другими людьми. С одной стороны, автор статьи может быть и прав в этом пункте, говоря, что можно испытать большее наслаждение властью, если добиваешься ее непосредственно, избегая действия безличностных законов современной техники, рынка и современной политики. Но прошлое человечества знало не только деспотические режимы, где происходила постоянная борьба за престолонаследство, оно знало и различные формы самоуправления, от сельской общины древнего Китая и до греческого полиса, управляемого общим собранием граждан, самоорганизованным народом, Демосом. Однако Константина Крылова прикалывают только некоторые специфические составляющие древнего или средневекового мира: власть, господство, насилие. Причем именно абсолютная власть человека над природой (в реальности никогда не имевшая место быть), именно ничем не сдерживаемое господство личности над личностью (которое, в реальности, сдерживалось и ограничивалось известной автономией крестьянской общины или городским самоуправлением).

   Впрочем, поскольку автор апеллирует не столько к прошлому, сколько к вымышленному миру фэнтэзи, то и мы обратим взгляд на этот мир.

  Утверждение, что над людьми Средиземья не довлеют никакие внешние, безличностные силы не соответствует действительности. Правда в том, что люди Средиземья свободны от господства техники, рынка, политики (в ее современном, безличностном варианте) и тому подобных вещей, и, пожалуй, более независимы, в силу этого обстоятельства, нежели мы. Однако безличностные силы в виде рока (судьбы) или верховного божества все же присутствуют в двух, наиболее значимых вариантах магических утопий: Толкиена и Урсулы Ле Гуин.

    Утопия Толкиена разворачивает перед зрителями картину дуалистического мира, аккуратно разделенного между абсолютным добром и абсолютным злом. Правда мир этот не совсем манихейский: силы тьмы очень сильны, но последнее слово всегда остается за светом. У людей, населяющих этот мир, есть свобода воли, возможность выбора добра, либо зла, причем в каждом из этих случаев они следуют определенным линиям поведения. Маги, это, по существу, те же самые служители добра или зла, только сила их больше, чем у обычных людей. На самом деле (и это отмечалось некоторыми комментаторами) утопия Толкиена очень консервативна в философском плане, перед нами классическая христианская картина мира. Насколько удачно получилась у Толкиена эта картина – совсем другой вопрос. Кстати, сам Толкиен был убежденным католиком.

    Мир Земноморья выглядит иначе. Добро здесь вовсе не абсолютно, оно относительное, человеческое. Наибольшую угрозу миру Земноморья несут как раз те, кто хочет его переделать в соответствии со своими представлениями о добре. Одновременно и зло не абсолютно, оно омерзительно, страшно, но, при этом, играет, подчас очистительную роль, помогает людям достичь прозрений или, на худой конец, избавиться от вредных привычек, сделать шаг на пути самосовершенствования. Добро и зло, свет и тьма причудливо переплетаются между собою, дополняют друг друга. Маги, это те, кто стоит до первого и второго, следуя гармонии мира, сливаясь с мировым потоком изменений и соответствуя ему. Между прочим, местами в рассказах и повестях Земноморья (как и в некоторых других произведениях Урсулы ле Гуин) проскальзывает отчетливая антипатия к иудео-христианской цивилизации. Достаточно вспомнить историю мага Повелителя Огня, задумавшего осчастливить людей, остановив солнце в зените, и вызвавшего, таким образом, мировую катастрофу, - очевидная аллюзия на Иисуса Навина. Спустя столетия, другой чародей, Коб, пытается (тоже действуя, с его точки зрения, во благо), даровать людям вечную жизнь. Однако волшебник Гед разрушает чары Коба, возвращая людям смерть и таким образом восстанавливая гармонию мирозданья. Ведь смерть так же необходима и естественна, как и жизнь.

    Мир Земноморья, это мир древних даосов, а маги Земноморья, по крайней мере, в большинстве своем, – даоские учителя. Нужно иметь в виду, что понятий “зло” и “добро” (в абсолютном смысле) у даосов не было. Они считали, что существует особое место у всякой вещи в мире, у животного свое (пастись на поле), а у человека свое (пасти скот, например, - даосы, в этом смысле, не киники, они не считали, что человек это свихнувшееся животное). И, однако, человек, не будучи и не становясь животным, но, оставаясь собой, может следовать естественной гармонии мира (дао) по-своему, а именно через “недеяние” (у-вэй). Человек слишком деятелен, он непрерывно что-то обустраивает, совершает, у него непрерывно вспыхивают и угасают противоречивые желания, мысли, он слишком сосредоточен на своем эго и т.д. Своими излишними заботами он приносит вред себе и миру.  Недеяние –  это не отказ от деятельности, а ее ограничение и выделение необходимой человеку и миру сердцевины деятельности. Людям следует действовать только тогда, когда в этом существует острая необходимость. Ибо людям присуще чувство естественности наряду с искусственностью. Однако, весь вопрос в том, чтобы знать КОГДА; чтобы на него ответить, нужно вслушиваться в мир и в себя (притча Чжуан Цзы о свирели вселенной). Потому мастера дао и мир воспринимали как кров, как огромный дом, здесь все взаимосвязанно, - одно здесь невозможно без другого. Если человек живет, пытаясь осуществлять недеяние, то есть, вслушиваясь в себя и в мир, то он становится на путь (дао). Тогда ему рано или поздно откроется красота и целостность мира, где “все вещи звучат сами по себе” (Чжуан Цзы), откроется ему и естественность гармонии человеческих отношений (у Чжуан Цзы люди и селения, пребывая в естественности, тянутся друг к другу).

    Однако, человеку дан выбор. Человек может следовать и искусственности, то есть пытаться изменять вещи, других людей и себя в соответствии со своими представлениями о правильном и неправильном. Это путь, противоположный дао, путь господства (во благо или во зло, не столь важно, важно то, что я пытаюсь кого-то облагодетельствовать или, наоборот, унизить, потому что МНЕ ТАК ХОЧЕТСЯ). Вот здесь-то и возникает у даосов деление на добро и зло, инь и ян, тогда как дао предшествует разделению инь и ян. Эти добро и зло относительны, каждое – тень другого.

    Посмотрим теперь, как решаются в этих мирах проблемы взаимоотношений человека с природой и человека с человеком.

   У Толкиена природа в той или иной степени одушевлена. Гора, через которую хотят перейти хранители колец, отвечает им отказом, причем хранители послушно подчиняются ее зову, древний и грозный лес Фейнхорн населен живыми деревьями - гворнами, с которыми тоже шутки плохи. Варварское, хозяйское и чисто потребительское отношение к природе осуждается, в конце концов живой лес вносит свою лепту в истребление сил зла. В отношениях самых близких к добру существ Средиземья – эльфов и живой природы царит гармония. На чем держится вся эта пастораль, Толкиен не объясняет. Это так, потому что это так.

    На островах Земноморья все еще круче. Не то что леса и горы, но каждый камень, травинка или капля воды имеет свое собственное имя – самость, и следует своему предназначению. Мир оплетен сложной системой взаимодействий, все взаимосвязано. Упаси боже потревожить всю эту гармонию : стоит только магу чуть-чуть поколдовать забавы ради (а не для какого-то ответственного, необходимого и важного дела), например, стоит ему превратить камень в птицу, и может выйти несчастье. Обычные люди, и, в особенности, маги должны легко касаться вещей и легко оставлять их, пользоваться дарами, которые предлагает им природа или другие люди и маги, но не становиться обладателями и хозяевами этих даров, наслаждаться красотой неба, залитого солнечным светом, но не пытаться, себе в угоду, заставить солнце и небо быть такими всегда. Все в полном соответствии с даоским принципом УМЕЮЩИЙ ХОДИТЬ НЕ ОСТАВЛЯЕТ СЛЕДОВ.

   Итак, никакого насилия над природой и властвования над ней творцы магических утопий не допускают, наоборот, такое отношение клеймится как варварское и всячески осуждается.

   А как обстоят дела с государственной властью и вообще с возможностью господства человека над человеком?

   У Толкиена в принципе допускается власть одного человека над другим. Приветствуется, например, монархия, но, однако, власть эта всегда должна быть чем-то ограниченна. Например, светская власть королей и иных властителей ограничивается духовной властью магов и наоборот. Власть, как таковая, не осуждается. Осуждается, однако, причем полностью и безоговорочно, власть абсолютная. По понятным причинам она развращает абсолютно и тут даже не надо ничего додумывать. Строго говоря, это и есть лейбмотив данной утопии. В магической утопии Толкиена совершенно явственно слышен голос добропорядочного подданного ее величества английской королевы. Монархия это ничего, королеву мы все любим, но хорошо, чтоб при этом ее власть все же имела какие-то разумные границы, а не то выйдет безобразие. Впрочем, Толкиен, при этом, предпочитает не выходить за рамки средневекового быта и общественных отношений...

   Урсула ле Гуин гораздо радикальнее в вопросе о власти. Власть, господство одного человека над другим ею отрицается в принципе. Здесь уместно вспомнить, что даосы, к которым она апеллирует, полагали, что никакого государства вообще создавать не нужно, достаточно, чтоб люди оставались жить в небольших аграрных общинах с патриархальным бытом, уравнительной системой землепользования и самоуправлением. Даос, став правителем (ваном), должен был сломать государственные печати, отменить все действующие законы, ликвидировать войско, суды и бюрократический аппарат, покинуть царский дворец, заняться каким-нибудь полезным делом, например, хлебопашеством и ПРЕДОСТАВИТЬ ВЕЩИ И ЛЮДЕЙ ИХ ЕСТЕСТВЕННОСТИ, иначе говоря, позволить им самостоятельно развиваться. Он должен был вмешаться в ситуацию только в том случае, если мировая гармония разрушалась, например, если кто-то начинал опять создавать государство или вводить регламентацию общественного быта, или возникала резкая поляризация бедности и богатства или творилась какая-то иная, совсем уже выходящая из ряда вон несправедливость. Как вмешаться? Гед восстанавливает гармонию магией, реальные даосы организовывали восстания крестьянских общин… Справедливости ради отметим, что подробности социального устройства Земноморья Урсулой ле Гуин опускаются (они встречаются в изобилии в других произведениях писательницы), а в последней части трилогии появляется король. Однако подлинной силой в этом мире обладают маги, которые не господствуют над миром и людьми, а скорее используют свою силу в прямо противополжных целях: хранят мир и людей от господства.

   Подведем некоторые итоги. Мы согласны с Константином Крыловым в том, что притягательность магических утопий основана на явной или скрытой симпатии людей к миру, где органика господствует над механикой, а не наоборот, где люди более независимы и обладают, в силу одного этого обстоятельства, бОльшей самостоятельностью, бОльшими возможностями для творчества и саморазвития. Мы так же считаем, что мир магической утопии, где люди дышат чистым воздухом и наслаждаются красотами мировой игры, является для многих чем-то вроде несбывшейся мечты или утраченного рая. Однако, мы не находим в указанных утопиях ничего похожего на мысль о тотальном господстве человека над человеком и природой. Нам кажется, что автор статьи, в данном случае, выдает желаемое за действительное. Почему? Невозможно влезть в чужую шкуру, понять побуждения другого человека. Рискнем предположить одну вещь. Возможно, все дело в том, что, мечтая вырваться за пределы своего времени, своей эпохи, Константин Крылов, как и все мы, обречен, все же, оставаться сыном своей эпохи. И отсюда абсурдная мечта о власти над природой. С другой стороны, мы можем даже понять зависть Константина Крылова к тому средневековому помещику или феодалу (потому что быть менеджером или современным политиком и в самом деле скучно и противно), но... Феодалов не бывает без крепостных или зависимых от произвола людей.

***

    В современном мире есть помимо природных, еще и другие внешние обстоятельств,

 и законы, господствующие над человеком. Это законы рынка, маркетинга, зрелищного 

манипулирования, законы бюрократии, техники, словом, законы искусственного мира, 

созданного человеком, мира, который становится все сложнее и страшнее. Возрастающая 

сложность современной цивилизации все больше превращает ее в некий “черный ящик”,

 в магамашину, в которой развиваются какие-то непонятные и угрожающие процессы.  

И они, эти процессы, разрушают пространство нашей индивидуальной свободы, во всяком случае,

 невероятно сужают его. Поэтому, развитие нашей индивидуальной свободы и ответственности, 

нашего творческого жизненного потенциала, невозможны без преодаления всевластия искусственных

 систем, созданных самими людьми. 

   Современный человек сам уже не замечает, что превратился в “наличный ресурс для работы индустрии”

 (Хайдеггер).  Интересно, что именно даосы, к мыслям которых постоянно обращается Урсула Ле Гуин,

  начали разговор о сущности технике. В знаменитой притче Чжуан Цзы о деревянном журавле 

(механической водочерпалке) , говорится что разум и сердце становятся механическими, 

когда захватываются механическим (техническим) действием. Это почти дословно совпадает 

с критикой техники, данной Хайдеггером, а именно, с утверждением, что техника не нейтральна к 

человеку, ибо раз техника открыта  воздействию человека, то и человек открыт для сущности 

техники, захвачен и охвачен ее воздействием.

   Кроме того, существует разница между Волгой, которая воспринималась многими поколениями крестьян, как источник жизни и Волгой, как потоком воды, включенным в систему работы электростанций и промышленных предприятий, иначе говоря, средством производства энергии и стоком для отходов промышленности. В последнем случае, река из источника жизни превращается в деталь огромной машины и подчиняется законам индустриального производства со всеми вытекающими отсюда последствиями.

    Однако мир – не бензоколонка и не электростанция, а человек – не гомункулус из

 пробирки. Человек, как таковой, сформировался в условиях определенного миропорядка.

 Он ест плоды определенных сортов, а не какие-то другие, ходит по земле, а не по воде,

 живет под небом, которое дает ему необходимые свет и тепло. Можно, конечно, накормить

 человека помидорами с внедренными в них генами медузы и вызвать у него, таким образом,

 неизвестные пока науке болезни. Можно спровоцировать развитием индустрии парниковый 

эффект и залить землю водой из растопленных полярных шапок, можно, разрушив озоновый 

слой, способствовать тому, чтобы с неба на нас полилась смертельная радиация. Но тогда

 некому будет рассуждать о преимуществах и недостатках первой и второй природы. 

     Мы не призываем здесь к отказу от техники и научно-технического мышления,

 по крайней мере, к тотальному отказу. Эти вещи присутствуют и, видимо, необходимы

 в той или иной степени человеку, наряду с другими. Только все время забывают это 

НАРЯДУ. “Камень, наваливается всем своим весом, возвещая о своей тяжести. Но если 

мы попытаемся расколоть скалу, она в своих осколках не явит нам своего нутра… расколотый

 камень … вернется в громадность своего тяжелого возлежания и в прежнюю плотность отдельных

 своих кусков. А если мы попытаемся схватить и постигнуть его иным путем  и, например, 

положим камень на весы, то этим мы только исчислим его вес. И такое, возможно, очень 

точное определение камня останется числом, тогда как тяжесть его возлежания уже 

ускользнула от нас. Краска вспыхивает и исчерпывается своим свечением. А если 

мы начнем рассудительно измерять ее и разложим на число колебаний, она уже исчезла

 для нас. Она является нам лишь постольку, поскольку остается нерастворенной и неизъяснимой…

 Земля такова, что всякую настойчивость исчисления она обращает в разрушение. Как бы не 

кичилась разрушительная настойчивость своей видимостью власти, видимостью развития и 

прогресса в облике научно-технического опредмечивания природы, эти власть и господство 

навеки останутся бессилием желаний”. (М.Хайдеггер. “Исток художественного творения”). 

    Важен разрыв с сущностью техники, иначе говоря, нужно учиться мыслить вне научно-технических

 “ценностей”. Слава богу, у нас есть еще для этого некоторые возможности: ведь не  случайно мы 

говорим, порой, о некоторых вещах, что они бесценны и существуют просто потому, что существуют. 

Просто… Сколько удивления сокрыто в этом ПРОСТО. “Все в Поднебесной умеют стремиться к познанию 

неизвестного, но не умеют стремиться к познанию известного” (Чжуан Цзы).