Экологический реализм

Капитализм, ориентированный на постоянный рост, мертв. Соци­ализм, также ориентированный на постоянный рос и очень похожий на него, являет собой кривое отражение нашего прошлого, а отнюдь не будущего. Марксизм, оставаясь пока что незаменимым инструмен­том анализа, утратил свою профетическую ценность и значение.

Развитие производительных сил, которое, как предполагалось, дол­жно было позволить рабочему классу разорвать вековые оковы и ус­тановить царство всеобщей свободы, вместо этого лишило трудящих­ся последних остатков их самостоятельности, углубило пропасть между физическим и интеллектуальным трудом и уничтожило всякие мате­риальные и экзистенциальные основы производительных сил.

Экономический рост, который, как предполагалось, должен был обеспечить благополучие и процветание всем и каждому, породил потребности куда быстрее, чем научился удовлетворять их, что привело к возникновению целого ряда кризисов, носивших не только экономический характер: рост и развитие при капитализ­ме перетекают в кризис не только потому, что это — капиталис­тический рост, но и потому, что любой рост имеет естествен­ные границы и пределы.

Нетрудно представить себе паллиативные средства решения той или иной проблемы, которая привела к возникновению кризиса. Но егохарактер таков, что любые последовательные и частичные решения, направленные на преодоление кризиса, будут неизбежно усугублять его.

И хотя нынешний кризис обладает всеми типичными признаками классического кризиса перепроизводства, он, однако, заключает в себе целый ряд новых измерений, которые марксизм, за редкими исключениями, вообще не предусматривает и на которые система, до сего дня считавшаяся «социалистической», не способна дать адек­ватного ответа.   

 Это — кризис отношений между индивидуумом и экономической сферой как таковой, кризис самого характера про­изводства, кризис нашего отношения к природе и нашему собствен­ному телу, кризис сексуального поведения, общества, последующих поколений, истории, наконец; это кризис урбанистической модели жизни, среды обитания, медицины, образования, науки.

Мы прекрасно понимаем, что наша современная модель жизни не имеет будущего, что дети, став взрослыми, не смогут принести в наш мир ни запасов нефти, ни целый ряд привычных металлов, что если, осу­ществление текущих проектов по ядерной энергетике будет продолжать­ся сегодняшними темпами, запасы урана вскоре будут исчерпаны.

Мы сознаем, что все в нашем мире имеет конец; что если мы бу­дем продолжать действовать так и дальше, в океанах и реках погибнет все живое, почва станет мертвой и бесплодной, воздух в городах — непригодным для дыхания, а жизнь сделается привилегией специаль­но отобранных экземпляров новой человеческой расы, адаптирован­ной посредством химиотерапии и генетического программирования для жизни в новой экологической нише, выбранной и высеченной инженерами-биологами.

Наконец, мы понимаем, что на протяжении последних полутора веков индустриальное общество развивалось за счет ускоренной эксплуатации природных ресурсов, для создания которых потребо­вались многие миллионы лет, и что вплоть до самого последнего вре­мени экономисты — как сторонники классического направления, так и марксисты — решительно отвергали как беспочвенные и «ре­акционные» любые рассуждения о перспективах на отдаленное бу­дущее, все равно — нашей планеты, биосферы или цивилизации, «Долговременная вероятность выживания каждого из нас равна нулю», — заявил Кейнс, лукаво утверждая, что достигнутые гори­зонты экономического развития не претерпят сколько-нибудь су­щественных изменений в ближайшие десять-двадцать лет. «Наука, -пытаются нас уверить, — непременно откроет новые пути и возмож­ности, а техническая мысль создаст нечто невиданное и немысли­мое в наши дни».

Однако наука и техника так и не смогли совершить это обещанное эпохальное открытие: все производительные силы еще более активно зависят от природных ресурсов планеты, запасы которых близки к концу, и от создания системы точек выживания, поддерживающих хрупкое равновесие нашей экосистемы.

Задача заключается не в том, чтобы обожествить природу или «отой­ти назад», а в том, чтобы осознать простой факт: деятельность челове­ка в мире природы имеет свои естественные границы. Нарушение этих границ вызывает ответную реакцию, последствия которой мы уже ощущаем в качестве специфических и еще недостаточно широко со­знаваемых факторов, таких, как новые болезни и новые типы проблем, неприспособленные дети (к чему не приспособленные?), спад ожида­ний, возлагаемых на жизнь, снижение физических данных и эконо­мических показателей и, наконец, снижение уровня жизни несмотря на постоянно повышающийся уровень материального потребления.

Ответная реакция экономистов вплоть до сего дня сводилась к об­винениям в «утопизме» и «безответственности» тех, кто пытался при­влечь внимание к этим симптомам надвигающегося кризиса в наших отношениях с миром природы, — отношениям, лежащим в основе всякой экономической деятельности. Самое большее и дерзкое, на что осмеливается современная политэкономическая мысль в наши дни, — это посоветовать поддерживать потребление на уровне «ну­левого прироста». И лишь один экономист, Николас Георгеско-Реген, имел достаточно здравого смысла и смелости, чтобы заявить, что даже при нулевом приросте продолжающееся истребление последних ос­татков природных ресурсов приведет к полному их исчерпанию. Глав­ное теперь не в том, чтобы потреблять их все больше и больше, а в том, чтобы сократить потребление до минимума, ибо другого пути сохранить остатки этих ресурсов для будущих поколений просто нет.

Именно в этом заключается экологический реализм.Стандартное возражение на это обычно сводится к тому, что лю­бые попытки затормозить или повернуть вспять процесс экономи­ческого роста неизбежно приведут к дальнейшему усугублению су­ществующего неравенства, результатом чего станет дальнейшее ухудшение материального положения беднейших слоев. Однако идея о том, что экономический рост приводит к снижению неравенства, является ложной: статистика свидетельствует о том, что все обстоит как раз наоборот.

Можно доказать, что такая статистика взята только по капиталистическим странам и что социализм обеспечивает боль­шую социальную справедливость; но зачем непременно стремится про­изводить все больше и больше всевозможной продукции? Разве неболее рационально улучшить условия и качество жизни, научившись расходовать ресурсы более эффективно, получая из них сразу не­сколько видов продуктов, сводя к минимуму уровень отходов и отка­завшись от производства социально агрессивных товаров, которые никогда не смогут стать доступными для всех или которые настолько загрязняют

окружающую среду, что доходы от их реализации не стоят негативного влияния их выпуска, даже если такие товары со време­нем станут доступными для большинства?

Радикалы, вообще отказывающиеся рассматривать вопрос о равен­стве в отрыве от проблемы роста, лишний раз демонстрируют, что «со­циализм» для них — это не что иное, как продолжение капитализма несколько иными средствами: распространением ценностей среднего класса, его образом жизни и социальными представлениями (которые, кстати сказать, у лучших представителей этого класса уже начинают меняться под нажимом их же собственных дочерей и сыновей).

Сегодня недостаток реализма уже более не сводится к рассужде­ниям о всеобщем процветании путем изменения направления эконо­мического развития и косметических изменений образа жизни. Недо­статок реализма заключается в представлении о том, что будто экономический рост способен автоматически обеспечить человечеству всеобщее процветание, ибо на сегодняшний день это еще возможно.

Политическая экономия и экология: Маркс и Иллич

Политическая экономия как самостоятельная дисциплина непри­менима ни к семействам, ни к небольшим общинам, слишком мало­численным для того, чтобы в них могли возникнуть пресловутое раз­деление труда между их членами, обмен товарами (или их продажа) и предоставление взаимных услуг. Политическая экономия начина­ется только там, где прекращается свободный совместный труд и вза­имный обмен. Она начинается с социально обусловленного произ­водства, то есть производства, основанного на социальном разделении труда и регулируемого механизмами, внешними по отношению к воле и сознанию индивидуумов, то есть рыночными процессами или цен­трализованным планированием (или, наконец, и тем и другим).

«Человек экономический» (homo economicus), то есть некий абст­рактный человек, на действиях которого построены все расчеты эко­номистов, обладает уникальным качеством; он не потребляет ничего из того, что производит, и не производит ничего из того, что потреб-

ляет. Следовательно, перед таким человеком никогда не возникают проблемы качества, пользы, вреда, красоты, счастья, свободы и мо­рали; он озабочен лишь процессами обмена ценностей и товаров, количественными показателями и балансами доходов.

Экономисты не дают себе труда принять во внимание мысли, чув­ства и желания обычных людей; их интересуют лишь те материаль­ные процессы, которые, независимо от своей воли, влечет за собой деятельность человека в любых ее формах в (социально обусловлен­ном) контексте сокращения природных ресурсов.

В экономическом моделировании невозможно выделить хоть ка­кое-то подобие этической составляющей. Маркс был одним из пер­вых, кто понял это. Выбор, сделанный им, с известной долей схема­тизма можно выразить так:

-    либо индивидуумы сумеют объединиться и во имя радикальной перестройки экономического процесса согласно своей коллективной воле и заменить социально обусловленное разделение труда добро­вольным сотрудничеством производителей, связанных друг с другом
(кооперация);

-    либо они останутся разделенными и разобщенными, и в этом случае интересы экономического процесса будут преобладать над це­лями и интересами отдельных людей, и рано или поздно централи­зованное государство, руководствуясь интересами целесообразно­сти, принудит их к совместному труду силой, когда люди будут
вынуждены трудиться уже не на себя. Выбор очевиден: «социализм или варварство».

Экологи находятся в таком же отношении к экономистам, в каком сами экономисты к добровольной кооперации, регулирующей всю хозяйственную жизнь семьи или небольшой общины. Экология как самостоятельная дисциплина априорно неприменима к тем сообще­ствам или общностям людей, способы производства и производствен­ные отношения которых не оказывают продолжительного негатив­ного влияния на окружающую среду. Природные ресурсы кажутся неисчерпаемыми, влияние человеческого фактора на природу — нич­тожным. В идеальном случае охрана природы как одно из непремен­ных условий здоровой жизни базируется на неписаных законах муд­рости, законах, признаваемых всеми.

Экология не выделялась в особую научную дисциплину до тех пор, пока экономическое развитие не разрушило или во всяком случае не нанесло окружающей среде серьезного ущерба. На этом пути она стремится достичь разумного компромисса между потерями и направ­лением экономической деятельности или, по крайней мере, внести в

нее существенные коррективы. Экология занимается в первую очередь вопросами внешних ограничений экономической деятельности — теми самыми, с которыми экономика должна считаться, чтобы избежать негативных эффектов, идущих вразрез с ее же собственными целя­ми и интересами.

Подобно тому, как экономика учитывает внешние ограничения, создаваемые действиями отдельных индивидуумов, когда на основе их возникают некие нежелательные коллективные результаты, экология учитывает внешние ограничения, которые влечет за собой экономи­ческая деятельность, вызывая негативные изменения окружающей среды, которые сводят на нет все рассуждения о прибыли и т.п.

Точно так же, как экономика относится к сфере деятельности, выходящей за рамки взаимного согласия и добровольного сотрудни­чества, так и экология обращается к сфере, лежащей за рамками эко­номической деятельности и расчетов, но исключая последние, одна­ко это не дает оснований говорить, будто экология — дисциплина более рациональная, чем экономика, но относится к той же сфере. Рациональность экологии — явление иного порядка: она показывает нам, что эффективность экономической деятельности носит весьма ограниченный характер и что в основе ее лежат некие внеэкономи­ческие факторы. Она, в частности, позволяет нам понять, что стрем­ление экономики преодолеть относительные сбои порождает — за некой определенной гранью — сбои абсолютные и непреодолимые. Доходы оборачиваются убытками, производство разрушает и губит больше ценностей, чем производит. Столь пагубные явления имеют место, когда экономическая деятельность нарушает хрупкий баланс основных экологических циклов и/или уничтожает природные ре­сурсы, не подлежащие восстановлению.

Сталкиваясь с ситуациями такого типа, экономическая систе­ма в прошлом неизменно реагировала на них дополнительным увеличением производства; таким наращиванием выпуска про­дукции она стремилась компенсировать временный перебой. При этом не учитывалось, что подобные действия неизбежно усугуб­ляют ситуацию; что за некой гранью меры, направленные на увели­чение потока автомобилей, повлекут за собой увеличение «пробок»; что увеличение приема лекарств ведет к росту заболеваемости, по­скольку заменяет устранение причин болезни снятием ее симп­томов; что повышение потребления энергии вызывает новые фор­мы загрязнения среды, уже выходящие из-под контроля и влекущие за собой новый скачок потребления энергии, рост заг­рязнения и т.д., и т.п.

Чтобы осознать «непродуктивность» таких действий, необходи­мо поставить вопрос о рациональности самой экономики. Именно это и делает экология: она показывает нам, что средства преодоле­ния всевозможных сбоев и болезней, кризисов и тупиков индуст­риальной цивилизации следует искать не в наращивании выпуска продукции, а наоборот, в ограничении и сокращении материально­го производства. Она наглядно демонстрирует, что куда эффектив­нее и «продуктивнее» сохранять природные ресурсы, чем варварс­ки расходовать их, выгоднее подчиняться природным циклам, чем пытаться нарушить их.

И тем не менее у экологии тоже нет никакой этической составля­ющей. Одним из первых, кто понял это, был Иван Иллич. Альтерна­тивы, которые он открыл для себя, с некоторым упрощением можно сформулировать следующим образом:

—либо мы согласимся наложить известные ограничения на раз­витие техники и индустриальное производство, чтобы сберечь при­родные ресурсы, сохранить экологический баланс, необходимый для жизни на нашей планете, и будем активнее содействовать развитию самостоятельности на уровне общин и отдельных индивидуумов (а
это — главное условие выживания);

либо все ограничения, необходимые для поддержания жизни, будут определены и спланированы на централизованном уровне ин­женерами-экологами, и оценка уровней производства, оптимальных с экологической точки зрения, будет поручена централизованным
организациям и технологическим структурам (это — технофашистский вариант, путь, по которому мы уже почти начали двигаться). Выбор и здесь тоже весьма прост: «выживание или технофашизм».

Экология, будучи чисто научной дисциплиной, отнюдь не обяза­тельно подразумевает неприятие авторитарных, технофашистских решений. Неприятие технофашизма является не следствием научно обоснованного понимания экологического баланса природы, а выте­кает из выбора политической и культурной системы. Защитники ок­ружающей среды используют экологию в качестве рычага для более активного продвижения радикальной критики нашей цивилизации и общества. Однако экологические аргументы могут также быть ис­пользованы для обоснования применения биологической инженерии применительно к человеческим системам.

 

Экология и изменение средств производства

Предпочтительность естественных, саморегулирующихся систем по сравнению с системами, основанными на разного рода внешних учреждениях и установлениях, вовсе не означает априорного обо­жествления природы. Нет ничего невозможного в том, чтобы искус­ственно созданные системы в некоторых отношениях были более эффективными, чем природные, естественные. Однако предпочте­ние, отдаваемое последним, желательно отстаивать как более раци­ональный выбор и с точки зрения политики, и с точки зрения эти­ки, причем такое предпочтение обусловлено преимуществом децентрализованной саморегуляции по сравнению с централизован­ной гиперрегуляцией. Сфера «здоровой политики» предлагает нам особенно выразительный пример, способный послужить в качестве парадигмы.

Естественный отбор — это идеальный случай децентрализован­ной саморегуляции. Однако его удается обмануть и обойти благода­ря использованию все более сложных медицинских средств и тех­ники, способных спасти жизнь младенцев, которые без таких средств умерли бы в первые же дни или месяцы своей жизни. Тем не менее такие люди, достигнув зрелого возраста, произведут на свет потомство, страдающее наследственными заболеваниями, и за счет этого доля людей, подверженных таким недугам будет постоянно увеличиваться. Возникающее в результате этого ухудшение гено­фонда уже побудило некоторых ведущих генетиков поддержать осу­ществление на государственном уровне политики направленной евгеники, то есть регулирования свободы размножаться и произво­дить потомство.

Таким образом, преодоление естественных средств саморегуляции вызывает необходимость применения внешних, административных регулирующих факторов. И, наконец, естественный отбор заменя­ется отбором социально мотивированным.

Однако последний в некоторых отношениях может быть признан более эффективным, чем первый; евгеника позволит предотвратить зачатие уродливых и нежизнеспособных особей, тогда как есте­ственный отбор способен устранить их только после зачатия, а час­то и после рождения. Но здесь есть одно весьма существенно отли­чие: естественный отбор происходит спонтанно, без всяких целенаправленных вмешательств. Евгеника же, напротив, допуска­ет создание технобюрократии, которая и будет устанавливать ад­министративные нормы и критерии отбора. Естественная саморе­гуляция будет заменена регуляцией авторитарной.

Этот пример, который трудно назвать оптимистическим, должен продемонстрировать экологический принцип, заключающийся в том, что гораздо лучше предоставить природе действовать самой, чем ис­кать способы исправления ее ошибок за счет все более широкого вмешательства в нее отдельных лиц или административных структур ради достижения доминирующего положения. Для эколога отрица­ние им системной инженерии объясняется не тем, что она искажает природу (которая отнюдь не является священной и неприкосновен­ной), а в том, что это вводит новые формы доминирования отдельных видов в уже существующие в природе процессы.

С политической точки зрения применение такого подхода совер­шенно очевидно: экологический подход абсолютно несовместим с понятием рационализма, свойственным капитализму. Кроме того, он также абсолютно несовместим с авторитарным социализмом, ко­торый (независимо от того, используется в нем централизованное экономическое управление или нет), является на сегодняшний день единственной системой внешней регуляции на государственном уровне. Позиция экологов не имеет ничего общего и с либертари­анским или демократическим социализмом, и их не следует смеши­вать. Установка экологов сводится к тому, чтобы действовать на ином, более фундаментальном уровне: уровне материальных пред­посылок экономической системы. В частности, она проявляет осо­бый интерес к характеру превалирующих технологических систем, ибо технические структуры, являющиеся базой экономической си­стемы, отнюдь не являются нейтральными. На самом деле они отра­жают и определяют отношение производителей к их продуктам, трудящихся — к средствам своего труда, индивидуумов — к группе

или обществу, и народа — к внешней среде. Технология — это мат­рица, в которой наглядно показано распределение сил, социальные отношения, обусловленные процессом производства, и иерархичес­кое распределение видов труда.

Под маской выбора технических систем нам постоянно предлага­ется совершать выбор тех или иных социальных систем.

Выбор системы по чисто техническим критериям возможен очень редко, и при этом отбираются, как правило, не самые эффективные системы. Ибо капитализм развивает только те технологии, которые отвечают его логике и являются совместимыми с его стабильными до­минантами. Однако он решительно отвергает такие технологии, кото­рые не способствуют укреплению превалирующих социальных отно­шений, даже если они являются более рациональными с точки зрения конечного продукта. Капиталистические отношения производства и обмена уже четко прописаны в тех технологиях, которые капитализм настойчиво предлагает нам.

Борьба за иные технологии — это естественное средство борьбы за создание иного общества.

Все институты и структуры государства в большей мере обуслов­лены характером и ролью господствующих в нем технологий. Так, например, ядерная энергия, независимо от того, используют ли ее «капиталисты» или «социалисты», предполагает наличие централи­зованного иерархического общества с доминированием спецслужб.

Изменение средств производства — это основополагающее усло­вие трансформации любого общества. Развитие добровольного со­трудничества, самоуправление и свобода общин и индивидуумов требует развития технологий и создания средств производства, ко­торые:

—могут использоваться и контролироваться на уровне соседей или общины;

—способны генерировать более активную экономическую авто­номию для локальных и региональных сообществ;

—не наносят вреда окружающей среде;

—отвечают требованиям совместного контроля, предъявляемым производителями и потребителями к продуктам и процессам произ­водства.

Разумеется, можно возразить, что невозможно изменить средства производства, не трансформировав при этом общество в целом, и что этого невозможно достичь, не взяв в свои руки власть в государ­стве. Такое возражение справедливо при условии, что оно не имеет в виду, что социальные изменения и установления новой структу-

ры власти должны предшествовать коренному преобразованию тех­нологии. Ибо без изменения структуры технологии трансформация общества будет формальной и иллюзорной. Теоретические и прак­тические определения альтернативных технологий, а также борь­бы общин и индивидуумов (все равно — на коллективном или инди­видуальном уровне) за право распоряжаться своей собственной судьбой должны постоянно находиться в центре внимания любых политических акций. Если же этого не происходит, то захват власти в государстве людьми, называющими себя социалистами, не сможет фундаментальным об­разом изменить ни доминирующую систему, ни сло­жившиеся отношения людей (полов) между собой и с природой. Социализм не обладает иммунитетом к технофашизму, наоборот, он в первую очередь го­тов пасть жертвой последнего. Как бы и когда бы он ни пытался упрочить вер­ховную власть государства без одновре­менного развития и укрепления автоно­мии гражданского общества.

Вот почему экологическая борьба в ее теперешнем виде представляет со­бой в первую очередь борьбу против

капитализма, Эта борьба не может быть подчинена политическим целям социализма. И только там, где левые ратуют за полную де­централизацию и установление демократического социализма, та­кая система может послужить политическим оформлением требо­ваний экологов. Организованные левые силы во Франции и других европейских странах еще не достигли этого уровня; они пока что еще не включили экологические принципы ни в свою практику, ни в свои программы. Именно поэтому экологическое движение должно продолжать сохранять свою независимость и автоном­ность.

Экологические требования носят фундаментальный характер; они не могут являться объектом компромисса или уступок, Социа­лизм ничуть не лучше капитализма, если он прибегает к таким же средствам. Тотальное доминирование над природой неизбежно вле­чет за собой тотальное подчинение людей могуществу техники и вла­сти. И если не существует других альтернатив, то желательно от­дать предпочтение безъядерному капитализму, а не ядерному социализму, поскольку первый не представляет такой страшной уг­розы для будущих поколений.

Экология

и кризис капитализма

Всякое производство есть вместе с тем и разрушение. На этот факт можно было не обращать особого внимания до тех пор, пока произ­водство не оказывало необратимого разрушительного воздействия на природные ресурсы. Еще бы: ресурсы ведь казались таким неисчер­паемыми. Они способны самостоятельно восстанавливаться: трава растет очень быстро, лес — медленнее, но тоже растет. Эффекты раз­рушения представлялись даже чем-то продуктивным. Более того, раз­рушение — это непременное условие производства. И так повторя­лось из века в век.

Увы, этот процесс необратим. Земля, по замыслу природы, -это не полигон для человеческого рода. Природа — это не сад, вы­ращенный только для нас. Жизнь человека на земле весьма хрупка, и чтобы продлить ее, человеку приходится нарушать некоторые ас­пекты естественного баланса экосистемы. Первым широкомасштаб­ным нарушением его явилось земледелие: оно изменило естествен­ный баланс не только между разными видами растений, но и между растениями и животными. В частности, этот процесс включает в себя борьбу с различными вредителями и заболеваниями, или борь­бу, которую можно вести как биологическими, так и химическими средствами, а это означает содействие выживанию определенных видов, считающихся «полезными», с тем чтобы помочь им одер­жать верх над другими, признанными «вредными». Именно таким образом земледелие буквально изменило облик поверхности на­шей земли.

Однако природа не является чем-то неприкосновенным. «Проме­теевский» проект «покорения», или «одомашнивания», природы от­нюдь не является априорно неприемлемым с точки зрения окружа­ющей среды. Любая культура (в обоих смыслах этого слова) вступает в конфликт с природой и изменяет баланс биосферы. Фундаменталь­ные вопросы, затрагиваемые экологией, достаточно просты, но их необходимо знать каждому.

- Способны ли те изменения, которые деятельность человека при­вносит в природу, меняя и трансформируя ее, обеспечить сохранение и бережное отношение к запасам невосстанавливаемых ресурсов?

— Не могут ли разрушительные последствия производства превы­шать его позитивные стороны путем уничтожения возобновляемых ресурсов более быстро, чем те способны самостоятельно восстанав­ливаться?

В обоих случаях нет никаких сомнений в том, что экологические факторы играют решающую и все более важную роль в текущем эко­номическом кризисе. Это не означает, что такие факторы следует рассматривать в качестве основных причин кризиса: на самом деле мы столкнулись с кризисом капиталистического перенакопления, усугубляемого экологическим кризисом (и, как мы уже видели, со­циальным кризисом). Чтобы пояснить эту мысль, я хотел бы отдель­но остановиться на различных уровнях этого кризиса:

а) Кризис накопления. Достигнув высокого уровня, раз­витие капитализма зиждется, в первую очередь, на заме­не рабочих машинами, живой рабочей силы - мертвыми средствами производства. Машина в свою очередь яв­ляет собой воплощение некой концентрированной и нео­душевленной потенции в инертной форме, способной самостоятельно работать без участия человека. Однако производство машин стоит дорого; инвестиции капитала в них могут оказаться прибыльными в том случае, если инвестор ожидает получить от них прибыль, превышаю­щую затраты на их установку. И пока машины служат по­вышению производства, даже при посредстве рабочих, обслуживающих их, машины представляют собой капи­тал. А логика всякого капитала - это стремление к посто­янному росту и развитию.

Расти или погибнуть — таков закон капитала. За исключением периодов длительной стагнации, когда фирмы, занимающие дан­ный сектор экономики, заключают соглашение поделить между собою рынок и сбывать свою продукцию по одинаковым ценам (обычно такое соглашение называется картелью), различные ком­пании активно конкурируют друг с другом. Они действуют следу­ющим образом: каждая из них стремится окупить свои машины как можно быстрее, чтобы получить возможность установить новые, более производительные и эффективные машины, то есть маши­ны, способные производить такой же продукт при участии мень­шего числа персонала. Это явление принято называть повышени­ем производительности.

Таким образом, по мере развития развитого капитализма создают­ся все более сложные и дорогие механизмы, обслуживаемые все мень­шим и меньшим числом рабочих, от которых требуется предельно низ­кий уровень квалификации. Таким образом прямые расходы на

производство снижаются, а доля чистого капитала возрастает (или, другими словами, повышается уровень прибыли, который обеспечи­вают хозяевам новые машины). Если следовать марксистской терми­нологии, происходит процесс усиления «органического слияния капи­тала». Если сформулировать это же явление несколько иначе, можно сказать, что промышленность становится все более и более капитало­емкой, она использует все большие объемы капитала для производства того же количества предметов потребления. Таким образом, ей при­ходится тратить все большую и большую часть прибылей на замену и обновление машин, одновременно стремясь компенсировать затраты инвестиционного капитала (по большей части представляемого бан­ками) под проценты, выгодные в первую очередь для кредиторов.

Маркс показал, что рано или поздно средний уровень прибылей должен значительно понизиться: чем более капитала используется для производства того же объема потребительских товаров, тем замет­нее снижение доли прибылей, получаемых от реализации продукции, по отношению к массе привлеченного капитала. Другими словами, такая масса не может возрастать бесконечно и не должна превышать определенный предел.

Но с того момента, как уровень прибылей начинает снижаться, в системе происходит сбой: машины более невозможно производить по прежней цене, в результате снижается выпуск продукции, принося­щей прежние прибыли, и, следовательно, такие машины становится невозможно заменять столь же часто, как прежде. В результате этого производство машин (как и всех прочих изделий) быстро идет на спад, что влечет за собой лавинообразное падение производства. Обраща­ясь опять к терминам марксизма, возникает «перенакопление»: доля капитала в производстве становится настолько большой (а его органи­ческая структура настолько повышается), что его оборот при нормаль­ных тарифных ставках становится невозможным. «Производитель­ность» капитала быстро снижается. Цена же капитальных фондов, которые не могут быть привлечены к извлечению достаточной прибы­ли, снижается до нуля. Таким образом происходит самоуничтожение капитала: машины и конвейеры останавливаются, фабрики закрыва­ются, рабочие теряют работу. Система переживает глубокий кризис.

Для того чтобы избежать кризисных явлений, лидеры капитала постоянно стремятся преодолеть тенденцию к снижению прибылей. В их распоряжении — два основных фактора:

—увеличение количества продаваемых товаров;

—повышение не объема продаж, а цены товаров, в частности, под
предлогом того, что они становятся более качественными и сложными.

Совершенно очевидно, что оба эти подхода не являются взаи­моисключающими. В частности, возможно увеличить объем про­даж, выпуская товары меньшего срока службы и тем самым побуж­дая людей чаще покупать их; в то же время такие товары могут быть более дорогими, отличаться повышенной сложностью и техноло­гичностью.

Такова природа потребления в богатых обществах; она предусмат­ривает рост капитала, не сопровождающийся ни большим удовлет­ворением от товаров, ни расширением выпуска реально полезных товаров, которыми люди могут пользоваться в единицу времени. На­против, она требует повышения качества товаров для достижения такого же уровня удовлетворения потребностей. Все увеличивающи­еся объемы энергии, труда, сырья и капитала расходуются «на ветер», не принося людям ни пользы, ни хотя бы улучшения. Производство становится все более и более разрушительным и пагубным; в нем ап­риорно заложены быстрый выход из строя или поломки изделий, то есть быстрая порча продукции задумана с самого начала.

Так, мы видели, что на смену жестяным консервным банкам при­шли алюминиевые, энергозатраты на производство которых в пят­надцать раз выше; железнодорожный транспорт уступает место ав­томобильным перевозкам, влекущим за собой шести-семикратное повышение энергозатрат и основанным на использовании автомоби­лей и грузовиков, которые приходится менять гораздо чаще, чем по­езда и вагоны; так практически исчезли узлы, скрепляющиеся при помощи болтов и винтов — на смену им пришли сварные или цельно­литые, которые не подлежат ремонту; рабочий ресурс духовок или холодильников снизился до шести-семи лет; изделия из натуральных волокон и кожи активно вытесняются синтетическими материалами, которые изнашиваются гораздо быстрее; растет многообразие упа­ковок разового пользования, производство которых требует таких же энергозатрат, как и производство стекла; все более широкое распро­странение получают салфетки, стаканчики и тарелки разового пользо­вания; невиданного размаха достигло сооружение небоскребов из стек­ла и алюминия, на охлаждение и проветривание которых летом уходит столько же энергии, сколько на отопление зимой; и т.д. и т.п.

Нетрудно понять, что экономический рост такого рода — это, об­разно говоря, полет в один конец, не имеющий перспектив на буду­щее. Развитой капитализм стремится избежать потери прибылей и насыщает рынок всевозможной продукцией, обеспечивающей уско­ренный оборот капитала, а также заранее планирует быстрое «мо­ральное» устаревание потребительских товаров. Нетрудно заметить,

что тем самым он создает массу эффектов, противоречащих его пер­воначальным целям (тех самых, которые экономисты называют «по­бочными эффектами» или «шлаком»), порождая при этом целый ряд искусственных факторов дефицита, создавая новые трудности и но­вые формы бедности.

Этот полет в один конец, который может закончиться лишь одним -кульминацией экономического кризиса, похоже приближается к кон­цу в результате так называемого нефтяного кризиса. Последний ни­как не связан с экономическим спадом, он лишь вскрыл и актуализи­ровал негативные тенденции, нараставшие на протяжении многих лет. Помимо всего прочего, нефтяной кризис сделал очевидным тот факт, что капиталистическое развитие создавало и создает абсолют­но непреодолимые трудности и проблемы: пытаясь преодолеть эко­номические препятствия на пути своего роста, развитие капитализ­ма привело к возникновению реальных материальных препятствий.

Ь) Кризис воспроизводства. При капитализме абсолют­ный дефицит совершенно естественным образом выра­жается во взлете цен задолго до того, как возникнет ре­альный недостаток тех или иных товаров. Согласно догмам либеральной (или неоклассической) экономики, повышение цен на дефицитный товар влечет за собой уве­личение выпуска данного товара, поскольку его производ­ство становится более прибыльным. Такая система взгля­дов основана на том, что выпуск дефицитного товара всегда возможен и осуществим. Однако дефицит и пере­бои с товарами, которые начали возникать с середины 1960-х гг., являются принципиально иными, ибо относят­ся к товарам, производство которых невозможно. Интен­сификация экономики не способна увеличить выпуск та­ких товаров: дефицит их обусловлен тем, что таких товаров в природе попросту очень мало.

Это относится и к наличию свободных земель в активно развитых в индустриальном отношении регионах; а также к воздуху, воде и есте­ственному плодородию почв; к лесам, рыбным запасам и постоянно уве­личивающимся видам сырья. Взрывной рост цен привел лишь к усугуб­лению экономического кризиса и даже ускорил его приход, поскольку эта ситуация влияет на снижение уровня прибылей двумя путями.

- Когда воздух, вода и свободные земли в городе становятся де­фицитом, просто физически невозможно увеличить их количество,

независимо от того, какую бы цену за них ни предлагали. Их можно только разделить между большим числом пользователей или перерас­пределить неким иным образом. Что касается земли, то это означает строительство громадных небоскребов, или активное освоение под­земного пространства, или готовность платить все более и более вы­сокие цены за сельскохозяйственные земли, на которых затем будут построены производственные предприятия, города и дороги. Что ка­сается воздуха и воды, то дефицит означает многократную утилиза­цию имеющихся запасов. Такое многократное использование сдела­лось необходимым не только в Японии, но и в долине Рейна: химическая промышленность Германии была вынуждена отказаться от экстенсивных методов развития, поскольку инвестиции, необхо­димые для многократной утилизации атмосферных объектов, могли бы стать чрезмерно высокими.

Необходимость в такой повторной утилизации имеет исключитель­ную экономическую важность: это означает, что отныне необходи­мо воспроизводить все то, что прежде имелось в изобилии и могло быть получено бесплатно. В частности, воздух и вода стали такими же средствами производства, как и все прочие: индустриальные пред­приятия теперь вынуждены направлять часть своих инвестиций на строительство очистных сооружений, чтобы восстановить хотя бы некоторые из первоначальных свойств воздуха и воды. Последстви­ем этой ситуации явится дальнейшее увеличение органической со­ставляющей капитала (то есть доли капитала на единицу выпускае­мых потребительских товаров). Однако все эти действия не влекут за собой повышения сбыта товаров; воздух и воду, подвергшихся цик­лической очистке и обеззараживанию на выходе из очистных сис­тем предприятий химической индустрии, перепродать невозможно. Таким образом, падение прибылей становится неизбежным; продук­тивность капитала сталкивается с материальными ограничениями. И ограничения, вызванные загрязнением окружающей среды, отнюдь не являются единственными в этом ряду.

- Исчерпание наиболее распространенных минеральных ресур­сов, в частности таких, реализация которых как минимум окупает затраты на их добычу, представляет собой второе материальное ог­раничение уровня прибылей промышленного капитала и самой спо­собности получать такие прибыли. Действительно, открытие и раз­работка новых месторождений сырьевых ресурсов невозможны без привлечения инвестиций, намного превышающих расходы на такие же цели в прошлом. И если средства для таких инвестиций все же будут выделены, это повлечет за собой повышение цены первичного

продукта; а более высокая цена на первичный продукт в свою оче­редь негативно скажется на доходах предприятий перерабатываю­щей индустрии, и это в то время, когда они и без того идут на спад, учитывая изложенные выше причины.

Более того, разведка и добыча минеральных ископаемых в буду­щем неизбежно потребует еще более крупных капиталовложений, чем сегодня. Перед лицом быстрого роста цен сырьевых ресурсов, добываемых по этим новым, более высоким ценам, предприятия пе­рерабатывающей индустрии должны начать разработку новейших технологий, обеспечивающих более эффективное использование первичных продуктов, и в том числе энергии. А это также требует новых и новых инвестиций.

Это помогает объяснить весьма оригинальную и кажущуюся пара­доксальной характерную особенность нынешнего кризиса: несмотря на нарастающее перепроизводство и избыток производственных мощно­стей, нарастающее падение прибылей и все признаки застоя, уровень инвестирования остается чрезвычайно высоким, а цены продолжают расти. Традиционные экономические модели не способны объяснить этот парадокс, осознать истинный смысл которого можно лишь в том случае, если понять материальные причины, лежащие в его основе.

В сложившихся условиях капитал будет неизбежно испытывать серьезные трудности в финансировании дальнейших инвестиций, то есть, другими словами, окажется неспособным обеспечить собствен­ное воспроизводство. Восполнение индустриального капитала (это­го, так сказать, grosso modo, материальной составляющей производ­ства) не может более осуществляться посредством перемещения капитала; получается, что воспроизводство системы просто-напрос­то обходится дороже, чем она стоит. Другими словами, промышлен­ность тратит больше средств на свои собственные нужды: она постав­ляет конечному потребителю значительно меньше товаров, чем прежде. Ее эффективность снижается, а материальные затраты рас­тут, Так обстоит дело сегодня.

Цепь событий, приведших к возникновению нынешней ситуации, может быть разделена на две ключевых фазы.

На первом этапе производство становится все более вредным и бесполезным, то есть разрушительным, стремясь избежать кризиса перенакопления. Оно ускоренными темпами ведет к уничтожению невозобновляемых сырьевых ресурсов, от которых зависит само, а также наращивает потребление в принципе возобновляемых ресур­сов (воздуха, воды, лесов, почвы и т.д.) такими темпами, что быстро вызывает их оскудение.

На втором этапе, столкнувшись с истощением сырьевых ресурсов, промышленность предпринимает безумную попытку преодолеть де­фицит тех или иных товаров, наращивая их производство ради про­изводства. Но продукты этого дополнительного «взрыва» производ­ства никак не сказываются на конечном потреблении; они бесследно поглощаются самой промышленностью.

С точки зрения конечного потребителя, возникает впечатление, словно промышленность стремится производить больше и, следова­тельно, больше потреблять всевоз­можных видов сырья и ресурсов,
чтобы любой ценой поддержать уровень потребления населения на прежнем уровне. Баланс между  производством и потреблением смещается и   нарушается  за счет последнего. Общая эффективность системы идет на спад. Попытки из­менения системы отношений в сфере собствен- ности (например,путем национализации) не способ­-
ны преодолеть это падение эффек­тивности. Самое большое, на что они способны (да и то на весьма не­
продолжительное время) — это обеспечить перевод ресурсов из сфе­ры потребления в сферу инвестиций. Однако национализация сама по себе не способна положить начало новой фазе устойчивого роста ма­-
териального потребления. Дело в том, что препятствия, возникающие при этом, становятся слишком серьезными.

Короче говоря, мы имеет дело с классическим примером кризи­са перенакопления, усугубляемого кризисом воспроизводства, ко­торый, как показывают последние анализы, вызван нарастающим оскудением природных ресурсов. Решение этого кризиса можно найти не путем насильственного восстановления прежних темпов экономического роста, а только в радикальном изменении логики самого капитализма. Существующая логика неустанно требует до­стижения максимальных показателей; создания максимально боль­шого числа всевозможных потребностей и поиска путей удовлетво­рения их за счет производства как можно более широкого спектра потребительских товаров и услуг, с тем чтобы извлечь максималь­ную прибыль из всего этого потока энергии и ресурсов. Однако не-

посредственная зависимость между «больше» и «лучше» в наши дни нарушена. «Лучше» сегодня может означать «меньше»; мы имеем в виду создание минимального числа потребностей и удовлетворение их за счет минимального расхода материалов, энергии и труда, что­бы свести к минимуму бремя негативного воздействия человека на окружающую среду.

И это вполне может быть достигнуто без обнищания широких слоев или социальной несправедливости, а также без ущерба для качества жизни при условии, что мы действительно готовы начать борьбу с подлинным источником бедности. Подлинным ее источни­ком является не недостаток товаров как таковых, а сама природа этих товаров, та модель потребления и распределения, которую про­пагандируют капитализм и неравенство, лежащее в ее основе. В пос­ледующих двух разделах я хотел бы более подробно остановиться на этих темах.

Бедность богатства

Богатая жизнь не только вполне совместима с производством меньшего числа потребительских товаров, а напротив, требует это­го. Не существует никаких аргументов, кроме, разумеется, логики капитализма, не позволяющих нам производить и делать доступны­ми для всех одинаковое адекватное жилье, одежду, домашнюю об­становку и транспортные средства, которые являются энергосбе­регающими, долговечными и простыми в эксплуатации и ремонте, при одновременном увеличении количества свободного времени и расширении выпуска по-настоящему полезных товаров, доступных для населения.

Прямая связь между формулами «жить лучше» и «производить меньше», по всей видимости, стала понятной для огромной части на­селения. Так, во Франции, согласно данным одного из последних оп­росов, 53% населения готовы смириться со снижением роста произ­водства и материального потребления при условии, что это будет сопровождаться адекватными изменения образа жизни; 68% соглас­ны отдать предпочтение более классической долговечной одежде, чем модному тряпью, рассчитанному на один сезон; 75% опрошенных считают выбрасывание оберток и упаковочных контейнеров непоз­волительной роскошью и тратой полезных ресурсов; 78% респонден­тов готовы один вечер в неделю вообще не включать телевизор, если

им будет предоставлена возможность полноценного общения с дру­зьями и близкими.

В промышленно развитых обществах люди ничуть не обеднеют от прекращения выпуска огромного количества ненужных потребитель­ских товаров, что объясняется самой природой таких товаров и спо­собами их производства. Чтобы бороться с бедностью, нам совершен­но незачем продолжать выпуск массы совершенно одинаковых товаров, отличающихся только упаковкой или формой выпуска.

Упорное сохранение бедности в развитых промышленных стра­нах нельзя объяснить теми же факторами, которыми принято объяс­нять существование бедности в так называемых слаборазвитых стра­нах. В то время как последняя, согласно данным недавних анализов, может быть отнесена на счет материальных факторов, которые дей­ствительно можно преодолеть благодаря развитию (при наличии спе­цифических условий) производственных сил, упорное сохранение бедности в богатых странах следует считать результатом самой со­циальной системы, порождающей бедность, точно так же, как она по­рождает безудержное обогащение богатых. Бедность создается и поддерживается, то есть, другими словами, производится и воспро­изводится теми же темпами, которыми растет уровень совокупного потребления.

Прежде чем объяснить механизмы, лежащие в основе такого вос­производства, важно помнить о том, что скудность природных ре­сурсов выражена не столь явно, как неравномерность и непропор­циональность их распределения. Маршал Салинз убедительно продемонстрировал, что бедность и неравенство являются взаимо­исключающими факторами: физическая бедность, имеющая место, например, в так называемых примитивных обществах, способна по­влечь за собой особую бережливость или крайнюю нищету, однако она не может явиться причиной «бедности», как только ресурсы, ле­жащие в ее основе, появятся в достаточном количестве и будут дос­тупны каждому. Бедность по определению обозначает нечто иное: ли­шение человека неких товаров или ценностей, доступных для других, а именно — ддя богатых. Подобно тому, как если в мире не будет бо­гатых, то не будет и бедных, так и если в нем не будет бедных, то не будет и богатых, Если же «богатыми» станут все, то это будет озна­чать, что все станут и бедными, В отличие от нищеты, которая может рассматриваться как отсутствие самого необходимого для жизни, бедность по природе своей — явление относительное.

Исходя из этих определений, мы можем выделить три основные причины бедности в промышленно развитых странах.

1.          Насильственно лишение (отчуждение).

Это наиболее очевидная причина бедности: богатые мо­нополизируют ресурсы, которыми в противном случае могли бы пользоваться все и совершенно свободно. Ти­пичный пример этого - отчуждение прав на землю и вод­ные ресурсы там, где их хватило бы на всех. При этом рас­пределение таких ресурсов на основе равенства открыто игнорируется. Монополизация этих ресурсов нескольки­ми богачами не может восприниматься как результат мни­мой скудости таких ресурсов, их дефицита. Все обстоит как раз наоборот: дефицит является или следствием та­кой монополизации, или доминированием одного класса или касты над другими.

2.          Право исключительного пользования.

Мы говорим о праве исключительного пользования, ког­да господствующее меньшинство лишает все остальное население права пользоваться их же природными ресур­сами, которые вследствие либо их скудости, либо неких иных причин не могут быть равномерно распределены между всеми и не могут служить объектом пользования каждого. Типичный пример этого - установление прав ис­ключительного пользования некими природными зонами, привлекательность которых была бы мгновенно уничто­жена, если бы в них был разрешен доступ всем желаю­щим; или установление платы за пользование такими об­щечеловеческими природными дарами, как чистый воздух, солнечный свет или тишина, то есть факторами, которые невозможно сохранить в данном конкретном месте без ограничения доступа к нему.

Установление исключительных прав чаще всего достигается посред­ством коммерциализации права доступа; чтобы получить доступ на пляж, вам необходимо снять номер в гостинице, заказать ужин в ресторане пря­мо на пляже или приобрести виллу; для того чтобы наслаждаться солнеч­ным светом или тишиной, вам может потребоваться купить уединенный домик в каком-нибудь тихом местечке, что обойдется вам достаточно до­рого, хотя сами по себе и свет, и тишина являются бесплатными.

В такой ситуации исключительный доступ сам по себе не создает дефицита: дефицит вполне реален, и средств для преодоления его не существует. Таким образом, исключительный доступ не может рассматриваться как непреодолимое препятствие на пути равного рас­пределения; на самом деле он служит охранительной мерой, спасая нечто, что в случае свободного и равного распределения было бы пол­ностью уничтожено и что в силу этого просто не подлежит равномер­ному распределению. Однако такое сохранение природных ресур­сов в большинстве стран осуществляется исключительно в интересах ничтожного меньшинства, для которого такое право исключительного доступа составляет особый символ богатства и могущества.

 

Этот пример свободной доступности света и тишины демонстри­рует возможность создания новых факторов неравенства и, таким образом, нового разделения на богатых и бедных посредством фор­мирования искусственного дефицита ресурсов, имеющихся в изоби­лии. Такое создание искусственного дефицита — один из основных механизмов, посредством которого постоянно репродуцируется бед­ность. Путем уничтожения — без всякой видимой необходимости и экономической целесообразности — многообразных ресурсов, имев­шихся прежде в изобилии, и установления особых прав доступа к еще оставшимся на коммерческой основе, капитализм создает новую форму привилегий и бедности и тем самым препятствует устране­нию условий, рождающих бедность.

3. Выборочное потребление.

Мы используем этот термин применительно к потребле­нию товаров или услуг сомнительной практической цен­ности, которые тем не менее вследствие своей ограничен­ности или дорогой цены являются некоторым фактором престижа для тех, кто имеет к ним доступ. Выборочное потребление может иметь негативные последствия, од­нако это не является обязательным. Так, например, по­лет на сверхзвуковом самолете приводит к целому ряду негативных последствий и расходу ценных ресурсов. Так, «Конкорд» служит примером негативного использования огромного объема трудовых ресурсов, что, в принципе, само по себе является позитивным фактором для обще­ства в целом; кроме того, каждый его полет связан с рас­ходом громадного количества топлива, что влечет за со­бой дальнейшее оскудение мировых запасов нефти.

Кроме того, «Конкорд» является в то же время одним из источни­ков поддержания бедности, независимо от использования социальных ресурсов, лежащих в основе его создания: он служит вызывающим примером подчеркнутого неравенства желаний и возможностей. Желание летать со скоростью, вдвое превышающей скорость звука, чтобы сэ­кономить четыре часа на перелет из Парижа в Нью-Йорк, это, поми­мо всего прочего, желание чего-то особенного, исключительного, представляющегося необычайно важным и значительным для тех, кто имеет возможность и средства реализовать его.Люди, которые ис­пользуют это транспортное средство, поступают так не ради удоволь­ствия или тех преимуществ, которыми оно якобы обладает (на самом деле полет с дозвуковой скоростью куда более комфортабелен), но ради того, чтобы продемонстрировать свое исключительное право пользоваться чем-то таким, что по определению является исключи­тельной привилегией богатых и сильных.

 

Выборочное потребление — это второй важнейший механизм реп­родуцирования бедности: как только некий товар становится обще­доступным, настает время продвигать на рынок новый продукт. Этот продукт, являющийся поначалу дефицитным и дорогим в силу самой своей новизны, позволяет богатым, независимо от того, превосходит новый товар старый или нет, проявить себя именно в качестве бога­тых и еще раз подчеркнуть бедность бедных. Это — то самое явле­ние, которое Иван Иллич называет «модернизацией бедности».

При постоянном наращивании производства бедность никогда не будет преодолена. Для решения этой проблемы требуется переори­ентация производства с учетом следующих критериев:

-    социально значимые товары должны быть доступными для всех;

-    их производство не должно сопровождаться уничтожением при­родных ресурсов;

-    эти товары должны быть такими, что, став доступными для всех, они не повлекут за собой массового загрязнения или каких-либо эколо­гических проблем, способных свести на нет пользу от их применения,

Но это еще не все. Переориентация производства в соответствии с этими критериями предполагает проведение «культурной рево­люции»: бедность исчезнет лишь в том случае, если будет устране­но неравенство прав и возможностей, лежащее в ее основе. В са­мом деле, различия в уровне потребления — это часто не более чем средства, в которых находит свое отражение иерархическая струк­тура общества, Б экстремальных случаях единственной целью вы­борочного потребления является возможность продемонстриро­вать другим, что они бедны и не могут приобрести нечто такое, что является априорно желанным для всех. Именно в этом, например, заключается основной смысл приобретения изделий из драгоцен­ных камней или произведений высокой моды.

 

Такие товары не только служат выражением достатка, влияния и комфорта, они про­сто-напросто демонстрируют способность меньшинства приобре­тать товары, недоступные для других. И единственная функция таких товаров заключается в том, чтобы подчеркнуть такое нера­венство.

Следовательно, равенство в потреблении может явиться лишь ре­зультатом, а не средством достижения социального равенства. Пос­леднее зависит от устранения иерархической структуры. Если иерар­хия влияний и функций сохраняется, это очень скоро приведет к восстановлению неравенства материального и символического (чт:о имеет место в авторитарных социалистических обществах). Если же последнее будет устранено, материальное неравенство вскоре поте­ряет всякую социальную значимость.

Равенство и различие

Материальное неравенство перестает быть главной заботой, как только оно перестает быть символом иерархического статуса: мате­риальное благополучие не унижает и не ставит других на грань ни­щеты, если оно не сопровождается иерархией возможностей или правом распоряжаться жизнью других людей. Материальная бед­ность не является унизительной до тех пор, пока право довольство­ваться меньшим числом товаров исходит от самих низов общества, а не навязывается им силой.

Нежелание многих современных марксистов признать эти фак­ты демонстрирует, в какой мере их собственные культурные уста­новки и системы ценностей искажаются под влиянием имуще­ственных отношений; неравенство для них означает не только то, что люди являются «различными», но и что они могут занимать более «высокое» или «низкое» положение в зависимости от того, зарабатывают они «больше» или «меньше». Однако именно одно­мерный характер ценностей, жизненных укладов и индивидуаль­ных целей и явился тем фактором, который способствовал распро­странению отношений собственности и наемного труда во всех сферах человеческой деятельности. Конкуренция, предприимчи­вость и страсть к стяжательству во имя равенства или «социаль­ной справедливости» возможны лишь в социально однородном универсуме, все различия в котором носят чисто количественный и, следовательно, поддающийся измерению характер. Между тем категории «больше» и «меньше» предполагают наличие социокуль­турного континуума, неравенство в котором возникает лишь вслед­ствие экономических различий между априорно равными индиви­дуумами.

Фальшивое утверждение об априорном равенстве служит своего рода культурообразующим фундаментом капитализма: это именно то, что вызвало — или по крайней мере сделало возможной — чисто мо­нетаристскую оценку любых различий между людьми и их выражения в неравенстве доходов. Отсюда все те свирепые репрессии, порожден­ные ростом и развитием буржуазии, которые были направлены про­тив различных меньшинств и культурных девиаций, которые имен­но вследствие своей привязанности к собственной инакости и ориентации на другие ценности представляли угрозу одномерному характеру социокультурной системы, характеризующейся преобла­данием товарно-денежных отношений. Именно поэтому идея о все­общем обязательном образовании, с которой сегодня большинство, ведет к большему единообразию, естественно в пользу наиболее при­вилегированного большинства. Отсюда — нарастающее неприятие администрацией аргументов профессиональной этики, традиций профессиональной автономии, когда членов различных профессио­нальных группировок принуждают отказываться от унаследованных профессиональных навыков или скрывать их.

Таким образом, смысл и реальное содержание каждого вида дея­тельности выхолащивается и заменяется монетаристской «компенсацией», то есть определенной суммой, служащей эквивалентом тру­ду. Повышение такой компенсации, или прибыли, становится главной целью всей производственной деятельности общества. В результате этого труд утрачивает реальное содержание, сводится к определенной принудительной повинности, оцениваемой по его продолжительности, и приобретается работодателями у рабочих подобно любым другим товарам. В результате этого наш доход яв­ляется критерием, определяющим нашу ценность, а не реальную деятельность, в отрыве от всяких высших целей. Отчуждение труда превращает деньги (символизирующие могущество) в конечную цель всех усилий индивидуума.

Итак, за демагогическим декларативным стремлением к всеоб­щему равенству кроется следующее: те, кто имеет определенный уровень доходов, стремятся сравняться с теми, кто стоит на шкале доходов на ступеньку выше их, а те в свою очередь — со стоящими на ступеньку выше их, и т.д. Но за определенной чертой повыше­ние доходов представляет интерес уже не само по себе или благода-

ря возможности расширения потребления, которое оно обеспечи­вает. Теперь доходы эти выражают в первую очередв наши претен­зии на то, что общество обязано признать за нами те же права и тот же статус и право на социальную значимость, которыми пользуют­ся другие. В обществе, основанном на неравенстве оплаты труда, равенство теряет реальный смысл, и поэтому требование равенства представляет собой скрытый источник постоянного наращивания потребительского спроса, неудовлетворенности и социального со­перничества.

Таким образом, стабилизация уровня потребления останется не­возможной до тех пор, пока:

-    все социально значимые виды труда не будут получать равное социальное признание (и вознаграждаться достойной оплатой);

-    каждому не будет предоставлена возможность в полной мере реализовать все многообразие своих способностей, желаний и инди­видуальных вкусов через посредство неограниченного спектра форм
индивидуальной и коллективной деятельности.

Снижение продолжительности социально необходимого труда и расширение возможности использования свободного времени более продуктивно и творчески — естественное и необходимое условие устранения товарно-денежных отношений и конкуренции. Различ­ные стандарты уклада и образа жизни перестанут восприниматься как проявления неравенства, когда они будут являться результатом не неравенства уровней доходов, а различий в целях и устремлениях индивидуумов и общин, по-разному тратящих свое свободное время.

Социальное самоуправление и внешнее управление: гражданское общество и государство

Пропасть между производством и потреблением, между работой и «приятным времяпрепровождением» является результатом попра­ния автономных творческих способностей человека ради капиталис­тического разделения труда. Эта пропасть позволяет процветать и постоянно расширяться сфере товарно-денежных отношений. Ли­шившись всякой возможности хоть как-то влиять на характер и ко­нечную цель труда, трудящийся получает возможность реализовать свою свободу исключительно во внерабочее время. Но так как в та­кое «свободное» время принято избегать любых видов творческой или созидательной деятельности, то такое проявление свободы сводится к весьма скудному выбору — приобретению различных потребитель­ских товаров и пассивному отдыху.

Такое попрание индивидуальных способностей трудящихся не яв­ляется исключительно результатом разделения труда и обесценива­ния производственных навыков вследствие «научной организации труда». Простая критика сложившейся организации труда мало что даст. Дело в том, что попрание индивидуальных способностей, про­являющееся в процессе труда, начинается еще со школы.

Базовая программа обучения в школе претендует на роль компе­тентного авторитета по всем вопросам и знатока во всяком деле. Од­нако «всесторонне развитая» личность, которую Маркс называет цельной, поскольку ее потенциальные возможности достигли макси­мального раскрытия, никогда не сможет стать ничем, кроме универ­сального дилетанта или любителя. Школьное образование подавляет независимость и индивидуальные способности, отдавая предпочте­ние иерархической системе оценок «знаний», естественной харак­терной чертой которых является то, что они не приносят никакой практической пользы тем, кто их приобретает, ибо являются всего лишь условной обменной ценностью на рынке труда. Ничто из того, чему вы учились в школе, не имеет никакой практической пользы. Единственный способ использовать навыки, полученные в школе, -это обратиться к посредничеству третьего лица и попытаться предложить себя «на рынке труда».

Школы не способны научить нас владеть иностранными языками (и даже, по большому счету, своим родным), петь, танцевать или как сле­дует владеть собственными руками и ногами, правильно есть, преодо­левать всевозможные препятствия, создаваемые бюрократическими структурами, наконец, ухаживать за маленькими детьми или больны­ми. Если люди перестают петь, но покупают миллионы аудиозаписей, на которых профессионалы поют за и для них, если они не имеют пред­ставления о том, как правильно питаться, но с готовностью платят вра­чам и фармацевтическим компаниям уйму денег за лечение симптомов и последствий неправильной диеты, если они не знают и знать не хотят, как воспитывать детей, заботясь только о том, чтобы возложить бремя их воспитания на плечи специалистов, имеющих дипломы «государ­ственного образца», если они не могут починить радиоприемник или поменять прокладку в водопроводном кране, перевязать вывихнутую лодыжку или вылечить простуду без сильнодействующих лекарств, или работать в саду и огороде и т.д. и т.п., то это объясняется тем, что глав­ной миссией школы является подготовка для производственной сферы, коммерции специальных видов деятельности и, наконец, для государ­ства трудящихся, потребителей, пациентов и клиентов, готовых принять и исполнять предназначенные им роли.

Таким образом, институциональная функция, возложенная на школу, состоит в том, чтобы увековечивать и укреплять — а не кор­ректировать и нейтрализовывать — дезинтегрирующее, инфантили-зирующее и антикультурное влияние общества и государства. Меж­ду тем в обществе, реально заботящемся об образовании, в обществе, в основе которого лежит живая культура, школа не имела бы такого негативного эффекта и не стала бы тем, чем она является сегодня. Это объясняется тем, что она является составной частью общего про­цесса, в котором реальные знания, культура и самостоятельность предельно отдалены от процесса труда, от реальной жизни и среды, в которой они работают, от настоящих отношений между человеком и природой, и все ради того, чтобы сосредоточиться на неких формаль­ных функциях и специальных учреждениях, которые неизбежно по­рождают соответствующую специализацию.

Безработица, то есть неспособность заниматься продуктивной деятельностью помимо работы на кого-либо, являет собой финаль­ную точку абсурдности системы, основанной на внешнем регу­лировании.

Таким образом, попрание всякой самостоятельности осознается как составная часть процесса, создаваемого отчасти преднамеренно, который ведет к усилению господства капитала — или государства, принимающего на себя его функции, — над трудящимся не только в роли работника, но и в роли потребителя. Лишая индивидуума вмес­те с его увеличивающейся семьей или общиной возможности само­стоятельно производить что-либо из того, что они потребляют и без чего они не могут обойтись, капитализм (и государство) заставляет их удовлетворять все многообразие своих потребностей посредством приобретения товаров (в частности приобретения навязываемых им товаров и услуг), в то же самое время капитализм активно усиливает свой контроль над таким потреблением.

Такое попрание самостоятельности и культурной автономии, вы­текающее их этого, неизбежно ассоциируется с уничтожением го­сударством гражданского общества. Под термином «гражданское общество» я подразумеваю разветвленную сеть социальных отно­шений, возникающих между отдельными индивидуумами в контек­сте некой группы, общины или сообщества, существование кото­рой не зависит от посреднической роли институциализирующего влияния государства. Она, эта сеть, включает в себя все виды связей и отношений, возникших добровольно и на основе взаимности, а не на основе закона или юридических обязательств.

Так, например, она включает в себя отношения кооперации и вза­имной помощи, которые могут сложиться в общине между соседями или людьми, живущими в одном и том же здании; сплоченность и со­лидарность рабочего класса в прежние времена; добровольные ассо­циации и кооперативы, создаваемые людьми ради реализации своих общих интересов; семейные отношения и отношения в больших пат­риархальных общинах — короче, все многообразие видов обмена и контактов, которые составляют или некогда составляли основу жиз­ни общины или небольшого городка.

Такая разветвленная сеть саморегулирующихся и неинституциа-лизированных социальных отношений заменяется разделением тру­да по социальному и территориальному признаку, которое неизбеж­но сопровождает индустриализацию. Отток населения из сельской местности влечет за собой распад сельских общин, ведет к безудер­жному разрастанию пригородов и вынуждает людей селиться в спаль­ных районах городов, сама архитектура и устройство которых созда­ют массу препятствий для контактов и общения между людьми. Увеличение протяженности пути до места работы ведет к постоян­ной усталости. А страшная перенаселенность городов, перегружен­ность улиц и транспортных систем превращает нас в некое «мы», некое анонимное человечество, которое самой своей громадной чис­ленностью создает препятствия для самореализации и простого пе­редвижения каждого отдельного человека.

Работа воспринимается как наказание, а не как творчество; тру­дящиеся привыкают чувствовать себя придатками машин, вместо того чтобы те помогали им обрабатывать неодушевленное сырье. Труд притупляет их индивидуальные качества и ведет к атрофии творчес­ких способностей.

Усталость, теснота, нехватка времени и отсутствие контактов с соседями — все это влечет за собой отказ от взаимной помощи: ком­мерческие структуры, такие, например, как всевозможные агентства, службы быта, сервисные центры и т.п. берут на себя те роли, кото­рые ранее выполняли родители, родственники и соседи.

Упадок гражданского общества везде и всюду сопровождается уси­лением и расширением диапазона функций структур, созданных го­сударством. Индивидуумы, лишенные всяких связей друг с другом, все чаще обращаются к государству, обвиняя его в том, что они лишились возможности помогать и защищать друг друга, заботиться друг о дру­ге и совместными силами воспитывать детей. Расширение крута функций, которые берет на себя государство и институциализованные им структуры, влечет за собой дальнейшую специализацию, профессио­нализацию и конкретизацию всех этих видов деятельности, следстви­ем чего является ускорение распада гражданского общества.

Такое замещение и вытеснение гражданского общества государ­ством на политическом уровне соответствует замене самоуправле­ния внешним управлением. В данной связи сохраняет свою силу все сказанное выше о естественном отборе. Внешнее управление дей­ствительно может оказаться значительно более эффективным, чем самоуправление: концентрация производства на крупных предприя­тиях, централизованное планирование (все равно корпоративным ме­неджментом или государственными структурами), разделение труда и возникающая в результате этого псевдомилитаризация рабочей силы способны, хотя бы на определенном этапе, существенно повы­сить эффективность производства. Однако концентрация производ­ственных сил неизбежно влечет за собой и их географическую кон­центрацию, и специализацию их функций.

В результате этого каждая географическая общность — соседская община, городок, мегаполис, регион — не может более функционировать, ориентируясь на свои собственные нужды, но выпускает продукцию, предназначенную для абстрактного и незнакомого потенциального потребителя. Люди пе­рестают потреблять то, что они производят, и производить то, что по­требляют. Производство на крупных специализированных предпри­ятиях неизбежно регулируется извне «рынком» и/или государством, которые представляют другие крупные структуры (банки, брокерс­кие конторы, торговые центры, административные агентства), спе­циализирующиеся на осуществлении функций внешнего управления.

Повышение эффективности производства вступает в конфликт с разрастанием бюрократического аппарата, влекущего за собой рост цен, жесткие ограничения, запреты и замедление темпов роста; уси­ливает централизацию власти и унификацию индивидуумов, (за не­кой пороговой чертой) неизбежно ведет к огромным потерям и бес­смысленным расходам энергии и ресурсов и, наконец, завершается снижением производительности труда. Подавление гражданского общества под эгидой государства тем самым включает в себя процесс подавления основных свобод и ведет к установлению более или ме­нее милитаризованной системы, в которой государство управляет всем и вся. Такие общественные системы принято назвать тотали­тарными, поскольку в них государство полностью подменяет собой гражданское общество и превращается в абсолютное «тотальное» государство.

Сегодня мы фактически достигли этого этапа. Ни один из видов социальной или культурной деятельности, никакие позитивные из­менения в обществе или процессах производства не могут быть пред­приняты людьми, прямо заинтересованными в них, без неизбежного вмешательства, надзора или внесения корректив со стороны неких «компетентных органов». Никакая инициатива, исходящая снизу, не может быть реализована без назначения «ответственного» исполни­теля — ответственного не перед гражданами, а перед законом. Ника­кая деятельность не может быть начата или осуществлена без пред­варительного разрешения, то есть до тех пор, пока ее характер и цель не будут одобрены формальным административным «работодателем». Никакая добровольная ассоциация граждан не может быть органи­зована без подачи заявления на регистрацию, без обязательного предоставления устава, то есть попытки определить крут направле­ний ее деятельности и задач.

Перед лицом необходимости соответствовать требованиям цело­го ряда институтов, профессиональных структур, предписаний и пра­вовых актов гражданам неизбежно предлагается исполнять опреде­ленный круг ролей, в первую очередь потребителя и клиента, которому на предусмотренной законом основе предоставляется це­лый ряд услуг и форм помощи. Граждане теперь потребляют не те товары и услуги, которые отвечают их индивидуальным запросам и нуждам, а те, которые соответствуют гетерономным потребностям, навязываемым им профессиональными экспертами или специализи­рованными институтами.

Различия между соперничающими политическими партиями се­годня по большей части заключаются в характере и масштабе обработ­ки населения для удовлетворения произвольно (институционально) ус­танавливаемых нужд. В политике граждане также рассматриваются в качестве потребителей политических акций, организованных и пред­лагаемых им «компетентными» структурами: им предоставляется выбор между политическими партиями на основе тех же критериев, по которым они выбирают те или иные чистящие средства. Если же тот или иной гражданин откажется отдать свой голос за кого бы то ни было, он рискует быть обвиненным в «безразличии». Лишенные воз­можности действовать самостоятельно и в своих интересах, не имею­щие возможности войти в контакт с коллегами ради создания в соот­ветствии со своими интересами и системами ценностей собственного образа производства, индивидуализированного вида жилища, вида трудовой деятельности, способа передвижения, характера потребле­ния и образа жизни граждане испытывают нажим, побуждающий их

искать все новые и новые формы помощи «от вышестоящих инстан­ций», чтобы заполнить просвет между их трудовой практикой и соб­ственной инициативой.

Ограниченное самоуправление муниципалитетов и производ­ственных предприятий, идущее вразрез с этой господствующей тен­денцией, абсолютно не способно противостоять постоянно усилива­ющейся гегемонии государства. Главное, что для этого требуется, чтобы масштаб, функции и организационная структура общин и но­вых институтов открывали новые возможности для свободы действий, а для этого самоуправление должно основываться на принципе «что делать», а не только на том — как.

Местное самоуправление административных единиц в рамках цен­трализованного административного управления — это абсурд или, по крайней мере, мистификация. Такое самоуправление непременно институируется системой или самим государством и, следовательно, утрачивает свою самостоятельность еще до того, как оно его обретет. Для него невозможно ни избежать, ни в сколько-нибудь существен­ной мере преодолеть ограничения, характерные для крупных систем, сами масштабы и сложность которых требуют координации и внеш­него управления в отношении составляющих их единиц.

Самоуправление лишено всякого смысла в рамках концентриро­ванной и специализированной экономики. Крупные города, специа­лизирующиеся на производстве какого-то одного вида продукции, например, стали или шин, серьезно зависят от циклов динамики де­ловой активности и рыночных колебаний, лежащих вне сферы их влияния. Требования введения производственного самоуправления и/или привлечение самих рабочих к управлению производством ос­таются пустым звуком там, где крупные коммерческие корпорации, специализированные монополии являются единственным работода­телем и главным налогоплательщиком.