Автономы конца 80-х годов находятся в исторической преемственности с новыми левыми с 1968 г. При этом в своих проявлениях они несут с собой весь клад слабостей, силы, поражений и успехов 20 лет леворадикальной и антипарламентской политики.

Исторические корни автономов можно обнаружить в последствиях распада внепарламентской оппозиции начала 70-х гг. у "спонти" (спонтанеистов), в возникших под влиянием Италии марксистско-операистских группировках, а также в либертарно-анархистских течениях и городской контркультуре. В ходе политического распада этих групп леворадикальной сцены с середины 70-х гг. значительная часть движения "спонти" превратилась в начинавшееся альтернативное движение. Эта тенденция бегства от внушавших разочарование прежних форм политической работы была усилена "немецкой осенью 1977 г.", которая ознаменовала собой окончательное поражение концепции РАФ. Одновременно центральные мотивы и политические модели леворадикальной сцены (отрицание кадровых организаций, политика от первого лица, принцип прямого действия, базисная демократия, развитие "контр-общества") были восприняты в более популярной форме частично уже существовавшими "новыми социальными движениями".

Начавшийся самое позднее с середины 70-х гг. подъем этих движений ведет к параллельно идущему упадку догматических марксистско-ленинских коммунистических групп, которые также вышли из бунта 1968 г. Отрицание политики, проводившейся этими группировками, был в практике левых радикалов 70-х гг. всегда важнейшим моментом их самосознания.

С подъемом "новых социальных движений" образуется и леворадикальное крыло, воспринимающее себя как автономно-воинствующее. В этом спектре персональная преемственность с бунтом 1968 г. улавливается уже с трудом и, кажется, не существует даже исторического сознания привязки к бунту 1968 г. Со второй половины 70-х гг. новые социальные движения стали исходным пунктом для возникновения как реформистской Партии зеленых, так и леворадикального крыла. Из этого крыла в 80-х гг. возникли автономы как самостоятельно действующая (...) политическая сила.

Автономы 80-х гг. действуют в духе преемственности по отношению к бунту 1968 г. Со своей практикой и своими представлениями они действуют самое позднее со времени столкновений вокруг сооружения АЭС в Брокдорфе на рубеже 1976-1977 гг. Вплоть до разгара 80-х гг. они оставались в своей политической практике привязаны к подъемам и спадам новых социальных движений. Автономы не являются какой-либо явно идентифицируемой партией, а проявляются скорее как политическая тенденция в отдельных общественных конфликтах. По своим структурам они стоят где-то между движением и организацией, возможно они представляют собой начало некоего осознающего себя ядра будущей организации.. В любом случае было бы неверно считать автономов всего лишь "леворадикальной и воинствующей рукой" различных движений протеста. В своих представлениях они выходят далеко за прагматическую конкретику отдельных движений. К тому же они демонстрируют большую преемственность, чем эти движения, и действуют подчас в сферах, где нет новых социальных движений. Формулируемая ими критика буржуазных и легалистских представлений новых социальных движений позволила сохраниться революционной тенденции в общественной жизни ФРГ и Западного Берлина, которая идет еще от бунта 1968 г. Это тем замечательнее, что политические формы левого радикализма смогли таким образом развиться в стране, где после войны не было сильной контркультурно-либертарной и анархистско-спонтанеистской традиции. При этом концепция и прежде всего практика автономов должна была в 70-е гг. утвердиться на политической сцене в борьбе с доминированием якобы цельных теоретических и практических моделей марксистско-ленинского движения. Они смогли утвердиться частью как революционная, во всяком случае как радикальная сила в исторической ситуации, когда не было серьезных классовых боев, а партийные концепции коммунистических групп с конца 70-х гг. продолжились в создании реформистской Зеленой партии. В то же самое время аналогичные политические попытки обеспечить преемственность бунта 1968 г. во Франции или в Италии были либо интегрированы в систему, либо разгромлены.

Заметное влияние на автономов ФРГ оказали теории итальянской "автономии" (операизма). Теоретические конструкции операизма провозглашали в 60-е гг. центральное значение "массового рабочего" в радикальной борьбе на предприятиях. В отличие от этого, тогдашние леворадикалы в ФРГ - в том числе под влиянием Критической теории (Франкфуртской школы) - распространили заложенный в этой теории момент отрицания капиталистической системы и отказа от нее на сферу воспроизводства, что проявилось в боях за дома в начале 70-х гг. В ходе этого процесса понятие "автономии" приобрело в исторической действительности ФРГ 80-х гг. иное значение. После неудачи операистских попыток в ФРГ в 1973-1974 гг. (подавление "диких стачек", конец борьбы за дома) понятие "автономии" было снова подхвачено новыми базисными движениями (движением против АЭС) и особенно во время бунта 1980-1982 гг. и борьбы за дома. Оно приобрело собственную реальность совершенно независимо от политической практики на предприятии. Хотя сегодня некоторые группы по-прежнему придерживаются операистских теорий и периодически совершаются попытки заниматься темой эксплуатации в сфере труда (например, кампании против работы напрокат и работорговли), эта тенденция осталась маргинальной в рамках разветвленной автономной сцены и не привела к более широкой организации. Это отражает по-прежнему противоречивое отношение автономов к наемному труду. Оно колеблется между тенденциями к отказу и бегству - и отдельными попытками самообороны, которые однако не позволяют распространить деятельность на другие группы наемных тружеников...

Значение автономов для общественно-политических конфликтов в 80-х гг. можно измерить и по государственной реакции на них. Так, новые так называемые "законы о безопасности", которые были приняты в 1986 и 1988 гг. и расширили перечень караемых актов, позволяли политически произвольно толковать параграф 129-а УК (повреждение ЛЭП, создание помех для общественно важных предприятий, регулирование дачи показаний) и ужесточал правила проведение демонстраций (запрет маскировки), были в значительной мере нацелены на практиковавшиеся автономными группами формы организации и борьбы.

Постоянная попытка государственных органов с помощью массированной кампании в прессе, ужесточения законодательства и нацеленных волн обвинений в уголовщине изолировать автономов служит целям перманентной контрреволюции... На случай крупных классовых конфликтов их следует обезвредить заранее как возможную революционную точку притяжения с их организационной структурой и политическим опытом.

Рост значения автономов сопровождается перегруппировкой и падения роли других внепарламентских сил и организаций левых...

Но эта сила связана не только с ослаблением других левых группировок, но и стала результатом практикуемых ими измененных форм соотношения теории и практики. Решающее отличие автономов от других левых группировок состоит не столько в анализе определенных общественных явлений, а в сделанных отсюда выводах для политической практики... Для автономов принцип "прямого действия" связан с их самопониманием. Такое понимание политики последовательно противостоит всем обычным формам политики, например, структурам партийных организаций, и тем самым открывает пространство для самостоятельного (автономного) действия многих людей в солидарной взаимосвязи.

(Geronimo. Feuer und Flamme. Zur Geschichte und Gegenwart der Autonomen. Berlin, 1990. S.11-12, 151-153)

1976-1981 - участие в движении против сооружения АЭС в Брокдорфе в качестве радикальной фракции движения.

1980-1981 - участие в сквоттерском движении в Западном Берлине.

Сентябрь 1981г. - 5000 леворадикалов в Зап.Берлине сталкиваются с полицией во время визита госсекретаоя США.

Осень 1981 г. - занятие домов на Хафенштрассе в Гамбурге, которые в последующие годы превращаются в центр автономного и антиимпериалистического движения.

11 июня 1982 г. - 5000 автономов демонстрируют в Зап. Берлине против визита Рейгана.

1982-1984 - участие в движении против строительства новой взлетно-посадочной полосы аэродрома во Франкфурте.

Сентябрь 1982 г. - "Танец на вулкане в Горлебене" заканчивается столкновениями. Автономам впервые удается там прорвать идеологию гегемонии ненасильственных форм.

1982-1985 - участие автономов из Вендланда, Гамбурга, Ганновера, Бремена и Зап. Берлина в движении против пуска хранилища в Горлебене.

1983 - в связи с подъемом антивоенного и антиракетного движения предпринимаются попытки координации автономных групп на уровне страны: встречи в Ганновере (февраль) и Лютере (июль). Главная тема - антиракетная и антивоенная, попытка групп безработных и временно работающих углубить тему сокращения зарплаты не получили развития. С 1983 г. больше не предпринималось никаких попыток координации.

1983 - демонстрация 1000 автономов против визита Буша в Крефельд жестоко разогнана.

Октябрь 1983 г. - участие в антиракетной неделе.

1984 - 1987 гг. - продолжение борьбы против аэропорта во Франкфурте (в 1986 - 1987 гг. в районе запрещены все демонстрации)

Весна 1985 г. - участие автономного блока в демонстрации против встречи "Большой семерки" в Бонне

1985 - 1987 - участие в движении против сооружения завода по переработке ядерных отходов в Ваккерсдорфе

1 мая 1987 г. - восстание в Кройцберге. Начало "революционных первомайских демонстраций".

12 июня 1987 г. - 4000 автономов участвуют в 50-тысячной демонстрации против визита Рейгана в Зап. Берлин. Этому предшествуют уличные бои в Кройцберге.

Лето-зима 1987 г. - после создания автономами в Кройцберге органа для дискуссий с населением в округе проволится серия акций против перестройки и "яппизации" Кройцберга (включая 3-тысячную демонстрацию в ноябре). Акции в связи с домом на Райхенбергер Штрассе продолжаются и после декабря - дом удается спасти.

1988 - сопротивление в Гамбурге против планов снести захваченное сквоттерами здания старого кинотеатра, где организован центр "Красная флора".

Сентябрь 1988 г. - "неделя действий" против МВФ во многих городах ФРГ и в Западном Берлине.

1990 г. - центр движения сквоттеров перемещается в Восточный Берлин. Множество сквоттов на востоке города Пренцлауэр Берг превращается в восточный Кройцберг. В ноябре разгромом сквоттов на Майнцер Штрассе в Фридрихсхайне власти переходят в контрнаступление

Июль 1992 г. - участие в протестах против встречи "Большой семерки" в Мюнхене.

1995 г. - Конгресс автономного движения в Берлине.

1995 г. - Начало борьбы против транспортировки ядерных отходов в Горлебен ("Кастор").

Многое понятно лишь в той мере, в какой люди не пытаются его объяснить. Так произошло и со мной при попытке что-то сказать о "Движении", которое стало темой 18-ти интервью, опубликованных в этой книге. Все 20 высказавшихся являются или были участниками политического движения, говоря точнее, различных политических движений, которые соприкасаются, перекрещиваются и сменяют одно другое. Большинство из них причисляют себя к автономам, некоторые характеризуют себя как антиимпериалистов или антифашистов, многие вообще не находят для себя какого-либо определения.

Итак, что же представляет собой то, о чем здесь пойдет речь? Миф о счастливом времени, когда существовали цель и чувство совместной силы? Продукт СМИ, который пытается найти термин для расплывчатого настроения народа, чтобы политикам и социологам было удобнее обращаться с ним? Собирательное обозначение людей, которые хотели бы каких-то политических изменений, но не хотят определяться и брать на себя ответственность? Мода? Контркультурное течение?

Бывают моменты, когда участникам, так сказать, физически бывает ясно, что такое движение - Брокдорф 19861, Кройцбергский май 19872, Майнцер Штрассе 19903- моменты, когда без особых призывов, только по одному ключевому слову, по одной информации люди выходят на улицу, встречаются там с другими людьми, которых ведут те же чувства. Тогда общность движения - интуитивная4, но реальная действительность.

Тот, кто впервые попадает в такую ситуацию, потом многие годы вспоминает о теплоте и солидарности, которые могут там внезапно разгореться. ("Я до сих пор это чувствую, встречая людей на улице; сохранилось необычайное чувство доверия", Катрин). Те, кто знаком с этими ситуациями, потом снова ищут таких ощущений, когда скребущий страх в желудке, испытываемый даже самыми опытными при столкновении с властью, постепенно превращаются в спокойствие и решимость при виде знакомых лиц.

Но есть и взгляд извне, чувство угрозы, темная, анонимная человеческая толпа, которая стекается на слух и в поисках виновных слепо наносит удар - ведь и погром в Ростоке-Лихтенхагене в 1992 г. был движением! И существует страх перед "наростами", в том числе со стороны участников, когда уличные борцы реагируют на женщин в духе господства или когда в ходе волнений слепо уничтожается и растаскивается все, что попадается на глаза.

Так что есть хороший повод для недоверия к движению, для того, чтобы следовать по упорядоченным рельсам политического волеизъявления: читать газеты и смотреть телевизор, создавать партии, гражданские инициативы или группы заинтересованных, чтобы бороться в них за гегемонию, делать рекламу, распространять заявления, выступать в ток-шоу, следить за опросами общественного мнения, избирать и быть избранными.

Другой вариант - это революционные организации ("Создать Красную Армию, свергнуть тех, кто правит, и привести остальной народ к счастю". Тео). Они борются с существующим строем, не особенно сомневаясь в его правилах купли-продажи политических взглядов. Собирать подписи или включать рекламу - все это предстает всего лишь как вопрос эффективности и правильного содержания.

Почему мы, называющие себя автономами, считаем движение единственной формой организации, в которой может осуществиться наше представление о политике? Мне приходят в голову три возможных ответа.

* Мы исходим из того, что то, что представление об утверждении политических организаций на рынке мнений далеко не соответствует истине. Это и не входит в их цели; они ведут между собой борьбу за якобы подлинные определения. В этих играх участвуют все, кто возится с волей избирателей, сторонниками или потенциалом сопротивления. ("Автономная партия стала бы такой же коррумпированной, как и все другие. Нам пришлось бы произносить оппортунистические речи и использовать поддержку людей так, как это представлялось бы целесообразным. Это неправильно, и так не получается", Мартин). Если и существует нечто в роде исторической правды, то она вспыхивает стихийно у многих людей одновременно и, подобно землетрясению, прокладывает себе путь силой фактов.

* Если мы ведем борьбу за открытое, свободное от господства общество, то мы можем делать это только в свободной от господства, открытой форме. В организации всегда существует принципиальное различие между внутри и вовне, всегда оказывается давление в сторону объединения вокруг совместной цели и правильного поведения. Движение же богато противоречиями, не резко и эпизодично, оно представляет собой сумму многих отдельных намерений и интересов. ("Я как раз не могу объединиться ни на чем!", Арнольд). Могут ли отдельные интересы увязаться в сильную совместную волю или всего лишь нейтрализуют друг друга, выражает истинное состояние общего сознания.

* Мы не можем ни сделать настоящее движение, ни планировать его ход, и это правильно, потому что это значило бы осуществлять власть над другими. Мы можем лишь найти себе место в нем и действовать на этом месте со всей ответственностью, которую позволяют возможности нашего влияния. ("Концепция движения не является выдуманной. Она составляется так, что собираются люди, желающие дойти до самых корней, которые готовы на занимаемом ими месте предпринять радикальные шаги. Концепция движения означает для меня ни что иное, как опираться на эти факты", Бригитта).

Никто не может отвечать за движение в целом. Оно служит моделью свободного от господства, открытого общества: нет никаких границ, диспетчеров и монополии на истину. Все должно развиваться в открытом, полном конфликтов процессе. Кто выступает за такое общество, должен сталкиваться и с темными сторонами этого процесса. И он или она не должен или не должна терять веру в то, что собственными усилиями всегда можно оказать влияние на целое, влияние действенное, пусть даже незаметное.

Не каждое движение содержит в себе момент общественной утопии; многие - это скорее кошмар. При этом их утопическое содержание выражено не столько в лозунгах или ясных целях, сколько в форме движения. В том, как люди в нем взаимодействуют друг с другом, проявляются ценности, на которые они ориентируются. Мораль практики, которая, в соответствии с распространенными представлениями, может быть и аморальной, составляет характер и внутреннее сцепление движения. И на эту мораль интуитивно опираются другие, когда они отождествляют себя с движением или дистанцируются от него. Это могут быть взаимная ответственность или эгоизм, слепая агрессивность, нацеленная воинственность5 или открытый, миролюбивый жест, стремление бороться в одиночку, образование банд или менталитет партизана.

Начало движения обычно всегда шумное, конец же чаще всего расплывчатый. Глядя назад, мы должны признать, что так называемое автономное движение в конце 80-х гг. крутилось лишь вокруг оси последних активистов. Но это, конечно, сильно зависит от собственной позиции и от перспективы событий. Антиатомное движение, вероятно, достигло своего конечного пункта в Брокдорфе в 1986 г. ("Мы были правы, но тем не менее проиграли", Мартин), но, возможно, оно вспыхнет заново в округе Люхов-Данненберг в борьбе против транспортов "Кастор". Пик западноберлинского движения сквоттеров закончился в Шенеберге на пару лет раньше, чем в Кройцберге, а в Восточном Берлине, Потсдаме и других городах оно началось только после падения стены. Последними замечают иссякание сил движения сами активисты. За последние 5 лет мы, оставшиеся из западноберлинского автономного и антиимпериалистического движения, так называемой "сцены", организовывали кампании, размышляли в различных рабочих группах о диалектике пути и цели, обсуждали на встречах возможности соединения остатков старого движения с элементами нового движения, делали акции и демонстрации по любому актуальному и возмутительному поводу - всегда в надежде, что из этого разовьется новое движение. Но реальность жестока, людей нельзя подтолкнуть. Они реагируют недоверчиво или равнодушно. ("Мы столкнулись с тем, как же мало нас осталось", Катрин).

Если мы и дальше рассчитываем на политическую силу движений, нам следует нести и груз прошлого, причем не только наших собственных ошибок, но и всех тех, кого по праву или нет из-за того, что они сбились с пути, отождествляют с "движением" и "автономами". Мне ни к чему сейчас дальше перечислять многие из темных моментов; в разговорах об этом часто упоминается. В любом случае, есть достаточно причин, чтобы не желать иметь ничего общего с автономным движением, как оно представало вовне и внутри.

Но какова альтернатива? Вернуться в лоно общества? Идти предписанным путем парламентской демократии? Или все же создать традиционную революционную партию? Заморочить себе голову наркотиками, алкоголем, телевизором или потреблением? Или все-таки выбрать перспективу учения на ошибках, не отрекаясь от всего и не выбрасывая своего прошлого на свалку истории? Тем, кто по каким-либо причинам не может пойти путем приспособленчества или оглушения, все равно ничего другого не остается. ("Я не могу вернуться в лоно семьи или карьеры. Выяснилось, что классовые отношения в конце концов все же играют большую роль в том, кто продолжает бороться, а кто приспосабливается", Карла).

Критическая дискуссия о ножницах между намерениями и собственной практикой для нас - центральный исходный пункт для изменений. Анализ общества показывает нам, где мы можем эффективно атаковать общественные недостатки, но атаковать мы должны сами. Не слишком много смысла в том, чтобы концентрировать политическую работу на разработке точных анализов, справедливых требований и правильных лозунгов, с помощью которых потом можно агитировать других. Недвусмысленным и окончательным является только действие, в котором мы сталкиваемся с другими. Вот почему, если мы выносим на передний план наше практическое поведение, то это не имеет ничего общего с "политикой действия по усмотрению" или политическим волюнтаризмом6, в котором автономов охотно упрекают ортодоксально-марксистские круги7. Но это и не означает, что причину истощения движения или даже вину за это следует всегда искать только в нас самих. Резкий ветер сегодняшней политической ситуации дует в лицо всем, кто не прекратил борьбу за справедливое общество. С этими условиями мы должны считаться, если ищем точку опоры для перемен.

Господствующий порядок принимает угрожающую и парализующую форму. Мы можем этого даже не замечать, но это проявляется даже в мелочах повседневной жизни. Капиталистическое и патриархальное господство в виде "нового мирового порядка" накатывается на землю, перерывает сложившиеся структуры, парализует мышление, стирает воспоминания и отделяет то, что может принести прибыль от того, что невыгодно.

Вне исламского фундаментализма и консервативных подходов, которые не играют для нас утопической роли, сегодня, кажется, нет больше какой-либо революционной идеи, сила которой выходила бы за рамки простой борьбы за существование. Тем более здесь, в метрополиях, где экзистенциальная угроза проявляется прежде всего в форме психического обнищания порабощения.

Там, где кажется, что альтернатива уже немыслима, и все утопическое израсходовано, люди впадают в вакуум равнодушия или бездумного приспособления к существующим нормам.

Патриархальное господство и капиталистическая погоня за прибылями действуют рука об руку. Капитализм производит кризисы и войны - по всему миру и у себя дома, посылает оружие, технологии и наемников, а затем разрабатывает надлежащие гуманитарные программы, направляет кредиты, помощь и советников. Патриархат держит людей в плену бессилия их одиночества или в изоляции семейных сот, так что они не могут понять друг друга, не могут соединиться и способны выражать свое отчаяние только в слепой агрессии.

Под постоянным грузом страха и возмущения люди, которые не видят подлинного выхода, реагируют так, как подсказывают им правящие творцы общественного мнения. Мы видим, как окружающие нас люди делятся на две группы: одних, которые, как будто ведомые на невидимой ниточке, собирают средства для Руанды, оплакивают Боснию или стоят со свечкой в поддержку иностранных сограждан, и тех, которые цинично и равнодушно отращивают собственное брюхо.

Разделение, как кажется, прошло и через наши ряды, может быть даже сквозь каждого из нас. Во время очередной демонстрации за Курдистан или против поддерживаемого государством расизма я спрашиваю себя, а нужно ли мне вообще на нее идти. Ведь это будет все та же пара сотен людей, которые никого не интересуют, а то, что мы рассказываем, все и так давно знают! Но с другой стороны, могу ли я просто так остаться дома ничего не делать, когда наступает организованная бесчеловечность, только потому, что чувствую себя бессильным?

Мы сами упираемся в дилемму между циничным умыванием рук и истерической потребностью избавиться от вины; у нас мало оснований для того, чтобы свысока относиться к "левым работникам соцобеспечения" или "автономам образа жизни". В различных попытках уйти от общего паралича и от собственной дилеммы все в большей или меньшей степени ковыряются в неизвестности и потому легко впадают в искушение восстановить свою роль с помощью ругани в адрес представлений других как идиотских, отвлекающих, приспособленческих, сектантских и т.д.

Время большой беспомощности - не случайно чаще всего время наиболее резких размежеваний. Я полагаю, что нам это мало поможет, точно так же как, с другой стороны, с безграничной терпимостью просто выстраивать рядом все возможные политические новые подходы. Я попытаюсь сейчас выделить аргументы четырех из таких подходов, которые проявились в позициях интервьюируемых:

+ Практический подход: Не поддаваться, оставаться в движении! То, что мы должны сделать, чтобы защитить себя и осуществить общественные изменения, не становится неправильным только потому, что это трудно и скучно. Постоянное сомнение - это только попытка уклониться от трудностей. Меньше дискуссий о принципах - больше практических дел!

+ Аналитический подход: Мы должны сперва лучше понять новые общественные реалии, чтобы суметь извлечь из этого новые начала для практического действия. Речь идет о соотношении Восток-Запад и проистекающих отсюда напряженностях, растущей центральной роли СМИ, фашизме как новой молодежной культуре, роли иммигрантов, Европе как крепости и т.д.

+ Организационный подход: Самое главное, чтобы мы выгнали друг друга. Мы должны чувствовать, что у нас есть сила и совместная мощь. Мы должны оставаться способными наносить удары и дееспособными, должны защищать наши внутренние структуры, будь то в новых кампаниях с целью оживления движения, или в новых организационных началах, которые будут более долговременными и связными.

+ Самокритический подход: В нашем отрицании существующих отношений содержится собственная мораль, собственные нормы политического и повседневного действия. Мы абсолютно не бесцельны. Мы должны лучше осознать эти собственные ценности и нормы, выработать к ним критическое отношение и открыто и радикально отстаивать их. Это снова придаст привлекательность и откроет многим людям альтернативу, за которую стоит вести борьбу!

В дискуссиях в "сцене" эти позиции проявляются как нечто связное и отграниченное одно от другого. Отграничение - неважно, из ложно понятой терпимости или из враждебности - может только поддерживать раздробленность политических мнений. Это не помогает никому из тех, кто ищет новые пути сопротивления против существующих отношений. Лучше снимем скафандры, будем спорить и подставляться!

Рассматривать позицию другого, даже политического противника, прежде всего с сильной стороны, для пробы вдумываясь в нее, - это не пустое благородство; это выгодно нам самим. Так легче установить, какие смысловые аргументы и конструктивные возражения против нашей позиции она, возможно, содержит, и легче ее критиковать. Только так можно обнаружить ведущие вперед элементы и в спорах учиться друг у друга.

Иначе мы добьемся только того, что никто не будет никому возражать. Но чего мы этим достигнем?

Надежда на открытую критику и продуктивный спор между различными подходами леворадикальной недогматической политики - центральное пожелание к Автономному конгрессу. Настоящая книга должна стать для него памяткой и стимулом для дискуссий. Конгресс пройдет в пасхальные дни 1995 г. в Берлине. Если все пойдет хорошо, он может стать чем-то в роде моментального снимка, смотра сил и смены поколений для нового начала леворадикальной, недогматической, "автономной" оппозиции. Иначе он будет, вероятно, для некоторых послесловием к целой фазе социальных движений, которые сыграли столь важную и внушавшую надежду роль в их жизни. Исход остается открытым, как и вопросы, которые могут быть на него вынесены.

В апреле 1993 г. произошла встреча около 200 человек из берлинских леворадикальных "структур" в Мерингхофе в Кройцберге. Не обошлось без острых взаимных нападок, поскольку часть автономной сцены, к которой принадлежал и я, отважилась не только отказаться от участия в традиционной первомайской демонстрации, но и развернула против нее активную кампанию. Причина была в том, что догматические, отчасти даже сталинистские организации уже за несколько месяцев до этого захватили подготовку демонстрации в свои руки и мы больше не хотели подчиняться леворадикальному единству, которое для нас больше не имело политического смысла. Проблема состояла в том, что сталинистские8 организации включают значительное число иммигрантов, в то время как ряды автономов состоят почти сплошь из немцев. Однако мы не хотели поддаваться давлению этого аргумента и не желали больше маршировать по улицам под портретами Ленина, Сталина и Мао. Критика в адрес "раскольнического" поведения этой части автономов, исходившая не только от представителей догматических организаций, подействовала столь запугивающе, что попытка проявить 1 мая собственную автономную линию внутри или вне демонстрации не удалась.

Объединенная мощь левых радикалов была уже лишь мифом, и нам это было ясно. Мы шли разными путями, хотя мы, автономы, могли сказать только, что мы считаем неправильным и чего мы не хотим. Нам не удалось сформулировать свой собственный политический подход и отделить его от других подходов, которые сильнее ориентировались на организацию, пролетарскую классовую борьбу и правильный политический анализ. Казалось, что автономное представление о политике может выражаться только в форме практических действий и не может быть сформулировано в виде программы.

В последующие месяцы все более сокращавшийся круг людей обсуждал эти вопросы в надежде, по крайней мере, к следующему 1 мая суметь сформулировать собственную политическую линию, чтобы на этой основе вести переговоры о союзах или идти собственным путем.

На поверхность выплыли вопросы, последствия которых испугали нас самих. Мнимая ясность, с которой мы носились в предыдущие годы, расползалась у нас под руками: международная солидарность, которая деятельно мешает внимательно присмотреться к тому, кому и в чем оказывается поддержка; некритическое восхищение "бунтами" по всему миру, с которыми мы охотно отождествляли себя перед автономными телеэкранами; самодовольство, с которым весьма предварительные теоретические начатки о "тройном угнетении"9 в течении многих лет объявлялось последним словом познания; ограниченность практического радикализма непосредственными жизненными интересами, например, в квартальной и транспортной политике; самоотверженность, с которой люди бросаются на борьбу с любым свинством власть имущих, вплоть до взятия на себя роли хранителей конституции. К этому добавлялись чисто деревенские сплетни вместо открытой критики, трусость, повсеместное создание лагерей и группировок внутри самой автономной сцены. Все эти вещи показали нам, что мы - часть существующего общества и повсюду пронизаны его структурами, с которыми мы сами ведем борьбу.

Для многих это было уже слишком; было не видно берега, где можно было снова вернуться к какой-либо практике. И вопросы стали восприниматься как замена трудной практики. Но фактически эти вопросы вовлекли нас самих в процесс размышления: не означает ли сама эта пляска неразрешимых принципиальных проблем, что подготавливается отход от оппозиционной политики?

Две вещи были ясны. Во-первых, что ответ на вопрос, какой в существующих условиях может быть успешная борьба против эксплуатации и угнетения, за эмансипацию10 и освобождение и как ее следует вести, нельзя дать быстро, по крайней мере, до следующего Первомая. Во-вторых, что многие задают себе эти вопросы, признают ли они это или нет.

Так мы пришли к решению, что непременно пытаться доказать 1 мая 1994 г., что мы по-прежнему боеспособны, а не уже наполовину ушли - немногого стоит. Кому мы должны это доказывать? Давление, которое мы на себе ощущали, лишь показало нам, что мы сделали друг друга инстанцией, решающей, кто революционер и кто нет. Но именно этого мы больше не хотели. Нам казалось наиболее соответствующим ситуации именно в этот традиционный день борьбы провести большую встречу, на которой можно будет более интенсивно обсудить эти вопросы со всеми интересующимися.

На рубеже 1992-1993 гг. мы приглашали людей на различные встречи для обсуждения нашей идеи в более широких рамках. Люди проявили большой интерес, выяснилось, что мы со своими вопросами попали "в десятку". Правда, сроки казались многим слишком ранними, некоторые предпочитали ограничить конференцию региональной встречей, которая бы больше служила обмену практическим опытом и созданию сети. В мае конгресс в любом случае созвать не удавалось. Было решено предоставить организацию следующего Первомая индивидуальному решению; в принципе же от него отказались как от боевого дня автономного движения11.

Время проведения конгресса было отложено на несколько месяцев, сначала на 3 октября, затем - на следующий год. В ходе дискуссий о содержательных моментах возобладала позиция, что из-за принципиальности вопросов ему с самого начала следует придать надрегиональный характер.

В последующие месяцы ответственность за весь проект перешла на различные встречи, пленарные заседания, рабочие группы, открытые собрания. При этом, в зависимости от сил, времени и интереса, на первый план выходили разные люди. Прошли уже три надрегиональные подготовительные встречи в Халле/ Заале, Касселе и Эрфурте.

Дискуссии с первоначальных вопросов все больше перемещались на проблемы хода и формальной организации. За последний год очень многие люди выражали свой интерес, но через некоторое время снова уходили - кто разочарованный, что ему не удалось провести свое мнение, кто под грузом ответственности, а кто и потому, что не рассчитывали, что тут от них потребуют реальной работы. (... )

Автономное движение 80-х годов довольствовалось в целом несколькими лозунгами и собственным мифом как политической программой. Его политику определяло скорее отрицание: никаких лидеров, никакой организации, никакого представительства, никакого участия в политической ответственности. Оно выступало анонимно, по-подрывному12 и непредсказуемо. Тем не менее, возникали ситуации, когда нужно было выразить свои политические намерения словами.

В 1981 г. состоялась конференция автономных групп в итальянском городе Падуя. На нее были приглашены также автономы из западноберлинского сквоттерского движения. В отличие от немецких автономов, автономное движение в Италии имело теоретические корни. Борьба за дома и в кварталах города была расширением теоретически разработанной концепции борьбы на производстве. Определением "автономный" движение дистанцировалось от традиционного, связанного с партией или профсоюзом, левого понимания политики, но оно не было направлено против организации как таковой вообще. По случаю встречи в Падуе западноберлинские автономы попытались изложить свои принципиальные представления в 8 тезисах.

Эти тоненькие три странички долго были и, как показывают мои исследования, оставались единственным программным заявлением из среды автономного движения, которые обсуждались в последующие месяцы. Несколько месяцев спустя тезисы в переработанной версии появились в журнале "Радикал"13. Высказывания, довольно бойко и беспечно написанные для Падуи, были теперь уже отнюдь не столь однозначными. Возможно, под влиянием критики, возможно из опасения быть когда-нибудь пойманными за язык, те или иные острые места смягчили.

За этим последовал длительный период, когда автономные структуры делали для общественности политические высказывания по самым разным поводам - об интернационализме, о связи между патриархатом и капиталом, о реформизме, но только не о собственных политических целях. По моему мнению, на то были 2 причины:

+ Безграничный радикализм политических притязаний как бумерангом бьет по любой конкретизации представлений о собственных целях. Единственная возможность избежать уничтожающего воздействия самоустановленных критических масштабов состояла в том, чтобы по возможности не определяться самим.

+ Другая причина была, вероятно, в нашем постепенно растущем убеждении, что в революционном освободительном развитии, в котором цели не закреплены авторитетом какой-либо догматической теории, эти цели необходимым образом постоянно изменяются. Это скорее интуитивное и мало обсуждавшееся предположение об относительности и процессуальном характере революционных изменений ставило под вопрос все прежнее понимание революции. Альтернативой же революции в нашем представлении всегда был реформизм, склеивание системы. Так нашей неспособностью мыслить одновременно революционно и процессуально мы доманеврировались до того, что оказались блокированы. И это состояние мы прикрывали рассуждениями о том, что цели формулируются только в борьбе и исходя из самой борьбы. Это верно, добавил бы я сегодня, но только тогда, когда правильно и обратное: борьба разгорается в надежде на изменение, то есть при виде конкретной цели. Иными словами: утопия не изобретается в борьбе, но постоянно изменяется.

События конца 80-х - начала 90-х годов способствовали началу фазы интенсивных дискуссий в некоторых автономных и антиимпериалистических структурах. Конечно, всемирный крах социалистически управляемого лагеря мало затрагивал наши собственные политические утопии - большинство относилось к реальному социализму равнодушно или даже враждебно, - но у нас было чувство, что мы не поспеваем за событиями и больше вообще уже не можем постичь масштабы изменений, в том числе в сознании людей. Удалила ли, наконец, видимая победа капитализма ложную альтернативу и освободила место для подлинного освобождения и развития в сторону отношений, свободных от господства? Или же подчинение власти реалий сделало людей теперь непроницаемыми для любых леворадикальных попыток активизировать их?

Попытки с помощью различных кампаний и политических тем вывести автономное движение за пределы стихийного и скорее контркультурного молодежного движения, "организовать" его в широком смысле слова, по большей части провалились. Несколько тысяч западноберлинских автономов 80-х годов все больше и больше ограничивали свою политическую активность участием в уличных праздниках и традиционных демонстрациях. Активной оставалась только небольшая часть, связанная между собой разросшимися "семейными" структурами.

И вторая фаза сквоттов как места формирования коллективов активистов закончилась в 1990 г. с очищением Майнцер Штрассе. Оставалось все меньше опознаваемых извне символов возможности свободной жизни.

Кроме того, наше отношение к собственным сферам и формам политики все больше ломалось. Претендуя на то, что они являются пролетарскими и интернационалистскими, новые догматические и авторитарные организации перетягивали к себе традиционную среду сторонников автономов. Неофашистская сцена заимствовала у левого сопротивления различные формы действий (...). К тому же мы были низведены до роли защитников конституционных прав и антифашистской милиции.

Хуже всего влияло распространяющееся повсюду ограничение интереса благосостоянием собственной личности и всеобщая безнадежность. Кажется, не было больше ничего, за что бы стоило бороться.

При этом мы сохраняли твердое ощущение, наша идея освобождения не разрушена историческими событиями, нашими собственными неудачами и ошибками. Нашей надеждой никогда не был коммунизм как конец истории, ею была самоореализация в активной конфронтации с существующими отношениями, то есть непрерывная революция. Мы по-прежнему видели в ней единственную подлинную альтернативу умертвленной жизни в условиях конкуренции, потребительства и самопродажи. Но это больше не выражалось непосредственно в акциях движения. Мы должны были попробовать сказать, чего мы хотим.

Многие из наших попыток так и остались попытками. Выяснилось, что язык - по крайней мере, наш политический язык - не в состоянии выразить то, что передается людям иногда в ходе удачной стихийной акции или в метком лозунге (...). Один ветеран движения однажды разочаровано сказал: "Я тебе скажу одно: когда мы победим, я сразу же снова уйду в подполье!". Форма языка, в которой иногда сохраняется неизбежная противоречивость - это язык иронии. А в этом мы, автономы, когда мы начинаем что-то объяснять, не слишком сильны. (...)

(Der Stand der Bewegung. 18 Gespraeche ueber linksradikale Politik . Lesebuch yum Autonomie-Kongress 1995. Berlin, 1995. S. 8-24.)

А. Первоначальный текст к встрече в Падуе 1981 г.

Б. Обработка тезисов, опубликованная позднее в журнале "Радикаль".

В. Переработка, совершенная несколькими "старыми автономами" в начале 1994 г.

1. За кого мы боремся

А. Мы боремся за самих себя, другие тоже борются за себя, и вместе мы сильнее. Мы не ведем войны за других, все происходит через "личное участие", политику от первого лица. Мы боремся не за какие-либо идеологии, за пролетариат, за народ - мы боремся за самоопределяемую жизнь во всех сферах, прекрасно зная, что мы можем быть свободными только если свободны будут и все остальные!

Б. Мы боремся за себя и не ведем войны за других. Все идет через "личное участие", политику от первого лица. Мы боремся не за какие-либо идеологии, за пролетариат, за народ - мы боремся за самоопределяемую жизнь во всех сферах, прекрасно зная, что мы можем быть свободными только если свободны будут и все остальные. Полная региональная, культурная и индивидуальная автономия для всех!

В. (Так же, как в Б. Затем) Но и у нас есть идеология: речь идет о собственной ответственности и самоопределении как общественно-политической цели и средстве ее достижения. Но речь для нас идет также о морали, справедливости и чести. И в этой связи мы иногда ведем войны за других, если мы затронуты страданиями и угнетением, которые испытывают другие.

2. Отношение к власти

А. Никакого диалога с властью! Мы выдвигаем только требования, на которые власть может реагировать или нет.

Б. Никакого диалога с властью! Мы выдвигаем только требования, которые власть не может удовлетворить или которые "иррациональны". Требования, осуществимые внутри системы, только улучшили бы ее и укрепили в роли (благожелательной) силы.

Мы не желаем реформировать или улучшать систему. Мы не ведем диалога с правящими, поскольку это первый шаг к интеграции. Мы отвергаем пропаганду реформистских целей. Мы стремимся прежде всего к усилению самосознания людей в повседневной жизни и в политике, чтобы они взяли свои дела в свои собственные руки, а не передавали их другим. Поэтому мы отвергаем для себя парламентский путь

В. Мы хорошо понимаем, что существует диалектика реформы и революции. Когда затронутые люди ведут борьбу за улучшение своего бедственного положения, выходят за дозволенные рамки протеста и при этом добиваются осуществления частичных целей вопреки сопротивлению господствующих, это может придать импульс борьбе за новые, преодолевающие систему цели, решающим здесь является чувство, что вместе мы сильны, добиваемся успехов, радикально боремся за нами самими сформулированные цели (при этом под "радикально" мы не имеем в виду только "воинственно"): путь, форма и способ борьбы есть цель.

3. Тюрьма

А. (Ничего не сказано).

Б. Постоянная скрытая угроза тюрьмой и ее использованием - одна из решающих предпосылок существования нынешней системы. Наша борьба направлена прежде всего против любой дифференциации в тюрьме. "Нормальные условия заключения для всех" как первый шаг к "Свободе для всех".

В. Постоянная скрытая угроза тюрьмой и ее использованием - одна из решающих предпосылок существования нынешней системы. Наша борьба - несмотря на сиюминутную нереалистичность - должна в целом быть направлена против нынешней общественной системы наказаний. В наших утопических представлениях мы не хотим передавать государству даже ответственность за насильников, фашистов и убийц женщин. Но в настоящий момент мы не можем требовать "свободы для всех". Эту дилемму в настоящий момент решить невозможно.

4. Труд

А. Нас собрал вместе не труд и не фабрика. Труд для нас - это чрезвычайное положение. Мы познакомились через панк-музыку, пивнушки "сцены" и прочую контркультуру.

Б. Благодаря относительному общественному богатству мы имеем возможность в значительной мере уклоняться от труда. Тем самым фабрика не служит для нас тем местом, где мы познакомились друг с другом, или содержанием нашей борьбы. Мы сошлись вместе через контркультуру, и она является исходным пунктом нашей борьбы против государства.

В. Мы в метрополиях - независимо от нашего классового положения - пользуемся благами международной эксплуатации. Даже самые бедные здесь извлекают выгоду из нищенской зарплаты в странах Трех континентов. Несмотря на усилившиеся атаки капитала, принуждение к труду в нашем обществе еще гораздо слабее, чем в Восточной Европе или в странах Трех континентов.

Несмотря на массовую безработицу, мы не требуем права на труд. Ведь в этой системе это означало бы только право на эксплуатацию. Вместо этого мы боремся за ликвидацию отчужденных трудовых отношений. Мы знаем, что не достигнем этого, не свергнув господства денег и абстрактного товара. Поэтому сюда входит и ликвидация разрыва между сферой труда и жизни, то есть создание принципиально иной структуры социальной жизни и коммуникации.

5. Коммунизм

А. У всех нас в голове некий "расплывчатый анархизм", но мы не традиционные анархисты. Часть из нас считает коммунизм-марксизм идеологией господства и порядка: он хочет государства, мы - нет. Другие считают, что есть подлинный коммунизм, который однако все время фальсифицируют. Мы едины в том, что все из нас имеют большие трудности с термином коммунизм из-за опыта с коммунистическими группами, ГДР и т.д.

Б. У нас в голове некий "расплывчатый анархизм", но мы не традиционные анархисты. Для нас термины марксизм, социализм, коммунизм, согласно всей их теории и практике, включают государство, и поэтому мы не можем согласиться с ними даже как с "промежуточным этапом". Мы не думаем также, что есть некое "истинное" понятие вышеупомянутых терминов, которое просто постоянно искажается. Мы не можем идентифицировать себя и с понятием антиимпериализм, как его представляют, поскольку он останавливается на требовании национальной независимостии тем самым никак не ставит под вопрос государство.

В. (То же самое)

6. Власть

А. Никакой власти никому! Ни "рабочей власти", ни "народной власти", ни "контрвласти" - Никакой власти никому!

Б. Следует повсюду противопоставлять системе конкретную контрвласть. Но эта контрвласть не должна никогда становиться чем-то целостным и единым, никогда не должна быть институционализирована как собственно контрвласть, иначе она уже будет нести в себе зародыш нового государства. Исходный пункт для формирования контрвласти - это государство, а не желание господствовать; контрвласть диалектически перестает существовать вместе с властью. Когда никакой власти больше нет, нам не нужна и контрвласть Никакой власти никому!

В. Следует повсюду противопоставлять системе частичную контрвласть. Но эта контрвласть не должна никогда становиться чем-то целостным и единым, никогда не должна быть институционализирована как собственно контрвласть, иначе она уже будет нести в себе зародыш нового государства.

Но власть формируется не только через и посредством государства. Ее опорами являются, в частности, патриархальная семья, церковь и религия.

Особая форма власти и угнетения возникает благодаря принципу конкуренции и мышлению, ориентированному на успех. Оно передается нам в воспитании, в школе, на работе как некая от природы данная норма. Бороться с мнимым правом сильного и преуспевшего означает поставить вопрос об отношениях власти во всех формах коммуникации людей друг с другом и начать устранять их в самих себе. Создание общественной контрвласти не должно привести нас к созданию новых властных структур на месте старых. Наша цель - никакой власти никому - должна быть различима и в наших формах борьбы и организации.

7. Альтернативная сцена

А. С альтернативной сценой мы не имеем ничего общего в содержательном смысле, но готовы использовать ее структуры и технические средства. Нам ясно, что капитализм создает в ней вспомогательный цикл капитала и труда, а также сферу занятости для безработной молодежи и поле для экспериментов по разрешению очередных социальных противоречий и экономических проблем.

Б. В Западном Берлине существует очень развитая альтернативная культура, ее структуры - кафе, книжные магазины, типографии, мастерские и т.д. - используются всеми левыми. Альтернативисты пытаются завоевать свободные пространства внутри существующей системы, чтобы построить в них другую культуру и другую экономику, но все время натыкаются на установленные капиталом границы. Наша борьба сейчас тоже идет, в основном, за завоевание и защиту свободных пространств, но это не может быть нашей целью. Но чем больше свободных пространств мы можем завоевать, тем лучше наши исходные возможности для свержения государства и системы, для того, чтобы утопить их в море истории. Свободные пространства означают частичное прекращение действие государства, но одновременно государство может, допуская свободные пространства в роли гетто, перевести социальный протест в удобное для себя русло. Немецкая социал-демократия, воспринимая альтернативную сцену как поле экспериментов по социальным и техническим проблемам, пытается в последние годы давать ей целевые субсидии и частично интегрировать ее результаты. Альтернативная сцена используется как сфера диагноза и терапии больного капиталистического общества.

Большинство альтернативистов участвуют в политических действиях только тогда, когда видят угрозу своим свободным пространствам или когда растущая экологическая распродажа всего и вся ставит под вопрос их перспективы и выживание. При этом они в принципе не исключают сотрудничество с властью. Эта ориентация на иную жизнь внутри существующего создает конфликтную зону для радикальных автономных левых, которые ориентированы в основном на ликвидацию существующего. Содержательные дискуссии между альтернативистами и автономами происходят очень редко, что объясняется, среди прочего, тем, что у автономов нет сформулированного или, по крайней мере, целостного самопонимания.

Конфликт открыто разгорелся в сквоттерском движении. Большая часть альтернативно ориентированных сквоттеров рассматривает дома как свободные пространства, в которых они хотят создать иную жизнь, иной способ выживания. При этом большинство работает над легализацией - ценой признания власти. Автономы, напротив, заявляют об экспроприации домов и хотят превратить их не в сердцевину своей жизни, а в исходный пункт для дальнейшей борьбы.

Несмотря на эти частью принципиальные расхождения, все время возникают плодотворное единство действий и союзы.

Мы отвергаем самоуправление нищеты и социального кризиса, например, мы бы никогда не стали создавать проект самопомощи для безработных. Здесь для альтернативистов поставлена ловушка. Они должны принять участие во власти на ее обочине - в конечном счете, для стабилизации системы.

В. Альтернативисты пытаются завоевать свободные пространства внутри существующей системы, чтобы построить в них другую культуру и другую экономику. Но при этом они все время натыкаются на установленные капиталом границы системы в целом. Наша борьба сейчас тоже идет, в основном, за завоевание и защиту свободных пространств, например, при захвате домов и молодежных центров. Но это не может быть нашей единственной целью. Однако чем больше свободных пространств мы можем завоевать, тем лучше наши исходные возможности для свержения государства и системы. Свободные пространства означают частичное прекращение действие государства. Но одновременно государство может, допуская свободные пространства в роли гетто, перевести социальный протест в удобное для себя русло.

Такая различная оценка значения свободных пространств у зеленых альтернативистов и у автономов представляется нам слишком черно-белой и недостаточно учитывающей сам процесс. Изменение общества осуществляется и посредством "сферы диагноза и терапии альтернативной сцены", например, в области политики здравоохранения и медицины. Не все одинаково плохо, что интегрируется в общество и способствует реформам. Однако альтернативная сцена сегодня - это часть системы, а не пружина для освободительного преобразования.

Мы и сегодня хотим бороться за свободные пространства, чтобы иметь возможность экспериментировать, жить в диалектике между личной ответственностью и изменением общества в целом более продуктивно, чем сейчас, когда нас убивает индивидуализированное повседневье. Но свободные пространства должны быть не только для молодежного движения, функциональных борцов, но и для стариков, больных, инвалидов, бездомных, зависящих от наркотиков и т.д.

8. Революция

А. Мы расходимся в том, желаем ли мы революции или бунта. Некоторые хотят своего рода перманентной революции, другие считают, что это можно было бы назвать перманентным бунтом. Революция для них - это некий определенный момент, после которого якобы возникает царство свободы. А такого, по их мнению, быть не может. Свобода скорее - это краткий момент, когда булыжник вылетает из руки, вплоть до момента, когда он попадает в цель. Мы едины в том, что хотим сперва только разрушать, разбивать и не формулировать себя позитивно.

Б. Мы расходимся в том, желаем ли мы революции или бунта. Некоторые хотят своего рода перманентной революции, другие считают, что это можно было бы назвать перманентным бунтом. Революция для них - это некий определенный момент, после которого якобы возникает царство свободы. А такого, по их мнению, быть не может. Свобода скорее - это краткий момент, когда булыжник берется в руку, вплоть до момента, когда он попадает в цель, то есть момент изменения, преодоления границ, движения. Мы едины в желании только разрушать государство и не формулировать себя конструктивно по отношению к нему.

В. Наряду с ликвидацией государства мы должны покончить с усвоенными нами самими структурами. Патриархальные, расистские и ориентированные на успех структуры глубоко засели в нас самих. Они имеют мало общего с существованием государства. Но ликвидация собственных деформированных структур происходит не только посредством самоизменения. Здесь мы переоценили бы наши субъективные возможности. Ответом была и остается коллективность. Но и тут должно быть изменено многое из социально усвоенного мусора - структуры власти, конкурентное мышление и т.д. Одного лишь игрового момента смоизменения - ощущения свободы при бросании булыжника - недостаточно. Жизнь, к сожалению, состоит не только серии таких моментов свободы; политическое повседневье больше связано с трудностями рутины. Но самоизменение может приносить удовольствие и тогда, когда ты, например, вместе с другими ощущаешь новое, веришь в свою возможность идти новыми путями, которые придают тебе новое мужество.

9. Организация

А. У нас нет организации как таковой. Все наши формы организации более или менее стихийны. Совет сквоттеров, цепочка обзвона, автономный пленум и многие, многие маленькие группы, которые либо создаются на короткий срок для организации каких-либо акций, сбора на демонстрации и т.д., либо более долговременные, занимающиеся такими вещами, как "Радикаль", "Радио Утопия" или совсем уж нелегальными акциями. Нет никаких прочных структур типа партий и т.д., никакой иерархии. Например, в движении до сих пор нет ни одного видного представителя в роде Негри, Дучке, Кон-Бендита и др...

Б. У нас нет организации как таковой. Все наши формы организации более или менее стихийны. Совет сквоттеров, цепочка обзвона, автономный пленум и многие, многие маленькие группы, которые либо создаются на короткий срок для организации каких-либо акций, сбора на демонстрации и т.д., либо более долговременные, занимающиеся такими вещами, как газеты, радиоили какие-либо нелегальные акции. Нет никакой признанной иерархии. Движение до сих пор не выдвинула ни одного видного представителя в роде Негри, Дучке, Кон-Бендита и др...

В. Мы отвергаем партийную форму организационной структуры по многим причинам. Во всех леворадикальных партиях существует чудовище функционерства, делегирование интересов снизу вверх, недостаточное содействие самосознанию и самоопределению масс и т.д. Любая коммунистическая или анархистская партия в избытке знакома с проблемой власти. В наших структурах, напротив, нет никаких избираемых делегатов или функционеров. Тем не менее, и мы сталкиваемся с проблемой власти. Только у нас она возникает неформально, незаметно.

Неформальные связи между различными группами и индивидами устанавливаются на протяжении лет. Особенно долго из них исключены "новички" и молодежь. Хотя не-открытые структуры обеспечивают хорошую защиту от полиции, мы должны делать более строгое разграничение между необходимой не-открытостью и публично открытыми структурами. Многие из неформальных структур излишни и полностью уходят из-под критики других. Здесь старые властные структуры блокируют политическое обновление.

Если мы хотим идти новыми путями вместе с молодежью, не реагировать как тушители пожаров, а глядя вперед, развивать перспективы и стратегии новой политической практики и теории, мы должны распрощаться с некоторыми из излюбленных структур. Несмотря на противоположные утверждения, берлинские автономы имеют постоянно работающую структуру. Но она застыла в своей форме. Свежий ветер, новые люди и новые формы политической дискуссии, многие из которых вполне могут быть открытыми без большого риска для безопасности, совершенно необходимы.

(Der Stand der Bewegung. 18 Gespraeche ueber linksradikale Politik . Lesebuch yum Autonomie-Kongress 1995. Berlin, 1995. S. 274-281)

или: От "ледяной" политики к "снова подогретой" политике

Мы публикуем давно обещанную документацию об автономном конгрессе в пасхальные дни 1995 г. Соизмеряя срок с временными масштабами беглого автономного движения, прошла целая вечность, и это тоже требует объяснения. (...)

На пасху 1995 г. свыше 2000 участников в здании математического факультета Технического университета Берлина потратили три долгих дня своей чудесной жизни, чтобы на исходе "века революций, контрреволюций, войн и организованных массовых убийств" (из листовки-приглашения) поболтать и подискутировать, можно ли - и как - продолжать борьбу за общество, свободное от господства. Мы не питали иллюзий, что дискуссия по этим действительно межгалактическим вопросам будет для кого-нибудь легким делом. Но все время обходить эти вопросы в акционистской политической практике тоже не годилось.

Идея конгресса... состояла в том, чтобы организовать встречу, на которой можно будет поговорить и поспорить о принципиальном, "состоянии движения" и о критике в адрес сцены, независимо от кампаний и прочих акций. Это была попытка что-либо противопоставить немоте, дезориентации и разочарованию многих людей, немного демифологизировать "кризис автономов". Речь шла о критике того, что мы пережили за последние годы и считаем это нехорошим. Мы не собирались провозглашать хитрые истины о "левых", мы хотели организовать наши собственные интересы и в этом смысле впервые поговорить за себя самих, в надежде, что других эта идея тоже захватит.

Чтобы определить структуру и содержательное направление конгресса, состоялось множество федеральных подготовительных встреч в Халле, Касселе, Эрфурте, Гамбурге и Берлине, которые - и об этом тоже надо сказать - были прекрасными в социальном смысле и началом многих дружеских связей.

Но по сравнению с тем, сколько людей приехали в итоге на конгресс, лишь очень немногие участвовали в его содержательной подготовке, и организационные задачи легли на плечи немногих. Было ли это, в свою очередь, причиной того, что и в берлинской подготовительной группе велись определенные дискуссии об организационных задачах, теперь уже определить трудно. Возможно, при более содержательной дискуссии людям приходили бы в голову более разнообразные позиции. Но остается открытым вопрос, состоялся бы конгресс вообще, если бы в этом месте разгорелись споры. Как бы то ни было, идеи и желания оказались сильнее структурных, организационных и содержательных конфликтов, и конгресс все-таки состоялся. Конгресс "открыл пространство" для дискуссий. Но так, как представляли себе некоторые оптимисты, все же не получилось. Точнее говоря, в эти дни прошли как бы

Первый следовал старой известной схеме "рынка возможностей" и сам по себе работал прекрасно. Он предоставил 2000 человек из леворадикального, автономного спектра возможность снова встретиться, повидаться и показать себя, среди книжных и информационных столиков ощутить себя коллективом или хотя бы его частью, обменяться мнениями по старым и новым темам в одной или нескольких рабочих группах, которые предлагались в значительной мере стихийно. Вечерние пленарные заседания с 1000 участников служили трибуной самопредставления и выражения позиций различных политических мнений. Из этого развилась серия дискуссий, хотя остается спорным, могут ли они быть охарактеризованы как нечто "конструктивное" для всех. Причиной этого были, прежде всего, размеры пленарных заседаний. Но частично воспроизводились сами собой и "правила этикета" и традиции сцены, в соответствии с которыми "все и так ясно" и в этой связи говорить следует только то, что хотят услышать. (...)

"Другой конгресс" должен был исходить из трех содержательных тем отдельных дней. Вопросы о понятии автономии, о расхождениях и линиях раскола, солидарности и, наконец, о перспективе леворадикальной - недогматической - автономной политики были поставлены на трех больших собраниях. Мы надеялись, что эти вопросы будут "черно-красной нитью" проходить через все дискуссии, разговоры и мероприятия. Для этого после больших встреч должны были работать небольшие группы для дальнейшего обсуждения соответствующих тем. На так называемых промежуточных пленумах (максимум по 100 человек) можно было бы в более крупных, но обозримых по размерам масштабах снова соединять или соотносить дискуссии по соответствующим темам дня.

Этот "другой конгресс" если и состоялся, то только в виде элементов. С одной стороны, те, кто готовил конгресс, недооценили масштабы усилий по осуществлению такой структуры. С другой, из-за "инфляционного" нарастания числа рабочих групп, у многих голова уже шла кругом.

В целом позитивный итог автономного конгресса состоит прежде всего в том, что почти повсеместное вначале скептическое ожидание в эти три пасхальных дня перешли в автономную самодеятельность, жажду разговоров и дискуссий. Возможно, то тут то там во время некоторых дебатов и споров кое-кто хотел бы "побольше музыки", но в целом, как бы то ни было, это было "больше", чем ничто. В определенном смысле в пасхальные дни в Берлине произошло нечто в роде беспощадной и свободной от иллюзий саморазработки проблемы того, что определяется извне как "автономы".

Автономный конгресс стал социальным событием, которое позволило освежить старые контакты и завязать новые, понять, над чем ломают себе голову другие, чтобы таким образом сделать возможными новые подходы или новые совместные дискуссии. Но чем был конгресс помимо этого? Это было и остается спорным! Даже в редакционной группе по этому поводу мы не однажды чуть было не вцеплялись друг другу в волосы.

Одни не видят в этом ничего нового, а быть может видят в этом даже конец "автономов" как движения 80-х годов. Другие, напротив, могли бы воспринять критику и стимулы для собственных размышлений и вытекающей из этого практики. В целом высказывалась критика, что все носило характер некоей "ярмарки возможностей" или автономного "церковного дня" и что на конгрессе не было принято никаких "новых" политических высказываний.

Ожидания, что на конгрессе будет провозглашено "новое", что придало бы новый смысл потрепанной автономной идентичности или потерянному чувству "мы", совершенно определенно не сбылись. При этом встает вопрос, не были ли ожидания завышенными или даже вообще неверными. Трудно ожидать от такого события, на котором речь идет, в первую очередь, о "моментальном снимке", что из него может возникнуть новое определение "автономного движения".

Вопреки собственной потребности в гармонии, надо признать, что многие были довольны тем, что было высказано так мало противоречий и "все прошло хорошо", что был упущен шанс сформулировать собственные вопросы и критику более наступательно, чем это делалось на собственных собраниях. Еще и поэтому конгресс не прояснил, как может быть достигнута наша цель - открытая и свободная от господства коллективность на основе автономии.

После конгресса... существовала надежда, что по крайней мере часть его посетителей постфактум выразит свои мысли, критику и оценки на бумаге. Идея состояла в том, чтобы ориентироваться тематически на структуру конгресса, потому что эти вопросы не теряли и не теряют для нас своей актуальности. (...) Окончание редакционной работы было намечено на 1 октября 1995 г. - в надежде на противоречивые дискуссии и, соответственно, гору бумаги. Но к сожалению, за исключением одного-двух заявлений, частично присланных по личной просьбе, эта обратная связь не состоялась. И это тоже высказывание, которое можно считать результатом конгресса: о нем много говорили, но почти ничего (больше) не пишут.

(Autonomie-Kongress der undogmatischen linken Bewegungen: Standpunkte - Provokationen - Thesen. Muenster, 1997. S. 7-10).

14 - 17 апреля 1995 г. в Берлине состоялся "Автономный конгресс недогматических леворадикальных движений". Подготовка этой крупнейшей за последние годы встречи радикальных левых со всей Германии длилась полтора года. Намерения организаторов конгресса выглядели примерно так, как это было сформулировано в одной из листовок: "В конце 'века революций, контрреволю