РАЗМЫШЛЕНИЯ О СВОБОДЕ

Социализм и права человека

Вопрос о взаимоотношениях левых и либералов чрезвычайно сложный. Его нельзя рассматривать лишь с точки зрения политической тактики и стратегии. Он требует вдумчивого мировоззренческого анализа. А для этого необходимо совершить небольшой экскурс в область истории идей и социальных движений.

Маркс всегда рядом

Современное левое движение, так или иначе, развивается на базе марксизма. Маркс – это такая глыба, мимо которой нельзя проехать со спокойной совестью. Нельзя быть социалистом, не зная марксизма. Социалисты либо продолжают дело Маркса, развивая его идеи, либо выдают себя за блюстителей марксистской ортодоксии, повторяя, как заклинания, формулы, выведенные этим мыслителем в середине XIX века, либо предлагают «преодолеть Маркса», отказаться от его наследия. Но Маркс всегда рядом! Как Гамлета преследовала тень его отца, так левых преследует тень Маркса.

Поскольку в основе либерализма лежит идея свободы, автономии человеческой личности, давайте вспомним мысли Маркса об этом. В «Манифесте Коммунистической партии» он едко высмеивает буржуазное представление о свободе. «В буржуазном обществе капитал самостоятелен и безразличен. И уничтожение этого отношения буржуазия называет уничтожением личности и свободы. И она права. Здесь дело идет, во всяком случае, об уничтожении буржуазной личности, самостоятельности и свободы». Тут же Маркс уточняет: «Под свободой внутри нынешних буржуазных производственных отношений понимают свободную торговлю, свободную куплю и продажу. Но если падет барышничество, то падет также и свободное барышничество». И далее он, как бы споря с буржуа, выносит вердикт: «Вы сознаетесь, <…> что под личностью вы понимаете никакого другого, как буржуа, буржуазного собственника. А эта личность действительно должна быть уничтожена» (Манифест Коммунистической партии. Изд. Союза Коммун. Северной Области. Пг.1919. Перевод В.А. Поссе).

Таким образом, понимание свободы Маркс делает классовым. Свобода не сама по себе, а феодальная свобода, буржуазная свобода. Акт взятия пролетариатом «демократии с боя» будет проявлением пролетарской свободы, точнее – пролетарского освобождения. Пролетариат, уверен Маркс, воспользуется политическим господством, чтобы «мало-помалу отнять у буржуазии весь капитал <…> и возможно скорее увеличить массу производительных сил». И только после того, как классовые противоречия растворятся, а производство сконцентрируется в руках ассоциированных индивидуумов, общественная власть потеряет политический характер. То есть пролетариат, насильственно уничтожая старые производственные отношения, уничтожает «свое собственное положение как класса». И «место старого буржуазного общества с его классами и классовыми противоположностями заступает ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».

Таким образом, по мысли Маркса, свобода станет общечеловеческой ценностью только после ликвидации классов и распространения социализма. Только тогда будет совершен прыжок из «царства необходимости» в «царство свободы» и начнется настоящая история человечества.

Попутно заметим, что Марксово понимание свободы отличается от либерального. Если либералы считают, что свобода индивидуума заканчивается у кончика носа другого индивидуума, то Маркс говорит об обществе, где свободное развитие каждого является условием свободного развития всех. Либеральная точка зрения вытекает из концепции «общественного договора», который был заключен людьми, чтобы положить конец войне всех против всех, а Маркс утверждает, что свобода – условие человеческой солидарности и одновременно – проявление этой солидарности. С Марксом согласен Михаил Бакунин. Апостол анархии проповедовал: «Моя свобода, опираясь на свободу других, простирается до бесконечности». Свобода всех, свобода общества является гарантом свободы каждого отдельного индивидуума, свобода индивидуума подкрепляется свободой другого, а не останавливается в страхе или по принуждению перед кончиком его носа - вот что доказывали Маркс и Бакунин. Но на этом сходство взглядов Бакунина и Маркса заканчивается.

Демократия – скрытый враг?

Если свобода отодвигается в светлое будущее, что делать социалистам в печальном настоящем, где свобода еще не стала всеобщим достоянием? Как относиться к ущербным проявлениям свободы? Пользоваться политическими свободами или нет? Отстаивать их или нет? Надеюсь, не надо объяснять, что для нас это не праздные вопросы.

Михаил Александрович Бакунин считал, что борьба за политические свободы отвлекает трудящихся от борьбы за коренное изменение общества. Демократия, по его мнению, - это скрытая диктатура, а скрытый враг опасней явного. «Деспотизм не бывает так страшен и силен, как тогда, когда он опирается на мнимое представительство мнимой народной воли», - утверждал Бакунин. По его мнению, «так называемые конституционные или народно-представительные формы не мешают государственному, военному, политическому и финансовому деспотизму, но как бы узаконивая его и давая ему ложный вид народного управления, могут значительно увеличить его крепость и силу». Поэтому «либеральный чиновник несравненно хуже простого и откровенного чиновника-палки». (Государственность и анархия. ПСС. Т.2. Под ред-ей А.И.Бакунина. СПб. Б/Г. С.28, 139, 62).

Бакунинское отношение к политической демократии унаследовал французский идеолог революционного синдикализма Жорж Сорель. «Опыт показывает, - писал он, - что во всех странах, где демократия может спокойно развиваться сообразно своей природе, господствует подкуп в самом бессовестном виде, причем никто не считает нужным скрывать своих мошеннических подделок». По мнению Сореля, демократия, основанная на выборном начале, имеет очень большое сходство с биржевыми кругами; в том и другом случае приходится рассчитывать на наивность масс, покупать содействие большой прессы и создавать удачу путем бесконечных хитростей» (Жорж Сорель. Размышления о насилии. М.1907. С.136-137). Добавим от себя: читая эти строки, создается впечатление, будто Сорель жил не во Франции в конце XIX – начале XX века, а в России в конце ХХ – в начале XXI-го, настолько совпадают описываемые явления. Буржуазная демократия заражена болезнями, которые легко передаются, но которые не излечиваются. Точнее – буржуазия заражает демократию неизлечимыми хворями.

Заплачено ценою крови

Петр Алексеевич Кропоткин оценивал демократию не так однозначно негативно, как Бакунин и Сорель. Политические и личные права, говорит Кропоткин, народ приобрел благодаря революциям. За эти права народ пролил свою кровь, поэтому нельзя умалять их значения. «Даже русский крестьянин, - напоминает Петр Алексеевич, - с уничтожением крепостной зависимости приобрел некоторые личные права, настолько ценные, что вполне оценить их может только тот, кто сам когда-то нес крепостное ярмо».

Однако, предупреждает Кропоткин, «есть права и права; и смешивать их может только тот, кто норовит спутать понятия в народе. Есть права, имеющие действительное, положительное значение для человека, и есть права совершенно мнимые». Всеобщее избирательное право, свобода печати, тайна переписки – все это мнимые права. Чего стоит, например, свобода печати, если «изложенные на листках самые революционные учения», легко заглушить «могучей ежедневной печатью без всякого видного насилия»?

Как только народ начинает, используя политические права, подрывать привилегированное положение правящих классов, «все эти права выкидываются за борт, как ненужный балласт».

«Однако из этого вовсе не следует, чтобы в ожидании анархической революции мы предпочитали, чтобы печать оставалась под ярмом, чтобы свободы сходок не существовало, и чтобы каждый жандарм мог хватать прохожего на улице по подозрению в государственном преступлении, - поясняет Кропоткин. – Какова бы ни была над нами сила капитала, мы все-таки хотим печатать и писать, мы находим полезным, хотим сходиться, где нам нравится, и обсуждать, что нам вздумается, - именно для того, чтобы стряхнуть с себя ярмо капитала и государства».

«Права человека, - мнению Кропоткина, - существуют лишь постольку, поскольку он готов защищать их с оружием в руках». Если на улицах Парижа не секут розгами, то это потому, что правительство знает: народ его разнесет на следующий день после того, как оно осмелится «прибегнуть к этому способу усмирения». Предшествовавшие революции развили в западном рабочем чувство собственного достоинства, и поэтому свои права он без боя не отдаст, говорит Кропоткин.

«Когда мы будем силою, сплоченною силою, способною показать зубы при всяком стеснении свободы слова и сходок, - тогда только мы сможем быть уверены, что никто и не станет оспаривать у нас этих прав. А когда мы сможем затем выступить на улицу, на дорогу, на площадь в значительном числе, тогда мы отвоюем себе не только эти права, но и многие другие в придачу», - объясняет Кропоткин.

Народ должен защищать свои политические завоевания с помощью прямого действия, иначе любая конституция превратится в «клочок бумаги, который можно разорвать или написать заново», как это произошло, например, в нынешней России.

«Свобода – не именинный подарок. Ее нужно взять; даром она никому не дается» - смысл этой кропоткинской фразы из «Речей бунтовщика» полностью совпадает со смыслом знаменитого изречения немецкого философа Иоганна Фихте, которое русские эсеры сделали своим лозунгом – «В борьбе обретешь ты право свое!». (П.А.Кропоткин. Речи бунтовщика// Анархия, ее философия, ее идеал: Сочинения. – М. 2004. С.25-32).

Заметим, что Кропоткин не называет политические права и свободы буржуазными правами и свободами. Это - завоевания народа, рабочего класса Западной Европы. За них заплачено «ценою крови». Политическая демократия является несомненным достижением человеческой цивилизации. Но это - только этап на пути человечества к самоосвобождению, временный рубеж в глобальной войне народа против эксплуатации и государства.

Чтобы вызрели эмбрионы

Справедливо обличая пороки либеральной демократии, Бакунин и Сорель отказывались от демократии как таковой. Если либеральный режим увеличивает крепость деспотизма, а либеральный чиновник – хуже откровенного «чиновника-палки», то следует бороться против либерализации государства, чтобы враг не замаскировал свою сущность.

На собственном опыте знаю, что эта экстравагантная позиция - отказ от борьбы за политические права, за расширение демократии – отстраняет революционеров-анархистов от массового движения. В конце 80-х – начале 90-х годов я был активистом Анархо-коммунистического революционного союза (АКРС). Вся страна тогда переживала демократическое пробуждение. Активное население, особенно интеллигенция, питало иллюзию, что для того чтобы жить хорошо, достаточно сделать так, «как на Западе», который казался неким иеговистским раем на земле: все свободны, счастливы и богаты. Это раздражало каждого, кто понимал, чем на самом деле является Запад с его рыночным капитализмом и лживой либеральной демократией, которая, когда ей нужно и выгодно, одобряет кровавые расправы над целыми народами.

И мы вслед за Бакуниным заявляли: «Мы, анархисты, считаем демократическое государство более опасным врагом, так как под мнимым «гласом народа» маскируется тоталитаризм. <…> Собственно говоря, демократия есть ничто иное, как скрытый тоталитаризм. А скрытый враг, как известно, опасней явного» («Голос Анархии. №1. Июнь 1989). В принципе мы были не так далеки от истины. Правящая бюрократия сознательно пошла на либерализацию тоталитарного режима, чтобы осуществить потом присвоение национализированной собственности. Немудрено, что самые резкие антикоммунистические статьи появлялись в газетах и журналах, которые принадлежали высшим организациям ВЛКСМ, откуда потом вышли многие успешные бизнесмены.

В 1989-1990 годах АКРС предпринял огромные усилия, чтобы доказать, что от тоталитарной государственно-коммунистической модели надо переходить не к либеральной демократии западного типа, а к вольной организации общества. За год мы издали и распространили 13 номеров газет, их общий тираж – 38 тысяч экземпляров. Компьютеров у нас не было, и столбики статей мы печатали на машинке, высчитывая перед этим количество букв в столбике, а потом наклеивали их на ватманский лист. Газета печаталась в Литве. Распространителей забирали в милицию как «торговцев с рук», составляли протоколы, затем вызывали в суд и выписывали штрафы. Я вспоминаю об этом, чтобы показать, что 13 номеров газеты изготовить, напечатать и распространить было весьма непросто.

Но наша позиция была слишком абстрактной. А как говорил тот же старик Бакунин: «Кто опирается на абстракцию, тот и умрет в ней» (Государственность и анархия. С.162). Испытывая отвращение к обывательским предрассудкам, мы рационализировали свои эмоции, облекая их в бакунинские и сорелианские формулы.

Что надо было делать в той ситуации? Объяснять трудящимся, что политическая демократия нужна для успешной борьбы за демократию на производстве, для создания боевых профсоюзов, низовых организаций граждан, ячеек самоуправления, иначе демократия быстро превратится в орудие манипуляции в руках чиновников и буржуа. Вместо этого мы пугали людей высказываниями типа: «Демократия есть игрушка в руках класса эксплуататоров; ширма, за которой они стряпают свои грязные делишки. Демократия - это средство усыпления революционного духа пролетарских масс; отвлечение их от борьбы за коренные преобразования, то есть за коммунизм» («Черное знамя». № 1(4). 1990). Мы призывали рабочих к созданию профсоюзов, но не показывали связи между политической демократией и демократией на производстве.

Бакунин ошибался, утверждая, что «никакое государство, как бы демократичны ни были его формы, хотя бы самая красная политическая республика, народная только в смысле лжи, известной под именем народного представительства, не в силах дать народу того, что ему надо, то есть вольной организации своих собственных интересов снизу вверх, без всякого вмешательства, опеки, насилия сверху» (Государственность и Анархия. С.26-27). А мы ошибались вслед за Михаилом Александровичем.

Конечно, государство, даже трижды демократическое, никогда добровольно не допустит, чтобы его заменила вольная организация граждан, построенная снизу верх. Но вольная-то организация не возникнет на пустом месте, она вырастет из ячеек активного гражданского общества: на базе профсоюзов, советов трудовых коллективов, территориального самоуправления. А что нужно для появления и расширения активного гражданского общества? Нужен режим политической демократии. При откровенной диктатуре тоже появляются низовые гражданские ячейки: тайные боевые дружины, тайные общества, братства, подпольные партии. Но все это - орудия для сокрушения диктатуры, для созидания нового общества они не подходят, ибо подполье – не лучшее условие для выработки навыков демократии участия.

Прав был идеолог эсеров Виктор Чернов, утверждая, что «новые социальные формы не «создаются» декретами после того, как старые ими же «отменяются», а прежде всего органически вырастают в пределах старого строя и существуют как бы в порах его, не давая себя ассимилировать, разрастаясь и подготавливая новые навыки, новые способности, новое правосознание… Сила, производящая законодательную революцию, лишь обобщает то, что существует de facto, как зародыш, эмбрион нового строя - все виды рабочего коллективизма: профессиональные союзы, кооперативы, учреждения муниципального социализма, общинная собственность и т.д.» (В.М.Чернов. Теоретики романского синдикализма. М. 1908. С. XLIX)

В споре с нами либералы часто прикрываются афоризмом английского консерватора Уинстона Черчилля: «Демократия ужасна, но ничего лучше человечество не придумало». Придумало. И это доказывает опыт революций в России и Испании, где рабочие создавали советы, сами успешно управляли производством. Но мы должны уяснить: чтобы в недрах старого общества вызрели «эмбрионы нового строя», нужна политическая демократия. Дикторский режим просто не позволит им развиться. Задушит на корню.

В конце концов, Кропоткин верно говорил, что политические права – это завоевания народа, за них кровью заплачено. И поэтому нельзя отдавать их без боя.

Еще раз повторю: отказываться от борьбы за политические права, полагая, что либеральная демократия – замаскированный враг, и поэтому она опасней явной диктатуры, значит, двигаться в неверном направлении. А то (что гораздо хуже), вообще никуда не двигаться, а в ожидании лучшей поры сидеть на мягком диване в комфортной компании единомышленников, пить чай или чего-нибудь покрепче и друг перед другом обличать пороки буржуазного либерализма. За примерами далеко ходить не надо. Год назад большинство анархистов Украины решили, что соперничество буржуазных клик их не касается, и не приняли никакого участия в событиях.

Вот что пишет очевидец «оранжевой революции», московский анархист Влад Тупикин: «Большая буча в Киеве шла уже 15 дней, целых полмесяца, а анархисты, оказывается, все еще не определились со своим «местом в общем строю». Мы стали свидетелями странного совещания, на котором одни призывали холить и лелеять ростки самоорганизации, прорвавшиеся из народной глубины, <…> другие же, не слыша их, лелеяли какие-то свои частные обидки, возникшие, как я понял, от того, что сами обиженные не смогли сразу разглядеть в нараставших событиях революционный потенциал и потому, не приняв в них участия, оказались на обочине, от чего сейчас и стенали <…> Кто-то был воодушевлён засильем в движении мелкобуржуазного элемента, кто-то, наоборот, раздосадован слабым участием рабочего класса (тут уж я усмотрел какой-то социологический нонсенс: если под «рабочим классом» подразумеваются так называемые «простые люди», то ведь именно они доминируют в киевских пикетах и палаточных лагерях, а вовсе не интеллигентская братия). <...> В общем, диаметральная разница подходов не позволила киевским анархистам, в спокойное время очень умным и бойким ребятам и девчатам, быстро прийти к согласию, и второй номер их газеты «Организуемся!» так и не был в тот вечер обсужден».

Если в «большой буче» не смогли сориентироваться умные и бойкие ребята и девчата, то чего ждать от тех, кто и в спокойное время не отличается особой боевитостью.

Диалектика вранья

Утверждать, что борьба за политические права нас не касается, значит, ошибаться. Но все же это - честная позиция. Хуже, когда к политическим правам относятся «диалектически»: «Сегодня мы в оппозиции и поэтому будем требовать от буржуазного государства максимальной политической свободы. Но как только наша авангардная рабочая партия, которая выражает исторические интересы пролетариата, возьмет власть, мы все эти буржуазные права и свободы выбросим за борт, откажемся от них, потому что старая демократия будет заменена демократией нового типа». Приверженцами этой лицемерной позиции являются тоталитарные левые, те, которые считают себя наследниками большевизма: сталинисты, маоисты, часть троцкистов.

Я не знаю, кто поверит в то, что, скажем, АКМ искреннее борется за демократию, если идеология этой организации основана на «Кратком курсе ВКП (б)»? Либо надо честно говорить: «Мы за то, чтобы в стране вновь была установлена однопартийная диктатура с вождем во главе, потому что иная государственная модель не обеспечит людям счастья и всего необходимого», а потом было бы еще неплохо обосновать, каким образом тоталитарная модель это сделает; либо надо отказаться от сталинизма. Иначе получается ложь. Иначе – демагогия. Иначе – цинизм: «Вы, господа хорошие, не смейте урезать демократию, не смейте запрещать наши митинги, разгонять наши демонстрации. А вот когда мы власть захватим, вы уж не обижайтесь, действовать будем жестко, демонстраций против нашей политики не допустим, потому что мы знаем, как надо».

Конечно, революция на то и революция, что с «хорошими господами» придется разобраться со всей строгостью. Но дело не в господах. Их – жалкая кучка. Важно, как граждане будут относиться к революционным левым. Если на следующий день после революции, вы собираетесь закрыть все оппозиционные газеты и запретить свободные выборы, как это сделали большевики, никакие вы не революционеры, а кандидаты в узурпаторы. Потому что если за вами будет действительное большинство народа, запрещать свободные выборы и закрывать оппозиционные газеты не потребуется. Хочу напомнить, что большевики, придя к власти, не только разогнали Учредительное собрание, но и надругались над демократией нового типа: перестали проводить перевыборы в Петросовет, а неугодные советы просто разгоняли силой оружия.

«ЦК социалистов-революционеров главным средством борьбы против большевиков избрал именно обратное отвоевание массовых рабочих симпатий, - вспоминает Виктор Чернов. – Он развивал лихорадочную агитацию за отзыв фабриками и заводами тех своих депутатов в Совете, которые голосовали за дикие и жестокие акты диктатуры. И его агитация имела успех. Все чаще и чаще такие депутаты отзывались и проводились перевыборы депутатов. Дело дошло до того, что большевики стали серьезно опасаться за свое господство в Петербургском Совете. Чтобы остановить таяние своего большинства, они вынуждены были [пойти] почти на крайнюю меру: на запрет досрочного отзыва и частичных перевыборов – под тем предлогом, что в скором времени они готовят всеобщие и единовременные перевыборы Петербургского Совета» (В.М.Чернов. Перед бурей. Минск. 2004. С.350).

А ведь прямая советская демократия отличается от формальной буржуазной демократии именно тем, что избиратели в любой момент имеют право отозвать своего депутата. Об этом Ленин писал в «Апрельских тезисах» и «Государстве и революции».

Лев Троцкий, который поносил Временное правительство за ведение сметной казни на фронте, после того, как стал «народным комиссаром», пригрозил всем противникам большевистской диктатуры «изобретенной еще во время Великой французской революции машиной, укорачивающей человеку ровно на длину головы». Эта речь Троцкого была опубликована перед открытием Второго съезда крестьянских советов, и когда Троцкий попытался выступить перед его делегатами, он был изгнан с трибуны под крики: «Насильник! Палач! Убийца!».

Обоснование диктатуры Троцкий дал в работе «Терроризм и коммунизм» (1919), причем умудрился сделать это со ссылками на великого социалиста-гуманиста Петра Лавровича Лаврова.

Таким образом, большевики воспользовались демократией для организации захвата власти, чтобы потом поставить на демократии крест. И сделали они это еще задолго до того, как началась масштабная Гражданская война и революция оказалась в изоляции (именно этими факторами Троцкий затем объяснял «временный отказ» большевиков от демократии). Значит, антидемократизм заложен в самой политической природе большевизма. Значит, нельзя быть одновременно сторонником демократии и наследником большевиков. Либо надо честно пересмотреть их наследие, выбрать лучшее и отказаться от их «якобинства».

До революции 1917 года Владимир Ленин писал: «Идеалом социал-демократа должен быть не секретарь тред-юниона, а народный трибун, умеющий откликаться на все и всякие проявления произвола и гнета, где бы они ни происходили, какого бы слоя или класса они ни касались, умеющий обобщать все эти проявления в одну картину полицейского насилия и капиталистической эксплуатации, умеющий пользоваться каждой мелочью, чтобы излагать пред всеми свои социалистические убеждения и свои демократические требования, чтобы разъяснять всем и каждому всемирно-историческое значение освободительной борьбы пролетариата» (Что делать?. 1901). Под этими словами подпишется каждый революционный социалист. Жаль, обличения полицейского произвола и гнета для Ленина - лишь вопрос политической тактики. Он пользовался этими обличениями в борьбе против самодержавия. Придя к власти, он жестоко наказывал социалистов, которые обличали полицейский произвол большевиков. А картина полицейского насилия в большевистском «рабочем государстве» была не менее яркой, чем в царской России.

После социалистической революции демократию нужно усовершенствовать по рецептам Парижской коммуны, а не отказываться от политической демократии вовсе.

Утилитарный рэп

Пренебрежительное отношение марксистов к политическим свободам отчасти вытекает из мнения, что в «царство свободы» человечество войдет только после, как будет ликвидировано разделение общества на классы. До этого момента человечество будет находиться в «царстве необходимости», путь из которого знают только они – марксисты. Те, кто предлагает путь иной – враги. Несдобровать и «временным попутчикам». Тем, кто сомневается в этом, советую изучить историю партии левых эсеров и союза эсеров-максималистов.

Кроме того, пренебрежительное отношение марксистов к свободе вытекает из их утилитаризма: представления, что человек будет задумываться о свободе только после того, как удовлетворит свои материальные потребности.

«Старый позитивный социалист, реалист <…> заявляет нам, что масса, угнетенная проблемами существования и привыкшая обращать внимание только на то, что прочно, полезно, положительно, зашевелится только в силу экономических причин», - подмечает итальянский социалист Карло Росселли. По мнению утилитаристов, говорит он, способность «судить об идеальных ценностях возникает лишь в той мере, в какой удается раскрепостить людей от рабства материальных нужд». В таком случае, иронизирует Росселли, «буржуазия, обладающая значительно большей экономической самостоятельностью по сравнению с пролетариатом, более расположена к проповедованию бескорыстных учений».

«На самом деле массы не всегда пренебрегают призывами, в которых не одни только утилитарные требования, - утверждает Росселли, социалист, которого убили агенты Муссолини. – В жизни всех людей, даже самых бедных, даже самых задавленных, иногда случаются моменты возмущения и катарсиса. <…> История всех народов знает мгновения – пусть краткие – но возвышенно прекрасные, когда толпы воспринимали понятия возвышенные и бескорыстные. Примером тому может служить рабочее движение. Откуда же такое предположение, что рабочему классу не дано почувствовать высоту борьбы за свободу, борьбы, в которой на первом месте стоит уважение к себе и к себе подобным?» (Карло Росселли. Либеральный социализм. Roma. Mondo operaio. 1989. С. 153. С.155).

Отметим, что приблизительно то же самое за 30 лет до итальянца Росселли доказывал француз Жорж Сорель, проводя параллель между поведением рабочего во время всеобщей стачки и солдата, идущего в наступление в первой шеренге: «Когда колонна идет в атаку, то люди, находящиеся в первых рядах, знают, что их послали на смерть, и что их победа достанется тем, кто по их трупам взойдет на неприятельское укрепление, однако они не думают об этой крупной несправедливости и идут вперед» (Размышления о насилии).

Русские рабочие знали, что царь отдал приказ стрелять в них, если они выйдут на демонстрацию 9 января 1905 года. Но они пошли. «Все равно, убьют так убьют. Что же это. Одних будут убивать, другие воспользуются – это нехорошо. Все, все должны идти!» - говорила одна рабочая девушка подруге перед демонстрацией. И свидетельств возвышенного порыва «рабочей массы» перед «Кровавым воскресеньем» сохранилось великое множество. (В.В. Кавторин. Первый шаг к катастрофе. 9 января 1905 г. Л.1992. С.375)

В марксистском утилитаризме, по мнению Россели, часто кроется «удобное алиби собственной духовной импотенции или глупое высокомерие». Из этого утилитаризма вытекает убогий тред-юнионизм марксистов и одновременно - элитаризм. С их точки зрения, говорить на «языке рабочей массы», значит, обязательно сводить все к вопросам желудка. Свобода, права человека, достоинство личности – все суть интеллигентские разговоры, к которым пролетарское ухо глухо. Как будто бы нельзя связать вопрос о повышении заработка с достоинством труженика!

На самом деле, если мы действительно считаем, что социализм – это действенный гуманизм, свобода должны быть нашим средством и нашей целью. Если наша цель – раскрепощение человечества, то продвижение к этой цели должно увеличивать степень этого раскрепощения, а не наоборот. Кто хочет сытого и дисциплинированного государства, а не свободы тот не должен играть в революцию, говорил Михаил Бакунин. Потому что «социализм без свободы – это рабство и скотство».

Маркс полагал, что, если страна, где произошла революция, не достигнет необходимого развития производительных сил, на базе «обобщенной материальной нужды» неизбежно воскреснет «вся старая дребедень». Это, конечно, правда. Но не вся. «Старая дребедень» воскреснет, если в рабочем будет убит дух инициативы, а этот дух неизбежно будет убит, если будет убита демократия, как это произошло в Советской России.

Развитие производительных сил – это, конечно, очень важная вещь. Но нельзя ради одной, экономической, конечно же, существенной стороны проблемы жертвовать другими сторонами. Социалист, который оправдывает режим белорусского диктатора Александра Лукашенко тем, что Белоруссия сейчас выдает на 140 процентов больше продукции по сравнению с советскими временами, достоин отвращения.

Прав был Россели, утверждая, что, «если люди не утвердят в себе чувство достоинства, равно как и чувство ответственности, если не будут гордиться свободой и самостоятельностью, если не раскрепостятся внутренне – социализма не будет. Будет казарменное государство» (Либеральный социализм. С.149).

Чтобы трудящимся было легче утвердить чувство собственного достоинства, нужна политическая демократия, нужна демократия на производстве. «Если социализм есть вечное становление, то его средства и являются целью», - эти слова французского либертарного социалиста Эрнестана мы должны сделать своим девизом.

Левые, не желая признавать, что демократия представляет ценность сама по себе, преподносят подарок либералам, делают их штатными воспевателями человеческой самостоятельности, инициативы и свободы. Если свобода остается за либералами, что тогда остается левым? Отправляться назад в СССР, где вареная колбаса за 3 р. и все работают. Если левые признают, что демократия – великая ценность, тогда им не нужны никакие либералы.

В борьбе обретешь ты право свое!

Выход один – сопротивление!

Свобода – наша цель; наше средство – свобода!

Нестор Гусман

из болотистого Петербурга,

27 ноября 2005 года.