/из панк-приложения "Грабли"№1 к газете "Прямая Речь"/

25 октября 2001 года, ровно в 15 часов 25 минут началась революция. По сигнальному удару Царь-колокола и выстрелу главного орудия специально подвезенного крейсера «Аврора» группа революционно настроенных замудонцев развалила мавзолей дедушки Ленина и часть находившейся тут же Кремлевской стены. Эти решительные действия были протестом против деспотичной политики, которая еще не имела места быть, но грозным призраком маячила в недалеком будущем… Во всяком случае, так официально считалось. Вслед за артиллерийским обстрелом на Красную площадь выкатился отряд броневичков образца 1917 года, возглавляемый человеком на белом коне. Голову человека украшал грандиозный гребень волос изумрудного цвета. Всадник выдернул из-за пояса бензопилу и, размахивая ею, громогласно воскликнул: «Анархистско-панковская революция, о которой так часто и много пиздели, наконец-то свершилась!»

Грянуло «ура!» и на башни броневичков полезли один за другим мужики в драных джинсах, пиджаках и клетчатых кепках. Среди них мелькнуло несколько девушек, тоже в кепках.

-         Итак, первым делом перекроем мосты, - не унимался зеленовласый наездник. – Захватим почту, вокзал и телеграф! А также Останкинскую телебашню!

И тут подъехала первая машина с ОМОНом. ОМОН, в количестве двух человек, грозно рыча и размахивая дубинками, двинулся вперед. Одновременно на другом конце площади взвыли милицейские сирены и кто-то пробубнил что-то угрожающее в матюгальник.

Переполошенные мужики в кепках с картавыми воплями посыпались с броневиков, часть из них, завидев подходящие силы контрреволюции, панически бросились в отступление, но всадник с бензопилой и несколько молодчиков, вооруженных цепями, громко крича, выстроили оставшихся гордыми сплоченными рядами и организовали отчаянную оборону. Полетели камни, проклятья и увесистые гроздья матюков. Стволы решили пока не применять.

-         Что там творится такое-этакое? – Спросил стоящий в очереди ГУМа дедок своего соседа. – Никак опять путч?

-         Бери выше, дед, - отвечал тот. – Революцией пахнет: панки в городе.

И вся заглотная очередь обывателей улыбалась или, наоборот, хмурилась непонятно чему.

Меж тем на площади восставшие одолели ОМОНовцев (обоих) и презрительно глядя на скапливающихся на прилегающие территории цивилов, принялись распевать песни и распивать спиртные напитки.

Человек с зеленым гребнем засунул бензопилу за пояс, слез с коня и направился в обход лагеря, сооруженного из броневичков, поставленных кругом. Его опухшая рожа выражала тревогу – давно не было вестей от отряда, отправленного в родной Питер. Кроме того, специальные гонцы должны были принести портвейн, они опаздывали уже на полчаса и это не было хорошим обстоятельством.

Человека звали Харлей Панкор. Давидович, если по батюшке. Сейчас он возглавлял семейный клан панкор, который основали потомки библейского Иоанна Панкора. Семейство во все времена было чем-то вроде масонской ложи: их нигде вроде как не было, но вместе с тем они были везде и во многих других местах. Особым могуществом не обладали, но, как показали события, были способны на самые решительные действия.

В это время раздались приветственные вопли – вернулись специальные гонцы. Правда, их почему-то стало двое вместо троих. Первый гонец мрачно улыбался щербатым ртом, второй опасливо оглядывался назад, видимо опасался хвоста.

-         Кранты, бля, пиздец! – объективно разъяснил обстановку первый гонец. Это был рослый детина с головой странной формы, втянутой в угловатые плечи. Глаза его скрывались за узкими темными очками, а сине-чернильные волосы стояли агрессивным торчком. Харлей молчал, ожидая дальнейших объяснений.

-         Теодоро хочет сказать, что мы в глубокой жопе! – стеклянным голосом выкрикнул второй гонец, небольшого роста, крепкий, одетый в «милитари» парниша с повязкой а-ля Рембо на невысоком лбу. – По слухам, менты взяли наших в Питере!

-         И всех – к стенке! – прохрипел Теодоро Панкор, судорожно скрючивая пальцы.

-         Раком! – добавил, сам пугаясь сказанного, милитарист.

Харлей помрачнел. Конечно, о гуманизме никто не думал, революция как-никак, но чтоб такое… Это невозможно было стерпеть.

-         Так, - сказал Харлей таким тоном, что окружающие панкеры вздрогнули. – Пора переходить к решительным действиям. Они нас сами вынудили.

Он резко повернулся к лагерю восставших, так что его плащ красиво всколыхнулся на ветру и заорал:

-         Вы готовы отдать свои жизни за Революцию, мать вашу?!

Харлей с детства – совдеповского, героического детства – ненавидел тупую совдеповскую систему, а сейчас в 2001 году, когда никакой системы уже не было, а говна стало еще больше, ненавидел почти все, что его по злой иронии судьбы окружало.

Бунтовщики из лагеря торжественно выразили свое согласие отдать жизнь за революцию, правда не уточнили, чью жизнь будут отдавать – свою и Харлея? Но это было уже не важно, потому что на Красную площадь приехал ОМОН. Два или три автобуса с людьми в камуфляже и черных масках. Когда человек знает, что никто не видит его лица. Он становится вдвойне опаснее и если дать ему в руки дубинку – забьет – по чьему-то велению или по собственному хотению – хоть отца родного. Не испытывая угрызения совести, потому что какие могут быть угрызения совести у двухметрового детины с харей американского пылесоса?

Бойцы правопорядка бросились на лагерь мятежников беспорядочной толпой, анархисты ответили тем же – и были сразу же отброшены назад, опрокинуты и смяты, воздух наполнился криками боли и ненависти. Кое-где рукопашная перешла в перестрелку, один из панкоров, чудом сохранивший кепку, залез на броневик с шестиствольным пулеметом, но не успел открыть огонь по хищной толпе людей в камуфляже. Его сняли коварные снайперы, паскудные стрелки, засевшие где-то на кремлевской стене. Кепка убитой горлицей упала на грязную мостовую.

-         Стоять до последнего! – кричал забрызганный своей и чужой кровью Харлей, размахивая визжащей бензопилой. – Если мы сейчас сдадимся, потом уже ничего не будет!

Но сражение уже превратилось в побоище. Бойцы ОМОНа забивали дубинками бунтовщиков, стреляли в убегающих, и вскоре все кончилось. Крейсер «Аврора», так виртуозно спертый в Питере, был расстрелян из армейских гранатометов в дымящийся металлолом, два прогулочных катера, захваченных восставшими на Москве-реке, потоплены метким торпедным залпом, а оставшиеся в живых мятежники – добиты.

На площади перед Кремлем было многолюдно. Сбежалась огроменная толпа обывателей, испуганно охая и ханженски причитая, цивилы расползлись вокруг серым киселем. Подъехали журналисты, пришел Невзоров, с обычным брезгливо-заинтересованным выражением лоснящегося лица и еще много кто. Все много болтали, выпендривались друг перед другом, врали и лицемерили, выискивая в зрелище побоища чего-нибудь остренькое.

Когда ОМОНовцы унесли своих мертвецов, среди опрокинутых броневиков остались лежать поверженные повстанцы. Много народу. Там лежала и веснушчатая девушка с фиолетовыми волосами и черными губами, и бородатый мужик в тельняшке, и бритоплеший парень в косухе – много кого. Среди них лежал и Харлей Панкор. На его окровавленных губах запеклась улыбка – он умер, как и мечтал – в бою, он умер за то, во что верил. И не важно, он уже умер.

-         Идиоты, - воскликнула женщина в толпе, – вот ведь, не знают, чем заняться, оттого и подыхают.

Была глубокая ночь. На небе светили звезды и даже была луна. В темной подворотне Москвы со звоном приподнялась крышка канализационного люка и из-под нее показалась корявая голова Теодоро Панкора. Теодоро огляделся.

-         Слышь, Зюд, все в порядке! – прошипел он вниз, как всегда мрачно ухмыляясь. – Да держись ты за скобки, милитарист хренов!

Со свирепым матом, словно заново рождаясь, анархисты выбирались из канализационного андеграунда. Две тени неслышно скользнули по двору-колодцу.

Великое дело Панкоров – неважно, праведное или нет – продолжалось.

Все персонажи данной хероманской хрени вымышлены, все события высосаны из пальца, а любое совпадение с реальными событиями… Будущее покажет!