AVTONOM.ORG

РЕВКУЛЬТ

Текст, представленный ниже, был написан год назад. С тех пор и до нынешней публикации его прочитали только 4 человека. На основе отзывов, преимущественно резко-негативного, критического характера, были сделаны определенные выводы по данной работе. Благодаря моей лени и пропаже интереса к этому тексту после его непосредственного написания почти никаких изменений в повествование внесено не было. Полагаю, «Смена состояний» явилась иллюстрацией переходного периода в моем собственном сознании и понимании многих вещей. Несмотря на несостыковки и противоречия в тексте, я предлагаю эту работу вашему вниманию. Просьба не судить особо строго. Сейчас я и сам не написал бы того, что здесь написано…

Р. Рудин

10.04.04

---

роман рудин

смена состояний

 

[глава первая]

 

     звуки. звон… удары… ритмичные удары… звон… гитарный рев… смешение стилей и направлений… мешанина звуков… мелодия… улавливаешь мелодию… ритм. ритмы африканской музыки… нет… вот наступает очередь чего-то более тонкого… индийские танцевальные ритмы, полные смысла и недосказанности… отрывки, напоминающие еврейскую «7:40»… какофония звуков, эпох, географических областей… история и современность, вплетенные в эту музыку… ты слышал когда-нибудь музыку сфер? нет? наверное, это она и есть… или что-то очень близкое…

     ты проходишь мимо чернокожих саксофонистов с большими добрыми глазами, будто желающими сказать тебе что-то, от чего непременно станет легче на сердце… индийские женщины танцуют под эту гипермелодию… поют длинноволосые европейцы и улыбающиеся латиносы с длиннющими дредами. ты весь в этом, ты весь наполнен звуками, складывающимися в единое целое. не только уши – этой музыке внимает все твое тело, каждая клеточка твоего организма. и ты сам раскрываешь рот, чтобы влиться в этот разноцветный круговорот / хоровод пения…

     вдруг удар! все замолкает. ты поднимаешь глаза кверху и видишь грязный черный сапог над / перед своим лицом. комки грязи падают на твое лицо. ты растираешь их по лицу, размазываешь вместе со своими слезами и кровью… кто-то наверху хохочет, а ты продолжаешь растирать грязь по щекам…

 

     Ян открывает глаза. Смотрит на часы, что стоят на тумбочке справа от кровати. Обеденное время. Как можно столько спать? На работу, конечно, уже опоздал. Плохо. Будет выговор и вычет из зарплаты. Какой сегодня день? Среда. Да, проклятая среда. Если сегодня среда, значит вчера был вторник. Вчера был выходной. Понедельник и вторник – выходные дни, ты помнишь это, ты не забыл.

    Черт, почему я так поздно проснулся? – плохой вопрос. Оценка: неудовлетворительно.

    Что вчера было? – уже лучше. Оценка: хорошо.

    С кем и где я был? – вот с этого и надо было начинать. Оценка: отлично.

    Удивительно, но вчера я весь день пробыл дома. Один. Алкоголь? Нет, я не пил. Поздно лег спать? Не пойдет – лег, как обычно. …Ладно, глупости – с кем не бывает? Устал за неделю, не выспался. Отмажусь.

     Ян встает с постели, одевается и идет в ванную. Чистит зубы, умывается и идет в кухню. Еда: чашка чая, два бутерброда с мясом, яичница. Стандартно.

     Болит бошка. Когда ты кладешь в чай сахар, ты чувствуешь, как твоя голова гудит, готовая расколоться на несколько симпатичных частей. Ты проглатываешь безвкусную пищу, которую ешь каждый день, изо дня в день, по утрам, а твоя тыква ломается, словно чья-то невидимая рука стучит по ней маленьким молоточком. Начинают болеть глаза. Зрачки, готовые вылезти наружу и смешаться с твоей яичницей, весело приветствуют твою беспомощность:

     «Привет, Дурь!»

     «Привет, Глаза!»

     Ты кладешь уже четвертую ложку сахара в свой чай. БЛЯДЬ! Выливаешь чай, берешь прозрачный стакан, подходишь к крану с водой. Наливаешь холодной некипяченой воды. Одним глотком выпиваешь воду. Подходишь к столу, берешь тарелку с яичницей, выкидываешь жратву в мусорное ведро. Ищешь свою куртку, разбрасываешь по двухкомнатной квартире вещи, находишь куртку там, где она и должна быть – в шкафу. Ругаешься, натягиваешь куртку, хватаешь ключи от дома, выходишь, закрываешь входную дверь, забываешь выключить свет в кухне и в прихожей. Поспешно спускаешься со второго этажа, пинком открываешь дверь в подъезде, оказываешься на улице…

    

     Холодно. Иногда идешь и не замечаешь этого. Холода. А потом… Потом смотришь на себя, останавливаешься и понимаешь, что замерз, что действительно холодно и на улице не май месяц. Так часто бывает, когда думаешь о чем-то не том. Так часто бывает, когда не можешь думать ни о чем вообще. Идешь в легкой осенней куртке, с непокрытой головой, выдыхаешь пар изо рта. Вдыхаешь морозный воздух. Идешь. Отключенный от всего на свете. Мимо проносятся автомобили, тащатся, будто приговоренные высшим судом, по своим накатанным рельсам трамваи, прохожие смотрят на землю… и иногда тебе в спину. Дети, несущие в своих разноцветных рюкзаках книги и, наверно, порно-журналы, обгоняют тебя, затем останавливаются, что-то крича на своем сбивчивом непонятном языке, толкают друг друга в снег и бегут дальше – домой или в соседний ларек за портвейном… Все крутится, вертится, будто «шар голубой» из одной старой известной песни.

     Тебя это не касается. Ты идешь – не быстро, не медленно. Просто идешь. Куда глаза глядят…

     Холодно. Так бы черт с ним, но дует мерзкий ветер, пронизывает твою куртчонку насквозь. Ты чувствуешь холодный воздух и тебя пробирает легкая дрожь. Стоп. А куда я иду? Без разницы куда, главное идти.

     Наверно, движение – это один из способов быть подальше от своих проблем. Наверно, беспорядочное движение – это попытка выпутаться из клубка. Но только от таких попыток еще сильнее затягиваешь на себе петлю. Близорукая бабушка оставила этот клубок без присмотра, и вот ты уже попался в ловушку, словно нашкодивший кот…

     Иди, только какой от этого смысл?

     Может, ты наконец скажешь, с чего это тебя так понесло?

     Нет? Ну и черт с тобой!

   

     Ты стоишь. Смотришь вокруг себя. Видишь стандартные бетонные девятиэтажки, серые холодные блоки, радиоактивные зоны, в которых все одни, всё поровну. И зависти тоже поровну на каждого. Ненависти, страха и обиды. О таком ли равенстве мечтали самые честные и смелые, дерзкие и принципиальные? В какую дыру исчезли все их старания? Ради чего это все было – смерти, кровь, пот, радость, надежда, вера, бремя, думы, безумие, расчеты, тревога?.. Куда завела нас эта дорога? Или по тропе не той повели? Повели храбро, да только завели не в ту степь. И вот она, степь эта…

     Холодно. Нос красный, сопли хлюпают. Ты стоишь. Смотришь вокруг себя. Видишь стандартные бетонные девятиэтажки, гаражи, ларьки с вином, еще какое-то желтоватое здание, построенное году эдак в пятидесятом. Смотришь в небо: снег, серость, единая серая каша. Серая каша и белый снег. Смотришь под ноги: тоже снег, но не белый, а исхоженный сапогами и зимними ботинками, заплеванный, грязный, местами желтый от мочи – и не понятно, то ли собачей, то ли человечьей. Примятый сапогом грязный снег.

     Без всякой связи Яну вспоминается гигантский грязный сапог из его сна. Без всякой причины Ян с головой ныряет в горку снега (того, что по обочине узкой дорожки). Засовывает голову как можно глубже, кряхтит, руками еще сильней забрасывает себя снегом. Вынимает голову из снега, ложится на спину. Лежит. Смотрит в превосходно серое небо. Ни о чем не думает. Лежит. Смотрит. Подносит правую руку ко рту. Лижет оставшийся на руке снег. Лижет языком. Берет правой рукой еще горсть снега. Подносит ко рту. Проглатывает. Лежит. Смотрит в превосходно серое небо, наслаждаясь тишиной, покоем и… небом.

     Шаги. Кто-то идет, неуклюже пытаясь сохранить равновесие на узкой и скользкой дорожке, на льду. Тяжелое дыхание. Прерывистое дыхание. Мужик лет шестидесяти или около того с тяжелой сумкой в руке. Замедляет шаг. Смотрит. Пялится на лежащего в снегу Яна. Нерешительно останавливается прямо перед ним.

     Спрашивает:

-         Извините.., с Вами все в порядке?..

     Ян медленно поднимается. Опираясь на руки, встает. Смотрит на пожилого человека: на том теплое серое пальто, старая норковая шапка, очки с массивной оправой. Смотрит себе под ноги. Смотрит на снег. Смотрит на себя, свою одежду, которая вся в снегу.

     Мужик недоуменно глядит на Яна. Морщится. Хмурит лоб.

     Ян еще раз бросает на него взгляд. Произносит тихо:

-         Да, все нормально…

     Мужик лет шестидесяти или около того с тяжелой сумкой в правой руке, в теплом сером пальто, старой норковой шапке, в очках с массивной оправой, с выбивающимися из-под шапки седыми волосами – как и положено людям его возраста, – рассеянно кивает Яну, поворачивается и идет дальше. Отойдя шагов эдак пять, бормочет что-то себе под нос. Но Ян не слышит – ветер сносит слова и целые фразы, унося их куда-то на юго-запад. Ветер северо-восточный, порывистый, семь метров в секунду.

     Ян плюет в снег, чешет голову, еще сильнее растрепывая свои светлые волосы, идет домой, в обратном направлении. Слюна падает на ледяную дорожку и моментально застывает. Но Ян не видит этого – он уже идет домой…

 

 

[глава вторая]

 

     Ян Белов, самый обычный представитель современного общества. Работник в книжном магазине на одной из главных улиц крупного провинциального города. Увлечения: книги, фильмы, музыка.

     Ян читает модные романы, рекламу которых видит в своем магазине. На его книжной полке стоят Паоло Коэльо и Владимир Набоков, Рэй Бредбери и братья Стругацкие, Джеймс Чейз и Агата Кристи… Не Войнич и Бичер-Стоу, но Сорокин и Ерофеев. Не Лев Толстой, но Татьяна Толстая. Все современное, почитаемое, щедро смакуемое всеми литературными гуру и критиками, описываемое в различных глянцевых журналах. Но, черт побери, Белов не видит в этих книгах и толики смысла, потому что смысл не интересует его. Смысл пугает Белова.

     Ян слушает рок, но не тот рок, что пахнет бунтами и волнениями, что рвет и ломает, рубит суровую правду-матку, заставляет сжать кулаки и зубы. Не тот рок, от которого ноют жирные чиновники. Не тот рок, что повергает в панику румяных домохозяек. Товарищи в кабинетах, отныне вам нечего бояться!

     Да, это rock’n’roll.., но не тот.

     Итак, Ян Белов в свободное время не прочь послушать что-нибудь из рок-репертуара. Scorpions и Pink Floyd, Beatles и Nazareth, ДДТ и Аквариум… Скажете бунтарство, вольномыслие? FUCK YOU! Fuck! Триста раз это слово!.. Потому что это бред. Рок сгнил, как гниет мясо, брошенное на растерзание где-то в аравийской пустыне. Рок сгнил, как мертвая свинья, забитая насмерть своим добрым хозяином.

     И Яну это хорошо известно. Коли не так, он бы слушал что-нибудь другое. Коли было б не так, он бы выбрал третье, четвертое, пятое… Впрочем, любит он и кое-что из электронной музыки. Как вы понимаете, из той, в которой совершенно отсутствуют слова и смысл.

     Ян смотрит фильмы. Но не для того, чтобы задуматься и не для того, чтобы насладиться сюжетом, погонями, стрельбой... Ян смотрит фильмы, потому что считает себя культурным человеком, смыслящим в современном искусстве, в том числе в кинематографе. Нет, он не смотрит фильмы про добрых охранников правопорядка и злых бандитов или про честных гангстеров и продажных ментов / полицейских. Он не смотрит этот ширпотреб, щедро впихиваемый телевидением в послушного обывателя. Он смотрит последние новинки кино-«искусства» и считает себя продвинутым человеком, идущим в ногу с прогрессом.

     Как вы видите, Ян Белов несколько отличается от малообразованных овощей, которыми заполнены практически все стандартные многоэтажки в этом городе, во всей стране. Он думает, что ни на кого не похож. Думает, что умнее всех, только никто его не понимает и не замечает. Думает… А думает ли он вообще?..

     Стандарт, норма, обычай, привычка, конформизм, правило, закон, порядок, коммуникабельность, усредненность, схожесть, равенство мыслей и желаний, единство желаний, борьба за выживание, естественный / неестественный отбор, отсев, отвод, инстинкты, мода, понятие о «хорошо» и «плохо», карьерный рост, нарост, вырост, растворимость во всеобщей культуре, степень ассимиляции интересов и мнений глобальной дырой под названием Царствие Долларово, массовая культура, массовое потребление, массовое общество, спектакль, гармоничное распределение социальных ролей внутри общества, внешняя бесконфликтность, здоровая конкуренция, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, идеальный спектакль, спектакль, спектакль – отсутствие воли – внутренняя /внешняя цензура – двоемыслие – безмыслие – обессмысливание – каждому по престижной работе, комфортабельной квартире, сотовому телефону, телевизору, машине – приличный счет в банке – развлечения для состоятельных – состояние обезличивания – неличность – нелицо… <ТОЧКА>

     Вот он, полный набор. Наступает катарсис. Апокалипсис здесь. Апокалипсис сегодня… Гигантская мясорубка уже вовсю режет и перемалывает все человеческие чувства и мысли, сотни уникальных культур. Опусти в мясорубку мир – вылезет шарообразное поносное уебище. Опусти человека – вылезет зомбированный гомункул без собственной воли и сознания.

     Такие, как Белов, уже сунули ногу в гигантскую мясорубку и та медленно, но верно перемалывает их. Вода камень точит, а человеческий «прогресс» убивает все живое вокруг, выжигает самое себя.

     It’s the New World Order, man. Welcome to 1984! Just now…

 

     Ян Белов, будь он тысячу раз проклят… Ян Белов, не самый обычный представитель современного общества. Работник в книжном магазине на одной из главных улиц крупного провинциального города. История, которую я рассказываю, началась по вине именно этого сучьего потроха. Ян Белов – имя, не дающее мне покоя, мешающее спать ночью. Человек, с которого все началось. Черт! А я ведь мог ни черта этого не касаться. Если б не он…

     Хотя, похоже, ничего просто так не случается. Случай? Необходимость!..

 

     Был декабрь. Начало декабря, этого проклятущего месяца отмороженных и ампутированных конечностей. Зима пришла и уже прочно и нагло установила свои права. Собственно, холодным был и ноябрь, но этот месяц, похоже, готов был побить все рекорды. Не так морозно, как ветрено. Не так холодно, как противно. И холодно тоже, да…

     Воскресенье. Седьмой день недели. Шесть дней трудись, а седьмой отдай богу, - так, кажется звучит одна из десяти библейских заповедей. Да, именно так. Но время всегда расставляет свои акценты, вносит в мир свои коррективы. Так для Яна Белова воскресенье, седьмой день недели, было одним из тех дней, которые положено отдавать работе.

     По воскресным дням книжный магазин, в котором имел счастье работать Белов, открывался в одиннадцать. Это значит, что сотрудники магазина обязаны были приходить не позднее чем за полчаса.

     И, само собой, как и всякий добропорядочный человек, дорожащий своим рабочим местом, этим утром Ян спешил добраться до уже ставшего родным магазина с синей вывеской «КНИГИ».

     10:20 – это время, когда центральная улица города, эдакий провинциальный Арбат, уже проснулась и жизнь начинает входить в свой праздный воскресный ритм.

     Люди. Их еще не очень много, но они уже снуют туда-сюда, из одного конца улицы в другой, разглядывая богатые витрины только открывающихся или еще не открывшихся магазинов. Праздное шатание, вошедшее на этой улице в норму, в порядок жизни. Норма. Да. На этих разукрашенных, прилизанных и причесанных идеальных витринах отражается вся иллюзорность, фальшивость свободы выбора. Вглядись внутрь этих дорогих магазинов и ты не увидишь ничего, кроме лицемерия завистливых и стервозных продавцов, которые не будут даже разговаривать с тобой, если ты не похож на богатея с бездонным кошельком, ключами от шестисотого мерина и счетом в надежном банке. Они даже не обратят внимания на твою жалкую персону, если ты не смахиваешь на респектабельного бизнесмена, директора какой-нибудь преуспевающей фирмы или просто крутого бандоса.

     Yes, man, this world really sucks! Фальшивая свобода выбора, фальшивые права и лживая фразеология – все это существует лишь для того, чтобы всунуть, втиснуть, впихнуть тебя в сто миллионов норм, правил и ограничений. Ограничение. Ограничивание. ГРАНЬ. Так хочется разъебашить все эти проклятые рамки!.. Ведь тормоза придумали трусы…

     Да, ты идешь по этой вечно праздной, ежедневно воскресной улице, заглядывая в манящие и сверкающие своим шиком, богатством, роскошью магазины, бутики, салоны, супермаркеты, антикварные лавки, торговые центры… На ходу заглатывая слюну… Adidas, Nike, Reebok, Trusardi, Kenzo, Versace, Wrangler, Calvin Klein, Swatch, Nivea, Siemens, Tefal, DuPon, Parker, IKEA, LG, Sony – тысяча способов создать иллюзию твоего счастья. Десятки ярких, бросающихся в глаза вывесок, призванных ослепить твое Я.

     Ядовитые вывески.

     Ты идешь по этой улице, свыкшись и сторчавшись. Для тебя этот порядок, образ жизни стал родным. Ты не мыслишь себя без этого, без дорогих ресторанов, shop’ов и жирных напомаженных сук, пытающихся скрыть свой истинный возраст, прогуливающихся мимо этой роскоши в сопровождении какого-нибудь лысого, толстопузого покровителя. Покрывая свою никчемность, ты надеешься, что когда-нибудь станешь таким же богатым, жирным и больным мудаком. И все стервы будут падать в твои объятья, выуживая из твоих штанов тысячи зеленых, красных, синих, серых, фиолетовых купюр… Но это позже. Не сейчас. Сейчас ты просто бредешь по одной из этих проституированных улиц твоего бомжеватого, пропитого города. Просто бредешь или спешишь на работу. Ведь тебе нужны деньги, много денег…

     …И в это воскресное позднее утро Ян Белов спешил на работу.

     10:20. Десять метров до магазина с синей вывеской «КНИГИ».

     Что ты видишь: какая-то толпа с непонятными флагами, транспарантами и белыми листками ксероксной бумаги. Что им тут нужно? Молодежь. От пятнадцати до двадцати пяти – тридцати лет. Флаги… Что за бред? Цвета: красный и черный. Одеты все просто. На лицах платки и маски. Какой-то маскарад, похоже. Численность: сорок – пятьдесят человек. Что они о себе возомнили? Ладно, плевать, мне на работу.

-                     Здравствуйте, как вы относитесь к современным реформам? – обратилась ко мне миловидная девушка лет двадцати с короткими черными волосами и десятком колечек в ушах и в носу. Похоже на очередное политическое шоу. Новая игра со зрителями. Как мне все это надоело! – Вы считаете, что это к чем-нибудь хорошему приведет?

-                     Кто вы такие, черт бы вас побрал?! Мне плевать на все это. Я спешу на работу!

-                     Одну минуту. Возьмите нашу листовку… – Я начинаю выходить из себя. Похоже, у них только эта политическая дурь на уме! - …Вот еще наша газета. Прочтите. Вас должно заинтересовать: здесь есть статья о сопротивлении тирании начальников. Взгляните: классовая борьба на рабочем месте…

-                     Мне нет до этого дела. Кто вы? Чего вы хотите от меня?

-                     Мы анархо-коммунисты и мы протестуем против произвола властей, варварской коммунальной реформы и войны в Чечне.

-                     Для чего вам все это надо? Зачем? – слова девушки-пропагандиста кажутся мне лишенными смысла. Или я просто не задумываюсь над смыслом ее слов…

-                     Как вы не понимаете, разве вы не чувствуете на себе угнетение? Разве не видите, что творится? Сотни людей гибнут в Чечне от безумной, бессмысленной войны, сотни умирают от холода в своих квартирах! Вы считаете, что это не происходит, что это иллюзия, это далеко от вас? – девушка-пропагандист разошлась не на шутку. Ей, однако, удается удерживать нормальный тон речи. Голос ее слегка дрожит – может быть, от холода. По-прежнему сильно дует ветер.

 

     Слова агитаторши и мысли Белова прерывает шум в толпе радикалов. Молодые люди в повязках и палестинских платках не на шутку взволнованны. Их глаза полны детским блеском. Улыбки. Улыбки вокруг. Но не те улыбки, которыми полны кинотеатры во время показа очередной комедии. Не те улыбки, которыми одаривают друг друга влюбленные. Это улыбки сарказма, улыбки готовности к предстоящему бою. Снисходительные и в то же время прямые улыбки максималистов.

     Менты. Верные служители порядка, гончие псы на страже тупого закона. Те, кто загоняет несогласных в загон. Закон / загон. Порядок / ряды. Чудовищные ряды серых, лишенных собственного Я, гомункулов. Это гомункулы. И топот их башмаков отдается в сознании молодых и дерзких болью. Топот тяжелых серых ботинок оглушает слышащих и повергает в ужас уже оглохших. Это как некий неотъемлемый атрибут Нормы / Догмы / Правила / Системы. И этих человекоподобных существ действительно стоит бояться, ведь они мертвые и в их глазах отражается только самодовольная пустота. Простота… Простота, с которой серые ломают шеи очередным бунтовщикам и нарушителям правопорядка, поистине поражает. А их властная наглость, ничтожное превосходство заражает таких же пустых, завистливых и похотливых...

     Менты. Серые менты. Вокруг красно-черной толпы радикалов. Если красный – цвет огня, крови, жертвенности, цвет борьбы, черный – цвет отрицания, протеста, скорби, цвет джихада в исламе, то серый – цвет стада, раболепия и смирения. Цвет Ничего, пустоты, вакуума, абсолютного нуля.

     Красный и черный – это эстетика, жесткая эстетика. Эстетика особого рода, построенная на пренебрежительном отношении к старым, закостенелым этическим и эстетическим нормам, построенная на ненависти к нормам вообще. Но это эстетика. Эстетика вызова, противостояния, разрушения и одновременно созидания, без которого немыслим мир.

     Серый – антиэстетичен. В нем нет бунта, протеста. Он ничего не отрицает, но ничего и не провозглашает. Он – сама косность, ржавчина, паутина консерватизма и реакции, которыми обросла вся старая, уже ставшая классической, культура, вся старая цивилизация. На этой косности, на этом цементе (какое поразительное сходство: цемент серый) держится все отжившее и извращенное, все мертвое и дряблое. Вырви эту серость с корнем – и не станет мертвечины. Вот какова роль всего серого – сохранять отживший порядок вещей.

     Дубинки, серые зимние шапки, погоны, власовские флаги на рукавах – белый, синий, красный… Предавший однажды, предаст и дважды… Двуглавые уроды… Золотистые окорочка… Серые… Наглость… Пустота в глазах… Рядом – люди в штатском, такие же серые. Как ни оденься, таким и останешься… Цвет останется за тобой… До самого гроба… Переглядываются. Подходят. Рожи…

     Младший лейтенант. Одинокие звездочки на погонах… Морда… Бритая морда. На щеках предательская рыжая щетина. Еле выбивается, еле видна. Но видна… Курносый мент. Серые глаза под стать милицейской форме, сливаются с ней… Медленно раскрывает рот. Мелкие желтые зубки. Зубки хорька… Взгляд, как у хорька… Зубной налет и зубной камень… Нужно пользоваться пастой Colgate Total. Зубные протезы… Курносый мент… В носу – рыжие волоски. Черные и рыжие волоски в ушах… Раскрыл рот… Слова… Говорит, что несанкционированный митинг будет разогнан. Говорит, чтобы все немедленно разошлись.

     Ян. Ян Белов. Пытается прорваться через толпу пикетчиков, закрывших всю улицу. Кричит. Не слышно. Шум. Хватается за плечо молодого парня, держащего в руках транспарант «ЛЮДИ – НЕ НАСЕКОМЫЕ!». Пытается протиснуться сквозь этот хаос.

     Радикалы в боевом запале. Что-то кричат. Свистят. Скандируют лозунги.

     РЕ-ВО-ЛЮ-ЦИ-Я! РЕ-ВО-ЛЮ-ЦИ-Я!!!

     ДАЕШЬ ПОЛИЦЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО!

     ЕШЬ АНАНАСЫ, РЯБЧИКОВ ЖУЙ…

     Панический страх. Внутри что-то клокочет, переворачивается. Расталкивает пикетчиков. Вырваться, вырваться, вырваться… Вырывается. Мент, покрупнее и постарше того младшего лейтенанта… Погоны не успеваешь разглядеть… Отталкивает обратно в толпу.

     РЕ-ВО-ЛЮ-ЦИ-Я!!!

     МИР НАРОДАМ – ВОЙНА ПРАВИТЕЛЯМ!

     Пикетчики направляют в сторону напирающих ментов древки от флагов. Многие сцепляют руки друг с другом.

     РЕ-ВО-ЛЮ-ЦИ-Я!

     РЕ-ВО-ЛЮ-ЦИ-Я!

     Менты начинают винтить радикалов. Дубинки… Удары… Заламывают руки… Леваки садятся на грязный асфальт. Коричневатый асфальт: грязь, смешанная со снегом.

     Удары… Заламывают руки…

     Кто-то кидает дымовую шашку. Ничего не видно. Беспорядочное сопротивление. Удары кулаками, дубинками… В лицо, в грудь, в спину… Оттаскивают анархистов. Люди в штатском незаметно фотографируют все это.

     Журналисты. Журналисты из местных газет. Фотоаппараты. Не дают снимать. Отнимают, засвечивают пленку.

     Какой-то мент набрасывается на Яна со спины. Тяжелая рука сдавливает шею. Другой хватается за пальто, отрывая пуговицы, бросает Белова на землю. Заводят руки за спину, прижимают к асфальту. Лицо в снегу, грязи, в чьей-то алой крови… В своей крови?..

 

     Сделано.

     Четко и верно.

     Сделано.

     Нагло и быстро.

     Сделано, как было велено.

     Просто и чисто…

     Лица. Не напуганные. Просто лица людей, находящихся в смятении. Лица взволнованных. Не избитых. Не схваченных. Некоторые еще улыбаются, оборачиваясь к своим товарищам, глядя на них сверкающими глазами. На щеках кровь, грязь, пот, тающий снег.

     ИСПУГ.

     ПАНИКА.

     ВОЗБУЖДЕНИЕ.

     НЕГОДОВАНИЕ.

     Мысли проносятся, как формула-1, как реактивный самолет, как…

     Наваждение, какое-то наваждение… Что они, не понимают, что я тут оказался случайно… Зачем меня..? Почему?.. Все объяснить, объяснить, объяснить…

     Круговорот мыслей, звуков, образов, лиц… Асфальт, грязный снег, лед… Кровь на снегу. Наручники. Менты.

     Все объяснить, объяснить, объяснить, объяснить…

     Объяснить факт. Растерять честь.

     НАДО.

     Инстинкт. ИНСТИНКТ САМОСОХРАНЕНИЯ.

     Сохранение. Охранение порядка. Правопорядок. Право. Бесправие.

     Самоотвод.

     Довод. Веский довод. Потребуются веские доводы, чтобы доказать свою непричастность к происшествию. Доводы, доказательства, объяснения. Я все объясню, все объясню… Придется объяснить.

     Ну а пока тебя кидают в подъехавший ментовский автобус. Бросают тебя в наручниках на первое попавшееся сиденье. Крики, угрозы, ругань. На тебя орут, на других орут, матерятся менты. Вжимаешься в свое кресло.

     Дело сделано. Поехали.

 

 

[глава третья]

 

     Перекричать себя невозможно. Бьешься об стену в тщетных попытках… Никак. Очень часто мы пытаемся перекричать свою слабость, загнать ее в угол, убить, вырезать, как ненужную опухоль. От этого делается только хуже. Невозможно прыгнуть выше своей головы. Бесполезно. Прежде всего ты должен замолчать. Замолчать. Прислушаться к самому себе. Подумать. Да, хорошенько пораскинь мозгами, не то придется раскидать их по комнате, по асфальту, по земле…

     Через шесть часов после задержания Белов был отпущен. Шесть часов. Ничтожно мало, если ты проводишь это время с друзьями, в приятной обстановке или просто за интересной книжкой, если ничто не угнетает тебя, если тебе интересно. Ужасно долго, если это время ты проводишь в ожидании, напряжении, весь на нервах, если тебя гнетут тяжелые мысли, если ты устал, хочешь есть и пить, если тебе страшно или противно.

     Для Яна Белова шесть часов в обезьяннике, рядом с ультралевыми хулиганами-пикетчиками, смотрящими на него не то с непониманием, не то с сочувствием, были кошмаром. Кошмаром его собственных чудовищ-мыслей. Гадких червей, пожирающих мозг, съедающих нервы. Прожорливых созданий, готовых проглотить самого Яна. Целиком.

     Освобождение от одной неприятности, от одного заключения не означает тотального освобождения. Ничего не означает. Не означает того, что отныне ты волен делать, что тебе хочется, что ты можешь спокойно вернуться к нормальной жизни.

     Бывают ситуации, после которых человек теряет все. Он может потерять работу, жилище, семью… Но это не самое главное. Не самое страшное. Самое страшное то, что он может потерять себя. Утратить былой покой. И тогда те, знакомые ему чудовища вырвутся наружу. Пара необдуманных шагов или вообще случайность, пара совпадений – и человек не находит себе места. Потому что не может отыскать себя прежнего. Прежний Ты может уйти, исчезнуть, умереть. И как бы ты ни искал прежнего себя, ничего не выйдет. Ты только все меньше будешь походить на себя того, старого. Ты все больше будешь отдаляться от былого… Ты должен быть всегда готов к этому. Ведь однажды утром ты можешь проснуться совсем иным человеком, чужим и незнакомым…

 

-    …Знаком он тебе? Ты должен помнить – Алексеем его звали. Сын тети Вали… Ну, вспомнил? Такой черненький, высокий. Были мы у них как-то года четыре назад. На пианино еще ты его просил сыграть. Ну? Помнишь, да?

-    Да, да… Вспоминаю. Что произошло?

     Небольшая комната. Это зал. Корейский пятнадцатидюймовый телевизор, старый диван цвета соломы, такое же кресло, стенка из ДСП с посудой и книгами, красный ковер на полу. Ободранные обои. Зеленые. Линолеум в клетку, давно не лаченный, бледный и грубый, виден там, где его не прикрывает ковер. Зеленоватая люстра, освещающая комнату своим неверным светом. Знакомый Яну интерьер.

     Мать, женщина лет пятидесяти с завитыми волосами, в сиреневом халате. Русые волосы, в которых затаилась седина. Крашеные волосы. Ни следа косметики на лице. Золотые сережки с какими-то мелкими зелеными камушками, напоминающими нефрит.

     Ты так давно не был здесь. Последнее время реже звонишь. Говоришь: нет времени, дела. Прощаешься, обещаешь придти в ближайшие выходные. Но часто не приходишь. Тебя угнетает обстановка. Знакомая обстановка. Старая знакомая… Ты смотришь, кладешь взгляд, кладешь руку на эту мебель. Она говорит с тобой. Десятки, сотни дней, недели, месяцы, годы проносятся в твоем рассудке. Как старая черно-белая кинопленка, как самокат, как резиновый мячик… Как игры во дворе длиною в твое детство.

     Ты был здесь. Тобой пахнут стулья на кухне, твой запах, твой дух витает по всей квартире. И даже в коридоре знакомо чувствуется что-то родное, что-то необъяснимо твое. ДУХ. Духи не дают покоя телам. Призраки прошлого, которые ты желаешь спрятать куда подальше. Они просачиваются в твою жизнь, они ударяют тебе в уши, в нос, в глаза. И ты молишь судьбу в надежде оглохнуть, ослепнуть, потерять обоняние и вкус. Ты не хочешь признаться, что сам жил в трущобах на окраине своего крупного провинциального города. Ты не хочешь признаться себе в том, что родился в гетто и все еще живешь в нем. Переселился в новую квартиру недалеко от «центра» города, работы, роскошных магазинов и порочных ночных клубов. Да что толку, если все равно не далеко ушел, укатился от своей яблони?!

     Покрывая свою никчемность, ты надеешься, что когда-нибудь станешь богатым, жирным и больным, как те мудаки, которых ты так часто видишь, проходя мимо шикарных ресторанов. И все стервы будут падать в твои объятья, выуживая из твоих штанов тысячи зеленых, красных, синих, серых, фиолетовых купюр… Но это позже. Не сейчас. Сейчас тебе нужны деньги. Много денег. А для того, чтобы они у тебя были, ты должен долго и упорно пахать на этих козлов, ты должен забыть, кем ты был, ради того, кем ты, возможно, будешь. Ты свято веришь в это.

-    …Что произошло?

-    Убили Алексея, вот что…

     В комнате повисло молчание.

-   Кто убил?

-   Ой, не знаю даже… Тете Вале сейчас не до объяснений. Горе большое… Сына своего потерять так вот… Не дай бог, не дай бог… - мать садится на диван. Нервно теребит волосы. – Да от дури все произошло-то! От дури Лёшкиной. Умный парень, а такое… Вот и напросился сам… Он тебя ведь всего на два года старше. Тебе вот двадцать три, а ему двадцать пять через месяц исполнилось бы. Так вот, журналист он, репортер был. Ну и писал порой не то, что надо. Говорили ему – брось, кончай писать. А он все заладил: нет да нет. Ну вот… Ох, страшно, когда вот так вот люди, молодые, гибнут. Просто страшно… Нам-то тогда какой смысл жить?..

-   Продолжай. Писал он что?

-   Да, говорят, состоял или помогал какой-то организации…

-   Партии что ли?

-   Ну да. Партии какой-то антиправительственной. Думали, не видят и не слышат их, не знают ничего. И знают, и видят! Контролировали их. Ну а Лёшка-то совсем записался, поперек горло чей встал власти-то – вот и убрали его. Так вот… Писал бы поменьше да рот свой не шибко разевал, жив был бы. А так…

     Однажды просто не пришел с работы. Исчез. Нашли через неделю на какой-то столетней стройке на другом конце города. Кошелек и часы с ним были. Деньги не взяли. Кому тогда он нужен был, как не КГБ?

-    ФСБ, - поправил я.

-    Да, да, ФСБ. Разница-то какая? Все одно – чекисты. Возбудили дело. Нашли там какого-то пьянчужку, который там на стройке все ошивался. Мол, причинение вреда здоровью, повлекшее как бы смерть человека...

     Тетя Валя-то на апелляцию подала, да только ничем это для нее не кончится. Разве ж они признаются? Только здоровье окончательно угробит свое. Эх.., жалко Алексея. Парень-то хороший такой был…

 

     Парень-то хороший такой был…

     Ты возвращаешься в этот мир. Воспоминания, смешанные с твоими слезами, которые ты, сам того не замечая, растираешь по своим щекам. Голова болит… А что, если… Нет, нет…

     Погружаешься в раздумья вновь. Черви-мысли, адские чудовища, пожирающие разум и нервы, рыча оскаливаются на тебя. Скалятся. Раскалывают твое сознание на части.

    

     Это происходит как гадкая шутка, словно кто-то издевается над тобой. Соседа Белова, что жил этажом выше, забрали. Пришли и забрали. Посадили в машину и увезли. Это случилось через три недели после происшествия на пикете молодых леворадикалов. Почти через два месяца после встречи Белова с матерью. Через два месяца после рассказа о бедняге Алексее.

     Наверно, так всегда происходит. Так берут почти всех. И от этого только страшнее. Он жил совсем рядом, ты видел его почти каждый день около дома, ты сталкивался с ним в лифте, тихо здоровался и проходил мимо. ОН БЫЛ БЛИЗКО ОТ ТЕБЯ, ДАЖЕ КОГДА ЕГО ЗАБИРАЛИ!

     Соседу этому на вид было лет девятнадцать, может, чуть больше, а может, чуть меньше. Он был профессиональным веб-дизайнером, работал на заказ, получал кое-какие деньжата. На прожиток хватало. Еще чем-то по мелочи занимался, колымил. Интеллигентный парень, такой типичный ботаник: в очках, с длинными волосами, рассеянный и немного угрюмый. Могло показаться, что кроме компьютеров и всего с ними связанного его вообще мало что интересует. Впрочем, это на первый взгляд тех, кто его хорошо-то и не знал никогда. На взгляд соседей, знакомых – в общем, тех, кого он предпочитал не посвящать в подробности своей жизни.

     Оказалось, экстремист. Да, сейчас полно экстремистов. Вон они, на каждом шагу! Если в кране нет воды / если в кране есть вода… - всюду экстремисты в масках, с винтовками, обвешанные взрывчаткой. Такова официальная линия СМИ. Такова политика государства. А вот, оказалось, что не такие они, экстремисты эти. Без масок, винтовок, гранат. С виду вполне нормальные молодые люди, занимающиеся творчеством, заинтересованные, те, которым лень прожигать свою жизнь понапрасну… Талантливые… Вот они какие… Вот они… И чего им не хватает?..

     Да, парень создавал в интернете экстремистский веб-сайт. Само собой, с экстремистским, противоречащим конституции, содержанием. О чем сайт этот, неизвестно. Известно, что давал неофициальный, альтернативный анализ новостей в стране и последовательно призывал сопротивляться проведению неолиберальных реформ. Еще что-то про глобальный капитализм, империалистическую войну и репрессии. Черт его знает, что там еще было.

     Забрали. Увезли на черной двадцать девятой «Волге». Милицейская машина в качестве сопровождения. Они бы еще наряд ОМОНа позвали!..

     Говорят, за несколько дней до этого звонили парню. Предлагали по-хорошему поговорить (читай: добровольно во всем признаться). Предлагали. Отказался. Бросил трубку. Теперь не откажется. В демократическом государстве никто не отказывается, потому что все, что ни делается, делается к лучшему, во благо всего общества в целом.

     Однако это уже и вправду похоже на злую издевку. РЯДОМ! ОН БЫЛ СОВСЕМ РЯДОМ! Яну стало не по себе. Какая-то дьявольская цепь событий. Разговор с матерью. Пикет. Случайное попадание в обезьянник. Теперь это. Ряд складывается в ужасную картину.

     Как оказалось, это было не все.

 

     Звонок в дверь. Ты спешишь открыть. Спрашиваешь кто, протягивая руку к замку.

-    Федеральная служба безопасности. Немедленно откройте!

     Все рушится. Ноги подкашиваются и ты дрожащей рукой отворяешь входную дверь нежданным гостям.

-    Здравствуйте. У нас к вам есть пара вопросов. Вы знаете, что ваш сосед с верхнего этажа занимался противозаконной деятельностью?

     Перед тобой двое. В обычной одежде: на одном коричневая дубленка, норковая шапка, серые брюки, на другом черный пуховик, вязанная шапка и синие джинсы. Только взгляд и выражение лица выдают в них серых. Все равно, как ни оденься, таким и останешься. Цвет останется за тобой. До самого гроба.

     Они задают тебе вопросы, на которые ты можешь ответить лишь поверхностно. Один, тот, что в пуховике, что-то записывает в блокнот. Через пять минут говорят «спасибо» и поспешно уходят. Они так и не сняли шапки за все время разговора.

     Ушли. Ты остаешься. Опустошенный, идешь на кухню, наливаешь рюмку водки и выпиваешь залпом. За ним еще одну. И еще. Голова идет кругом, но на душе становится чуточку легче. И все же черви-мысли пожирают твой мозг, твою нервную систему, тебя самого…

     Я ведь ничего не совершил, зачем я волнуюсь? Я честный и законопослушный гражданин. Кому я причинил вред? Еще рюмашку и спать…

     Жалкий трус!..

 

 

[глава четвертая]

 

     Небо серое. Снег серый. Белый, но какой-то блеклый в то же время. Не сияет. Солнца нет, вот и не сияет. Вот и серо, темно… Обезображенные лики. Мучеников без славы. Простых прохожих. Наверное, слишком простых и слишком прохожих. Таких похожих. Друг на друга. Вечно проходящих мимо. Мимо жизни, радости, счастья, смысла, страсти и пылкой любви. Мимо пылающих горизонтов. Мимо… Куда-то строго на север, в порядке пятидесяти метров… в смерть. Но смерть как конец неначавшегося, как точка в бессмысленном предложении, как обычный биологический процесс, тоже слишком обычный.

     Рождение – детство – отрочество – юность – зрелость – старость – смерть. Цикл завершен. Никто не заметил. Нечего было замечать. Можно заметить что-то заметное, видное, яркое. Заметить мгновенье, серое, пустое, жалкое и бедное, можно разве что при помощи микроскопа, да и то наврядли. Они незаметно появляются на свет, чтобы так же незаметно уйти.

     Небо серое. Снег серый. Белый, но какой-то блеклый. Не сияет. Это оттого, что нет солнца. Вдумайтесь: нет солнца… НЕТ. Как полное отрицание. НЕТ. Солнца нет. Бога нет. Где солнце? ГДЕ?!!

     Есть серое небо и есть серый снег. Есть серые похожие прохожие. Есть дорога, по которой катят машины, вынужденные тормозить каждые двадцать метров на очередном светофоре.

     А Солнца нет.

     Солнца как символа жизни, света, тепла и любви. лЮБвИ. Л-ю-б-в-и. ЛЮБ-ВИ. Л.ю.б.в.и. любви. Любви. лЮбви. люБви. любВи. любвИ. Л>Ю>Б>В>И>

     Нет Любви. Нет Солнца.

     Есть Смерть. Есть Пустота. Есть Небытие.

     Бытия нет!

     В этом мире.

  

     Сливаясь с серым небом и серым снегом, бредут прохожие. Машины, пыхтя выхлопными газами (серыми), останавливаются на каждом светофоре (единственный предмет, выделяющийся в цветовой палитре этого мира, имеющий в запасе красный, желтый и зеленый) и, простояв в нетерпеливом ожидании, трогаются с места, чтобы покатиться дальше. Трамваи, испохабленные и закрашенные рекламой телевизоров, шампуней и стиральных порошков, тащатся по своим рельсам по кругу, словно заключенные, приговоренные на пожизненный срок. Трубы заводов дымят (дым серый), хотя не так, как раньше, не как в советские времена. Понурые физиономии, кричаще-веселые рекламные плакаты и вывески.

     Вдруг в голову что-то ударяет. Дрожишь, выпучиваешь глаза, чувствуешь, как крыша начинает медленно ехать по наклонной плоскости, сжимаешь зубы сильней, сжимаешь руки в кулак, ныряешь в серый снег с головой, начинаешь влезать в землю, будто штопор сверлишь земную кору. Ниже! Ниже! Ниже канализации, ниже! Влезаешь внутрь. Врезаешься в землю зубами. Грызешь землю. Холодную, твердую землю. Ломаешь зубы. Харкаешь кровью. Ниже, ниже! Еще и еще! Грызешь твердую, промерзшую почву. Жрешь землю, жрешь. Жрешь осколки собственных зубов. Пьешь свою кровь. Купаешься в своей крови. Ниже! Ниже! Еще! Дрожь сотрясает твое тело. Ты жрешь. Кусаешь, впиваешься остатками зубов в каменистую почву. Ты жрешь. Жрешь себя, жрешь землю. Наделяешь землю своими смыслами. Антропоморфизируешь ее. Вкладываешь себя в землю. Набиваешь самим собой свежевырытую могилу. Наследуешь землю. В этом потребительском мире…

 

     Маленькая девочка. Черные сапожки, красная курточка с капюшоном. Маленькая, лет девяти-десяти, не больше. Большие голубые глаза. Наивный взгляд. Бегает глазками. Стоит на остановке. С мамой, молодой женщиной лет тридцати в коричневой дубленке. Держится за руку мамы. Глядит по сторонам. Смотрит на серый снег, ледяной асфальт под ногами, на дорогу с проезжающими автобусами и машинами, такими же серыми, смотрит на ларьки у остановки. Глазки обращены на бело-серые ларьки. Тянет маму за руку. Что? Тянет, смотрит на маму большими голубыми глазами, зовет – тихо-тихо, робко, но настойчиво. Тянет маму за рукав дубленки. Идем! Идем, - говорят глаза маленькой девочки в черных сапожках и красной курточке. Мама идет. Делает шаг. Девочка тянет маму за руку, идет чуть впереди. Подходят к ларьку. К одному из десятка стоящих здесь. К одному из тысяч стоящих по всей России.

     Только представьте: армия таких вот белых-серых ларьков, марширующая по стране, наступающая на всё подряд и на всех, крушащая цивилизацию, величайшие шедевры архитектуры, памятники, монументы, площади. Цивилизация винных / продуктовых ларьков. Мелких бесов, таких привычных и родных для каждого из нас.

     Подошли к ларьку. Девочка тычет пальцем на очередной киндер-сюрприз: купи! Снисходительно улыбаясь, мама девочки достает кошелек, роется в нем, выуживает из кошелька мелкую купюру. Сует купюру продавщице. Получает киндер-сюрприз. Девочка нетерпеливо выхватывает из рук матери купленное. Поспешно избавляется от обертки. Ломает шоколадное яйцо, съедает его. В уголках губ остается шоколад. Девочка добирается до долгожданного «сюрприза». Глаза горят. Смотрит… РАЗОЧАРОВАНИЕ.

-    Но у меня уже есть такая игрушка! - с обидой восклицает маленькая девочка. – Ма-ам, купи мне другой!..

-    Хватит. У меня нет мелочи. Только нам на проезд, - пытается оправдываться мама девочки. – Я уже купила тебе. Не все сразу. В другой раз…

     Глаза маленькой девочки загораются злобным огоньком. Она меняется в лице. Искривляются черты этого прекрасного, милого личика. Скалит зубы. Глаза горят огнем, кровью.

-         Я сказала: купи! Это МОЯ игрушка! Купи ее мне!

     Растерянность матери, дьявольская злость ребенка. Наивный взгляд, мгновенно превратившийся во взгляд маленького чудовища.

     МОЯ!

     СОБСТВЕННОСТЬ…

 

[глава пятая]

 

     Катя схватила куртку, поспешно натянула сапоги и, громко хлопнув железной дверью, ушла. Ушла. Так часто бывает. По глупости. Так бывает, когда люди перестают видеть друг в друге то, что видели раньше, когда люди становятся скучными друг для друга, когда каждое сказанное слово воспринимается словно нож, острый и холодный, когда ты только и ждешь момента, чтобы продемонстрировать, кто хозяин положения, когда ты про себя уже презираешь некогда любимого тобой человека. Люди не слушают друг друга, но очень любят говорить. Сами. Люди невнимательны и думают только о себе. Даже разрыв со своей второй половинкой переживается ими всего лишь как потеря одного из предметов собственности, как потеря любимого пальто или хорошего магнитофона. Люди не привыкли рассматривать свои отношения с другими как что-то, выходящее за простую систему продавца-покупателя, как что-то большее, чем взаимовыгодное / приятное времяпрепровождение. Мелочность и жестокосердие… Мы и вправду многого не замечаем и не хотим замечать…

     Она ушла. Теперь тихо опустись на диван, положи руку на лоб и закрой глаза. Закрой глаза. Ты один. Вот чего ты добился. Ты не умеешь слушать и не умеешь разговаривать (не говорить!). Ты не умеешь любить. Ты умеешь распоряжаться, властвовать, командовать, покупать. И человеческие чувства ты, наверно, тоже хотел купить. Как, по дешевке или дорого? Ты ведь все рассчитал. Думал, что все рассчитал. Но в твой расчет закралась ошибка и пирамида рухнула. И ты рухнул. Рухнул на этот желтый диван, закрыл глаза и подумал, какой же ты бедный и несчастный. Жалеешь себя. Жалей. Других ты жалеть не умеешь. Разве что из снисхождения, барского снисхождения. ДА КТО НАМ ПРИВИЛ ЕГО?!! Колонизаторское мышление, рабская психология… ОТКУДА ЭТО У НАС? От верблюда… Двугорбого верблюда, в которого ты превращаешься с каждым днем. Плюй в свое отражение – лицо не запачкаешь! Да, плюй! Извергай из своей пасти ненависть и презрение! Твое зрение… Где твое зрение? Ты ослеп, оглох, потерял способность чувствовать. Что от тебя осталось? Двухкомнатная квартира в центре города? Диван из IKEA? Стенка из другого мебельного магазина? Немного тряпья, немного книжонок, немного компактов с твоими любимыми музыкантами? Компьютер Intel Pentium III 900 МГц? Плоский монитор SONY? Принтер Hewlett Packard? Телевизор LG? Музыкальный центр? ЧТО У ТЕБЯ ОСТАЛОСЬ? Ответь…

 

     «Идиот! Какой же он идиот!.. - крутилось в голове у Катерины. – Совсем сошел с ума. Бешеный. Куда теперь? Домой?.. Да, надо забыть, совсем забыть… Не думала, что будет так больно… Забыть, совсем забыть…»

     Она бежала по ледяному, заснеженному городу, выдыхая изо рта пар и заглатывая щедрые порции холодного воздуха. Слезы катились по ее гладким, розовым щекам, и от этого лицо ее становилось только краше. Тяжело смотреть, как девушки плачут. Тяжело, но чертовских привлекательно.

     Растрепанные черные волосы. Длинные черные волосы. Большие карие глаза. Мокрые глаза. Она бежала прочь. Бежала, не замечая проходящих мимо и тупо оборачивающихся на нее людей. Бежала, не глядя по сторонам. Она бежала, оставляя позади себя крохотный кусочек собственной биографии, мельчаюшую частичку себя. Бежала вперед, еще не представляя куда, но точно зная откуда. Она убегала от Белова, а соленые слезы-бусы катились по ее лицу, падая на ее серо-коричневую куртку, на землю. Она бежала, а горячие слезы, упавшие на ледяной асфальт, растапливали этот лед. В душе Катерины все бурлило, переворачивалось, кипело. Кипело, чтобы вскоре успокоиться и застыть, чтобы не было больше огня, чтобы был лед. Стекло… Стеклянное сердце, еще такое живое, разрывающееся от причиненной боли, уже маячило где-то там впереди, уже готово было сменить растерзанный красный комочек, бьющийся в Катиной груди. Она и бежала в это «Впереди». В этом, наверно, был смысл…

     Растрепанные черные волосы. Такие длинные и здоровые. Такое красивое лицо, тело. Крутые бедра, четко обозначенные темно-синими обтягивающими джинсами Levi Straus, тонкие ножки, узкая талия. Что делают обстоятельства с такими обаятельными, молодыми людьми? Что делает эгоизм с сексуальными девушками и сильными молодыми людьми? Что делает собственничество с интеллигентным человеком?

     На секунду Катя остановилось. Перевести дух. Грудь тяжело вздымается, щеки красные – от свежего воздуха и от слез. Отдышаться. Посмотреть по сторонам, увидеть в нескольких шагах трамвайную остановку, добежать до трамвая, сесть в него и поехать.

     Двери трамвая закрылись и вагон тронулся. Катя провожала взглядом остановку, улицу, глазами ища дом Белова, из которого она так бежала. Однако дом этот не было видно за другими зданиями. Он был уже далеко и всё продолжал отдаляться. Они всё отдалялись друг от друга. Всё отдалялись…

 

 

[глава шестая]

 

Любит? не любит? Я руки ломаю
и пальцы

разбрасываю разломавши

так рвут загадав и пускают

       по маю

венчики встречных ромашек
пускай седины обнаруживает стрижка и бритье
Пусть серебро годов вызванивает

       уймою

надеюсь верую вовеки не придет
ко мне позорное благоразумие

     Ты сидишь на своем желтом диване в своей пустой двухкомнатной квартире. Ты держишь в руке книгу. Зеленая обложка. Небольшой том стихов, специально предназначенный для того, чтобы его постоянно носили с собой. Ты плачешь. Да, из твоих замутненных глаз текут слезы. Прозрачные, чистые, как водка, слезы.

 

Уже второй

должно быть ты легла

А может быть

и у тебя такое

Я не спешу

И молниями телеграмм

мне незачем

тебя

      будить и беспокоить

 

     Комок подступает к твоему горлу. Жесткий комок боли и обиды. И тебе нужно как-то (ра(с))правиться с ним, как-то преодолеть подступившее. Вытирая слезы мокрой от этих же слез рукой, ты продолжаешь читать:

 

море уходит вспять
море уходит спать
Как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете
И не к чему перечень
взаимных болей бед и обид

     Боже, за что мне все это?.. Ты повторяешь эту мысль, прокручиваешь в голове, но не находишь ничего приличного, чтобы ответить на этот вопрос самому себе. Ты читаешь:

 

Уже второй должно быть ты легла
В ночи Млечпуть серебряной Окою
Я не спешу и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить
как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете и не к чему перечень
взаимных болей бед и обид
Ты посмотри какая в мире тишь
Ночь обложила небо звездной данью
в такие вот часы встаешь и говоришь
векам истории и мирозданью
 

     Любовная лодка разбилась о быт. Катерина ушла. Ты сидишь на желтом диване в пустой двухкомнатной квартире. Сидишь в четырех каменных стенах. Ты думаешь: о, как это все похоже на меня! это все про меня! Как теперь мне это понятно!.. Ты читаешь:

 

Я знаю силу слов я знаю слов набат
Они не те которым рукоплещут ложи
От слов таких срываются гроба
шагать четверкою своих дубовых ножек
Бывает выбросят не напечатав не издав
Но слово мчится подтянув подпруги
звенит века и подползают поезда
лизать поэзии мозолистые руки
Я знаю силу слов Глядится пустяком
Опавшим лепестком под каблуками танца
Но человек душой губами костяком...

 

     Плач! Рыдай! Кори себя и свое жестокосердие. Кори себя и свою гордыню. Кори себя и свое пренебрежение людьми. Кори за бесчувственность, за пустой снобизм, за собственничество, за неумение слушать и разговаривать, за слепоту и малодушие, за самонадеянность, за эгоизм, за Катерину, которую ты потерял…

    

     В таких случаях люди сильно меняются. Временно. На некоторое время, пока все не забудется и рана не перестанет быть видной. Люди все рано или поздно забывают. Люди рано или поздно натыкаются на все те же грабли.

     Ты стал интересоваться чтением. Хотя нет, слово «чтение» здесь вряд ли подходит. Просто какая-то сила побудила тебя обратиться к литературе. Просто что-то внутри тебя. Ты работаешь в книжном магазине все-таки… Все-таки уже третий год. И за все это время лишь дважды проявил желание купить какую-нибудь книгу. Один раз это был какой-то мутный романчик с золотыми пляжами, длинноногими женщинами, шикарными авто и, конечно, запутанным убийством. Названия и автора ты уже не помнишь. Эту книгу ты купил как раз перед уходом в отпуск. Ты собирался поехать на море, но что-то помешало. Второй раз это была книга Акунина из его серии о молодом и находчивом сыщике. Ее тебе настоятельно рекомендовали друзья и коллеги по работе, нахваливая сие произведение как только можно. Да, был еще «Алхимик» Паоло Коэльо, но этот шедевр ты купил не в своем магазине, а на каком-то книжном лотке. Помнишь, эта книга тебе понравилась гораздо больше предыдущих…

     А теперь тебя потянуло на что-то такое… Другое. Да, совсем другое… Сначала стихи. Да, стихи. Маяковский произвел на тебя очень сильное впечатление, в смысле, его лирика. И откуда только у тебя появился этот томик? В самую точку. Когда Катерина ушла. Даже уже не помнишь, как ты его нашел.

     Но поэзия Маяковского, даже его лирика, тебе показалась чересчур груба и непонятна. И ты решил поискать чего-нибудь «попроще и поглаже».

     Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы.

     Да-с… Еще женской поэзии тебе не доставало…

     Ну что ж, попробуй…

…………………………………………………………………………….

 

Молюсь оконному лучу –

Он бледен, тонок, прям.

Сегодня я с утра молчу,

А сердце – пополам.

На рукомойнике моем

Позеленела медь.

Но так играет луч на нем,

Что весело глядеть.

Такой невинный и простой

В вечерней тишине,

Но в этой храмине пустой

Он словно праздник золотой

И утешенье мне.

 

     Самое первое стихотворение в книге. Первое стихотворение, которое ты прочитал. Читай вслух. Может, так тебе удастся излить душу… самому себе?..

 

То змейкой, свернувшись клубком,

У самого сердца колдует,

То целые дни голубком

На белом окошке воркует,

 

То в инее ярком блеснет,

Почудится в дреме левкоя…

Но верно и тайно ведет

От радости и от покоя.

 

Умеет так сладко рыдать

В молитве тоскующей скрипки,

И страшно ее угадать

В еще незнакомой улыбке.

 

     Наивно и мило. Что-то в этом такое… Ты сидишь на все том же желтом диване во все той же своей двухкомнатной квартире. Все так же один. К сожаленью, один. Здесь только ты и эти стихи, этот голос Анны Ахматовой, давно умершей, но не более мертвой, чем ты. Она живее тебя, потому что тебя никто не помнит, ты мертв в сердцах людей. Даже в сердце Кати. Ты мертв.

 

И когда друг друга проклинали

В страсти, раскаленной добела,

Оба мы еще не понимали,

Как земля для двух людей мала…

 

     Нестерпимая тоска. Нестерпимая… Ты крепче сжимаешь книгу. Ты читаешь, несмотря ни на что:

 

Сердце к сердцу не приковано,

Если хочешь, уходи.

Много счастья уготовано

Тем, кто волен на пути.

 

Я не плачу, я не жалуюсь,

Мне счастливой не бывать.

Не целуй меня, усталую, -

Смерть придет поцеловать.

 

Дни томлений острых прожиты

Вместе с белою зимой.

Отчего же, отчего же ты

Лучше, чем избранник мой?

 

     НЕВЫНОСИМО. ХВАТИТ!!! Ты бросаешь книгу в угол комнаты. Книга ударяется об стену и падает на пол. ВСЁ! Невозможно терпеть. Ты не можешь терпеть свою боль. Ты кричишь. Ты уже не замечаешь слез, которые градом падают на ковер, исчезая в его красноте, в его величественной мягкости. Ты орешь – орешь, сам не зная что, что-то несуразное. Крик боли. Острой душевной боли. Как раненый зверь. Ты сам ранен в душу меткой, беспощадной стрелой раздора, развода, разрыва. Ты падаешь на колени, рвешь на себе волосы. Уже не плачешь – нет слез, нет слов. Успокаиваешься. Медленно. Приглаживаешь, приводишь в порядок волосы на голове. Эх, кто бы еще и голову привел в порядок! Встаешь с колен, ложишься на диван. Глядишь в белый потолок. Не моргаешь. Глядишь в белое небо твоей комнаты. Засыпаешь. Закрываешь глаза. Погружаешься в сон…

 

 

[глава седьмая]

 

     С виду он был ничего. Высокого роста, в пиджаке, белой рубашке, при галстуке, тщательно выбрит и коротко стрижен. Он стоял в дверном проеме, будто не решаясь сделать шаг в квартиру. Ты молчаливо уставился на этого типа.

     Из коридора повеяло холодным воздухом. Ты понял, что форточка в комнате открыта и стоишь на сквозняке. Еще простудиться тебе не хватало. Однако пойти и закрыть форточку, даже на несколько секунд оставив странного пришельца здесь, тебе было как-то страшно. В то же время прямо сказать ему, чтобы он вошел, тебе не хватало смелости. Ты просто вперился глазами в этого типа, а он… Он сверлил тебя своим взглядом. Его взгляд был обращен прямо на тебя. …Но нет, он смотрел сквозь тебя, словно видел что-то за тобой (при этом за тобой была только стена). Он смотрел так, как смотрят… зомби. Да, точно, его взгляд был обращен куда-то в неопределенную точку. Он ни на чем не был сфокусирован.

     Наконец, как будто оправившись от тупого наваждения, незнакомец сделал шаг вперед. Ты рефлекторно отступил. Отступил на целых два шага назад, при этом упершись в стену. Странный тип, по-прежнему не говоря ни слова, развернулся и направился в гостиную. Опомнившись, ты поспешно закрыл входную дверь, избавившись от сквозняка, и последовал за ним.

     Незнакомец сел в кресло. То ли от стояния на сквозняке, то ли от неудобства, вызванного появлением этого человека, ты почувствовал, что тебе холодно. Подошел к окну и закрыл форточку. Теплее, не смотря на это, не становилось. Незнакомец в черном пиджаке и брюках даже не моргнул, когда ты нерешительно спросил его:

-         Извините, э-э-э… Вы не могли бы сказать, по какому вопросу Вы пришли?..

     Раз ответа не последовало, оставалось ждать, когда таинственный пришелец сам что-нибудь скажет. Но он не говорил, и в это время ты попытался вспомнить, как же открыл ему дверь.

     Ты не помнишь звонка в дверь. Ты помнишь, что сидел за компьютером и играл в очередные “Heroes of Might & Magic”. Это одна из немногих компьютерных игр, которая расслабляет тебя, при этом приводя мысли в порядок и возвращая им способность трезво и здраво оценивать ситуацию. Все-таки 3DO не зря постарались (или не они это?..).

     Итак, ты сидел и играл. Звонка ты не слышал / не помнишь. Нет, ты должен был его слышать, иначе бы ты не открыл дверь. Откуда ты узнал, что кто-то есть за дверью? Ты просто не помнишь, как раздался звонок. В этом нет ничего удивительного или странного, ведь это привычное дело – открыть дверь, услышав звонок. Привычное, да не совсем… Ты не посмотрел в глазок, прежде чем открыть. Несмотря на то, что делаешь это всегда. Мало ли, кто там желает попасть в твою квартиру. Сейчас столько грабителей и просто хулиганов, что открывать дверь вот так, ни с того ни с сего, неизвестным людям просто опасно для жизни. Но ты определенно не смотрел в глазок и определенно не слышал звонка в дверь. Просто встал, пошел и открыл. Не зная, что за дверью кто-то есть? Получается, ты знал. Но как?

     Твои путанные мысли прервал холодный монотонный голос странного незнакомца:

     -  Ваша Любовь – всего лишь ненужный рудимент. Скоро вы совсем научитесь обходиться без нее. Подумайте над этим, господин Белов. Подумайте хорошенько. По Вам проедут катком, не оставив от того, чем Вы были, даже памяти…

     Голос этого человека напоминал голос мертвого. В нем не было эмоций, а отдельные интонации казались издевательскими и полными сарказма.

     -  До свидания, господин Белов. – Произнес пришелец и, не дав тебе опомниться, удалился. Через пару мгновений хлопнула входная дверь и ты пришел в себя. Слава Богу, он не умеет проходить сквозь стены, - подумал ты, сел на то кресло, на котором только что сидел этот странный тип, и решил, что надо бы принять на грудь. Но водки не было, а идти в магазин как-то не хотелось. Ты включил радио, и комната тотчас же наполнилась веселыми звуками и бессмысленными, беззаботными словами.

 

 

[глава восьмая]

 

     Ты проснулся от громкой музыки. Соседи снизу опять врубили музыкальный центр на полную мощность. Они ненавидят тишину. Они обожают шум. Они боятся остаться без привычного фона. Они панически боятся думать, именно поэтому музыка и телевизор стали для них чем-то, без чего нельзя обойтись ни на секунду.

     Какая-то поп-дива сверху отчаянно напрягала свои голосовые связки, а целый хор таких же сладкоголосых девочек и мальчиков вторил ей в припеве. Тебе сразу представилась эта картина: топ-модели, вертящие своими жирными задницами, трясущие силиконовыми грудями, прыгают на какой-то большой тусовке в компании «своих парней» с огромными бицепсами, накачанными анаболиками и стероидами. Они все в поту. Они изображают пение, они делают вид, что танцуют. На заднем плане огромный рекламный плакат. Что-нибудь типа “Pepsi – пейджер – MTV!” Да, да… Шикарно. И какая-нибудь смуглая Дженнифер Лопез в центре всего этого. Или Бритни Спирз, или Кайли Миног, или Мадонна на худой конец…

     Так значит, все было сном? Давно мне такая херня не снилась! – подумал ты, отдирая голову от шелковой подушки и продирая заспанные глаза. Башка зудела и настроение было преотвратнейшее, что называется «ниже плинтуса».

     А полуголые телки со своими плейбоями из магнитофона с нижнего этажа все веселились, вертя уже всем, чем только возможно, и выдавая некое подобие пения, хорошенько отредактированное компьютером. Благодаря последнему голоса всех этих ПОП-див (в прямом смысле) так похожи друг на друга.

-  ВЫРУБИТЕ НА ХУЙ! – заорал ты, но как всегда никто не расслышал. За таким шумом ничего нельзя расслышать. В этот самый момент тебе пришло в голову, что было бы просто замечательно один раз проучить этих уродов-меломанов. Другое дело – как. И не будет ли это чревато негативными последствиями для твоей персоны…

     Ладно, фиг с ней, с музыкой. Фиг с ним, с шумом… Как всегда, твои «ультрарадикальные мысли» остались на уровне мечтаний и иллюзий. Как всегда, ты предпочел смириться с заебавшей тебя реальностью. Как всегда, ты сделал вид, будто ничего не происходит. Мудак! Какой же ты трусливый мудак!..

     Ты  встал с дивана, потряс головой, избавляясь от своего сонного состояния. Книжка. Да, томик стихотворений Анны Ахматовой, который ты в состоянии аффекта забросил в угол. Эта книга сейчас лежала перед тобой, словно упрекая и одновременно маня к себе. Даже книга осмелилась упрекнуть тебя. Даже книга. Даже Анна Андреевна Ахматова (Горенко), давно умершая, но более живая, чем ты сам, осмелилась вот так, запросто упрекнуть тебя. Укор великой поэтессы, укор томика стихов…

     И ты действительно подошел к нему, нагнулся и взял в руки.

     А. Ахматова. Стихотворения и поэмы.

     Не желая читать, ты решил просто открыть первую попавшуюся страницу, взглянуть на нее и положить на книжную полку. Открыл. Открыл на середине, как всегда открываем мы книги, оценивающе пробегаясь глазами вдоль аккуратных строчек.

     196. Страница 196.

 

РЕКВИЕМ

     В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях…

Посящение

Перед этим горем гнутся горы,

Не течет великая река…

 

…Мы не знаем, мы повсюду те же,

Слышим лишь ключей постылый скрежет

Да шаги тяжелые солдат…

 

     Стоп, стоп… Интересно… Ты внимательнее вчитываешься в написанное. Буквы уже не прыгают и не мелькают перед тобой, как на лошадиных скачках. Ты читаешь ВСТУПЛЕНИЕ.

 

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки,

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

 

     Эти строчки как ударом молнии пронзают твое бренное тело. Совершенно случайно ты вспоминаешь тот разговор с матерью, случай с радикалами-пикетчиками, сотрудников ФСБ, приходивших к тебе после ареста соседа сверху. Тебе на ум приходит твой сон. Ты ясно видишь того странного человека в черном костюме и белой рубашке. Ты в точности помнишь его слова. Ведь он говорил с тобой как один из них, тех самых… Сотрудников в штатском…

     Закон о борьбе с экстремизмом. Антиэкстремизм. Ряд общественных объединений зачислены в черный список экстремистских организаций. Конституционный Суд РФ подтверждает определение Генеральной прокуратуры. Рыскающие в поисках наживы менты. И президент, объявивший о своем решении расправиться железной рукой со всеми (инако)мыслящими.

     Инакомыслящий. Мыслящий иначе. МЫСЛЯЩИЙ. Противопоставляется немыслящему. Не мыслящему никак. Новый тридцать седьмой. Где-то ты уже об этом слышал.

 

Уводили тебя на рассвете,

За тобой, как на выносе, шла,

В темной горнице плакали дети,

У божницы свеча оплыла.

 

     Перед глазами твой сосед. Его уводят. В наручниках. В сопровождении. Ты ясно представляешь себе эти моменты. Потом они приходят к тебе – расспросить о молодом соседе. Да, сначала приходят К тебе, а потом придут ЗА тобой. Они уже раз приходили. И приходили в этом сне. А Катерина ушла. Правильно. Она ушла, ибо ситуации в сегодняшнем обществе расщепляет, разрывает, размывает, разбивать, растерзывает, размалывает, разламывает, раскалывает, разрушает, раздевает, разделывает, раздробляет, разводит в стороны, раз…

     Все в одно. Глупости. Ты связываешь несовместимое, независящие друг от друга вещи складываешь в сумму. Причем тут Катерина и ФСБ? При чем тут твой сон? При чем тут тридцать седьмой и репрессии? У тебя воспалено сознание. Просто крыша едет от обреченности, от злой обиды, от негодования, от боли. Но тебе не объяснить. И это даже к лучшему. Только безумие может заставить такого труса, такого упертого обывателя, такого эгоиста как ты, задуматься об окружающих тебя вещах. Ну, думай! Думай же!..

     Ты в лихорадке листаешь страницы, пробегаешь глазами строчки, полные ужаса и боли, наверно еще большей, чем та, которую ты испытал за всю жизнь.

 

У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить,

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить.

 

А не то… Горячий шелест лета

Словно праздник за моим окном.

Я давно предчувствовала этот

Светлый день и опустелый дом.

 

     Остановись. Нет времени. На работу? Нет, сегодня выходной, ты не работаешь. Какой сегодня день? Понедельник. Да, сегодня у тебя выходной. Но что делать? Дома оставаться невыносимо. Звонить знакомым, друзьям, говорить, отвечать на их звонки – невыносимо. Невыносимо наблюдать собственное разрушение, собственную никчемность. Невыносимо ныть и тупо глядеть в потолок. Тебе надо вынести, выдержать, вытерпеть, преодолеть это. Тебе надо развеяться.

     И ты одеваешься, выходишь из дома и едешь в свой дом, другой, дом твоего детства, твоей юности. Ты едешь к матери. Трясясь в переполненном автобусе, ты вспоминаешь себя прежнего, беззаботного и не развращенного еще потребительской псевдокультурой. Ты вспоминаешь себя юного, умеющего нормально общаться с людьми, умеющего любить и не ранить близких острыми углами своих холодных слов. Перед тобой наивный улыбающийся мальчик, твое ушедшее прошлое.

 

 

[глава девятая]

 

     В детстве ты больше всего боялся две вещи: духов и быть раздавленным. Ты боялся духов, потому что мальчишки в твоем дворе часто пугали друг друга разными небылицами о злобных призраках и чудовищах, вылезающих из своих логов по ночам. Ты боялся, что однажды ночью эти чудовища и призраки придут за тобой.

     «Они схватят тебя за ноги, стащат с постели и унесут в свои тайные пещеры, и ты станешь одним из них, таким же, как они» - любили повторять заводилы старшие. Да, ты ужасно боялся этих созданий потустороннего мира, которые живут в нашем страхе, питаются им, едят и пьют его. Да, ты ужасно боялся всяких приведений, вампиров, зомби, инопланетян и прочую нечисть. Но больше всего ты боялся попасть под каток, быть раздавленным. Ты боялся ограниченных пространств, ты боялся тесных автобусов, ты боялся толпы. Каждый раз, когда ты оказывался в месте большого скопления людей, когда приходилось оставаться в тесных, темных комнатах, ты начинал сходить с ума.

     Эта фобия также уходит корнями в твое детство. Асфальтный каток, ты, черный асфальт, безумно-голубое небо, лето, твой крик, люди, ты… Тебе сложно вспоминать о том давнем глупом случае. Ты боишься вспоминать. Ты просто боишься. Это на уровне подсознания. Это под твоим сознанием, где-то глубже, двадцать тысяч лье под водой, очень глубоко… Глубина твоего страха. Тонкость твоего разума. Детские воспоминания и ассоциации versus целеполагающая мыслительная деятельность. Ты думаешь, что побеждает разум? Ничего подобного, my dear baby. Подсознание, подкорка, инстинкт, рефлекс, предрассудок, стереотип – они всегда побеждают. Всегда. Где бы ты ни был, кем бы ты ни был, с кем бы ты ни был, как бы ты ни был, был бы ты или не был… Хотя нет, если бы не был, не было бы и этих злобных чудовищ, червей, поедающих твои нервы и твои мысли, не было бы этих огненных драконов, питающихся тобой. Да, они все исчезнут, как только исчезнешь ты. Умри и убей свои страхи! Убей! Умри!

    Memento more. Помни о смерти. Помни об этих червях, драконах, гадюках, змеях, вечно голодных и злых, но не более голодных и злых, чем ты сам. Не более противных и вредных, чем  ты сам. Ты сам. Ты сам. Ты сам. Сам. Scum…

 

     Дорога. Тропинка, устланная ножами. Луна отражается на их молчаливых, холодных лезвиях. Они сверкают своей убийственной чистотой. Хладнокровие. Им не откажешь в хладнокровии, когда они вот так отражают бледный лунный свет. Им не откажешь в горячности, когда чья-то волевая рука направляет их, когда они в пылу боя, когда кровь обагряет сталь.

     Тебе нужно пройти, но ты не можешь пройти по этой тропе. Ты не можешь ступить на этот путь. Ты стоишь. В нерешительности, в сомнении. Один. Только ты и луна. И эти ножи, повернутые остриями вверх. Не пройти. Песок под твоими босыми ногами. Ветер колышет высокие травы. Прохлада. Будто притронувшись к одному из ножей языком, ты ощущаешь их ледяное прикосновение. Холодное прикосновение спящей смерти.

     Ты открываешь рот и дотрагиваешься указательным пальцем до кончика языка. На кончике языка твоя кровь. Ты опускаешь руку. Ты чувствуешь: привкус крови во рту. Соленая теплая кровь.

     Ты смотришь на тропинку и делаешь первый шаг. Ты смотришь только вперед, краем глаза касаясь бледной луны и блестящих ножей. Перед тобой тропинка, устланная ножами. Тебе надо пройти. Чтоб не стать безумным, чтобы не остаться на этой стороне, чтобы не погибнуть здесь, чтобы черви и змеи, такие голодные и прожорливые, не сожрали тебя. Чтоб остаться в живых. Остаться в здравом уме. …Уже не получится. Уже поздно…

     Ты делаешь второй шаг и первое лезвие вонзается в тебя своей остротой. Ты чувствуешь: кровь льется из твоей босой ноги, обагряя прохладный песок. Песок смешивается с твоей кровью и от этого тебе еще больнее. Ты делаешь третий шаг. Ноги твои в крови. Босые ступни в песке и горячей влаге жизни. Твоей жизни. Ты делаешь четвертый шаг и ноги твои подкашиваются, но ты терпишь и готовишься сделать еще шаг вперед. Ты не смотришь вниз, ты не смотришь на / под ноги. Ты устремлен вперед, но конца этой тропинке ножей не видно. Ты направляешь взор дальше, далеко-далеко, и твой взгляд скользит туда, вдоль тропинки, извивается вместе с ее изгибами. Там, далеко ты видишь нескончаемое поле ножей. Их бесконечное множество. Все вокруг и за горизонтом. Словно многомиллионная армия, выстроившаяся перед боем. Словно вся планета устлана этими ножами. Сталь. Планета стали, планета ножей. Солнечная система, галактика, вся вселенная – мир ножей. И день не наступит никогда, потому что это ночь. Потому что это Ночь Длинных Ножей…

     И ты стоишь здесь, делая ПЯТЫЙ ШАГ.

     И ты уже не можешь стоять, но продолжаешь смотреть туда, вдаль. И ты видишь: из-за горизонта появляется гигантская фигура. Она больше, чем небо, она выше неба, и ты не видишь головы, которая скрыта за облаками. И фигура идет. Сметает на своем пути эту многомиллионную армию ножей, сметает сталь и песок. И топчет, топчет, топчет. ШАГИ. Отдаются в твоей голове, в твоем теле. Грохот. И вот гигантская фигура уже здесь, и нога ее занесена над тобой. А ты стоишь, истекая кровью, на этом песке.

     Ты поднимаешь глаза кверху и видишь грязный черный сапог над / перед своим лицом. Комья грязи падают на твое лицо. Ты растираешь их по лицу, размазываешь вместе со своими слезами и кровью… Кто-то наверху хохочет, эта гигантская фигура, это нечто хохочет. А ты продолжаешь растирать грязь по щекам. Ты глохнешь. Ты растираешь грязь по щекам. Комья грязи падают на песок, и вот твои ноги уже в грязи, песке и крови. Ты стоишь весь в этом и уже не замечаешь, как пытаешься перекричать дьявольский хохот гиганта. Ты орешь. Орешь, как только можешь, на сколько хватает сил. Ты орешь, но не слышишь своего голоса. Ты слышишь хохот, дьявольский хохот…

 

     - С ума сойти!

     - Ему что, дурно?

     - Сбрендил чувак.

     - Ха-ха!.. Да, может пьяный какой или душевнобольной?

     - Гы! Он уж, наверно, третий круг нарезает.

     - Похоже, да… Глаза открыл!..

     Ян смотрит перед собой. Он в поту. Он не может понять, где он и как тут оказался. Он в трамвае. Сидит. Вокруг много людей. Они с любопытством и усмешкой уставились на него. Ян смотрит перед собой, не понимая, что с ним.

     - С Вами все нормально? Таблетки, может, какие нужны? – спрашивает стоящая рядом женщина лет пятидесяти, в шубе и платке.

     - Э-э… Нет… Да, все в порядке… - с этими словами Ян встает и, рассеянно продираясь сквозь толпу, направляется к выходу. Двери открываются и он вылезает из трамвая.

     Ян стоит на остановке. На трамвайной остановке. Снег вокруг. Грязноватый, какой-то желто-коричневый истоптанный снег, и такие же грязноватые, желто-коричневые похожие прохожие. Вхожие в эти трамваи, в эти железные двери, в эту больную нежизнь / несмерть.

     Один. Как дурак. Рассеянно озирающийся по сторонам. Будто потерял что-то, забыл, убыл, выбыл… Будто ищет что-то, но не знает сам, что.

     Иногда тебе кажется, что вещи сошли с ума, и все, что воспринимает твой глаз, на самом деле какая-то грандиозная подстава, идиотская шутка, издевка, розыгрыш. Тебе порой кажется, что все должно быть как-то иначе, и оно на самом деле иначе, но вот ты видишь этот прикол и не можешь понять, в чем он. Или вещи сошли с ума и ты не можешь нормально определить их порядок и ход, или сошел с ума ты и теперь эти вещи погоняют тобой. Может быть, они влезли тебе на шею, а ты не замечаешь этого?

     Да, всё встало с ног на голову, все встали на уши.

     Нет никакого сомнения.

     Ты в сомнении. Сомнения и непонимание одолели тебя. Что, тебя шарахнули по башке и вставили динамит в жопу? Тогда пой и пляши, безумный! Тогда играй словами, жонглируй, вертись! Твоя независимость. От тебя больше ничего не зависит. От тебя уже давно ничто не зависит. Потому что ты сам так хотел. Потому что тебе всегда так было проще. Потому что ты трус, ты боишься ответственности и инициативы. Независимость? Ха! Пошел ты на хуй, трусливый урод!

     Ян вспомнил: встреча и разговор с матерью, недолгое успокоение, возвращение домой, вечер, сон, ночь, утро, время идти на работу, больная голова, больное сердце, поход на работу, выход из дома, посадка на первый попавшийся трамвай, мысли, тяжелые мысли, Катерина перед глазами, мысли, черви, змеи, драконы, зомби, вурдалаки, вампиры, чудовища, злобные инопланетяне, дурные симптомы, мысли, тяжелые мысли, Катерина, мать, голова, мысли, отключение… Отруб… Очнулся ты в этом самом трамвае. Да, все правильно. Нет, ни черта не правильно! Правила навалились на тебя огромным тяжеленным комом, раздавив своей тяжестью.

     Произошла ошибка в системе.

     Сбой в программе.

     Да, ошибка по адресу ####….. Компьютер приостановлен.

     Запустить компьютер в безопасном режиме.

     Safe mode?

     OK…

     Loading…

     ЧЁРТ!!!!!!!!!!!!

     ЧЁРТТТТТТТТТТТТТТТТТТТ!!!!!!!!!!!!!!!

     ЧЁРТТТ ПОБББББЕРРРРРИИИИИИИИ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

 

     Ты в шоке. В жопе. Шокирован своей неуместностью. Шокирован местом, в котором находишься. Шокирован серыми, желтыми, коричневыми окружающими тебя людьми. Шокирован трамваем. Шокирован трамвайными рельсами, винным ларьком у остановки, асфальтом, снегом, грязью, вонью, соплями. Шокирован этой зимой, из которой нет выхода и которой не видно края. Шокирован своим хамством, свинством, эгоизмом по отношению к любимой девушке, к Кате. Шокирован своей двухкомнатной квартирой, в которой теперь тебе предстоит мотать срок в одиночку. Шокирован матерью, своим старым домом, той обстановкой, что бьет тебя в органы чувств всякий раз, когда ты приезжаешь туда. Шокирован своим бывшим соседом с верхнего этажа, молодым парнем, которого увезли, который (был?) экстремист. Шокирован рассказом матери об Алексее, который кому-то перешел дорогу и поплатился за это своей жизнью. Шокирован своим страхом. Шокирован буднями. Шокирован бессмысленностью своего бытия. НИЩЕТА ПОВСЕДНЕВНОСТИ. Ужас будничности. Уродство серости. Шокирован своим государством и самим собой. Шокирован этой нежизнью. Шокирован тотальным молчанием. Шокирован фактом своего несуществования / ненесуществования. ШКРВН… ТЫ…

     В жопе.

     Глубоко в жопе.

     В грязной, вонючей заднице.

 

     Ян еще раз посмотрел вокруг себя, бросил взгляд себе под ноги, отметил про себя испачканные брюки (наверное, обтерся обо что-то, когда вылезал из трамвая или, наоборот, влезал в него). Он не стал смотреть наверх, в небо, потому что и так знал, что небо серое, а солнца не видно. Солнца нет. Нет бытия…

     Какой-то мужик возле ларька с вином с похмелья напевал:

 

Постой, паровоз.

Не стучите, колеса.

Кондуктор, нажми на тормоза.

Я к маменьке родной

С последним приветом

Спешу показаться на глаза…

 

 

[глава десятая]

 

     Уинстон встряхнулся, сел прямо. Он рыгнул. Джин бунтовал в желудке.

     Глаза его снова сфокусировались на странице. Оказалось, что, пока он был занят беспомощными размышлениями, рука продолжала писать автоматически. Но не судорожные каракули, как вначале. Перо сладострастно скользило по глянцевой бумаге, крупными печатными буквами выводя:

 

ДОЛОЙ СТАРШЕГО БРАТА

ДОЛОЙ СТАРШЕГО БРАТА

ДОЛОЙ СТАРШЕГО БРАТА

ДОЛОЙ СТАРШЕГО БРАТА

ДОЛОЙ СТАРШЕГО БРАТА

 

раз за разом, и уже исписана была половина страницы.

     На него напал панический страх. Бессмысленный, конечно: написать эти слова ничуть не опаснее, чем просто завести дневник; тем не менее у него возникло искушение разорвать испорченные страницы и отказаться от своей затеи совсем.

     Но он не сделал этого, он знал, что это бесполезно. Напишет он ДОЛОЙ СТАРШЕГО БРАТА или не напишет — разницы никакой. Будет продолжать дневник или не будет — разницы никакой. Полиция мыслей и так и так до него доберется. Он совершил — и если бы не коснулся бумаги пером, все равно совершил бы — абсолютное преступление, содержащее в себе все остальные. Мыслепреступление — вот как оно называлось. Мыслепреступление нельзя скрывать вечно. Изворачиваться какое-то время ты можешь, и даже не один год, но рано или поздно до тебя доберутся.

     Бывало это всегда по ночам — арестовывали по ночам. Внезапно будят, грубая рука трясет тебя за плечи, светят в глаза, кровать окружили суровые лица. Как правило, суда не бывало, об аресте нигде не сообщалось. Люди просто исчезали, и всегда — ночью. Твое имя вынуто из списков, все упоминания о том, что ты делал, стерты, факт твоего существования отрицается и будет забыт. Ты отменен, уничтожен: как принято говорить, распылен.

     На минуту он поддался истерике. Торопливыми кривыми буквами стал писать:

     меня расстреляют мне все равно пускай выстрелят в затылок мне все равно долой старшего брата всегда стреляют в затылок мне все равно долой старшего брата.

     С легким стыдом он оторвался от стола и положил ручку. И тут же вздрогнул всем телом. Постучали в дверь.[1]

 

     На этот раз никто в дверь не постучал, хотя все наше повествование так и норовит выкинуть очередную злую шутку наподобие этой… Никто не постучал в дверь по одной простой причине: в нее незачем было стучать, да и вряд ли бы это кто услышал. Ян был на работе, в том магазине с синей вывеской «КНИГИ». И, конечно (хотя почему «конечно»?), он не удержался от соблазна взять с полки заинтересовавшую его книгу и немного полистать ее, пока никто из других сотрудников магазина не видит его.

     Джордж Оруэлл. «1984». Где-то Белов уже слышал об этой книге, о ней много говорили и писали в прессе, каждый интеллектуал (или считающий себя таковым) любил цитировать отдельные перлы из этого романа.

     Удар по голове, оказалось, может быть не настолько сильным, как прочтение взятых наугад строк «1984». Что-то опять шарахнуло Яна по его несчастной башке. Гы-гы! Сам виноват, сам нарвался!..

     Когда твое безумие радостно салютует тебе, это уже говорит о многом. Когда ты салютуешь безумию в ответ, это практически неизлечимо. Сначала ты отмахиваешься от этого, говоришь: чушь. Потом ты уже не можешь остановить начавшееся.

  

свечи гаснут ветром дверями

ты ждешь сам не знаешь чего и зачем

кладбище темное трупными огнями

освещает обилие вопросов и тем

ты пьешь вино своей жизни точка

ты ищешь белый рассыпчатый порошок

твоя жизнь диогенова бочка

ты испытываешь наслажденье и шок

культурный поэтический незримый

по голове речами забив

ползут слова облаками голубыми

и ты наблюдаешь их на месте застыв

застывший завтрак остывший ужин

в твоей тарелке дырявый мир

карабкаешься по скале и падаешь в лужу

думаешь стреляешь и сам попадаешь в тир

 

     Стихи. Не Ахматова, не Маяковский, не Хлебников, не Пастернак… Тем более, не Ахматова и не Пастернак.

     Ты написал это.

     Зачем?

     На драном клочке?..

     На обрывке бумажного листа в клетку.

     Зачем?

     В клетку.

     Зачем?

     На обрывке бумажного листа.

     Зачем?

     Написал.

     Не задумываясь.

     Написал?

     Просто выводил нервные строчки шариковой ручкой.

     Выводил? Нервные?

     Просто строчки.

     Строчки?

     Бессознательно.

     Нервные?

     Не задумываясь.

     На обрывке листа.

     В клетку.

     Нервно.

     Бессознательно.

     Обрывочно.

     Выводил…

 

потом набросившись на себя сзади

спереди касаясь жирного тупого клюва

ты оказался в этой засаде

обнаруженной и говорящий под дулом

о том что не мог самому себе и поведать

помыслить даже об этом не смел

пришлось. славно. быстрей б пообедать

куда не знаешь в ту минуту смотрел

смотрел этажи протекали сквозь пальцы

мизинец большой персты твоих ног

бродила тревога гоготали удальцы

бредили мысли ничего поделать не мог

набросившись на себя спереди слева

ударяя в глаза поминутно взирал

тяжесть того вековечного древа

русалки которого кот проорал

горланил закат предрассветным похмельем

улавливал пыль подзаборный упырь

а ты шел туда где нет ни денег ни хлеба

не зная это небыль иль быль

 

     Что ты пишешь? Есть ли в этом смысл? Не знаю. Не знаешь. Он не знает. Не знает, есть ли тут какой-то смысл. Не знает, но продолжает нервной рукой выводить слова и строчки на белом, но каком-то сухом, совсем не сочном, обрывке бумаги. Листочек в клеточку. Небо в крапинку. Чушь собачья!..

касаясь гладкой кожи рудиментами рук
напрягая мозги выходя в мир иной
открывать безумство миллионных наук
понимать как иллюзорны холод и зной

 

 

[глава одиннадцатая]

 

     Разноцветные маечки, игривые кофточки. Обаятельные плэйбои и дорогие шлюхи, расхаживающие в своих дорогих, но абсолютно пустых нарядах. Они ходят, бегают, танцуют, им весело. Тебе невыносимо скучно. Ты переключаешь каналы, но видишь одну и ту же хуйню. Или эти игривые и тупые уроды с выбеленными зубами и силиконовыми грудями, с искусственными волосами, сами искусственные, но не искусные, или угрюмые официозные лица, упрямо делающие вид, что решают что-то очень важное. Ты переключаешь каналы и видишь: лживая пустота, сладкая завеса, ядовитый дурман для твоих мозгов. Ты переключаешь каналы и видишь: очередной теракт, во всем виноваты бандиты-чеченцы, президент П. посетил город Н., очередная драка в Госдуме, из бюджета выделена такая-то сумма, депутаты получат бесплатные мобильные телефоны, забастовка учителей прекращена, правительство обещало повысить зарплаты, очередная прибавка к пенсии в размере тридцати рублей, пенсионеры довольны, президент США поблагодарил своего российского коллегу, в Москве состоялась премьера американского мюзикла, на премьере присутствовала семья экс-президента и министр культуры, темпы роста ВНП повысились на столько-то процентов…

     Ты выключаешь телевизор. Нет, ты думаешь, что выключаешь его. На самом деле ты никогда не выключаешь телевизор, ты всегда выключаешь мозги. У тебя дерьмовое настроение. Тебе сделали выговор на работе. Ты стал часто опаздывать. Тебя могут уволить. Пока еще не уволили. Тебе надо прекращать с чтением этих вредных книг. Вчера ты узнал, что одного твоего знакомого, с которым ты вместе учился в университете, убили. Прибили, забили, выбили из колеи. Теперь его нет, но это не повод расстраиваться. С кем не бывает?.. А с тобой не будет. Не будет никогда, ты знаешь это. Потому что ты это ты, а он это он. Вот и всё. Он (его звали Мишей) шел по улице вместе со своей невестой (у него была невеста). Какие-то нетрезвые люди. Подошли. Потребовали отдать им деньги. Михаил замешкался, но отдал кошелек (в нем было всего-то около двух штук). Ребята начали приставать к девушке. Один приставил к горлу Михаила нож. Что дальше было, пока не установлено. Итог: два трупа, его и его невесты. Печальная и поучительная история, не правда ли?

 

печатью бетонной город

печалью голос стальной

тебя ударяет в ворот

и кружит ворон иной

землею несчастье ищет

поит вином белый снег

один одиночка рыщет

но он не найдет вовек

законными куполами

шел пир посреди чумы

и в пьяном бреду балами

блядями казались мы

резвились столицы мира

блаженный Васька орал

дерьмом своего кумира

из шланга я поливал

блевала провинция рано

к полудню неслась пурга

богатые, нищие… да, но

им тоже кусок пирога

и в этом безмерном свисте

хватило бы мер на всех

жаль, мне не хватает кисти

                                         и красок,

других нет помех

 

     Ты приходишь к выводу. Ты приходишь в продуктовый магазин /Ян Белов приходит в продуктовый магазин, ты смотришь, как он приходит в продуктовый магазин, ты видишь его в продуктовом магазине, ты сам стоишь в продуктовом магазине./ Ты приходишь к выводу. You came to the conclusion, не так ли? Ты приходишь к выводу. Ты пришел к выводу, таинственный пришелец из космоса. Ну-ка? Мы слушаем тебя. Я слушаю тебя. Скажи, к какому выводу ты пришел?

     Ты стоишь в продуктовом магазине с желтым пакетом, на котором изображен какой-то мужик с чашкой чая (еще на твоем пакете есть надпись: «Lipton». Что бы это значило?..). Да, ты стоишь, тупо вперившись в магазинный ассортимент. Не думай, покупай! За тебя уже сделали выбор, о тебе уже позаботились! Что бы ты ни выбрал, ты сделаешь правильный выбор. Покупатель всегда прав? Да пошли вы!.. Просто покупатель не может купить ничего иного, кроме того, что есть в магазине. А в магазине есть то самое… Все то, что ты ежедневно видишь / слышишь в рекламе / из рекламы. О тебе уже позаботились. За тебя уже подумали. Тебе уже не обязательно думать. Можешь не беспокоиться и тихо-мирно идти отдыхать. Можешь ложиться спать. В могилу. Навсегда. Хороший юмор!.. Добрый и низкокалорийный (или наоборот, высококалорийный) – как раз то, что тебе нужно.

     You've just come to the conclusion: либеральное общество ничуть не свободнее общества времен правления Иосифа Сталина. Существующая Система (SS) убивает, насилует, ломает, глумится, издевается, подшучивает над тобой.

     И что?

     К чему ведет это умозаключение?

     Раскрыл рот, сейчас скажешь, что тебе нужно…

     Продавщица с мелированными волосами лениво смотрит на тебя, приготовившись слушать…

     Итак:

     - Полбуханки ржаного, батон, пачку макаронов вот этих и… И кетчуп. Heinz. – говоришь ты /говорит Ян Белов/.

     - Всё? – так же лениво спрашивает продавщица с мелированными волосами.

     - Да, всё. – Ты рассеянно суешь продавщице деньги и раскрываешь шире пустой желтый пакет с рекламой чая Lipton.

     Ты думаешь. Ни о чем ты не думаешь. Просто рассеянно кладешь купленное в свой пакет. Ты бросаешь последний взгляд на продавщицу и та его ловит, возвращая тебе, как будто вы играете в мяч. Ты то ли в смущении, то ли еще по какой-то причине опускаешь глаза и взгляд, возвращенный продавщицей с мелированными волосами падает на пол, прямо тебе под ноги. Ты рефлекторно делаешь шаг назад. Взгляд на полу. Он подкатывается к твоим ногам. Ты отступаешь еще на шаг. Он катится. Ты делаешь шаг в сторону и он прокатывается мимо. Вздох облегчения. Уже собираешься уходить, но чувствуешь, что в спину уперлось что-то острое. Резко прыгаешь вперед, падаешь на грязный пол, такой коричневый и мокрый от растаявшего снега, занесенного безразличными подошвами посетителей магазина. Оборачиваешься в сторону прилавка. Ты видишь: продавщица больше не продавщица. Ее красные глаза, ее острые зубы, клыки, ее когти. Она шипит на тебя, а ты отползаешь к выходу. Ты отползаешь к выходу, потому что она шипит на тебя. Содержимое твоего желтого пакета с неизвестным мужиком, чаем и рекламой этого самого треклятого чая Lipton выпало из него и валяется рядом с тобой. Хватаешь батон и запускаешь в продавщицу. Батон ударяет продавщицу по мелированной голове. Голова отлетает в сторону. Брызжет кровь, кровь, кровь!.. Нет, это не кровь, а кетчуп. Да, кетчуп Heinz разлетается во все стороны. Он такой густой, и вот ты /Ян Белов/ уже весь в крови, в красном, в кетчупе Heinz, будь он неладен.

     Забыв о покупках, выбегаешь прочь из магазина, на входе сталкиваешься с какой-то женщиной, кричишь ей: СТОЙТЕ!!! ТАМ ЭТО!.. НЕ ХОДИТЕ ТУДА!!!!........ Ты весь в крови, в кетчупе, в красном. Ты бежишь прочь. Домой.

 

 

[глава двенадцатая]

 

     звуки. звон… удары… ритмичные удары… звон… гитарный рев… смешение стилей и направлений… мешанина звуков… мелодия… улавливаешь мелодию… ритм. ритмы африканской музыки… нет… вот наступает очередь чего-то более тонкого… индийские танцевальные ритмы, полные смысла и недосказанности… отрывки, напоминающие еврейскую «7:40»… какофония звуков, эпох, географических областей… история и современность, вплетенные в эту музыку… ты слышал когда-нибудь музыку сфер? нет? наверное, это она и есть… или что-то очень близкое…

     ты проходишь мимо чернокожих саксофонистов с большими добрыми глазами, будто желающими сказать тебе что-то, от чего непременно станет легче на сердце… индийские женщины танцуют под эту гипермелодию… поют длинноволосые европейцы и улыбающиеся латиносы с длиннющими дредами. ты весь в этом, ты весь наполнен звуками, складывающимися в единое целое. не только уши – этой музыке внимает все твое тело, каждая клеточка твоего организма. и ты сам раскрываешь рот, чтобы влиться в этот разноцветный круговорот / хоровод пения…

     вдруг удар! все замолкает. ты поднимаешь глаза кверху и видишь грязный черный сапог над / перед своим лицом. комья грязи падают на твое лицо. ты растираешь их по лицу, размазываешь вместе со своими слезами и кровью… кто-то наверху хохочет, а ты продолжаешь растирать грязь по щекам…

 

     Ян открывает глаза. Смотрит на часы, что стоят на тумбочке справа от кровати. Обеденное время. Как можно столько спать? На работу, конечно, уже опоздал. Плохо. Будет выговор и вычет из зарплаты. Какой сегодня день? Среда. Да, проклятая среда. Если сегодня среда, значит вчера был вторник. Вчера был выходной. Понедельник и вторник – выходные дни, ты помнишь это, ты не забыл.

    Черт, почему я так поздно проснулся? – плохой вопрос. Оценка: неудовлетворительно.

    Что вчера было? – уже лучше. Оценка: хорошо.

    С кем и где я был? – вот с этого и надо было начинать. Оценка: отлично.

    Вчера ты весь день пробыл дома. Один. Алкоголь? Нет, ты не пил. Поздно лег спать? Не пойдет – лег, как обычно. …Ладно, глупости – с кем не бывает? Устал за неделю, не выспался. Как-нибудь отмажешься.

     Ян встает с постели, одевается и идет в ванную. Чистит зубы, умывается и идет в кухню. Еда: чашка чая, два бутерброда с мясом, яичница. Стандартно.

     Болит башка. Когда ты кладешь в чай сахар, ты чувствуешь, как твоя голова гудит, готовая расколоться на несколько симпатичных частей. Ты проглатываешь безвкусную пищу, которую ешь каждый день, изо дня в день, по утрам, а твоя тыква ломается, словно чья-то невидимая рука стучит по ней маленьким молоточком. Начинают болеть глаза. Зрачки, готовые вылезти наружу и смешаться с твоей яичницей, весело приветствуют твою беспомощность:

     «Привет, Дурь!»

     «Привет, Глаза!»

     Ты кладешь уже четвертую ложку сахара в свой чай. БЛЯДЬ! Выливаешь чай, берешь прозрачный стакан, подходишь к крану с водой. Наливаешь холодной некипяченой воды. Одним глотком выпиваешь воду. Подходишь к столу, берешь тарелку с яичницей, выкидываешь жратву в мусорное ведро. Ищешь свою куртку, разбрасываешь по двухкомнатной квартире вещи, находишь куртку там, где она и должна быть – в шкафу. Ругаешься, натягиваешь куртку, хватаешь ключи от дома, выходишь, закрываешь входную дверь, забываешь выключить свет в кухне и в прихожей. Поспешно спускаешься со второго этажа, пинком открываешь дверь в подъезде, оказываешься на улице…

    

     Холодно. Иногда идешь и не замечаешь этого. Холода. А потом… Потом смотришь на себя, останавливаешься и понимаешь, что замерз, что действительно холодно и на улице не май месяц. Так часто бывает, когда думаешь о чем-то не том. Так часто бывает, когда не можешь думать ни о чем вообще. Идешь в легкой осенней куртке, с непокрытой головой, выдыхаешь пар изо рта. Вдыхаешь морозный воздух. Идешь. Отключенный от всего на свете. Мимо проносятся автомобили, тащатся, будто приговоренные высшим судом, по своим накатанным рельсам трамваи, прохожие, ужасно похожие друг на друга, смотрят на землю… и иногда тебе в спину. Дети, несущие в своих разноцветных рюкзаках книги и, наверно, порно-журналы вроде Playboy, Penthouse и что покруче, обгоняют тебя, затем останавливаются, что-то крича на своем сбивчивом непонятном языке, толкают друг друга в снег и бегут дальше – домой или в соседний ларек за портвейном… Все крутится, вертится, будто «шар голубой» из одной старой известной песни.

     Тебя это не касается. Ты идешь – не быстро, не медленно. Просто идешь. Куда глаза глядят…

     Холодно. Так бы черт с ним, но дует мерзкий ветер, пронизывает твою легкую куртчонку насквозь. Ты чувствуешь холодный воздух и тебя пробирает легкая дрожь. Стоп. А куда я иду? Без разницы куда, главное идти.

     Наверно, движение – это один из способов быть подальше от своих проблем. Наверно, беспорядочное движение – это попытка выпутаться из клубка. Но только от таких попыток еще сильнее затягиваешь на себе петлю. Близорукая бабушка оставила этот клубок без присмотра, и вот ты уже попался в ловушку, словно нашкодивший кот…

     Иди, только какой от этого смысл?

     Может, ты наконец скажешь, с чего это тебя так понесло?

     Нет? Ну и черт с тобой!

   

     Ты стоишь. Смотришь вокруг себя. Видишь стандартные бетонные девятиэтажки, серые холодные блоки, радиоактивные зоны, в которых все одни, всё поровну. И зависти тоже поровну на каждого. Ненависти, страха и обиды. О таком ли равенстве мечтали самые честные и смелые, дерзкие и принципиальные? В какую дыру исчезли все их старания? Ради чего это все было – смерти, кровь, пот, радость, надежда, вера, бремя, думы, безумие, расчеты, тревога?.. Куда завела нас эта дорога? Или по тропе не той повели? Повели храбро, да только завели не в ту степь. И вот она, степь эта… Молчаливая, раскинулась на все постсоветском пространстве…

     Холодно. Нос красный, сопли хлюпают. Ты стоишь. Смотришь вокруг себя. Видишь стандартные бетонные девятиэтажки, гаражи, ларьки с вином, еще какое-то желтоватое здание, построенное году эдак в пятидесятом. Смотришь в небо: снег, серость, единая серая каша. Серая каша и белый снег. Смотришь под ноги: тоже снег, но не белый, а исхоженный сапогами и зимними ботинками, заплеванный, грязный, местами желтый от мочи – и не понятно, то ли собачей, то ли человечьей. Примятый сапогом грязный снег.

     Без всякой связи Яну вспоминается гигантский грязный сапог из его сна. Без всякой причины Ян с головой ныряет в горку снега (того, что по обочине узкой дорожки). Засовывает голову как можно глубже, кряхтит, руками еще сильней забрасывает себя снегом. Вынимает голову из снега, ложится на спину. Лежит. Смотрит в превосходно серое небо без солнца (Солнца нет, Бога нет, Бытия нет, есть Небытие). Ни о чем не думает. Лежит. Смотрит. Подносит правую руку ко рту. Лижет оставшийся на руке снег. Лижет языком. Берет правой рукой еще горсть снега. Подносит ко рту. Проглатывает. Лежит. Смотрит в превосходно серое небо, наслаждаясь тишиной, покоем и… небом.

     Шаги. Кто-то идет, неуклюже пытаясь сохранить равновесие на узкой и скользкой дорожке, на льду. Тяжелое дыхание. Прерывистое дыхание. Мужик лет шестидесяти или около того с тяжелой сумкой в руке. Замедляет шаг. Смотрит. Пялится на лежащего в снегу Яна. Нерешительно останавливается прямо перед ним.

     Спрашивает:

-         Извините.., с Вами все в порядке?..

     Ян медленно поднимается. Опираясь на руки, встает. Смотрит на пожилого человека: на том теплое серое пальто, старая норковая шапка, очки с массивной оправой. Смотрит себе под ноги. Смотрит на снег. Смотрит на себя, свою одежду, которая вся в снегу.

     Мужик недоуменно глядит на Яна. Морщится. Хмурит лоб.

     Ян еще раз бросает на него взгляд. Произносит тихо:

-         Да, все нормально…

     Мужик лет шестидесяти или около того с тяжелой сумкой в правой руке, в теплом сером пальто, старой норковой шапке, в очках с массивной оправой, с выбивающимися из-под шапки седыми волосами – как и положено людям его возраста, – рассеянно кивает Яну, поворачивается и идет дальше. Отойдя шагов эдак пять, бормочет что-то себе под нос, растерянный и сердитый. Но Ян не слышит – ветер сносит слова и целые фразы, унося их куда-то на юго-запад. Ветер северо-восточный, порывистый, семь метров в секунду.

     Ян плюет в снег, чешет голову, еще сильнее растрепывая свои светлые волосы, идет домой, в обратном направлении. Слюна падает на ледяную дорожку и моментально застывает. Застывает, чтобы стать частью этой дорожки, этого льда. Но Ян не видит этого – он уже идет домой. А небо, это мрачное, серое, сонное небо без Солнца, без Бога, без Жизни, озабоченно нависает над Яном своей тучностью, склоняется над ним в желании проглотить, прожевать, переварить. Но Ян не видит и этого. Он идет. Идет, думая, что идет домой. Но идет не домой и не к Солнцу, он идет по кругу, как трамвай, приговоренный к высшей мере экзальтированности. Зима не кончится никогда. Ей нет края, из нее нету выхода. Из нее есть только один выход – в еще более жестокую зиму. И выход этот – смерть. Весна не наступит, она осталась только в книгах, в наших мечтах, в детских снах.

 

серо-ядовитый O₂

ласково-безмолвный пароль

шепчет небо

                  слеза

играет старую роль

ты в корне забыт

здесь

щетина холодная щек

тебя не пугает лесть

и ангел слишком далек

как свора голодная псов

ветра раздували жуть

залил своей кровью кров

скажи же теперь что-нибудь

без солнца, без боли в снег

корявой ступил ногой

и понял: закончился век

а мир все равно такой

ступаешь вперед, вокруг

вдыхаешь дым и О₂

и думаешь: кто же твой друг

и вниз опускаешь глаза…

 

     Ты знаешь это. Ты чувствуешь всеми клетками своего тела. Где-то совсем рядом, на крыше одного из бетонных домов, на крыше одной из этих одинаковых многоэтажек, в которых живут такие же одинаковые, пропахшие борщом, чесноком и собственным потом, люди… Где-то здесь, близко. Вот она, вот они, дышащие перегаром, со всем смирившиеся и во всем конченные, движимые одним лишь животным инстинктом, рождающиеся, вырастающие в больших пузатых импотентов, рожающие, пьющие, жрущие, такие угрюмые и унылые… Вот они… Это Россия? Россия… Мертвая, обглоданная рыба – это Россия. Преданная и раболепствующая – это Россия. Согнутая в четыре погибели, корчащаяся, агонизирующая, но терпящая – это Россия. Реакционная и поповская страна. Страна чеснока, водки и борща. ЭТО РОССИЯ???!!!!!!! Это Россия, черт бы вас побрал?!! Мда, это Россия…

     Ты чувствуешь это всеми клетками своего тела. Где-то совсем рядом… Оглядись по сторонам, посмотри вокруг – может, увидишь. Где-то здесь, на крыше одного из этих бетонных домов, человек. И он смотрит вниз, с крыши. И он видит людишек внизу, он видит мелкие, со спичечный коробок, автомобили, он видит этот ленивый муравейник с его жалкими муравьями, осознавшими свою бесполезность и никчемность. Он стоит на крыше, этот Карлсон двадцать первого века. Он, быть может, видит и тебя, и ты кажешься ему таким же крохотным муравьем. Но он знает, что люди не насекомые и все не так просто. Он знает, он тоже чувствует подвох, наебку, злую шутку, издевку этого мира, этого замкнутого круга.

     Ты останавливаешься. Ты должен остановиться. Ты стоишь. Ты смотришь наверх, на крышу одной из девятиэтажек. Но ты не видишь его. Скорее всего, его там нет. Но он рядом, на другой крыше, на другой девятиэтажке. И он видит тебя, он смотрит на тебя, такого маленького и далекого.

     У него короткие черные волосы и потому ветер не треплет их. Но он треплет одежду. Этот парень. Ему лет двадцать или даже меньше. Он в черной кожаной куртке и тяжелых ботинках, он в темно-синих джинсах. Куртка распахнута, под ней темный свитер. Ветер дует. Парень улыбается, сам не зная чему. Наверно, он подумал о чем-то хорошем. А может, он просто знает, что весна придет, что солнце засветит, что зима закончится. Может быть… Он стоит на крыше и смотрит вниз, а ты /Ян Белов/, изредка оборачиваясь в надежде увидеть его, идешь /идет/ в сторону дома.

 

 

[глава тринадцатая]

 

     Сегодня ночью ты плохо спал. Ты не пошел на работу с утра. Ты уже второй день не бреешься. Да что с тобой, в конце концов? У тебя болит голова, а глаза готовы вывалиться наружу. Опять. Снова. Тебе нужно что-то делать. ты хочешь чем-то занять себя. Просто черви-мысли не дают покоя и твое состояние никак не придет в норму. Чувствуешь себя неудовлетворенным, чувствуешь, что не ловишь от жизни кайфа. Тебе скучно, неимоверно скучно и тошно. ТЫ НИЩИЙ. Ты нищий. Нищий в том смысле, что за душой у тебя ничего, пустота, ноль без палочки. Ты и сам ноль без палочки.

     Ты нищий.

     Повседневность, будни, рутина – они достали тебя, но тебе некуда бежать. Некуда бежать! Выхода нет! Конец зимы не наступит! Некуда бежать. Нет выхода. Весна никогда не придет. Из зимы не выбраться. Ты уже не увидишь солнца. Некуда бежать. Нет солнца. Конец зимы… не наступит. Не наступит весна. Ты не увидишь… Просто тебе некуда бежать. Некуда бежать… Некуда… Некуда… Только один выход. Только один выход в еще более жестокую зиму. Только один выход – в смерть. Но смерть не по тебе и не для тебя. Не по тебе и не для тебя. Не твой размер, не твой фасон. Не по тебе / не для тебя… Так что заткни ебало, тебе некуда деться!

     Вчера вечером ты размышлял о себе и о жизни, о себе и о своей жизни. О нежизни / несмерти, о несуществовании / ненесуществовании. Ты размышлял и начал что-то понимать. Начал улавливать ниточку, пошел за ней, пошел, обрадовался, пошел за пойманной ниточкой, обрадовался, пошел, побежал радостный, побежал, быстрее и быстрее, побежал, все быстрее, ускоряясь с каждым шагом, побежал, обрадованный……………..И НАЕБНУЛСЯ! ЁБНУЛСЯ ОБ СТЕНУ, ЁБНУЛСЯ ГОЛОВОЙ, ЗАДНИЦЕЙ! НАЕБНУЛСЯ НА СВОЮ СЛАБОСТЬ. Ты начал понимать, что то, что тебе мешает, сидит внутри тебя, как паразит, как червяк, как… Ты сам и есть паразит, воспитанный буржуазной цивилизацией, выросший на капиталистическо-рыночных удобрениях, гербицидах и инсектицидах.

     Ты – колорадский жук.

     Ты – червь.

     Ты – мерзкая актиния.

     Ты – таракан, клоп, комар, клещ, назойливый и злоебучий.

     Вольно. Кончай поливать себя грязью. От того, что ты сам себя таким признаешь, мало что меняется. Признать свою слабость – еще не значит окрепнуть и стать сильнее. Тебе нужно решение. Ты принял решение?

     Нет, ты руки ломаешь лихо и пальцы разбрасываешь, разломавши. Ты ждешь, сам не зная чего. Ты ищешь, но плохо. Разве так ищут? Ты смотришь на себя, констатируешь факт и ничего с этим не можешь поделать. Ян, ты труп. Ты давно мертв, почти с самого рождения. Когда ты родился, все вокруг уже знали, каким ты станешь. Скорее всего… В той или иной мере… В большей или меньшей степени… То есть они знали, но это знание было столь естественным, столь легким, упрятанным глубоко в подкорку, что как-то никто об этом целенаправленно не задумывался. Иначе и быть не могло. И не должно было быть. Вполне нормально. Слишком НОРМАльно. Нормы схавали твое Я, пожрали изнутри и снаружи, оставив от горячего живого человека, состоящего из алой крови и розовой плоти, лишь худой холодный скелет, какие стоят в школах, в кабинетах биологии, и над какими постоянно прикалываются акселераты / дегенераты школьники. Да, жалкий скелет, разве что туго обтянутый бледной сухой кожей. Кожицей…

     Ты мертв. МЕРТВ. Умер, едва появившись на свет. Появился на свет, чтобы больше никогда не видеть его, чтобы жить во мраке. Ты покойник, Ян. Покойник. Такой же, как тысячи населяющих эту страну, эту планету, существ. Когда-то все вы были людьми. В момент рождения на свет чудесным образом является Человек. Человек с большой буквы, ибо он еще не испорчен мусором этой заблеванной цивилизации. Потом – детство, и Человек с большой буквы становится просто человеком. Но, заметьте, все равно остается человеком. А дальше? Дальше вы сами знаете, господа мертвецы.

     Ян, ну, каково тебе чувствовать себя ходячим трупаком? Ты можешь жрать, спать, перемещаться в пространстве, даже заниматься какими-то делами, нужными, на твой взгляд (на самом деле, не на твой взгляд, а на взгляд консервативного общества обывателей), пить вино и ебаться. You can. Но, правда ведь, это скорее напоминает коротание срока в камере-одиночке, чем полноценную Жизнь (с большой буквы). Да еще ты устал. Что-то рановато. Что, уже и нажрался, и выспался, и либидо свое удовлетворить успел? Хм, и правда рановато… Ну ничего. Ты попрыгай и все пройдет, как проходят годы бессмысленного существования большинства обитателей голодных, холодных, похотливых квартир.

     Но что-то все равно не дает тебе покоя. Как иголка в жопе, как гвоздь, которым ты сам по ошибке прибил себя к полу.

 

     Вы не пробовали пить кровь? Она немного липкая, она немного теплая, но она красная, и у нее такой веселый красный смех!..

 

     Что, что?.. Простите, что Вы сказали?..

     Нет, ничего. Вам, наверно, показалось…

     Да.., показалось… Вы правы… Извините…

 

     Почему у тебя такая тупая рожа, Ян? Она похожа, очень похожа на физию главного героя какого-нибудь латиноамериканского сериала. Похожа на рожу героя одного из тех дешевых сериалов, в которые тупо пялятся по вечерам российские домохозяйки. Рот приоткрыт, словно хочет что-то сказать, но не решается или не решил, что именно сказать. Глаза в кучку. Физиономия человекообразной обезьяны. Да-а-а… Ну и образина же ты, Ян Белов!..

 

>Таким образом…

>Камни.

>Огромные каменные изваяния.

>Железные птицы пролетают мимо.

>Мимо длинных, высоких, уходящих куда-то в небо постаментов, ты ползешь, плывешь, несешься, скачешь.

>Захудалые обитатели.

>Молча…

>Скачка. Несешься: и-и-ха! и-ии-и-ха!

>Мысли, как мухи, вылетают из ушей и, подобно черным снежинкам, вьются… Но не сверху вниз, а снизу вверх…

>Тебя поражает это ржание трясущихся автобусов, адских машинок, tram'ов без окон и дверей. Trams летят по небу, по небесным рельсам. Cars бибикают и смачно сбивают неторопливых, заснувших прохожих.

>Уходишь.

>Дальше плывешь.

>Черные снежинки-мухи, пролетев энное количество kilometers, падают тебе на нос, вонзаются в ноздри.

>Ты лениво и рассеянно стряхиваешь их.

>Ты смотришь себе под ноги и убеждаешься, что небо поменялось местами с землей.

>Тебя тошнит, потому что ты потерял понятие о верхе и низе.

>Ты в невесомости.

>Сгибаешься в три, четыре, сто сорок две погибели…

>Зажимаешь рот рукавом…

>Момент сосредоточения…

>Ты весь в поту…

>Ноги ватные, подкашиваются…

>Фууууууу!..

>Полегчало, прошло само собой. Рукав не потребовался. Ха-ха…

>Скользко материшься и грязно падаешь на ледяной асфальт.

>БЛЛЛЯ!!!!!

>Ударяешься головой об асфальт. Ударяешься затылком. Руки в стороны, ноги спереди.

>Удар!

>Последнее, что ты видишь: занесенная над тобой гигантская нога, огромный сапог, грязный, черный, коричневый. Ты слышишь, улавливаешь отключающимся сознанием: хохот.

>Экран гаснет.

>Надпись на черном экране: NE ZABUD’TE VYKLYUCHIT’ TELEVIZOR!

>Экран погас…

>...

>…

>…

 

 

[глава четырнадцатая]

 

     - Ты не понимаешь меня, не хочешь понимать!

     - Но…

     - Подожди!.. Я, черт возьми, и сам себя не понимаю! Знаешь, я чувствую себя грязной тряпкой, выжатой тряпкой. Катя ушла, потом эти видения… Я схожу с ума, Серега! Схожу с ума!..

     - Да у тебя нормальная работа, деньги есть, квартира… Конечно, не предел мечтаний, но все же… Чего тебе еще надо? Мне бы твои проблемы, блин! Расслабься, Ян. Смотри на вещи проще.

     - Меня уволили с работы.

     - М-да… Из-за чего?

     - Так… Сказали, опаздывать часто стал, какой-то рассеянный… Херня, в общем.

     - Ну и чем же я те могу помочь?

     - Поговори с Катькой, скажи… Скажи, что я… эм-м-м… что я переживаю, что я готов попросить прощения, виноват… Скажи что-нибудь!.. Я правда не могу без нее… Понимаешь, Серега? Не могу…

     - Да… Я, конечно, сочувствую тебе, но… Пойми, ты очень сильно ее обидел, она не хочет возвращаться и возвращать то время. Я думаю, тебе надо найти кого-нить другого…

     - Хэ!.. Ладно…

     - Нет, слушай… Ян, я могу поговорить, но в этом не будет смысла. Поезд ушел, пойми…

     - Я в пролете, да?

     - Не обижайся…

     - Конечно… Конечно. Я так и думал.

 

     Звонок в дверь. Разговаривающие – Ян и Сергей, молодой человек, ровесник Белова, кареглазый, черноволосый и высокий – переглянулись.

     - Щас открою, - бросает Сергей с легким оттенком нерешительности и спешит к двери. – Погоди.

     Ян встает и тоже идет посмотреть, кто пришел.

     Дверь отворяется, дохнув в комнату холодным воздухом. Шуршит полиэтиленовый пакет, кто-то тихонько кашляет и, улыбаясь, заходит в квартиру. Яна сбивает эта волна прохладного воздуха, эти знакомые запахи и шорох. Он с трудом сглатывает подступивший к горлу комок. Он… Он видит… Перед его глазами…

     Иногда встреча с кровожадным маньяком не столь ужасна, иногда мы лучше бы оказались раздавлены, иногда нам лучше было бы вообще исчезнуть, иногда лучше вообще не появляться в некоторых местах и находиться в полном неведении. Так, по крайней мере, нам не угрожает поворот наших надежд и идеалов, наших представлений и чувств на 360 градусов. Наши головы поворачиваются на 360 градусов, так переворачиваются наши сердца. Нет никаких сомнений… Самомнений… Дурных мнений… Мы видим. Перед нашими глазами… Сверкая улыбкой и белоснежными зубами… Сверкая радостью глаз… Стоит она…

     КАТЯ!

     Шок и удар. Мгновение замешательства, умопомешательства, отрешения и отречения. Но только мгновенье. Секунда, смысл и ценность которой – век. Потом: Ян хватает с вешалки свою куртку, натягивает ботинки и, даже не завязав шнурки, на глазах у таких же онемевших Сергея и Катерины, выходит. Бросив на прощанье:

     - Большое спасибо, Серега! Извините…

     И уходит. Уходит, потому что оставаться не имеет смысла. Уходит, потому что ему уже нет места, потому что его гордость столкнулась с неразрешимым противоречием, его гордость напоролась на острый кол, испустила кишки, но все еще шевелится, часто и тяжело дышит… И Ян, взбудораженный, обманутый, обезнадеженный, преданный, часто и тяжело дышит, спускаясь по грязноватым серым ступенькам серого многоквартирного дома. Не ожидал такого облома… Грома посреди мутного неба, которым все стало ясно и понятно и, по идее, сердце должно успокоиться. Да не успокаивается, а все так же бурлит, прыгает и скачет в своей кроваво-красной гонке под названием жизнь.

 

Коварство и любовь.

Бурлила кровь,

И жажда, и желанье

Неслись вперед.

Опять и вновь

Болезнь рассудка и сознанья.

Осколок горестный зимы

Вонзился в сердце, мысли, душу

Свои слова душили мы

И попадали чувства в лужу.

Уйти в окно, сказать «Прощай»

В неясном пониманье.

А всех людей не обобщай

В своем бессовестном познанье.

Забылось завтра, но вчера

Все не дает тебе покоя.

Тобой проиграна игра.

Я идиот, дурак – не скрою.

В руках невидимой чумы

Ты бьешься, разбиваешь

Чужие лбы, дурные сны,

Куда придешь, ты сам не знаешь.

Поступок ярости – вперед!

И убивать всегда готовый.

Насилье не растопит лед,

Но будет много свежей крови.

Психоделический маньяк

Объят узлами вен и нервов.

Четыре выстрела подряд,

Контрольный в голову, наверно.

Размытый снег, туманный взор –

Лежишь и воронов считаешь

Надежды нет – укор-укол

И вместе с жертвой засыпаешь.

 

     Это битва, тяжелая битва за право остаться собой. И она изначально проиграна. С самого начала, заранее, загодя. Это кровавая, жестокая схватка. Война внутречеловеческая, нечеловеческая. Война на внутреннем фронте. Безжалостная, но не бессмысленная. Потому что не может быть бессмысленным спор, цена которого больше, чем жизнь. Цена которого – твое Я.

     О, как бы ты упивался, глумясь и насилуя всех подряд – беззащитных и сильных, кротких и беззастенчивых, добрых и стервозных! Какой бы кайф ты получил, играя на нервах своей жертвы! Ты бы заставил себя уважать самого себя. Ты бы поднялся над самим собой, вдохнув свежий воздух полной грудью. Ты бы…

     Измена, предательство – они отозвались в тебе тяжелым отзвуком, словно кровь, пульсирующая в твоих висках. Да, в ушах бурлила ярость, злоба, даже ненависть – но ненависть к самому себе, такому тупому и жалкому.

     Заставь себя повторить трижды: Я НЕ НАВИЖУ ТЕБЯ, ЯН! Я НЕ НАВИЖУ ТЕБЯ, ЯН! Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! Я ненавижу СЕБЯ!..

     Ты бы с радостью писал стихи, и ты решил, что отныне твоими стихами станут акты мщения за себя, поруганного и униженного. Ты решил, что больше никто не будет иметь над тобой власти. Ты решил… Но решился ли? Решился ли ты на что-то новое, дерзкое, смелое? И уверен ли ты, что слепая месть – это дерзость? Слепота может вызвать только жалость, она показывает, как ты слаб и худ. Но тебе вряд ли можно что-то объяснить, о новоиспеченный Герострат…

 

почему-то все вокруг было затоплено чем-то темно-алым и монотонным. ты посмотрел на свою руку и увидал, что и она такая же алая и сливается с окружающей палитрой. что-то со зрением, подумал ты. это был чей-то дом, большой и, должно быть, холодный, двух- или трехэтажный, каменный и твердый. крепость. малая крепость их дом. чей их? ты спросил себя, но не смог дать какого-либо ответа. и не все нормально с этим домом. ты заметил. окна заколочены деревянными досками, на полу – голом каменном полу – осколки стекла. вляпался во что-то густое и вонючее. не дерьмо, точно. цемент? глина? что?.. зачем ты проник сюда? сюда тебя влекло и ты оказался в этом доме сам по себе. по щучьему велению, без твоего хотения. темно-алые тона. на стенах – выведенные жирной черной краской проклятия. ты почувствовал, что плывешь. как-то вяло, медленно, словно идя по дну водоема. в дверном проеме лежало тело. оно было еще более густым и жирным, но не твердым. ты подумал: как будто его сварили вкрутую. часы на тумбе показывали 3:47. чего – дня или ночи? надо полагать, ночи, ибо днем ты не должен себя чувствовать так стрёмно. разбитое зеркало в другой комнате. ты подобрал с пола его кусочек. в зеркале отразилось чье-то лицо, размытое, бледное (даже в этой красноте твое лицо казалось бледным). впавшие глаза, острые скулы. это ты? ты бросил осколок зеркала в угол. к черту! пошел дальше, пробираясь по неведомо-непонятному пространству дома. к черту! на книжной полке стояла всего одна книга. всего одна книга. ты не преминул взять ее в руки. на обложке ни автора, ни названия. листаешь страницы. одно и то же стихотворение, одни и те же строчки:

 

крутил пальцем у виска

шел в обнимку с солнца лучом

навалилась на грудь тоска

но ты даже не повел плечом

продолжая убивать продолжал

убиваться, ломать себя

чей-то крик – ты сам закричал

изнасилованная земля

изнасиловал себя самого

самогон не поможет здесь

и в безумной гонке упал

и почувствовал, что свалился весь

твои руки стали клинки

твои ноги – колеса машин

твои уши – сирены, звонки

и ты весь состоишь из пружин

невозможным потоком слов

ты глотками выпивал свою смерть

и в забытьи старинных дворцов

превращался в статуи твердь

 

ты замечаешь, что твое тело становится податливым, ленивым, сонным, вялым. эта вялость… ты уже не можешь ничего поделать. ты развариваешься и становишься похож на вареную сгущенку, только не сладкую, а мясную и испорченную… ты развариваешься, а дом разваливается. он рассыпается. штукатурка сыпется с потолка, падая на твою мягкую, безразличную голову, дрожат и обваливаются стены, превращаясь в порошок, в стружку, в песок. сейчас ты погибнешь, сейчас… все вокруг темно-алое… и ты темно-алый… ты идешь по дну водоема… как бы… и, откуда ни возьмись, что-то выходит из тебя сонного и вареного. что-то несонное и невареное, друое… и это что-то жестоко, жестко, твердо, и оно смотрит на тебя, ухмыляется, смеется… а все вокруг рушится и сыпется… и это другое, вышедшее из тебя, растет, растет на глазах, поднимается вверх, окончательно уничтожая ущербные стены дома. это другое вырастает до небес, ты уже не видишь его головы – она скрыта за темно-желто-серо-красными облаками. и это другое, вышедшее из тебя, поднимает над тобой ногу. ты видишь гигантский сапог, с которого течет и капает грязь – грязный сапожище, – комья грязи и чьей-то сладковатой крови падают на твое лицо, ты принимаешься растирать их по лицу, по щекам, по подбородку. твои слезы – они смешиваются с этой кроваво-коричневой массой, сдабривая ее и увлажняя. ты слышишь дьявольский хохот, будто хохочут горы, будто земля, по которой ты ходишь, сошла с ума и лихорадочно забилась в предсмертных судорогах, будто поехали крыши сразу миллионов домов, будто цивилизация показала язык и принялась самоотверженно плясать, отплясывать камаринского, будто планеты солнечной системы поменялись местами, а солнце, огнедышащее солнце, разбило каждой из них ее смазливую физиономию. ты слышишь хохот, ты растираешь кроваво-коричневую массу по лицу, смешиваешь ее со своими слезами, смотришь наверх в надежде, что гигантский сапог не раздавит тебя, но знаешь, что уже давно раздавлен и расплющен.

Ы-ХА-ХА-ХА-ХА-А-А-А!!!!!!

Ы-ХА-ХА-А-А-А-А!!!!!!!!!!

ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-А-А-А-А!!!!!!!!!!! ЭХ-ХЭ-ХЭ-Э-Э!!!!

 

 

[глава пятнадцатая]

 

     Ты в ожидании. На нервах. На одной из центральных улиц твоего города. Ночного города. Не на той улице, где находится магазин с синей вывеской «КНИГИ», где ты работал. Не на той улице, где были повинчены радикалы пикетчики и где по ошибке был повинчен ты. Впрочем, сейчас тебе нет дела до места твоей бывшей работы, а свинтить тебя могут уже и не по ошибке, а за дело. За дело, которое ты вот-вот совершишь. …И тогда тебя уже не отпустят так просто. Тогда тебе будет светить срок.

     Ты стоишь, окунувшись в тень старого желтоватого здания, плохо освещенного и окруженного лысоватыми деревьями, какие только и можно встретить в это время года. Тебя не видно. То есть не то чтобы не видно, но ты не выделяешься из этого темного фона. Темнота ласкает тебя, дразнит, касается твоего лица, твоей кожи, вьется вокруг твоих ног и легонько – одними губами – кусает за мочки ушей.

     Ты в ожидании и весь на нервах. Что-то в желудке, что-то в голове, в груди… Были бы у тебя сигареты, можно было бы немного расслабиться, занять мысли, но сигарет у тебя нет (ты не куришь). Блин, надо начинать курить – это же совсем никуда не годится!..

     Редкие прохожие, в основном, по двое, идут, выбивая каблуками ботинок какой-то неизвестный тебе ритм. Нет, ты не знаешь названия этой мелодии, но она знакома тебе, как знакомы привычные с детства запахи и звуки. Ты слушаешь это, вслушиваешься в барабанную дробь каблуков… и ждешь.

     Одна. Идет. Тонкие ножки, кожаные сапоги, шуба не-поймешь-из-чего, длинные светлые волосы ниспадают с плеч. Одна. А вокруг пока никого. Никого, кто бы мог увидеть тебя. И ты решаешься. Но, решившийся на этот шаг, все еще не можешь заставить себя двинуться с места. Ноги подрагивают, будто лишились опоры. В желудке бурление, грудь сдавило невидимой рукою….

     Ты все же делаешь шаг, а это значит, что назад пути нет. Ты идешь за ней и твой колючий взгляд не отрывается от ее спины, ног… Азарт, нервный азарт на грани. Возбуждение. Твои ноги уже несутся сами по себе. Поворачивает за угол, на немноголюдную улочку. Поворачиваешь за ней. Еще не знаешь, что будешь делать, когда… Когда настигнешь цель.

     Когда настигнешь цель… Дистанция сокращается. Темно. Свет фонарей рассеивает мглу, но не освещает улицу. Магазин. Продуктовый магазин – лишь он источает обильный свет. Два мужика выходят из магазина, ты на миг останавливаешься, но тут же продолжаешь идти, ускоряя темп. Мужики позади с бутылками вина в руках исчезают за зданием магазина. Ты успокаиваешься, насколько в данной ситуации можно успокоиться. По крайней мере, никого больше нет…

     Вас разделяют какие-то пятнадцать метров. Скорее всего, она заметила преследователя. Она ускоряет шаг. Ты ускоряешь шаг. Кровь бухает в висках, отзываясь тяжелыми, глухими ударами во всем теле. Она уже почти бежит, но дистанция еще сократилась – теперь всего пять шагов отделяют вас друг от друга.

     Четыре!

     Три!

     Два!..

     Она останавливается, поворачивается на каблуках сапог. Ее лицо бледно – или просто неверное освещение делает ее бледной. Нет, это страх, и ты чувствуешь его. Страх пахнет, страх осязаем. Он касается твоего лица, смешивается с твоим запахом, поглаживает тебя и, в тоже время, легонько щелкает тебя по носу. Ты загипнотизирован страхом, но не испытываешь от него удовольствия. Тебя даже немного подташнивает от этого чувства. Она… Она произносит нервным, срывающимся, тонким голосом:

     - Что? Что Вам от меня нужно?!

     И тут ты понимаешь, что тебе нечего сказать. Ты не знаешь, что тебе делать в эту минуту. Ты говоришь, также бледнея, всецело отдаваясь страху:

     - Эм-м-м… Я… просто хотел… познакомиться…

     До нее не сразу доходит смысл сказанного тобой, но, видя твою робость и отсутствие каких-либо насильственных действий с твоей стороны, она, тяжело выдыхая, обращается к тебе:

     - Уфф!.. Зачем Вы так меня напугали?

     В ее голосе слышатся требовательные нотки, но они сглаживаются тем, что ты ощущаешь в этой требовательности некое облегчение и недоумение. Зачем же ты так напугал ее?

     - Мммм… Не знаю… Простите… Что-то со мной…

     - Вы странный. – Испуг прошел и девушка уже освоилась в обстановке. Теперь ты выглядишь как полный идиот.

     - Э-э… Да… - тебе нечего возразить.

     - Ну… Раз хотели познакомиться, давайте знакомиться! Я – Маша. – Вопросительно смотрит на тебя…

     - Ян.

     - Отлично. Может, зайдем ко мне – я тут рядом.

     - Хорошо.

     Еще растерянный и обдумывающий недавно произошедшее, коря себя за свой идиотизм и неумение управлять желаниями, ты последовал за ней.

 

 

[глава шестнадцатая]

 

     Ты проснулся в ее объятиях. Ее спутанные длинные волосы лежали на твоем плече. Ты рассматривал ее лицо и тебе не хотелось, чтобы она просыпалась. Ты хотел бы, чтобы она вечно лежала, прижавшись к тебе своим теплым гладким телом и ты мог бы вдыхать запах ее белой кожи. Ты хотел бы, чтобы этот момент не кончался никогда.

     Конечно, она была не в твоем вкусе. В ней не было ничего такого, чего не было бы в других. В ней была только простота и непосредственность, естественность движений и слов. Курносая, в мелких веснушках, чуть рыжеватая, она идеально подходила для таких встреч, странных и одиночных.

     Конечно, ты все рассказал ей, а иначе не могло и быть. Ты поведал ей о своей боли и своем разочаровании, о неудовлетворенности своей жизнью, о кошмарах, которые являются к тебе, которые подстерегают тебя на каждом шагу. Ты сказал, что современная цивилизация буржуазных ценностей медленно убивает тебя и всех остальных. Ты говорил, она слушала. Ты говорил этот бред, а она тактично улыбалась, не понимая ничего из сказанного тобой. Ей не надо было понимать. Ей нужно было просто переспать с тобой, да и тебе это было необходимо…

     Она открыла глаза, улыбнулась и, обхватив твою шею своими белыми гладкими руками, приблизила твое лицо к своему. Ваши губы слились в поцелуе – жадном, легкомысленном и приятном. Влажные губы и горячие языки.

     Ты, может быть, на миг позабыл о своих переживаниях и страхах, на миг стал просто человеком, на плечах которого не сгустились тяжеленные массы проблем, за плечами которого не воняет прогнившая цивилизация-ад. Но это только на миг, и вот уже бетонные стены сжимаются у тебя в груди, а отходы производства булькают в животе. Ты спускаешься на лифте в концлагерную печь. Опять…

 

     Не долгое же успокоение тебе досталось. Упокоение – тебе только это и остается. Все люди, что окружают тебя, покойники.

     …Ты дома. Где твой дом? Эта ли безобразная конура, в которой ты коротаешь свой срок, в которой ты старишься, старчиваешься, смиряешься? Эта ли камера, в которой ты один?

     Ты чувствуешь, что в тебе уже не хватает тебя. Процент концентрации тебя прежнего в тебе нынешнем снизился. Не от того, что ты изменился. Ты просто начал саморазрушаться. Мелкие кусочки тебя постепенно отламываются, откалываются, сбиваются в порошок… Встал на пути саморазрушения и самопроедания.

     Нет, саморазрушение началось давно – в принципе, вся твоя жизнь – это саморазрушение под видом созидания. Но созидания никакого нет! Есть деградация, инволюция человека. Есть отход в мир иной, в могилу, в землю. Есть нечеловеческий прогресс, которым прикрывают бесчеловечную бойню. Ян, ты оказался в тисках. Что, твои мысли готовы лопнуть на глазах у изумленной публики? Думай, сука! Думай!..

   

     Будто бы случайно, ни с того ни с сего, ты вспомнил, что тебе нужна работа. Тебя же уволили с работы. Яна Белова уволили с работы, которой он так дорожил. И теперь тебе /ему/ придется искать работу, искать место, где можно добыть свой кусок хлеба с маслом. Ты хочешь жрать. Тебе нужна работа. Тебе надо много и упорно arbeiten, ведь ты надеешься стать богатым и уважаемым, с улыбкой от уха до уха, ты надеешься стать примером для чьего-то бесталанного подражания.

     Покрывая свою никчемность, ты думаешь, что когда-нибудь станешь таким же богатым, жирным и больным мудаком, как те всесильные нечеловеки, которых ты ежедневно видишь на экране телевизора и на улицах, в навороченных / наворованных иномарках в сопровождении охранников-денди. И все стервы будут падать в твои объятья, выуживая из твоих штанов тысячи зеленых, красных, синих, серых, фиолетовых купюр… Но это позже. Не сейчас. Сейчас тебе нужны деньги, много денег, и для этого тебе необходимо долго и упорно пахать – пахать, как ишаку, пахать, переставая жить, превращаясь в двуногого робота, развращаясь и возвращаясь к этой навязчивой безыдейной идее вновь и вновь, тысячу раз…

 

     Ты теряешь ленточку. Выпускаешь из рук и отдаешь в руки всесильного разбойника-ветра, любящего поиздеваться над маленькими, несмышлеными, беззащитными существами. Ты выпускаешь ленточку, тем самым доверяя ее судьбу старому развратнику-извращенцу-педофилу. Ветру. Куда-то улетели твои мысли и способность адекватно оценивать события ускользнула из-под твоего носа. Ты шмыгаешь носом, ломая свои привычные представления, свои привычки. Один из кровеносных сосудов не выдерживает и из носа течет кровь. Ты поднимаешь голову кверху, тихонько касаешься пальцем ноздрей. На пальце остается пятнышко крови, еле различимое, сливающееся с цветом пальца. Палец розовый, даже красноватый немного. В небе молчание. Ты бы хотел поговорить с богом по душам. Под душем ты часто пытаешься разговаривать с ним, поешь, насвистываешь какую-то привязавшуюся к тебе мелодию. Ты хотел бы поговорить с ним.

 

     [тут небольшое лирическое отступление. Вы, наверно, уже заметили, что слово «бог» я пишу с маленькой буквы. Если не заметили еще, то тогда идите вы все на хуй со своей невнимательностью! Разве можно так читать книги?!

     Итак, если Вы все же заметили эту деталь и она кажется Вам странной, то предупрежу: это не от неграмотности автора, это часть концепции книги. Долгие споры с Господом-Богом (так и пришлось с большой буквы написать) привели меня к выводу, что этот самый Господь-Бог ничем не отличается от ленивых и похотливых обывателей, коими полнится земля –  и не только Русская. Оказывается, у него тоже есть слабости, причем, более чем человеческие. Представьте себе президента (короля, царя, императора, генсека, фюрера… - нужное подчеркнуть). А теперь представьте себе этого президента, но уже не в масштабах страны, а в масштабах всей планеты. Представили? Много привилегий, огромная власть, деньги, ответственность, в конце концов… А теперь представьте президента Вселенной, президента всего света, властвующего на земле и на небе. Представили? Вот и подумайте, сколько у такого правителя слабостей и мелких недостатков. Власть развращает. К тому же, если исходить из того, что бог – это не имя, а должность (титул, звание), нет ничего плохого в том, что мы будем писать название этой должности с маленькой буквы. Аминь.]

 

     Да, ты хотел бы поговорить с богом. Ты бы не молчал, когда он спросил бы о твоей жизни. Ты бы выплеснул все накопившееся в тебе. Ты бы обратился к нему: «ЁБ ТВОЮ МАТЬ, КУДА ТЫ СМОТРИШЬ, УБЛЮДОК???!!!» Ты бы не молчал и не сдрейфил. Ты бы не уписался в его теплых мозолистых руках. Ты бы посмотрел ему в глаза, а еще лучше – в сердце… Для того, чтобы убедиться, что на месте сердца у него уже давно зияет дыра.

     Его так долго просили, окликали по мелочам, требовали от него, ждали от него, надеялись на него… Его так заебало все это, что он предпочел вырвать сердце из своей груди, ибо смотреть на происходящее там внизу (вокруг) уже не было сил. Он вырвал себе сердце.

     Господь создал нас по образу и подобию своему, вот почему у нас ни хрена не получается. Вот почему мы такие. Нам определенно не повезло с ним. Нам определенно не подфортило.

     Неудачники.

 

     ЯН БЕЛОВ – НЕУДАЧНИК! /надпись на заборе/

     Ванек Сидоров – прорва и проблядь! /там же/

     Цой жив…

     punks not dead!..

     Бей жыдов, спасай Россию!

     ГрОб forever

     фсе идет па плану!

     папса – хуйня!

     Руки Вверх

 

     Ты ускоряешь темп. Несешься, по пути сшибая с ног автомобили. Замкнутый круг, небо вокруг… Мои друзья всегда идут по жизни маршем… и остановки только у пивных ларько-о-о-ов… Ты насвистываешь мелодию не пришедшей весны. Весны, которая не наступит никогда… Never… Ne ver’…

 

Yesterday, all my troubles seemed so far away

Now it looks as though they're here to stay

Oh, I believe in yesterday.

Suddenly, I'm not half to man I used to be,

There's a shadow hanging over me.

Oh, yesterday came suddenly.

Why she had to go I don't know she woldn't say.

I said something wrong, now I long for yesterday.

Yesterday, love was such an easy game to play.

Now I need a place to hide away.

Oh, I believe in yesterday.

Yesterday…

 

 

[глава семнадцатая]

 

     Развратник-извращенец-садомазохист-педофил ветер трепал ее на ветру. Выглядело это, надо сказать, жалко и худо. Истрепанная ветрами, этими авантюристами, которым лишь бы поматросить и бросить, снегом, который больше, чем просто застывшая вода, людскими ленивыми взглядами, человеческим пустым безразличием, она, бледно и уже без всяких претензий на пропаганду, висела на сером фонарном столбе. Вокруг раскинулось море ледяной дороги, замерзшей, как и сердца проходимцев с отвислыми задницами и болтающимися за двумя парами штанов членами. Все как-то напоминало послевоенную обстановку, разве что самих следов военных действий видно не было. И оттого, что на земле не валялись беспомощные автоматные гильзы, окна домов были целы, насколько это возможно, а ни вдали, ни поблизости не слышны были выстрелы или взрывы бомб, можно было подумать, что кто-то сошел с ума. Что-то ненормальное было во всем этом.

 

     [Впрочем, в русском языке многие понятия носят принципиально противоположный смысл, и автору как ни крути приходится этой лексикой пользоваться, из-за чего нетрудно застрять в этих противоречиях. Скорее и вернее всего будет говорить: «что-то в доску нормальное и обыденное было во всем этом». И действительно, в доску…]

 

     Бедная. Мертвенькая. Еще дышала, когда ты в изумлении от собственного жеста прикоснулся к ней, взялся за ее краешек двумя пальцами – большим и указательным. ЛИСТОВКА. Как-то тебе приходилось держать в руке листовку, может быть, даже не одну. Ты точно не помнишь, кажется, это была агитация к предстоящим выборам в какой-то государственный или местный орган власти. Тебя это никогда не трогало.

     Сейчас перед тобой была листовка. Белая ксероксная бумага формата А5, наверно, отпечатана на ризографе, клей ПВА, приклеена хорошо, но нижний левый край все-таки отклеился (кто-то еще и отодрал кусок), другие края тоже держались не так стойко, как центральная часть (клеили основательно, но быстро и с учетом экономии средств).

     На листовке была изображена морда какого-то экстремиста в маске. Ниже призыв большими буквами жирным шрифтом:

 

СОПРОТИВЛЯЙСЯ!

 

     Отрывок текста (шрифтом помельче):

 

Тебе надоело смотреть на тот беспредел, что творится сейчас в обществе?

Ты устал ощущать себя помойным ведром?

Тебе опостылела эта жизнь, в которой тебе отведено место тупого покупателя-зрителя?

Тебя достали жирные буржуи и политиканы?

Тебе противно, когда по твоим улицам марширует фашистская мразь?

 

Тогда мы предлагаем бороться с этим ВМЕСТЕ!

Приходи к нам! Мы собираемся каждую субботу в ##### мастерской.

Адрес: ####################

 

Подпись:

Анархо-Коммунистическая Радикальная Группа

 

Чуть ниже подписи, справа: черная звезда с буквой «А» в центре.

 

     Что-то тебе это жутко напоминает… Да? Не помнишь? Пикет тот, с радикалами непонятными, когда тебя загребли вместе с ними по ошибке. Ага, точно… Они самые, наверно. Вряд ли кто-то еще есть с подобным названием… Анархо-коммунисты, блин… Хотя тебе сейчас не смешно. Старое событие вновь режет твой мозг острыми углами воспоминаний.

     Не зная зачем и почему, ты аккуратно отодрал листовку и, сложив пополам, засунул во внутренний карман куртки. И пошел дальше…

 

     На работу в другой магазин, куда ты хотел устроиться, тебя не взяли. Скорее всего, о такой же работе, как у тебя была, следует забыть. Еще ты ходил на биржу труда, но там ничего существенного тебе на глаза не попалось. Ты ведь не ищешь работу уборщика или курьера за мизерную зарплату-заплатку. Хоть что-нибудь посущественней бы…

     Ни с чем ты пришел домой.

     Ощущение собственной слабости и беспомощности, безнадега, тяжелые гири-мысли, суммарным весом не менее тонны, тупиковость и нелепость ситуации, в которой оказался, - вот что давит на тебя, режет тебя и распыляет в пространстве.

     Ты видишь: большая тарелка с обглоданным куском мяса на ней. Гниющее мясо. Ты знаешь: это мясо – ты. Ты представляешь, как сожрал себя сам, как начал с правой руки, затем стал вгрызаться в плечи, все твое тело превратилось в огромный рот с белыми, острыми зубами. Одни его части пожирали другие,  и органы обгладывали друг друга. Кусок гниющего мяса – вот что от тебя осталось в итоге. Кто-то подошел, взял в руки тарелку с остатками тебя и выбросил испорченное мясо в мусорное ведро. Тебя выбросили в мусорное ведро. Ты сам виноват. А говорили тебе: сожри другого, сожри!!! сожри другого!!! съешь ближнего твоего! сожри! сожри! сожри-и-и-и!!!!!

     Ты видишь себя с распухшими губами, умывающегося своими испражнениями. Ты видишь, как все вокруг жрут свои фекалии и пьют свою мочу. Они улыбаются. На их лицах смирение и радость. На их лицах послушание. На их лицах удовольствие. На их лицах бесконфликтоность. На их лицах один большой конфликт. На их лицах стандарт. На их лицах обычай. На их лицах привычка. На их лицах комфорт. На их лицах конформизм. На их лицах правило. На их лицах закон. На их лицах порядок. На их лицах коммуникабельность. На их лицах усредненность. На их лицах схожесть. На их лицах равенство мыслей и желаний. На их лицах единство желаний. На их лицах борьба за выживание. На их лицах инстинкты. На их лицах мода. На их лицах понятие о «хорошо» и «плохо». На их лицах карьерный рост. На их лицах нарост. На их лицах растворимость в культуре потребления. На их лицах степень ассимиляции интересов и мнений глобальной дырой под названием Царствие Долларово. На их лицах массовая культура. На их лицах потребление. На их лицах массовое общество. На их лицах  спектакль. На их лицах гармоничное распределение социальных ролей. На их лицах здоровая конкуренция. На их лицах рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок, рынок. На их лицах отсутствие воли. На их лицах внутренняя / внешняя цензура. На их лицах двоемыслие. На их лицах обессмысливание. На их лицах современный обывательский идеал: каждому по престижной работе, комфортабельной квартире, сотовому телефону, телевизору, машине. На их лицах номера счетов в самых разнообразных банках мира. На их лицах тяга к развлечениям для состоятельных. На их лицах состояние обезличивания. На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах… На их лицах…

     На их лицах пустота. Ничего кроме пустоты. И у них нет лиц…

     Ты вскакиваешь с кресла, будто ошпаренный кипятком. Ты знаешь: либо тебе суждено быть таким, пить свои испражнения и радоваться процессу самопожирания, либо тебе быть раздавленным гигантским грязным сапогом из твоих кошмаров. Будто бы невзначай, неизвестно откуда и почему, в твоей голове мелькает мысль, что есть еще третий путь, третий вариант. Поэтому ты спешно одеваешься и выходишь из дома…

 

 

[глава восемнадцатая]

 

     Они и вправду тусовались в старой мастерской какого-то местного художника на ###### улице. Раз в неделю. Иногда чаще, иногда реже, но в субботу кто-то всегда приходил. Эдакое подобие штаба. Штаб – слишком важное и крутое слово для этого. Ян скорее бы назвал это притоном. Впрочем, следы дел художественных (холст, мольберт, еще какие-то принадлежности) все-таки наблюдались, равно как и следы дел питейных. Тут и там в помещении валялись пустые бутылки из-под пива, портвейна и водки. Кто это все пил – леваки, художник с друзьями или все вместе, – известно не было.

     Им было от пятнадцати до тридцати лет, преимущественно молодежь. Надо признать, выглядели они довольно мирно и спокойно. Два человека неспеша попивали пиво, попутно угощая остальных. Рассевшиеся по кругу активисты что-то вяло обсуждали, чередуя научные слова иностранного происхождения с живым русским матом. Одежда на всех была довольно простая. Некоторые были одеты в черные балахоны с изображениями рок-музыкантов. Атмосфера в «штабе» казалась непринужденной и легкой. Впрочем, почему «казалась»? Такой она и была на самом деле.

     Один из леваков – поначалу Ян решил, что это лидер, так как он был старшим среди присутствовавших и показывал всем какие-то самиздатовские газеты и журналы – подошел к Белову.

     - Хотите купить прессу или присоединиться к нам? – спросил он.

     - Нет… Не совсем… Я хочу поговорить.

     На удивление Яна Андрей (так звали этого активиста) не отвернулся от него, а согласился выслушать. Белов рассказал этому человеку, который почему-то почти сразу показался ему заслуживающим доверия, о своих переживаниях, о галлюцинациях, видениях и кошмарах. Рассказал о том, как потерял любимую девушку, старого друга, свою работу, о том, как разочаровался в современном обществе и почувствовал его гниль, о том, что чуть не стал насильником-убийцей, о том, что неудовлетворен жизнью и не может жить по-старому, о том, что стал бояться, что на него наступят, раздавят, закопают в землю.

     Ян рассказал почти все, что мог, а что не мог, не мог бы, наверно, и себе самому поведать. Это, конечно, было глупостью вот так взять и рассказать все о себе, но терпеть было невозможно. Он уже слишком долго терпел, вынашивал это в себе. Он так долго вскармливал свою боль и свои страхи, что настал момент, когда этот монстр стал во сто крат больше человека, его породившего, больше Яна и гораздо сильнее его.

     Ответ оказался не таким, какой Белов ожидал, какой он в глубине души хотел услышать. Он был готов к двум вариантам развития событий: его пошлют или ему помогут, его излечат (Ян сам не знал, каким образом) от этой непонятной болезни – болезни всего современного массового общества, болезни отдельного человека.

     - Мы не знаем точно, как с этим бороться. Никто не знает. Вы переживаете духовный кризис общества. Капиталистическая система не заботится о человеке, она убивает человека. Вы, я думаю, должны бороться. Вы должны бороться с самим собой, внутри себя, потому что эта война ведется прежде всего внутри каждого человека.

     Они сказали, что нужно бороться со своими страхами, слабостями, предрассудками и стереотипами, с трусостью и лицемерием, с эгоизмом, нужно уничтожать авторитаризм в себе, ведь корни Системы (что это такое Ян не знал, но по смыслу догадался) лежат в самом индивиде.

    УБЕЙ СИСТЕМУ В СЕБЕ! Убей в себе грязного фашиста, сосущего обывателя, жалкого раба, довольного потребителя, тупого зрителя! Иначе будешь убит сам, как сотни тысяч других… Это хуже, чем Освенцим, хуже, чем ГУЛАГ – это ты сам! И от этого тебя никто не спасет… Только ТЫ!

     А потом нужно будет начать жить. Начать Жизнь заново (потому что в первый раз), с чистого листа, никогда не возвращаясь к себе прежнему. Жить принципиально иначе. Не созерцая, а делая, не ожидая, а призывая, не боясь, а бросая вызов. Только так… Перестать быть простым придатком товарно-денежной системы, марионеткой, куклой, насекомым в руках у сильных мира сего. Перестать пресмыкаться – даже перед самим собой, даже в мыслях. Перестать преклоняться перед разложившимся прошлым, перестать некрофильствовать – учреждать Завтрашнее. Быть, а не казаться! Быть, а не иметь!..

     Только так…

     Только так – тогда каждая секунда прожитого станет иметь смысл.

     Только так – тогда…

     Хорошенько покопаться в себе, понять, что тебе нужно, а что мешает, уяснить для себя, кем ты хочешь быть в этом мире, каким, по-твоему, должен быть этот мир. Уяснить, разобраться, покопаться в себе… Уяснить, уяснить, уяснить…

     - Если хотите, приходите к нам. Но прежде Вам придется многое для себя решить. Мы рады каждому новому человеку, вставшему на этот путь… Нам и самим, честно говоря, каждому из нас, не мешало бы получше разобраться в себе, понять самих себя. Это наша проблема… Поймите, если сейчас Вы не думая присоединитесь к нам, это будет всего лишь очередная форма... э-м-м… насилия над собой. Да… Ну будете участвовать в акциях, демонстрациях, пикетах, будете приходить на наши собрания.., но это не будет выходом. Начните с себя. Только так можно изменить окружающий мир…

 

     Вот так. Чего ты ждал? Глупец, это всего лишь люди – простые люди, такие же как ты. Что они могли для тебя сделать? Хотя, может быть… Может быть они уже достаточно сделали для тебя, для спасения твоей души… Может быть…

     Но ты в смятении. Знаешь, не особо приятно чувствовать, как мысли ерзают в твоей черепушке. Ерзают, прыгают, вертятся, сталкиваясь лбами друг с другом, причиняя тебе невыносимые страдания.

     СПАСИ СВОЮ ДУШУ

     СПАСИ СВОЮ ДУШУ

     СПАСИ СВОЮ ДУШУ

     СПАСИ

 

     Что ты скажешь? Что скажешь теперь? Больше вопросов, чем ответов. Больше задач, чем решений. Мучений. Твоих мучений. Ты бежишь / идешь очень быстрым шагом, срываясь на бег, колотишь себе в грудь, наступаешь подошвами ботинок на затянутый ледовой коркой асфальт. С тебя слезает кора нетерпения, замешательства.

     Чувствуешь: постарел на миллиарды лет, отбился от стаи. Шавки… Всего лишь шавки… Давить… Грызть… Старость не радость… Куда тебя несет?.. Куда вынесет убийственно жестокое течение?.. Может быть, продолжать жить (существовать, прозябать), будто ничего не случилось с тобой, ничего не было? Продолжать уменьшаться в размерах, в авторитете – на глазах у окружающих, на глазах у себя. Уменьшится до размеров точки, слиться с серым фоном безмолствующих, войти в их цветовую палитру. ИСЧЕЗНУТЬ. Нет... Нет…

     Разорвать связи? Ты бы хотел разорвать все связи с внешним миром. Навсегда. Насовсем. Перерезать все нити, соединяющие тебя с убивающей-насилующей-подставляющей реальностью посредственностей и догматиков. Замкнуться в себе? Прожить остаток дней своих (а этот остаток, ты надеешься, будет больше, чем все годы, прожитые тобой на данный момент), вдыхая воздух через трубочку? В гробу…

     НЕТ! НЕТ! НЕТ!.. назад к черту в пизду заткнитесь ЗАТКНИТЕСЬ ВСЕ, голоса орущие в голове!!!!! СТОЙ! ВПЕРЕД! НЕТ!.. Не выход, не решение, не ответ. Ответ не верный. Не пойдет. Ищи другое решение задачи. Выход – да, но выход из жизни. Да ты и так не живешь… Живу… НЕТ… Живу… Нет. НЕТ, ЖИВУ! ХОЧУ ЖИТЬ! Не хочешь умирать… Да сколько можно??!!!! Надоело пассивно существовать, ныть, корчиться от боли. Хватит… Хватит. Да… Да, с тебя хватит. НО… Какофония голосов. Черви-мысли… Нет! Они пожрут тебя! Они разорвут тебя на куски!.. Ты уже разорван, съеден, задушен… Не упусти шанс. Может быть, последний шанс… Последний шаг? Нет, первый, но семимильный, гигантский… Сделай его. Сделаешь? Или так и останешься беззубым нытиком?.. ДА / НЕТ – сделай выбор. Нажми кнопку Enter. Программа зависла? Нельзя перезагружать компьютер. Некоторые важные данные могут быть потеряны…………

     …Затерянные в космосе. В КОМЕ. Ты – комок противоречий, нервов, сомнений. Кто ты? Разберись в себе. Помоги себе сам. САМ…

 

     Как-то лукавая дорожка вывела тебя к этому бару. Ноги сами привели. Время привести мысли в порядок / в еще более тупой тупик. В доску тупик… Ха! Russkiy jazyk, блин!..

     Ты /Ян Белов/ напьешься. Нарежешься, как свинья, как животное, безмозглое и бессовестное. Хотя животные ведут себя гораздо достойнее, чем иной человек. Не хами животным. Зверям, птицам, рыбам… Не думай, что все такие мудаки, как ты. Чудаки с большой буквы «М»…

 

     Сколько ты выпил? Не считал? Бутылку?.. Хорошо тебе? Напоил свои черви-мысли, успокоил, усыпил? Идешь домой. Идешь, если это можно назвать ходьбой. Еле держишься на ногах. Почему люди не летают, как птицы?.. Пьяный и весь в непонятках. Не средство, не лекарство, не решение накопившихся проблем. Алкоголь.

 

     Уже ночь и ты с трудом, не совсем понимая и совсем не разбирая, куда идешь, движешься в этой холодной тьме. И правда холодно. Зуб на зуб не попадает. Днем было теплее, а в баре, когда ты заливал свои зенки, даже жарко, как в парную попал. Но здесь – холодно. Холод щекочет твое тело, своею рукою касается твоих ног, спины, живота, давит на грудь… Холод впотьмах… Он невидим, но мрак делает его еще более хитрым. Во мраке, как ни странно, он осязаем. До него можно дотронуться рукой. Попробуй…

     Всем телом дрожишь, каждый мускул, каждая мышца подрагивает, съеживается. Тебя лихорадит. Ноги заплетаются. Язык вынужден болтаться во рту ненужным придатком, от одной стенки ротовой полости к другой, от одной – к другой… Не жив, не мертв. Громко рыгаешь. Ночь усиливает звук и тебе делается немного не по себе. Сзади кто-то приближается. Смутно улавливаешь какие-то фразы. Медленно, неуклюже, повернув корпус на девяносто градусов, поворачиваешь ноги. Глаза как не свои. Все плывет. Оборачиваешься на свет фонаря и морщишься от непривычно яркого света. Люди. Невнятные силуэты. Два, три, четыре… На секунду закрываешь глаза, надеясь, что это очередной глюк. Нет, не глюк – действительно, люди. Смеются. Как-то нехорошо, злобно. Тормозишь (в прямом и переносном смысле). Они подходят вплотную и обступают с разных сторон. Да, их четверо. Одна фигура – лицо небритое, как тебе кажется, хотя разглядеть ты все равно не смог, вязанная шапка на голове, спортивные штаны, куртка спортивного типа с капюшоном – критически близко от тебя.

     - Э-э-э… Что вам надо, ребята?.. – мямлишь себе под нос ты.

     - Он еще спрашивает, что! Ах-ха-ха-ха-ха!!!! Давай его, пацаны! – это, рычит кто-то из четырех. Ты не улавливаешь, кто конкретно.

     Удар! В голову сзади. Пошатываешься. Боль не сразу доходит до тебя. Ты по-прежнему под действием выпитого. Еще не почувствовал всю хреновость ситуации. ЕЩЕ УДАР! Спереди по лицу. Как будто столкнулся с КАМАЗом, несущемся на всей скорости. Кровь! Кровь брызжет фонтаном. УДАР! По спине. УДАР! В живот. УДАР!..

 

     Зомби, вампиры, вурдалаки… Наносят удар за ударом. Давят на тебя. Сдавливают грудь, подступаются вплотную. Душат. Мерзкие лапы… Ты в мерзких лапах этих созданий. А вокруг никого… Ночь. Ночью они вырываются из своих пещер и логов. Ночью они выходят на охоту. Ты знаешь это… Стая шакалов. Вгрызаются в твое тело, острые желтые клыки вонзаются в плоть. Хочешь кричать, но не можешь кричать. Нет слез. Слезы смешиваются с кровью. Кровь смешалась с твоими слюнями. Слюни и сопли. Ты повален на землю. Отбиваешься от них, но руки не слушаются тебя, и тогда ты перестаешь сопротивляться. Ты просто ощущаешь, как тебя убивают. Ты готов к смерти. Никто не готов к ней. Ты отдаешься их лапам, клыкам и когтям. Ты умираешь. Уже умер.

     На окровавленном снегу. Красный горячий снег. Подонки-шакалы смеются своим ужасным смехом. Красным смехом... Ты слышишь это откуда-то издалека: наверно, душа покидает тело и ты наблюдаешь за телом сверху. Поднимаешься вверх… Вверх, вверх… Убитое тело лежит на горячем снегу. Красный смех раздается над городом. Красный смех улыбается миру… Ты знаешь это, ты слышишь…

 

 

[глава девятнадцатая]

 

     Иногда лучше умереть, чем остаться в живых. Лучше покинуть этот мир навсегда, чем терпеть все снова и снова. Смерть – не решение проблемы. Смерть – это побег от проблемы. Единственный выход тем, кто сам похоронил себя, смирился, свыкся, склонился… Уход в еще более суровую зиму… Зачем? Не для тебя?.. Для всех…

     Когда ты валяешься на дороге, около фонарного столба, освещаемый этим гребанным фонарем, никто не помогает тебе. Никто не подходит, не спрашивает, как ты. Никто не желает… Nobody. Никто…

     Ночь. Но и ночью люди ходят по улицам. Гуляют, пьют пиво и что-то покрепче, веселятся или просто влюбленные вдвоем… Ты знаешь, они видят тебя. Они видят тебя, смотрят на тебя… Для того, чтобы пройти мимо. Им легче заставить себя не думать об очередной жертве кровожадных подонков, шакалов железобетонного города. Им легче заставить себя забыть об этом. Забыть о том, что, пока они гуляют и веселятся, какой-то незнакомый им человек умирает один. Завтра утром этого человека найдут. Тебя найдут окоченевшим, окровавленным, эдакую мертвую массу. У фонаря. Возможно, милиция составит какой-то протокол, твое тело отправят в морг, осмотрят, тщательно изучат, запишут все подробности тебя неживого, сунут в холодильник и будут пытаться установить твою личность. Рано или поздно твоя личность будет установлена и обезображенное тело передадут твоим родственникам. Дальше: скромные похороны, бледные лица таких же смирившихся и скорбящих – не по тебе, а по самим себе, пустым и ненужным, – мерзлая земля на кладбище покосившихся крестов, яма, вырытая специально для тебя… Все. Финал. Точка в бессмысленном и бессвязном предложении. Тебя можно поздравить. Знак отличия!..

     Люди, проходящие мимо, приравниваются к убийцам.

     Им легче забыть.

     Легче сделать вид.

     Проще отвернуться.

     УБИЙЦЫ!

     Похожие прохожие.

     Они верят, что эта чаша минует их.

     Не минует.

     Гореть им всем в священном огне!..

     УБИЙЦЫ!

     УБИЙЦЫ!

     УБИЙЦЫ!

 

     Как ни странно, тебе повезло. Повезло ли? Не сегодня, не на этот раз. Это только запятая – точка будет потом. Долго еще до точки. Карнавал продолжается!.. Веселись, если есть еще силы веселиться…

 

     К утру Белов вернулся домой. Доковылял до автобусной остановки, сел в маршрутку, поехал. Другие пассажиры со страхом и некой брезгливостью смотрели на него. Он был весь в крови. На лице расплылся огромный синяк. Все лицо выглядело как один синяк. Зубы в крови, изрезанные десна… Все тело не поддавалось контролю. Это была страшная мука. Прижав правую руку к левому боку, согнувшись пополам, Ян, погруженный в свои мысли – бегающие, хаотичные, панические, приходящие в нормальное русло, но никак не способные до него добраться, – сидел на сиденье автобуса, а тот мчал его по грязной, изъезженной дороге домой. Заплатить за проезд было нечем (кошелек вытащили нападавшие). Видя состояние Белова, кондуктор не стал требовать от него денег. Видимо, есть еще что-то человеческое в этих рабах Капитала…

     Вот так и приехал. Ключи от квартиры, к счастью, не отобрали. Сразу плюхнулся на диван, не раздеваясь, в чем был. Сразу заснул. Погрузился в тяжелый, тревожный сон-забытье.

 

     Вроде бы ты в своей квартире, но с другой стороны тебе трудно узнать ее. Те же стены, тот же желтый диван в углу комнаты. Но комната… Твоя комната выросла необычайно и потолки заметно поднялись. Такое ощущение, будто неведомый тебе архитектор пристроил каким-то немыслимым образом целое здание к твоему дому, соединил его с твоим домом. Да… Только ничтожная часть комнаты – твоя. То, что не твоя комната, то большущий зал, отделанный мрамором. Великолепная люстра под потолком, большие красные шторы, наверно, из шелка, закрывают окна. Это не твой дом. Не твой...

     В зале пусто. Только ты и еще один человек. Его лицо кажется тебе знакомым, но ты не можешь точно определить, кто он. Будто бы прочитав твои мысли, незнакомец с учтивой улыбкой произносит:

     - Андрей Андреич. Будем знакомы…

     Ты в легком замешательстве. Говоришь, делая неуклюжий поклон головой:

     - Ян. Просто Ян…

     Андрей Андреич одет просто, но со вкусом. Что-то с былых времен, с советских, в его виде. Коричневый пиджак в тонкую белую полоску, такие же брюки, белая рубашка, расстегнутая у ворота, солдатские сапоги с высоким голенищем. В его глазах ощущается какая-то легкая горечь, задумчивость, отстраненность. Впрочем, это может быть от очков – старомодных очков с массивной оправой и толстыми стеклами. Какое-то странное лицо… Лопоухий… Нет, такого нельзя забыть… Почему же ты не помнишь, где видел его?..

     Ты различаешь складки на его лице. Должно быть, этот человек многое пережил. На вид ты бы дал ему лет пятьдесят, может, чуть меньше. На вид… А сколько ему на самом деле?..

     Андрей Андреевич сжимает руки за спиной и, неторопливо, но как-то тяжело прохаживаясь по мраморному залу, говорит (будто самому себе, озвучивая собственные мысли):

     - Здесь всё иначе… Всё…

     Молчание. Тяжесть.

     - Что иначе, Андрей Андреич? – нерешительно вмешиваешься ты в ход мыслей этого человека.

     - Всё, - просто отвечает он. – Всё: и архитектура, и люди, и эти улицы… Всё. Так много нового… Хотя… - вздыхает. – Хотя нравы остались почти такими же. Да… Люди остаются такими всегда, как бы ни менялся мир вокруг них. …Не знаю, не знаю… Да…

     Знаете, мне приятно… Приятно вот так здесь… Вы простите меня, я кажусь Вам странным, может даже, сумасшедшим, старомодным… Я привык. Всюду так… Но мне приятно… Все равно. Старик Сталин так ничего и не понял… Хотя нет, понял, когда умирал, наверно. К старости многое понимаешь… И он понял… Какая разница, в конце концов? Какая разница?.. Нацизм, большевизм, либерализм, капитализм… Сотни ненужных слов… Люди думают, что побеждают в бою, но на самом деле сами становятся на место побежденных… Да… Приятно и грустно… Но я привык…

     Ты смотришь на него, как на умалишенного. Какой еще Сталин, какой нацизм?.. Он что, спятил?

     - Не спятил, Ян… (не знаю, как по отчеству) Не спятил… - Поразительно! Он читает твои мысли! – Я просто имею больше жизненного опыта, чем Вы. Вы не понимаете меня сейчас, да и не нужно меня сейчас понимать… Но Вы поймете… Поймете… Ах, да! Я же не представился полностью, вот Вам и кажутся мои слова бредом сивой кобылы!.. Андрей Андреич я, ВЛАСОВ.

     Осколки реальности заставляют тебя закрыть глаза рукой. Тебя отбрасывает к противоположной стене, сильно ударяешься спиной. ВЛАСОВ! Стоит перед тобой, но уже не в пиджаке, а в нацистском мундире. Темно-серая форма, красная повязка на рукаве. Красная повязка и черная свастика в белом кругу. На руках перчатки. В руках фуражка.

     - Здравствуйте! – голос Власова по-прежнему негромкий, деликатный, но новое обличье делает все слова его усиленными во сто крат. – Не ждали? Вот я и здесь. Я никогда не покидаю Вас. Нужно только пойти неверным путем и дуло моего пистолета упрется Вам в спину. Вам еще не поздно свернуть. Думайте, но поторопитесь – время не терпит. В вашем случае…

     - НЕТ! – кричишь ты, сам не понимая, зачем, еще не осознав даже смысла сказанных Власовым слов. – НЕТ!..

     - Я же говорю: подумайте хорошенько. Зачем Вам это? Ну, что скажете?

     - НЕТ! Пошел к черту, предательская мразь! – слова даются тебе с трудом. Каждое слово отдается глухим ударом в теле. Он бьет тебя своим видом, своим присутствием, своим голосом.

     Выстоять, выстоять, выстоять… - проносится у тебя в голове.

     - Зря. – это слово последнее для Власова. Он вытаскивает маузер, направляет его дуло на тебя и… стреляет! Ты пригибаешься к полу, и пуля пролетает мимо. Еще выстрел – ты прыгаешь в сторону. Адская пляска! Пуля и человек. Человек и чудовище…

     Еще выстрел! Он ранит тебя в левое плечо. Отскакиваешь. Перед тобой твой шкаф с книгами. Все-таки это часть твоей комнаты, часть твоего дома. КНИГА? Быстро! Хватаешь первую попавшуюся – Владимир Маяковский, стихотворения и пьесы.

     Выстрел! Загораживаешь лицо книгой, уже приготовился… Выстрел! Пуля попадает в книгу, отскакивает и несется обратно к стрелявшему.

     - АААААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! ННННННЕЕЕЕЕТТТТТТ!!!!!!!!!!!

     Твои руки мокрые, ты весь мокрый, весь вспотел. Рана в плече кровоточит. Но Власова нет. Он лежит на мраморном полу, глотая последние частички воздуха, очки сползли, ноги и руки подрагивают. Растворяется и исчезает… Для тебя исчезает навсегда, для других – для того, чтобы появиться опять…

     Вытираешь лоб такой же мокрой от пота рукой, ложишься на диван и…

 

 

[глава двадцатая]

 

     …и вновь оказываешься в своей квартире, абсолютно нормальной и привычной. Морщишься от боли во всем теле, встаешь и идешь на кухню. Во рту ужасно сухо, как будто кто-то высыпал туда весь песок из пустыни Сахары. Сушняком это по-русски называется – во как!..

     Состояние такое, что вокруг все кажется тебе серым, бледным, меланхоличным. Но ты точно у себя в квартире. Точно у себя…

     Странные мысли, болтающиеся в твоей черепной коробке, сбиваются в кучу, напоминая о себе острой головной болью. От нее некуда деться и она сама не пройдет. Почему не пройдет?.. Ты теряешь эту ниточку, как и сотни других, висящих перед тобой.

     Глядишь в зеркало: морда, по которой как кирпичом ударили, заплывшие глаза, остро очерченные скулы. Стрёмно! Очень…

     Жрать не хочется, поэтому ты опять ложишься на диван. Левое плечо и правда сильно поранено. Ты думаешь: что было бы, если бы он застрелил меня во сне? Ты знаешь: он бы убил тебя наяву.

     Тебе ничего другого не остается, как опять провалиться в сон – тяжелый и неспокойный, в котором все твои черви-мысли, все чудовища-страхи выползут наружу. Да, но тебе ничего другого… /Ты теряешь и эту нить рассуждения./

 

     Неизвестный тебе город. Не твой город. Ты в этом уверен: не твой город. На улице ни души. Ни на одной из улиц. Дует ветер, но твои не слишком длинные светлые волосы не спешат развеваться ему вслед. Небо серое. Давит.

     Небо серое. Снег серый. Белый, но какой-то блеклый. Не сияет. Это оттого, что нет солнца. Вдумайтесь: нет солнца… НЕТ. Как полное отрицание. НЕТ. Солнца нет. Бога нет. Где солнце? ГДЕ?!!

     Есть серое небо и есть серый снег, но нет Солнца.

     Солнца как символа жизни, света, тепла и любви.

     Да, нет Любви. Нет Солнца.

     Есть Смерть. Есть Пустота. Есть Небытие.

     Бытия нет!

     Не только в этом мире – во всех несчастных мирах.

     Хм… Людей тоже нет. Почему? Ты не знаешь. Пустовато как-то. И грязно. Очень грязно. Снег грязный, дороги грязные… Все вокруг в какой-то вековой грязи. Тебе ничем это не напоминает твой мир?

     Твой?.. Откуда ты знаешь, что это не твой мир, другой? Не дури. Ты не знаешь – ты чувствуешь это. Всеми клетками своего бренного тела.

     Как-то это хреново все. Что ж, надо искать людей…

     Ищешь. Ходишь по этим улицам. Замечаешь, что вокруг полно машин (самых разных: от дешевых «Жигулей» до продвинутых иномарок типа «Mercedes» и «Alfa Romeo») и магазинов. А людей нет. Нигде.

     Это уже начинает действовать тебе на нервы. Ты ходишь по этим жутким улицам в надежде найти хотя бы одного человека. Но никого нет. Ты идешь, по пути заглядывая в магазины и антикварные салоны, коими богат и этот город. Ты идешь, как когда-то шел по улицам Афин древнегреческий философ Диоген. Он искал Человека. И ты ищешь, но тебе достаточно увидеть человека с маленькой буквы, обывателя, простого прохожего, чтобы почувствовать себя чуточку легче. Ты не можешь найти никого.

     Бывает мы ходим по кругу и каждый раз нам кажется, что все так и должно быть. Мы часто не замечаем, что все движется по одной колее. Мы как трамваи, приговоренные к высшей мере. И, видимо, это нам нравится. Нам это удобно. Это в наших интересах, чтобы трамвай не сломался, машина не заглохла, ужин не подгорел. В наших интересах непрерывная работа лифта, поднимающего на верхние этажи одних и опускающего в самый низ других. Нам нужно, чтобы все и всегда шло по утвержденному плану, чтобы над нами стоял кто-то – большой и сильный – и своей железной рукой управлял каждым насекомым в этом протухшем мирке. А ведь мы сами становимся такими вот насекомыми. Паразитами… Мы на самом деле хуже, чем все нацисты и большевики вместе взятые. Нацисты и большевики, по крайне мере, декларировали социальные изменения, не боялись социальных потрясений.

     Если бы в истории не было Гитлера и Сталина, их надо было бы придумать. Разве может быть что-то более страшное? Чудовища обывательских снов. Страшилки для детей чудовищ. Да, это наш мир…

     Так и ты ходишь по кругу. Любая дорога приводит тебя на одно и то же место, и ты уже не знаешь, как выйти из этого заколдованного круга. У Данте в его «Божественной комедии» было, кажется, девять кругов Ада. Ты возвращался на прежнее место ровно девять раз. После девятого раза до тебя наконец дошло, что твои брожения и поиски ни к чему не приводят. Все дороги ведут в Рим. Все улицы ведут в Ад. И тебе придется еще не раз пройти эти чертовы девять кругов Ада, потому что только в постоянных мучениях, в преодолении самого себя ты становишься Человеком, обретая вновь свою отчужденную человеческую сущность. Сущность, а не сучность, как ты мог подумать…

     Лучше бы мир загорелся, тогда бы ты точно услышал крики людей, их панические возгласы, стоны, ахи и охи. Ты бы во всяком случае убедился, что в этом мирке кто-то да есть. Ну а если никого нет, тогда ты бы просто сгорел вместе с этими декорациями. Так было бы лучше…

     Декорации. А ведь ты прав… Декорации – все здесь, все, что тебя окружает. Ты понимаешь, что все вокруг: дома, машины, даже деревья, - из картона. Все картонное! Ликуй! Вот куда ты попал!

     В одной песне одного известного музыканта, чье имя уже давно отделилось от плодов его творчества, есть строчка: «Пластмассовый мир победил, макет оказался сильней…» Не подумайте, я не плагиатчик и не фанат этого музыканта. Просто слова очень верные… Просто ты оказался в мире мертвых декораций, которые давно уже убили все живое, создавшее их самих. Вещи и вправду вскочили в седло и погоняют человечество (copyright Emerson, кажется).

     Ты медленно превращаешься в картонную копию самого себя. Ты становишься плоским и неинтересным. Руки и ноги немеют и кровь перестает циркулировать по телу. Кому ты интересен? Кого ты копируешь? Кому подражаешь? Отвечай! Отвечай! Отвечай!..

     Открыть рот. Закричать.

     Ты открываешь рот.

     Ты не слышишь свой собственный голос. Ты давно уже разучился слушать других. Помнишь, как ты не слышал Катю, когда она говорила с тобой, как бросал ей грубые слова, воображая, что все, и она в том числе, тебе чем-то обязаны. Помнишь? Помнишь? ПОМНИШЬ???

     Час расплаты – вот он. Страшный Суд. Нет ничего страшнее, чем ты сам. Может быть, у тебя еще есть немного времени для спасения своей души… Спасай свою душу, пока не поздно! Спасай себя! Это можешь сделать только ты, никто, кроме тебя. Ты! Ты сам себе спасение и наказание – жесточайшее наказание… У тебя есть выбор, так сделай его!..

     Открываешь рот и орешь во всю глотку. Хрипнешь, кашляешь, не слышишь своего голоса. Надо слышать! Надо слышать! Надо слышать себя и других!!!..

     С неба, из ниоткуда появляется огромный сапог, с которого течет и капает грязь. ТЫ СЛЫШИШЬ! Ты слышишь дьявольский хохот, будто хохочут горы, будто земля, по которой ты ходишь, сошла с ума и лихорадочно забилась в предсмертных судорогах, будто поехали крыши сразу миллионов домов, будто цивилизация показала язык и принялась самоотверженно плясать, отплясывать камаринского, будто планеты солнечной системы поменялись местами, а солнце, огнедышащее солнце, разбило каждой из них ее смазливую физиономию.

     Вот сейчас тебя и раздавит… Если не раздавит мерзкий сапожище, то уж точно расплющит и вдавит в землю этот дьявольский хохот. Еще чуть-чуть… Но в земле под тобой обнаруживается дыра и ты проваливаешься в нее. В пустоту…

     Полет фантазии – это пострашнее, чем полет с девятого этажа без парашюта. Хотя фантазией это назвать нельзя. Лучше назвать это кошмаром, ведь фантазия все-таки штука приятная, по крайней, мере для тех, у кого она есть. Те же, у кого фантазии нет, как раз и ненавидят ее, желая все вокруг подчинить строгой логике алогичных норм и правил, законов, предписаний и инструкций.

     Ты не знаешь, сколько летел. Очень и очень долго. Бесконечно долго. Целую вечность. В конце концов ты потерял сознание. Потерял сознание, чтобы очнуться посреди белой пустыни, которой не видно края.

     Ты никогда в жизни не был в пустыне. Пустыни известны тебе только по фильмам. Разным: советским, американским, черт-знает-еще-каким… Телевидение создает иллюзию знания, знакомства, общения, диалога. Но все это ложь. Все, что ты видишь, - ложь! Как бы жестоко это ни звучало.

     Белая пустыня. Подозрительно белая. В фильмах ты видел желтоватые, сухие, песчаные, горячие пустыни. Но это… совсем не то. Совсем другое… Потому что это не песок, а… снег. И снег этот не сверкает, потому что солнца здесь не существует. Но тебе не холодно – просто все серо кругом. Уныло и бледно. Блекло и пусто. Пустыня из снега и льда.

     Знаешь, под толстым слоем снега, подо льдом всегда можно найти что-то, что заставит тебя вздрогнуть. Ты не будешь к этому готов, даже если настроишься на что-то такое… И сейчас ты вздрагиваешь, увидев под ногами, под снегом, который ты топчешь своими башмаками, людей. Людские тела. Мертвые, посиневшие, безмолвные… Им уже не суждено ничего сказать, они уже не могут сказать ничего нового. Поэтому они тут. Руки – холодные бледные, голубоватые руки, – ноги, головы. На руках некоторых дорогие золотые часы. Может быть, Rolex, а может, что-то другое. Или подделки какие-то. Часики, которые больше не отмеряют время. Они остановились, когда остановились сердца их хозяев. Верные и покорные слуги… Лица преуспевших в той жизни людей. Они думали, что покупают себе право жить вечно. Наивные! Они ошибались – это нельзя купить. Не продается.

     Excuse me! It's not for sale. Вот так. И потому в этих лицах пустота. Они невыразительны и больше напоминают лица кукол, манекенов в каком-нибудь дорогом магазине одежды. Манекены. Знали ли они, что выбирают, на что себя обрекают? На что обрекают других… Знали и это их выбор, их результат, их конец. Ха! Конец всего этого не наступит еще долго…

     Странно, что ты это понял. Каким образом, Ян? Да неужели у тебя мозги наконец заработали?! Заработали. Тогда подсказка: над тобой не небо, а всего лишь огромный стеклянный свод, купол, колпак, которым накрыты все и всё. ЗА СТЕКЛОМ. Весь мир под / за многотонным стеклом, а кто-то там вверху, над нами, наверно, сам Господь-Бог собственной великой персоной, смотрит на все это и радуется: «Эх, какой заибатый мирок я тут себе устроил! Гы-гы-гы!!!» Ну, если не хотите называть его Богом, тогда называйте Дьяволом. Как угодно. Только знайте – этот дьявол сидит прежде всего в вас самих, внутри. Вы сами себе Система, сами себе концлагеря и тюрьмы, нормы и наказания, убийцы и жертвы… Все то, что вне вас, есть ваши продолжения. Поражение внутри отзовется вашей гибелью как Человека снаружи. Very simple to understand, isn’t it?..

 

     Ты бросаешь вызов самому себе. Ты ждешь, когда часть тебя выйдет наружу, чтобы принять этот бой. Ты ждешь решающей битвы этой войны. Войны с самим собой, внутри себя. Ты безоружен, ибо только твое сердце и твой разум – твое оружие. Тебе должно хватить этого. Ты знаешь, что он появится. Он может быть огромным великаном, подобно тому, что чуть не раздавил тебя своим грязным сапогом. Он может принять обличие какого-то человека – известного или не очень. Так уже было, когда ты столкнулся с Андреем Власовым. Так может произойти вновь. Ты напялил на голову шлем своего мировосприятия и оделся в панцирь душевного равновесия. Да, ты точно знаешь, что этого не миновать. Этого уже нельзя остановить и избежать. Власов был последним предупреждением. Ты это предупреждение отвергнул.

     Какие варианты? Какие есть варианты исхода боя? Всего два: либо ты побеждаешь и становишься совершенно другим человеком, либо он побеждает тебя и ты погибаешь. Ты же не хочешь погибнуть, Ян?

     Итак, все готово к бою. Ты поправляешь свои несуществующие доспехи. Ты не знаешь, с чем, с каким сюрпризом для тебя, он появится. Ты ждешь. Очень долго, целую вечность. И никто не появляется. Ты ждешь, но никто не тычет в тебя пальцем, пикой, кинжалом, стволом. Никто. Но это не значит, что никого нет.

     Так из пустоты в этой ледяной-снежной пустыне появляется дверь. Она зовет тебя и манит. Ты знаешь, ты чувствуешь: эта дверь ведет домой. Ты хочешь домой. Ты встаешь со снежного бугорка, на котором сидел и под которым навалена целая гора мертвых, замерзших тел. Ты идешь к двери, и каждый твой шаг отдается в твоей голове, в твоем сердце непонятным, ненужным ликованием. Твой противник испугался. Твой противник не пришел. Ты победил, да? Ты можешь идти отсюда. Возвращайся домой, ведь нет ничего лучше родного дома. Там тебе хорошо. Ты так любишь свой уютный дом, свою квартиру из двух комнат. Ты веришь, тебе удастся накопить средств на другое жилье, которое будет еще лучше. Да, там будут целых три или даже четыре комнаты. Ты не будешь жить там один. Ты найдешь себе девушку, женишься, у вас будут прекрасные дети – много детей. Собираясь по вечерам в гостиной, вы будете смотреть телевизор и разговаривать друг с другом. Твой сын будет хвастаться своими успехами в школе, а твоя дочь будет рассказывать про то, какие красивые куклы она видела вчера в магазине, когда вы гуляли по городу. У тебя будет машина. Конечно, ведь без нее в наше время никуда… У тебя будет шикарная тачка. Какую бы ты хотел? Да, ты любишь джипы. Они такие мощные и элегантные. Ты бы обязательно присмотрел себе что-нибудь покруче. У вас будет свой загородный участок и летом вы всей семьей будете ездить туда. Свежий воздух, сладкие фрукты, полезные для здоровья овощи, солнце и речка неподалеку – разве может быть что-то лучшее? Твоя жена будет чудесно готовить. По выходным на обед она будет подавать на стол борщ с чесноком (ты так любишь соленый борщ с чесноком), жареную картошку, сало, пирожки…

     Да. Ты открываешь дверь, ведущую домой, и, приготовившись сделать последний шаг, оборачиваешься на прощанье, чтобы запомнить этот жестокий холодный мир и никогда больше не возвращаться к нему. Один взгляд назад… Но стоп! Мысль пронзает тебя, как струна, оборвавшаяся во время игры и порезавшая тебе палец. КАКОЙ ЕЩЕ БОРЩ С ЧЕСНОКОМ??? СТОП! Это ловушка. Коварная ловушка, в которую ты чуть не попался.

     Ты отступаешь назад. Тебе не нужно это будущее. Потому что такое будущее – верная смерть. Обывательский идеал. Все будет не так. Не совсем так. И краски, которыми нарисована это идиллия, подобраны слишком уж слащавыми и яркими. Все будет не так!

     В момент, когда ты понимаешь это, дверь с треском захлопывается перед тобой. Ветер! Неведомо откуда он налетает, опрокидывая тебя на снег. Он дует со всей силы, яростный и свирепый. Он хочет унести тебя, убить, задушить своими ледяными руками. Победить тебя. Вьюга! Тебе в лицо летит снег, поднятый свирепым ветром. Ты не можешь отбиться от этой стихии, не можешь преодолеть ее. Ты слишком хотел домой. Ты уже почти шагнул навстречу… Навстречу своей гибели. Ты уже сделал выбор, но... передумал. Опомнился, отступил, но не уступил фашисту внутри себя. Ты знаешь: что бы не произошло теперь, победа за тобой. Моральная победа. И эта победа очень важна для тебя. Ты справился.

     Что бы теперь не случилось, ты знаешь: ты оказался сильнее. Сильнее духом, сильнее разумом. Ветер кроет тебя матом, посылает на три буквы, орет, надрывается, воет… Он душит тебя, но ему не дано тебя задушить. Устав, выбившись из сил, сорвав голос, ослабев, ветер – этот чертов коллаборационист – ослабевает. Отпускает тебя. Опускает на заснеженную землю, на белое потревоженное полотно. Опускает на белую смятую простынь, которую ты, тоже ослабевший, но не сдавшийся, крепко сжимаешь вспотевшими руками, закрыв глаза.

     Ты возвращаешься в свою квартиру, в свою комнату с желтым диваном. Кажется, кто-то расстелил тебе постель и теперь ты лежишь раздетый, закутанный в одеяло. Над тобой склонилась чья-то родная фигура.

     Мама…

 

 

[послесловие. один из возможных вариантов]

 

     Апрельское солнце ярко освещает мои руки. Солнце. Яркое солнце слепит глаза, когда я раскрываю последнюю тетрадь со своими записями. Знаете, когда пишешь последние строки немаленького произведения, будь то роман, повесть или автобиографические заметки, по всему телу пробегает легкая, приятная дрожь. Потягиваешься, еле заметно зеваешь и, с одному тебе понятной улыбкой, берешься за карандаш.

     Вы спросите, кто я, автор этой странной книги… Я и есть Ян Белов, не совсем обычный обыватель, столкнувшийся со всем тем, что вы могли прочесть выше… Хотя нет… Я не есть Ян Белов – я был Ян Белов (и именно поэтому моя книга не написана от первого лица). Яна Белова больше нет. Он исчез. Его унес коллаборационист ветер, это чудовище, созданное сознанием самого Яна. Исчез Ян, но лишь для того, чтобы появиться в новом качестве (не в новом обличье). Это смена состояний, когда ценности и внутренние ориентиры человека, его мировоззрение поворачиваются вокруг своей оси. Это тяжелый процесс, тяжелая доля, ведь такой человек испытывает необычайной силы страдания. Мучения – они закаляют нас. Это война… Как я уже писал, война на внутреннем фронте, жесточайшая война с самим собой. Выиграть генеральное сражение с собственной бессовестностью, с собственным равно/малодушием, с собственным безразличием и эгоизмом. Надо выиграть. Надо победить. Для того, чтобы вновь обрести свою отчужденную человеческую сущность.

     Качественно измениться – это не только поменять образ мыслей, хотя именно в нем кроются все мотивы нашего обдуманного или необдуманного поведения. Качественно измениться означает еще и изменить образ жизни. Так, не желая больше гнить в уютном гробу буржуазного «благополучия», я покинул свой дом. Куда я несусь? Куда везет меня этот поезд, в котором я сейчас пишу эти слова?.. Я надеюсь, что куда-то да вывезет. Пока точно не знаю… Обретение себя еще не завершилось. Главное – я уже сделал шаг в противоположную сторону.

 

     Я думаю, мы еще встретимся… И когда это произойдет, мы посмотрим друг другу в глаза и не будем ничего говорить вслух. Потому что глаза скажут в тысячу раз больше лживых и неполных слов…

     Да, и еще: как видите, Весна наступила, а это значит, что не все так уж хреново, как порой кажется…

 

 

     Buenos Dias, comrades! Buenos Dias!..