Я бегу настолько быстро, насколько позволяют мои астматические легкие, в самой середине того, что может быть названо только толпой. Мой друг бежит впереди совсем рядом, и я держу руки так, чтобы мы не потерялись, но немного отстаю. Он в гораздо лучшей форме, чем я, и, наверное, не попал в зону действия слезоточивого газа.
Строй омоновцев приближается, и я выпускаю руку моего друга, чтобы хотя бы один из нас мог убежать. Он мчится впереди меня по переулку. Я маленькая, и, оставшись одна, не привлеку особого внимания ментов. Я поднимаю руки вверх, показывая, что сдаюсь, и позволяю ментам толкать меня в том направлении, куда они оттесняют всех нас – «приличных» протестующих так же, как и одетых во все черное «погромщиков» - вниз к блокированному переулку.
Похоже, из этого переулка нет выхода, это западня, но слезоточивый газ слишком густой, чтобы я могла сопротивляться. Нащупываю свою маску-респиратор, но я слишком заметна в том месте, где иду. Я вижу, что некоторые люди, из участников нашего шествия, выхвачены из толпы и повалены на землю. Некоторые пытаются вытянуть товарищей из рук ментов. Один парень вырвался из полицейского оцепления; он убежал, но друг, с которым я пришла сюда, пойман. Последний раз я видела его в тот день лежащим лицом в асфальт, когда два здоровых мента в штатском расставляли ему руки и ноги. Как и большинство людей вокруг, я бегу.
Мы отступаем, но только так далеко, как нам нужно. И через несколько минут мы снова найдем нашу группу и вторгнемся обратно в зону, объявленную ментами закрытой для прохода всех, кроме кучки людей, очень богатых, наделенных властью, в основном, белых, и, в основном, мужчин.
Если слова, подобные «вторгаться», звучат слишком по-военному, то это, наверное, потому, что я являюсь частью группы, которая, по меньшей мере, кажется военизированной. Наша одежда стандартна и выглядит намеренно устрашающей: черные платки, закрывающие лица, грубой выделки черные армейские брюки, черные куртки с капюшонами (часто с нашивками в виде черно-красных флагов и с девизами) и черные кожаные ботинки (у тех из нас, кто веганы – поношенные черные кеды).
Я участница открытой интернациональной группы, известной как Черный Блок. У нас нет партийной платформы, и вам не нужно что-либо подписывать или приходить на какие-либо собрания для того, чтобы присоединиться к нам. Мы появляемся на разных демонстрациях, от тех, что требуют освобождения Мумии Абу Джамаля, до протестов против санкций, наложенных на Ирак, и, конечно же, на всех собраниях международных финансовых и политических организаций, таких, как ВТО и «Большая Восьмерка». Хотя большинство анархистов никогда не закрывают лица черными платками и не бьют окна «Мак Дональдсов», почти все мы – анархисты.
Большинство людей, которых я знаю по Черному Блоку, заняты на неприбыльной работе, другие – школьные учителя, профсоюзные работники, студенты. Некоторые вообще не имеют постоянной работы, зато проводят большую часть своего времени, занимаясь полезной деятельностью в неформальных сообществах. Они основывают проекты по озеленению города и передвижные библиотеки, готовят пищу для «Еды Вместо Бомб» и других групп. Это думающие и небезучастные люди, которых, если бы они не имели радикальной политической и социальной программы, можно было бы сравнить с монахами и подобными им людьми, живущими ради служения.
Существует огромное разнообразие в том, кем мы являемся и во что мы верим. Я знала людей в Черном Блоке, приехавших с такого далекого юга, как Мехико, и с такого севера, как Монреаль. Думаю, это верный стереотип, что мы в основном молодые и в основном белые, хотя я не соглашусь, что мы в основном мужчины. Когда я одета с головы до пят в черную мешковатую одежду, и мое лицо закрыто, большинство людей думают, что я тоже мужчина. Поведение участников «Черного блока» никак не ассоциируется с женщинами, поэтому журналисты часто считают всех нас парнями.
Люди, связанные с Черным Блоком, могут просто участвовать в общем шествии, демонстрируя нашу солидарность с остальными и создавая массовость колонне анархистов, или мы можем поднимать протестное настроение, накаляя атмосферу и подстрекая других к признанию необходимости чего-то большего, чем просто реформирование прогнившей системы. Рисование граффити политического содержания, разрушение собственности корпораций и блокирование дорог любыми подручными материалами – все это обычная тактика Черного Блока.
Черный Блок – совсем недавнее явление, впервые появившееся, видимо, в США в начале девяностых и развившееся из протестной тактики Германии восьмидесятых годов. Черный Блок может являться, отчасти, ответом на масштабные репрессии активистских групп со стороны ФБР, проводившиеся на протяжении 60-х, 70-х и 80-х годов. В таких условиях невозможно создать радикальную группу без опасений, что в нее могут проникнуть полицейские агенты, и, таким образом, уличные акции прямого действия, организованные с минимальной степенью планирования небольшой сетью друзей и знакомых, являются единственной осмысленной формой возможного протеста.
Хотя у нас нет согласия насчет того, во что все мы верим, думаю, могу сказать с уверенностью, что мы разделяем несколько общих идей. Первая из них – это основополагающая анархическая идея о том, что мы не нуждаемся в правительствах или законах, определяющих наши действия. Вместо этого мы представляем себе общество, где существует настоящая свобода для всех, где работа и игра разделяются всеми и где нуждающиеся получают уход и заботу, на основе добровольности и взаимопомощи в своих сообществах. Помимо этого представления об идеальном обществе, мы считаем, что публичное пространство предназначено для всех. Мы имеем право идти туда, куда хотим и когда хотим, и правительство не должно контролировать наши перемещения, особенно, когда происходят закрытые собрания групп, подобных ВТО, чьи решения влияют на миллионы людей.
Мы считаем, что уничтожение собственности деспотических и эксплуататорских корпораций, таких как «Gap», например, является приемлемой и полезной протестной тактикой. Мы считаем, что имеем право на самооборону, когда находимся в прямой физической опасности со стороны слезоточивого газа, дубинок, бронированного автотранспорта и прочих «законных» технологий принуждения. Мы отвергаем идею, что полиция вообще должна контролировать наши акции. Глядя на Родни Кинга, Амаду Диало, Абнера Руима, Рампартский скандал в Лос-Анджелесе и райдеров в Окленде (известные случаи полицейской жестокости в США – прим. ред.), многие из нас пришли к выводу, что злоупотребление насилием не просто свойственно полиции, оно ей присуще с момента ее возникновения.
Мы живем в обществе, где существуют расизм, гомофобия и сексизм, и пока эти явления не будут отвергнуты, мы не сможем избавиться от ментов, которые навязывают нам правила. Если взглянуть еще шире, мы живем в обществе, которое согласно давать некоторым людям право контролировать действия всех остальных. Это создает неравновесие сил, которое не может быть исправлено даже путем реформирования полиции. Дело даже не в том, что полиция злоупотребляет своей властью, мы считаем, что само существование полиции есть злоупотребление властью. Большинство из нас думает, что если менты препятствуют нам идти туда, куда мы хотим, или делать то, что мы хотим, мы имеем полное право на прямое противодействие. Некоторые из нас, развивая эту идею, приходят к выводу о допустимости нападений на ментов. Я хочу подчеркнуть, что эту на эту тему есть противоположные точки зрения даже внутри Черного Блока, но также объяснить то, что многие из нас верят в необходимость вооруженного восстания, и в данном контексте нападение на ментов не кажется чем-то неуместным.
Черный Блок много обсуждался как в официальной, так и в левой прессе. По большей части, СМИ согласны в том, что Черный Блок – это плохо. Общепринятое мнение официальных медиа: «Черный Блок очень опасен». Генеральная линия «прогрессивных» медиа: «Черный Блок – это плохо, но, во всяком случае, они – не большинство из нас». Все они называют наши действия насилием. Вопрос о насилии – очень непростой вопрос. Мне вот совсем непонятно, какие действия являются насилием, а какие – нет. И когда самозащита считается актом насилия? Я думаю, что неправильно использовать слово «насилие» для описания наших действий, когда мы бьем окна в магазинах компании «Nike». «Nike» производит обувь, эксплуатируя труд рабочих бедных стран. Потом они продают эту обувь по крайне взвинченным ценам бедным черным детям «первого мира». По моему мнению, подобные действия выкачивают ресурсы из бедных сообществ обеих частей Земного шара, увеличивая нищету и страдания. Я думаю, что нищета и страдание с большим успехом могут быть названы насилием, или, по меньшей мере, создающими насилие.
Что делает насилие, разбивая окна в офисе «Nike»? Оно производит громкий шум; возможно, это действие может считаться насильственным. Оно создает разбитое стекло, о которое могут пораниться люди, хотя большая часть тех, кто находится в это время около разбитых окон – участники Черного Блока, которые знают об опасности битого стекла. Заменить эти окна стоит многие миллиарды долларов корпоративных денег. Так это насилие? Правда, некоторые низкооплачиваемые служащие «Nike» будут, к несчастью, заниматься устранением беспорядка, но и местный установщик окон также получит дополнительный заработок.
Такая протестная тактика, как уничтожение корпоративной собственности, имеет свои ограничения, но она важна. Она привлекает прессу и порождает идею о том, что кажущиеся недосягаемыми корпорации не такие уж недосягаемые. Люди, участвующие в протестах и те, которые дома смотрят телевизор, могут видеть, что маленький булыжник в руке убежденного человека способен разрушить символическую стену. Разбитое окно в офисе «Nike» не угрожает безопасности людей, но, надеюсь, оно создает послание, что я не просто хочу, чтобы «Nike» улучшили свои действия, я хочу, чтобы они вообще перестали существовать, и не боюсь заявить об этом.
Главное недовольство, выражаемое левыми в отношении Черного Блока, состоит в том, что мы выставляем в неприглядном виде остальных участников протестов. Понятно разочарование организаторов, проводивших месяцы за планированием демонстрации, когда группа жутко выглядящих молодых людей занимает весь объем новостей благодаря тому, что поджигает все подряд. Но вот чего недостает подобной критике, так это признания, что корпоративные СМИ никогда не освещают реальные требования демонстраций. Воинственные демонстрации, так же, как и мирные протесты, вообще редко освещаются прессой, не говоря уже о каком-либо глубоком понимании. Хотя я тоже хотела бы, чтобы СМИ говорили обо всех видах протестов, или, что важнее, о главных проблемах, вызывающих протесты, я также сознаю, что воинственная тактика привлекает внимание медиа. И думаю, что это хорошо.
Я начала заниматься активистской работой во время войны в Персидском заливе и сначала думала, что заметного количества людей на демонстрации вполне достаточно для привлечения СМИ. На протяжении всей войны я проводила недели, организуя антивоенные демонстрации. Однажды несколько тысяч людей вышли на улицу. Но снова и снова газеты и телевидение игнорировали нас. Резким контрастом на этом фоне стал случай, когда впервые кто-то разбил окно во время демонстрации, и, внезапно, все мы появились в шестичасовых новостях. Воинственное настроение антиглобалистских протестов последних лет внесло неоспоримый вклад в тот уровень внимания к проблемам глобализации, который существует сейчас в СМИ. И хотя Черный Блок не единственная причина этого (множество творческих, новаторских стратегий помогли направить переменчивый взор прессы в левом направлении), я уверена, что Джордж Буш Второй почувствовал необходимость напрямую обратиться к участникам протестов во время саммита «Большой Восьмерки» в Генуе потому, что наше движение в конце концов попало в поле зрения СМИ.
Вторая жалоба, которую я слышала от левых, состоит в том, что им не нравятся наши маски. Участники протестов так же, как и менты, кричали мне, чтобы я сняла свою маску. Это невозможно для большинства из нас. То, что мы делам – незаконно. Мы придерживаемся воинственной тактики акций прямого действия. Нам хорошо известно, что полиция производит фото- и видеосъемку демонстраций, даже не имея официального разрешения на это. Снимая наши маски, мы подвергаем себя непосредственной угрозе со стороны полиции.
Маски служат еще другой, символической цели. Хотя, несомненно, есть люди, желающие выделиться или стать популярными внутри анархистского сообщества, Черный Блок придерживается того идеала, что коллектив важнее индивида. Мы редко даем интервью прессе (а на тех из нас, кто делает это, обычно смотрим неодобрительно или относимся с подозрением). Мы действуем как группа, потому что безопасность заключается в численности и с большим успехом может быть достигнута группой, чем отдельными людьми, и потому, что не верим в необходимость борьбы за продвижение какого-либо одного лица. Нам не нужны «звезды» или ораторы. Думаю, что анонимность Черного Блока является, отчасти, ответом на те проблемы, которые замечают молодые активисты, глядя на движение за гражданские права, антивоенное, феминистское и антиядерное движения. Зависимость от харизматических лидеров не только приводит к внутренней борьбе и иерархии в левом движении, но и предоставляет легкие мишени ФБР и полиции, убийство или арест которых оставляют их организации без руководства. Анархисты сопротивляются иерархии и надеются создать движение, малоуязвимое для разрушительных действий полиции.
Часть критики Черного Блока левыми происходит из-за нашего собственного неприятия ценностей прогнившего общества. Когда несколько подростков сооружают баррикаду поперек улицы и поджигают ее, это вызывает громкие протесты. Многие люди думают, что протестующие делают это ради получения острых ощущений, и я не могу отрицать, что чувствую волнующий прилив адреналина каждый раз, когда рискую собой подобным образом. Но сколькие из нас позволяют себе покупать футболки фирмы «Gap», даже зная, что их доллары пойдут напрямик корпорации, эксплуатирующей рабочих с применением насилия? Почему эта периодическая «шоппинговая терапия» более приемлема, чем радость от участия в протестах прямого действия, польза которых может быть и ограничена? Должна сказать, что даже если действия Черного Блока служат только обогащению жизни его участников, это все же гораздо лучше, чем трата денег в мультиплексах, пьянство и прочие культурно санкционированные формы развлечения и отдыха.
У меня есть собственная критика моих действий и эффективности моей протестной тактики. Ясно, что уничтожение собственности, рисование граффити и демонстрация телевидением нашего грозного облика недостаточны для приближения революции. Черный Блок не изменит мир. Мне не нравится чувство опасности, которое я испытываю за тех участников протестов, которые не хотят быть в опасности, особенно за детей, беременных женщин и пожилых людей. Я на самом деле ненавижу надоедливое употребление псевдо-военного жаргона, вроде «коммюнике» или «блок», моими «камрадами». Но больше всего я ненавижу, когда меня и моих друзей поливает грязью каждая мейнстримовая организация от AFL-CIO до Global Exchange и каждая левая газетенка от Mother Jones до любимой Indymedia.org. Хотя этого нельзя сказать о всех участниках Черного Блока, но лично я уважаю стратегию большинства других левых групп. На демонстрациях я пытаюсь использовать действия Черного Блока для защиты мирных протестующих или для отвлечения от них внимания полиции. Когда это невозможно, я просто стараюсь не оставаться на пути остальных демонстрантов.
Несмотря на мои сомнения, думаю, что действия Черного Блока являются стоящей формой протеста. И, поскольку, я вижу все возрастающую смертоносную силу, с которой полиция навязывает «законность» на демонстрациях по всему миру (три активиста были застрелены на демонстрации против ВТО в Папуа-Новой Гвинее в июне, еще два участника антиглобалистской демонстрации были застрелены в прошлом году в Венесуэле, и 23-летний Карло Джулиани был убит полицией во время саммита «Большой Восьмерки» в Генуе), я нахожу все более комичным навешивание на мои действия ярлыков «насильственных» и «опасных», когда даже левые, кажется, думают, что полиция «просто делает свою работу».
Я буду продолжать участвовать в протестах подобного рода и приглашаю всякого, кто имеет такое желание, присоединиться к нам. Булыжник найти очень просто, и цель так же близка, как ваш местный «Мак Дональдс».
Черная Мэри