РАДОСТЬ РЕВОЛЮЦИИ

Глава 2. Предварительная техника
 

"Человек не может знать, чем он является на самом деле пока он не осознает себя в действии. . . . Интерес, который человек питает к чему-либо уже является ответом на вопрос должен ли он действовать и что нужно делать"
-Гегель, Феноменология духа 

Личные прорывы

Позже я постараюсь ответить на некоторые вечные возражения. Но пока те, кто выдвигает возражения пребывают в пассивности, все аргументы в мире будут бесполезными для них, и они будут продолжать петь свой старый мотив: "Это хорошая идея, но не реалистичная, она против человеческой натуры, всегда было 
так. . . .". Те, кто не осознаёт своего собственного потенциала вряд ли осознают потенциал других. 

Перефразируя одну старую очень разумную молитву: нам потребуется инициатива для того, чтобы решить те проблемы, которые мы можем решить, терпение, чтобы вынести те, что не можем и мудрость, чтобы знать разницу между ними. Но нам также нужно иметь в виду, что некоторые проблемы, которые не могут быть решены отдельными лицами, могут быть решены коллективно. Когда обнаруживаешь, что у других та же проблема, это часто становится началом её решения. 

Некоторые проблемы, конечно, могут быть решены индивидуально, посредством различных методов от тщательной терапии или духовной практики до простых решений в духе здравого смысла, чтобы исправить какую-либо ошибку, бросить вредную привычку, попробовать что-то новое, и т.д.. Но здесь меня заботят не чисто персональные изменения, какими бы они ни были ценными в своих пределах, а те моменты когда люди выходят "наружу" на намеренно подрывные предприятия. 

Возможностей больше, чем кажется на первый взгляд. Как только вы отказываетесь давать себя запугивать, некоторые из них оказываются довольно простыми. Вы можете начать где угодно. А где-то вы начать должны - неужели вы думаете, что можете научиться плавать, если даже не подходите к воде? 

Иногда, для того, чтобы прекратить излишний словесный поток и восстановить конкретную перспективу требуется немного действия. Это не должно быть нечто монументальное; если больше ничего не приходит на ум, может хватить каких-то достаточно спорных действий - просто для того, чтобы проснуться и встряхнуться. 

В других случаях необходимо остановиться, разорвать цепь принудительных действий и реакций. Очистить воздух, создать небольшое пространство, свободное от какофонии спектакля. Это делают в какой-то мере почти все, из инстинктивной психологической самозащиты, либо практикуя какую-нибудь форму медитации, либо периодически занимаясь какой-нибудь деятельностью, которая эффективно служит той же цели (работа в саду, прогулка, рыбалка), либо просто останавливаясь, чтобы глубоко вздохнуть посреди ежедневной суеты, возвращаясь на мгновение в "центр спокойствия". Без подобного пространства трудно сохранить здравую картину мира, и даже сохранить своё собственное душевное здоровье. 

Один из методов, который я нашёл наиболее полезным - всё записывать. Преимущества отчасти психологические (некоторые проблемы теряют свою власть над нами будучи изложенными там, где мы их можем видеть объективно), отчасти заключаются в организации наших мыслей так, что мы можем яснее видеть некоторые факторы и альтернативы. Мы часто придерживаемся непоследовательных идей, не сознавая их противоречивости до тех пор пока не запишем их на бумагу. 

Меня иногда критиковали за преувеличенное значение, которое я придаю записыванию. Со многими вещами, конечно, можно иметь дело и более напрямую. Но даже бессловесные действия требуют размышления, обсуждения и как правило записи, если вы хотите эффективно осуществить их, сообщить о них, обсудить, исправить. 

(В любом случае, я не утверждаю, что даю ответ на всё; я просто обсуждаю определённые пункты, насчёт которых я чувствую, что мне есть что сказать. Если вы думаете, что мне не удалось затронуть какую-то важную тему, почему бы вам самим это не сделать?)

Критическое вмешательство

Записывание позволяет вам разрабатывать свои собственные идеи по своему, не беспокоясь об ораторских навыках или о страхе сцены. Вы можете выразить себя раз и навсегда вместо того, чтобы постоянно повторяться. Если необходима сдержанность, текст может быть опубликован анонимно. Люди могут читать его в соответствии со своим собственным ритмом, останавливаться и думать о нём, возвращаться и уточнять специфические пункты, воспроизводить его, адаптировать, отсылать к нему других. Разговоры могут производить более быстрый и подробный отклик, но они могут также поглотить вашу энергию, не дать вам сосредоточиться на ваших идеях и применить их. Те, кто находится в той же колее, что и вы могут сопротивляться вашим попыткам уйти, потому что ваш успех станет вызовом их собственной пассивности. 

Иногда вы можете лучше всего спровоцировать таких людей, если просто оставите их и пойдёте своим путём. ("Эй, подожди!") Или переводя диалог на другую тему. Письмо заставляет как автора, так и адресата выражать свои идеи яснее. Копии другим заинтересованным лицам могут оживить дискуссию. Открытое письмо привлекает ещё больше людей. 

Если вам удастся создать цепную реакцию, при которой больше и больше людей будет читать ваш текст, потому что они видят, что другие читают и оживлённо обсуждают его, никто больше не сможет притворяться, что ничего не знает о тех вопросах, что вы подняли.(1) 

Предположим, например, что вы критикуете группу за её иерархичность, за власть её лидера над другими её членами (последователями или поклонниками). Личный разговор с одним из её членов может породить только серию противоречивых защитных реакций с которыми бесполезно спорить. ("Нет, на самом деле он нам не лидер. . . . А даже если и лидер, то не авторитарный. . . . И потом, какое у вас право критиковать?") Но публичная критика выводит такие противоречия наружу и ставит этих людей под перекрёстный огонь. Когда один из членов группы отрицает её иерархичность, другой может признать её и попытаться оправдать её приписывая своему лидеру высшее знание. Это может заставить третьего задуматься. 

Сначала, группа раздражённая вашим вмешательством в их уютную маленькую сцену, сплотит свои ряды вокруг лидера и обвинит вас в "негативности" или "элитарном высокомерии." Но если ваше вмешательство было достаточно проницательным, оно может продолжать укореняться и принесёт запоздалый эффект. Лидеру придётся теперь смотреть за собой т.к. все теперь более внимательны ко всему, что может подтвердить вашу критику. Для того, чтобы продемонстрировать степень вашей неправоты, члены группы могут начать настаивать на большей демократизации. Даже если какая-нибудь группа кажется непроницаемой для перемен, её пример может послужить объективным примером для более широкой публики. Посторонние, которые могли бы при иных обстоятельствах совершить схожие ошибки могут легче увидеть оправданность вашей критики потому что меньше вовлечены эмоционально. 

Обычно более эффективно критиковать учреждения и идеологии, чем нападать на личность людей, которые могли случайно попасть туда - не только потому что машина важнее, чем её заменяемые запчасти, но потому что такой подход поможет отдельным людям сохранить своё достоинство, когда они будут отделяться от машины. 

Но как бы тактичны вы не были, нельзя избежать того, что в принципе любая значительная критика вызовет иррациональную защитную реакцию, начиная от личных атак на вас и заканчивая призыванием той или иной из большого числа модных идеологий, которые по идее демонстрируют невозможность рационального решения социальных проблем. Демагоги, для которых легче играть на человеческих чувствах, отрицают рассудок, как холодный и абстрактный; теорией пренебрегают во имя практики. . . .

Теория против идеологии

Теоретизировать значит просто пытаться понять, что мы делаем. Мы все теоретики, когда мы честно обсуждаем, что происходит, различаем между значительным и незначительным, рассматриваем ошибочные объяснения, осознаём, что срабатывает, а что нет, размышляем о том, как что-то улучшить в следующий раз. Радикально теоретизировать означает разговаривать или писать большему числу людей о более общих темах в более абстрактных (т.е. более широко применимых) терминах. Теоретизируют даже те, кто отвергает теорию - просто они это делают более бессознательно и капризно, а значит более неточно. 

Теория пуста без частностей, но частности без теории слепы. Практика испытывает теорию, но теория также вдохновляет новую практику. 

Радикальной теории нечего уважать и нечего терять. Вместе со всем остальным она критикует и саму себя. Это не доктрина, принимаемая на веру, а попытка обобщения, которое люди должны постоянно испытывать и исправлять сами, практическое упрощение незаменимое при обращении со сложностями реальности. 

Но также, надеемся, не сверх-упрощение. Любая теория может превратиться в практику, затвердеть в догму, извратиться ради иерархических целей. Разработанная идеология может быть относительно точной в некоторых отношениях; что отличает её от теории это то, что ей не хватает динамических взаимоотношений с практикой. Теория это когда у вас есть идеи; идеология это когда идеи имеют вас. "Ищите простоты и не доверяйте ей". 

Как избежать ложного выбора и выяснить истинный

Перед нами встаёт тот факт, что у нас нет средств, обеспечивающих привлечение внимания, радикальной тактики, которая всегда бы оказывалась пригодной. Коллективные возможности во время бунта не могут быть подходящим выбором для изолированной личности. В некоторых срочных ситуациях может оказаться необходимым провоцировать людей на определённые действия; но в большинстве случаев лучше просто выяснить существенные факторы, с которыми люди должны считаться принимая свои решения. (Если я предполагаю здесь возможность прямой рекомендации, то это ради удобства. "Сделай так" следует понимать как: "В определённых обстоятельствах было бы хорошо сделать так"). 

Социальный анализ не должен быть длинным или подробным. Простое "разделение одного на два" (с указанием на противоречивые тенденции отдельно взятого феномена, группы или идеологии) или "соединение двух в одном" (обнаружение общности между двумя явно различающимися феноменами) может оказаться полезным, особенно если этим пользуются напрямую вовлечённые в процесс лица. По большинству вопросов есть более, чем достаточно информации; всё, что нужно это отделить лишнее от существенного. Как только это будет сделано, другие люди, включая участников, обладающих знаниями, почувстсвуют необходимость провести более тщательное изучение, если это требуется. 

Когда мы сталкиваемся с определённой темой, первая вещь, которую следует сделать это определить действительно ли это лишь одна тема. Невозможно провести осмысленную дискуссию по "марксизму" или по "насилию" или по "технологии", не натыкаясь на многообразие смысловых нагрузок под этими терминами. 

С другой стороны, может оказаться полезным взять одну широкую, абстрактную категорию и показать её доминирующие тенденции, хотя бы и её чистый тип не существовал. Памфлет ситуационистов Нищета студентов, например, перечисляет и жёстко критикует все глупости и претензии "студентов". Очевидно, что не все студенты повинны в этих недостатках, но этот стереотип служит фокусом вокруг которого можно организовать систематическую критику общих тенденций. Делая ударение на общих характеристиках большинства студентов, памфлет подотчётно бросает вызов тем, кто считает себя исключением доказать это. То же самое относится к критике "про-ситу" в книге Дебора и Сангвинетти Реальный раскол в Интернационале - вызывающий отказ от последователей, возможно единственный в истории радикальных движений. 

"У всех спрашивают мнение по каждой детали, чтобы предотвратить формирование мнения о целом", (Ванейгем). Многие вопросы настолько перегружены эмоционально, что любой, кто реагирует на них запутывается в фальшивых выборах. Тот факт, что две стороны находятся в конфликте, например, не означает, что вы должны поддерживать одну из них. Если вы не может ничего поделать с какой-либо определённой проблемой, лучше всего ясно признать этот факт и начать двигаться к чему-то, что обладает практическими возможностями.(2) 

Если вы решаете выбрать меньшее зло, признайте это; не надо развивать хаос, обеляя ваш выбор и демонизируя врага. А лучше всего сделать обратное: сыграть роль адвоката дьявола и нейтрализовать обязательный полемический бред спокойно исследуя сильные стороны противника и свои собственные слабости. "Очень популярная ошибка: обладать храбростью для собственных убеждений; когда храбрость нужна для атаки на собственные убеждения!" (Ницше). 

Соедините скромность с нахальством. Помните, что если вам удастся чего-то добиться, то только на основе бесчисленных усилий других, многие из которых прошли через ужасы, которые сломали бы и тебя и меня и заставили бы нас подчиниться. Но не забывайте, что то , что вы говорите может внести разницу: в мире умиротворённых зрителей спектакля, даже маленькое автономное выражение будет выделяться. 

Поскольку материальных препятствий для основания бесклассового общества больше не существует, проблема по существу остаётся сведённой к вопросу сознательности: единственная реально стоящая на пути вещь это не осознание людьми своей собственной коллективной силы. (Физические репрессии против радикального меньшинства имеют смысл только пока социальные условия удерживают остальное общество в состоянии подконтрольности). Поэтому радикальная практика в большой степени негативна: это атаки на различные формы фальшивой сознательности, не дающие людям осознать их позитивный потенциал.

Повстанческий стиль

Как Маркса, так и ситуационистов часто по неграмотности упрекали за эту негативность, потому что они концентрировались в первую очередь на критической ясности и сознательно избегали пропагандирования какой-либо позитивной идеологии, которой бы пассивно придерживались люди. Из-за того, что Маркс указывал на то, как капитализм сводит наши жизни до экономических крысиных бегов, "идеалистические" апологеты данного состояния вещей обвиняют его в "сведении жизни до материальных забот" - как если бы весь смысл работ Маркса заключался не в том, чтобы помочь нам преодолеть наше экономическое рабство с тем, чтобы зацвели наши более творческие потенциалы. "Призывать людей отбросить их иллюзии о своём положении значит призывать их избавиться от положения, требующего иллюзий. . . . Критика срывает воображаемые цветы с цепей не за тем, чтобы человек продолжал носить эти цепи, не мечтая об утешении, но чтобы он сбросил цепи и сорвал цветок жизни". ("Введение в Критику Гегелевой философии права"). 

Точно выразить ключевой вопрос часто может иметь удивительно мощный эффект. Когда выводишь вещи на свет, люди вынуждены перестать уходить от споров и занять позицию. Как искусный мясник из даосской притчи, чей нож никогда не нужно было точить, потому что он всегда проходил между сочленений, самая эффективная радикальная поляризация появляется не из кричащего протеста, а из простого обнажения тех разделений, которые уже существуют, проливая свет на различные тенденции, противоречия, выборы. Большая часть произведённого ситуационистами эффекта происходила из того факта, что они сформулировали вещи, которые большинство людей уже испытало, но было неспособно или боялось выразить себя до тех пор пока кто-то не разобьёт лёд. ("Наши идеи находятся в умах всех"). 

Если, тем не менее, некоторые ситуационистские тексты кажутся сначала трудными, это потому что их диалектическая структура идёт против корней нашего положения. Когда это положение нарушается, они не кажутся такими недоступными (они были источником самых популярных граффити Mая 1968 г.). Многие академические зрители спектакля некулюже и безуспешно пытались решить различные "противоречивые" описания спектакля в Обществе спектакля в одном, "научно обоснованном" определении; но любой, кто вовлечён в борьбу против этого общества найдёт его исследование Дебором с разных углов намного более ясным и полезным и оценит тот факт, что он не потратил ни слова на академическую болтовню или бесцельные выражения ярости. 

Диалектический метод идущий от Гегеля и Маркса к ситуационистам является не магической формулой для штампования правильных предсказаний, а инструментом для борьбы в динамическом процессе социальных изменений. Это напоминает нам, что социальные концепции не вечны; что они содержат в себе свои противоречия, взаимодействуя друг с другом и преобразуя вплоть до противоположности друг друга; то, что в одном контексте может быть истинным или прогрессивным может быть фальшивым или регрессивным в другом.(3) 

Диалектический текст может потребовать внимательного изучения, но каждое новое прочтение приносит новые открытия. Даже если он влияет лишь на нескольких людей одновременно, он влияет на них так глубоко, что многие из них влияют в итоге на других точно так же, осуществляя качественную цепную реакцию. Недиалектический язык левацкой пропаганды легче понять, но его эффект как правило поверхностен и недолговечен; не бросая вызова, он вскоре надоедает даже зачарованным зрителям, для которых он предназначен. 

Как Дебор показал это в своём последнем фильме, те, кто находит его слова слишком трудными по идее должны сами обвинять свою собственную неграмотность и пассивность, а также школы и общество, которые их такими сделали, и лишь потом жаловаться на недоступность его слов. Те, кто не обладает достаточной инициативой, чтобы перечитать самые важные тексты или провести небольшое исследование или поставить маленький эксперимент сами для себя вряд ли смогут достичь чего-то, если их кормит с ложки кто-то ещё.

Радикальный фильм

Дебор является фактически единственным человеком, использовавшим фильм в истинно диалектических и анти-зрелищных целях. Хотя режиссёры , стремящиеся к радикальности часто и оказывают медвежью услугу Брехтовому "дистанцированию" - идее провоцирования самостоятельных мысли и действия зрителей вместо втягивания их в пассивное отождествление с героем или сюжетом - самые радикальные фильмы всё ещё играют с аудиторией, как если бы она состояла из дебилов. Сумрачный ум главного героя постепенно "обнаруживает угнетение" и становится "радикализированным" вплоть до того, что он готов стать яростным защитником "прогрессивных" политиков или лояльным активистом какой-нибудь левацкой бюрократической группы. Дистанцирование ограничивается несколькими образцовыми фишками, которые позволяют зрителю думать: "Ах, прикосновение Брехта! Какой умный парень этот режиссёр! И как умён я, что понимаю такие тонкости!". Радикальное послание обычно настолько банально, что оно доступно практически любому, кто вообще пойдёт смотреть такой фильм; но у зрителя создаётся приятное впечатление, что других людей можно развить до его уровня сознания только если они посмотрят этот фильм. 

Если у зрителя возникают какие-то проблемы по поводу качества того, что он потребляет, ему приносят облегчение критики, чьей главной функцией является выискивать глубокие радикальные значения практически в каждом фильме. Как в случае с новым платьем короля, никто не захочет признать, что не сознавал этих предполагаемых значений, пока его о них не проинформировали, из страха прослыть менее искушённым, чем вся остальная аудитория. 

Определённые фильмы могут помочь выявить какие-нибудь плохие условия или передать какой-то оттенок общего чувства в радикальной ситуации. Но не имеет смысла передавать образы борьбы, без критики самих образов и самой борьбы. Зрители иногда жалуются, что фильм отражает какую-нибудь социальную категорию (например, женщин) неточно. Это может быть правдой до тех пор пока фильм воспроизводит определённые фальшивые стереотипы; однако, подразумеваемая обычно альтернатива - что режиссёр "должен был представить образы женщин, борющихся против угнетения" - в большинстве случаев была бы одинаково фальшивой для реальности. Женщины (как и мужчины или любая другая угнетённая группа) как правило всегда были пассивными и подчинялись - именно с этой проблемой нам и приходится иметь дело. Те, кто балует самодовольство людей, ставя спектакли триумфального радикального героизма, только укрепляют это рабство.

Угнетение против игривости

Зависеть от угнетающих условий для того, чтобы радикализировать людей не мудро; намеренно ухудшать их для того, чтобы ускорить этот процесс неприемлемо. Репрессии по отношению к определённым радикальным проектам могут ненамеренно обнажить абсурдность правящего порядка; но такие проекты должны обладать смыслом для самих себя - они утратят доверие к себе, если будут лишь предпосылками для провоцирования репрессий. Даже в самых "привилегированных" слоях проблем обычно более, чем достаточно для того, чтобы к ним ещё что-то добавлять. Смысл в том, чтобы обнажить контраст между существующими условиями и существующими возможностями; дать людям попробовать вкус реальной жизни, чтобы они захотели ещё. 

Леваки часто считают, что необходимо много упрощений, преувеличений и повторений для того, чтобы противодействовать правящей пропаганде в другом направлении. Это всё равно, что говорить, что у боксёра, у которого помутилось в голове от правого хука восстановится ясность в голове от левого. 

Сознание людей не "воспитывается", когда их хоронишь под лавиной ужасных историй, или даже под лавиной информации. Информация, которая не ассимилируется и не используется критически, быстро забывается. И ментальное, и физическое здоровье требует определённого равновесия между тем, что мы воспринимаем и тем, что мы с этим делаем. Иногда бывает необходимо заставить самодовольных людей заметить несправедливость, которую они не сознают, но даже в таких случаях если долдонить об одной и той же вещи до тошноты, это ни к чему не приведёт, кроме того, что они сбегут на менее скучные и депрессивные спектакли. 

Одна из основных вещей, не дающих нам осознать наше положение это спектакль внешнего счастья других людей, который заставляет нас воспринимать нашу собственную несчастливость, как позорную примету неудачников. Но вездесущий спектакль нищеты также заслоняет от нас наш собственный позитивный потенциал. Постоянное транслирование бредовых идей и тошнотворных преступлений парализует нас, превращает нас в параноиков и неуступчивых циников. 

Кричащая левацкая пропаганда, зашкаленная на коварстве и уродстве "угнетателей", часто подпитывает этот бред взывая к самым мрачным и низменным сторонам людей. Если мы застреваем в тяжёлых размышлениях о природе зла, если мы позволяем болезни и безобразию этого общества пропитать собой даже наш бунт против него, мы забываем за что мы боремся и в итоге утрачиваем всякую способность любить, творить, наслаждаться. 

Самое лучшее "радикальное искусство" убивает обоих зайцев. Если оно атакует отчуждение современной жизни, оно одновременно напоминает нам о поэтических возможностях скрытых в ней. Вместо того, чтобы укреплять нашу тенденцию предаваться безвольным самосожалениям, оно вдохновляет нашу непоколебимость, позволяет нам смеяться над нашими неприятностями и над тупостью сил "порядка". Некоторые из старых песен ИРМ ("Индустриальных Рабочих Мира") и комический стриптиз являются хорошими образцами, даже если сама идеология ИРМ сейчас немного устарела. Или иронические, по грустному красивые песни Брехта и Вайля. Комичность Бравого солдата Швейка является возможно более эффективным противоядием от войны, чем моральное негодование типичного антивоенного трактата. 

Ничто так не подтачивает власть, как её высмеивание. Самый эффективный аргумент против репрессивного режима это не его зло, а его глупость. Персонажи романа Альбера Коссери Насилие и насмешка, живущие при ближневосточной диктатуре, оклеивают стены столицы плакатами, похожими на официальные, восхваляющие диктатора до такой абсурдной степени, что он становится предметом насмешек и вынужден покинуть пост из-за своего неловкого положения. Проказники Коссери аполитичны и возможно их успех слишком хорош, чтобы быть правдой, но схожие пародии использовались и в более радикальных целях (например мятеж Ли И Че, упомянутый на стр. 304 [Гонконгская радикальная группа]). На демонстрациях в Италии в 1970-е "Индейцы Метрополии" (вдохновлённые возможно первой главой Сильвии и Бруно Льюиса Кэролла "Меньше хлеба! Больше налогов!") несли флаги и скандировали лозунги вроде "Вся власть боссам!" и "Больше работы! Меньше зарплаты!". Все понимали иронию, но их было труднее сбросить со счетов, отнеся к какой-либо обычной категории. 

Юмор это самое здоровое противоядие против всех видов ортодоксальности, как левой, так и правой. Он в высокой степени заразителен и напоминает нам о том, что не следует относиться к себе слишком серьёзно. Но он может также легко стать предохранительным клапаном, превращая неудовлетворённость в легкомысленный, пассивный цинизм. Общество спектакля процветает на бредовых реакциях на свои самые бредовые аспекты. Сатирики часто находятся во взаимозависимых отношениях любви-ненависти со своими мишенями; пародисты становятся неотличимыми от тех, кого пародируют, производя впечатление, что всё одинаково странно, бессмысленно и безнадёжно. 

В обществе, основанном на искусственно поддерживаемом хаосе, первой задачей является не увеличивать его. Хаотичные всплески как правило не приводят ни к чему, кроме раздражения и паники, провоцируя людей на поддержку всех мер, принимаемых правительством для восстановления порядка. Радикальное вмешательство может поначалу показаться странным и недоступным для понимания; но если оно будет выработано с достаточной степенью ясности, люди скоро поймут его положительные стороны.

Страсбуржский скандал

Представьте себе, что вы оказались в Страсбуржском университете в день начала учебного года в 1966 г., среди студентов, профессорского состава и знаменитых гостей чинно шествующих в актовый зал, чтобы послушать приветственную речь президента де Голля. Вы видите на каждом сиденье небольшой памфлет. Программа? Нет, кое-что о "нищете студенческой жизни. Вы открываете его и начинаете читать: "Можно с уверенностью сказать, что студент это самое презираемое существо во всей Франции, за исключением полицейского и священника. . . .". Вы осматриваетесь и видите, что все вокруг также читают его и реакции варьируются от озадаченности или удивления до шока и ярости. Кто ответственен за это? Титульный лист сообщает, что он опубликован Страсбуржским Студенческим Союзом, но он также ссылается на "Ситуационистский Интернационал", что бы это ни значило. . . . 

Что отличало Страсбуржский скандал от других студенческих проказ, или от хаотичных и вносящих сумятицу эскапад таких групп, как йиппи, было то, что в его скандальной форме содержалось одинаково скандальное содержание. В тот момент, когда студенты были признаны самой радикальной секцией общества, этот текст был единственным, изложившим вещи в иной перспективе. Но нищета именно студентов чисто по случайности оказалась отправной точкой; равно бичующие тексты могли и должны были быть написаны о нищете всех других сегментов общества (желательно теми, кто их хорошо знает изнутри). Фактически, некоторые попытки были сделаны, но ни одна из них не приблизилась к ясности и последовательности ситуационистского памфлета, такого краткого и внятного, провокативного и точного, так методично движущегося от специфической ситуации через всё более общие усложнения к последней главе, представляющей собой самое существенное из всех существующих изложений современного революционного проекта. (См. Антологию Ситуационистского Интернационала, стр. 204-212, 319-337 [О нищете студенческой жизни и Наши цели и методы в Страсбуржском скандале]). 

Ситуационисты никогда не претендовали на то, что они одни спровоцировали Май 1968 г. - по их словам они подготовили содержание бунта, а не время и место. Но без Страсбуржского скандала и последующей агитациии группы "Enrages", вдохновлённой Ситуационистским Интернационалом (запоздавшей и невнятной имитацией которого было более известное "Движение 22 марта") восстания бы не произошло. Не было ни экономического, ни правительственного кризиса, ни военного или расового антагонизма, дестабилизирующего страну, ни какого-либо другого отдельного феномена, способного породить подобное восстание. В Италии и Англии шла более радикальная классовая борьба, в Германии и Японии происходили более боевые студенческие выступления, в США и Нидерландах было шире распространено контр-культурное движение. Но только во Франции был тот взгляд, который смог связать всё это в одно целое. 

Тщательно подготовленные акции вроде Страсбуржского скандала следует отличать не только от хаотичных всплесков, но также от чисто зрелищных комментариев. Пока социальная критика ограничивается завоеванием той или этой детали, отношения между спектаклем и зрителем постоянно восстанавливаются заново: если подобным критикам удаётся дискредитировать существующих политических лидеров, они сами зачастую становятся новыми звёздами (Ральф Надер, Ноам Чомски и т.д.), на которых с восхищением полагаются чуть более сознательные зрители непрерывного потока шокирующей информации в отношении которой они редко что-либо предпринимают. Более мягкие комментаторы обращают аудиторию к той или иной фрации в межправительственной борьбе за власть; более сенсационные подпитывают мрачное любопытство людей, затягивая их в поглощение всё большего числа статей, программ новостей и документальных драм, а также в бесконечные дебаты о различных теориях заговора. Большинство таких теорий является ни чем иным, как бредовым отражением отсутствия критического исторического смысла, производимым современным спектаклем, отчаянными попытками найти хоть какое-то связное значение в становящемся всё более бессвязным и абсурдным современном обществе. В любом случае, пока всё остаётся на площадке спектакля, не имеет значения правы эти теории или нет: те, кто наблюдают за тем, что должно произойти, никогда не смогут повлиять на то, что произойдет. 

Некоторые откровения более интересны тем, что они не только открывают важные вопросы для общественных дебатов, но делают это так, что в игру втягивается всё больше людей. Очаровательным примером является скандал вокруг "Шпионов за мир" в Англии в 1963 г., в котором несколько неизвестных лиц обнародовали местоположение тайного бомбоубежища, зарезервированного для членов правительства. Чем более настойчиво правительство угрожало преследованиями всякому, кто распространял этот "государственный секрет", который больше не был ни для кого секретом, тем более творчески и игриво его распространяли тысячи групп и отдельных лиц (которые также обнаружили и захватили ещё несколько бомбоубежищ). Не только тупость правительства и безумие спектакля ядерной войны стали явными для всех, спонтанная цепная реакция людей породила вкус довольно отличного социального потенциала.


Нищета выборной политики

"С 1814 г. ни одно либеральное правительство не пришло к власти без насилия. Кановас был слишком умён, чтобы не заметить неудобств и опасности этого. Поэтому он сделал так, что консервативное правительство должно было регулярно сменяться либеральными правительствами. Его план состоял в том, что когда происходил экономический кризис или случалась серьёзная стачка, он подавал в отставку и давал либералам возможность справиться с этим. Это объясняет почему большая часть репрессивного законодательства в течение века была принята ими." 
-Джеральд Бренан, Испанский лабиринт 

Лучший аргумент за радикальную избирательскую политику был приведён Юджином Дебсом, американским социалистическим лидером, который в 1920 г. получил почти миллион голосов, как кандидат в президенты, сидя в тюрьме за борьбу против Первой мировой войны: "Если люди плохо знают за кого голосовать, они не будут знать в кого стрелять". С другой стороны рабочие во время германской революции 1918-19 гг. не знали в кого стрелять как раз из-за присутствия "социалистических" лидеров в правительстве, денно и нощно работавших на подавление революции. 

Само по себе, голосование не имеет такого уж большого значения (те, кто много говорит об отказе от голосования, только показывают свой фетишизм). Проблема в том, что оно усыпляет людей, которые полагаются на то, что другие будут действовать за них, отвлекая их от более важных возможностей. Когда несколько человек, предпринимающих какую-нибудь творческую инициативу (вспомним о первых сидячих демонстрациях за гражданские права) это может возыметь гораздо больший эффект, чем если они посвятят свою энергию кампаниям за политиков, представляющих собой меньшее зло. В лучшем случае, законодатели редко делают больше, чем от них требуют массовые движения. Консервативный режим под давлением независимых радикальных движений часто делает больше уступок, чем либеральный режим, потому что знает, что может рассчитывать на поддержку радикалов. Если люди беспрестанно выступают за меньшее зло, всё, что требуется от правителей в ситуации, когда их власть находится под угрозой это призвать на помощь угрозу большего зла. 

Даже в тех редких случаях, когда "радикальный" политик обладает реальными шансами на победу в выборах, все эти нудные кампании тысяч людей могут сойти на нет в один день из-за какого-нибудь банального скандала в его личной жизни, или из-за того, что он случайно говорит что-то умное. Если ему удаётся избежать этих ловушек и, кажется, что он выигрывает, он начинает избегать противоречивых вопросов из-за страха породить антагонизм между голосующими. Если его по случайности всё-таки избирают, ему почти никогда не удаётся провести те реформы, которые он пообещал, если он только не посвятит годы попыткам обойти своих новых коллег; что даст ему хороший повод считать первоочередным приоритетом то, что он должен идти на все компромиссы, позволяющие ему занимать пост на неопределённый срок. Благодаря личному знакомству с богатыми и власть имущими, у него развиваются новые интересы и вкусы, которые он оправдывает говоря себе, что заслуживает нескольких поблажек за годы работы на хорошее дело. Хуже всего, если ему всё-таки удаётся ввести несколько "прогрессивных" мер, этот исключительный и как правило тривиальный успех становится свидетельством ценности зависимости от выборной политики, заманивая всё больше людей на растрачивание своей энергии в схожих кампаниях в будущем. 

Как говорило одно из граффити Мая 1968 г.: "Подчиняться нашим хозяевам больно; избирать их ещё более глупо".

Референдумы по определённым вопросам ещё менее восприимчивы к неустойчивости личности; но их результаты зачастую не лучше, т.к. вопросы поднимаются в очень упрощённой форме, и любые меры, угрожающие интересам власти, как правило легко остановить посредством денег и СМИ. 

Местные выборы иногда предлагают людям более реалистичный шанс повлиять на политику и приглядывать за избранными лицами. Но даже самые просвещённые общества не могут изолироваться от отклонений остального мира. Если городу удаётся сохранять свои культурные черты и окружающую среду, эти самые преимущества подвергают его растущему экономическому давлению. Тот факт, что человеческие ценности получили преимущество перед собственностью вызывает громадный рост последней (всё больше людей стремится сделать капиталовложения или переехать туда). Рано или поздно этот рост ценности-собственности побеждает человеческие ценности: местной политикой завладевают высшие суды или правительство национального государства, в муниципальные выборы качаются деньги извне, городских чиновников подкупают, жилые районы сносят, чтобы расчистить место для небоскрёбов и шоссе, резко взмывает арендная плата, беднейшие классы выселяют (включая различные этнические группы и художественную богему, которая сделала вклад в изначальную привлекательность и оживлённость города), и всё, что остаётся от прежней коммуны это несколько изолированных "достопримечательностей" для туристического потребления.


Реформы и альтернативные учреждения

Но всё же, "действия на местах" могут стать хорошим началом. Люди, чувствующие, что глобальная ситуация безнадёжна или непонятна, могут тем не менее увидеть шанс в том, чтобы воздействовать на определённую местную деталь. Районные клубы, кооперативы, телефонные станции, познавательные кружки, альтернативные школы, бесплатные клиники, общинные театры, районные газеты, публичные радио- и телестанции и многие другие виды альтернативных учреждений обладают достоинством сами по себе, а если участие в них достаточно широкое, они могут перерасти в большие движения. Даже если они долго не длятся, они обеспечивают временную площадку для радикальных экспериментов. 

Но всегда в каких-то рамках. Капитализм смог развиться в феодальном обществе постепенно, так, что к тому времени, когда капиталистическая революция отбросила последние следы феодализма, большинство механизмов нового буржуазного порядка уже твёрдо стояло на своём месте. Антикапиталистическая революция, по контрасту, не может в действительности построить своё новое общество "в скорлупе старого". Капитализм гораздо более гибок и всеобъемлющ, чем феодализм и обычно вбирает в себя любую оппозиционную организацию. 

Радикальные теоретики девятнадцатого века застали ещё достаточно остаточных пережитков традиционных коммунальных форм, чтобы предполагать, что как только повсеместная эксплуататорская структура будет уничтожена, их можно будет оживить и расширить вплоть до основания нового общества. Но глобальное проникновение зрелищного капитализма в нынешнем столетии уничтожило практически все формы народного контроля и прямого человеческого взаимодействия. Даже более современные попытки контр-культуры шестидесятых уже давно интегрированы в систему. Кооперативы, ремёсла, органическое земледелие и другие маргинальные предприятия могут производить товары лучшего качества при лучших условиях труда, но эти товары всё ещё будут выполнять функции товаров на рынке. Небольшое количество удачных предприятий обычно развивается в обычный бизнес, а его члены-основатели постепенно принимают право собственности или менеджерскую роль над новыми работниками и занимаются всеми видами рутинных коммерческих и бюрократических дел, не имеющих ничего общего с "подготовкой фундамента нового общества". 

Чем дольше живёт альтернативное учреждение, тем больше оно утрачивает свой добровольный, экспериментальный, характер, которому нечего терять. В постоянном, оплачиваемом персонале развивается сильный личный интерес в статус-кво и в избежании различных треволнений из страха обидеть тех, кто его поддерживает или утратить власть или уставной фонд. Альтернативные учреждения также требуют слишком много того ограниченного свободного времени, которым располагают люди, создавая им препятствия, отнимая у них всю энергию, требующуюся для более общих проблем. После краткого периода участия, большинство людей сгорает, оставляя работу более обязательным типам или левакам, пытающимся что-то доказать идеологически. Конечно, приятно слышать о людях, формирующих районные клубы, и т.д.., но пока не появится реальная местная потребность, вы скорее всего не захотите участвовать в бесконечных собраниях, слушать жалобы ваших соседей, или как-то иначе посвящать себя проблемам, до которых вам нет никакого дела. 

Во имя реализма, реформисты ограничиваются преследованием "достижимых" целей, но даже когда они пытаются внести какое-то улучшение в систему это обычно компенсируется её развитием на каком-нибудь другом уровне. Это не означает, что реформы несущественны, их просто недостаточно. Мы должны продолжать сопротивляться частным проявлениям зла, но мы должны также помнить, что система будет продолжать вырабатывать его новые формы до тех пор пока мы не положим этому конец. Предполагать, что серия реформ в конце концов приблизит качественную перемену это всё равно что думать, что мы можем перепрыгнуть через десятифутовую пропасть серией одно-футовых прыжков. 

Люди обычно считают, что поскольку революция подразумевает гораздо большие перемены, чем реформы, её труднее совершить. Но самом деле, это может оказаться намного легче, потому что она одним ударом отбрасывает столько мелких усложнений и вдохновляет такой большой энтузиазм. На определённом этапе становится практичнее установить свежую структуру, чем пытаться залатать прогнившую. 

Между тем, до тех пор пока революционная ситуация позволяет нам быть действительно конструктивными, лучшее, что мы можем сделать это быть творчески негативными - сосредотачиваясь на критической ясности, позволяя людям заниматься любыми позитивными проектами, которые им нравятся, но не питая иллюзий по поводу того, что новое общество "строится" через постепенное увеличение числа подобных проектов. 

Чисто негативные проекты (например, упразднение законов против использования наркотиков, секса по взаимному согласию и других преступлений без жертв) обладают преимуществом простоты, немедленно принося пользу практически каждому (помимо этого симбиозного дуэта, организованной преступности и индустрии преступного контроля), в то же время требуя очень мало или вообще не требуя дополнительной работы в случае своего успеха. С другой стороны, они предоставляют мало возможностей для творческого участия. 

Лучшие проекты это те, что обладают самоценностью и одновременно содержат подотчётный вызов какому-либо фундаментальному аспекту системы; проекты, позволяющие людям участвовать в решении важных вопросов в соответствии со степенью своего собственного интереса, в то же время открывая дорогу более радикальным возможностям. 

Менее интересны, но стоят внимания требования об улучшении условий или большем равенстве прав. Даже если такие проекты сами по себе не сильно вовлекают прямое участие, они могут устранить препятствия для прямого участия. 

Наименее желательной, равной нулю является борьба, в результате которой одна группа приобретает, а другая теряет. 

Даже в последнем случае смысл состоит в том, чтобы не говорить людям, что они должны делать, но заставить их понять то, что они делают. Если они занимаются каким-либо вопросом для того, чтобы завербовать людей, важно показать всем их манипулятивные мотивы. Если они верят, что работают на радикальную перемену, может быть полезно показать им, как их деятельность на самом деле так или иначе укрепляет систему. Но если они действительно заинтересованы в своём проекте ради него самого, пусть они им занимаются. 

Даже если мы не согласны с их приоритетами (скажем, с собиранием средств на оперный театр, когда улицы полны бездомных людей) мы должны быть осторожными с любой стратегией, направленной лишь на обвинение, не только потому что подобные обвинения обычно производят отрицательный эффект, но потому что подобный морализм подавляет здоровые, позитивные чаяния. Отказаться от борьбы за "качество жизни" из-за того, что система продолжает заставлять нас бороться за выживание это значит поддаваться шантажу, у которого больше нет никаких оправданий. "Хлеб и розы" больше не взаимозаменимы.(4) 

Проекты улучшения "качества жизни" на деле больше вдохновляют, чем рутинные политические и экономические требования потому что они пробуждают людей для более богатых перспектив. Книги Пола Гудмена полны воображаемых и зачастую удивительных примеров. Быть может у него и "реформистские" предложения, но они живые и провокационные, что придаёт им освежающий контраст с пресмыкающейся оборонной позой большинства современных реформистов, которые ограничиваются реагированием на повестку дня реакционеров. ("Мы согласны, что очень важно создавать новые рабочие места, бороться с преступностью, сохранять силу нашей страны; но скромным методам это удастся лучше, чем экстремистским предложениям консерваторов"). 

Пусть другие вещи и важны, имеет смысл сосредоточить свою энергию на вопросах, которым уже уделяется общественное внимание; и при этом отдавать предпочтение тем проектам, которые можно осуществить чисто и напрямую, в противоположность тем, что требуют компромиссов, таких как работа через правительственные учреждения. Даже если такие компромиссы не кажутся очень серьёзными, они подают дурной пример. Ожидание помощи от государства почти никогда не приводит к желанным результатам (комиссии, создаваемые для искоренения бюрократической коррупции сами развиваются в новые коррумпированные бюрократии; законы, принятые для борьбы с вооружёнными реакционными группами бьют в первую очередь по безоружным радикалам). 

Система способна убить двух зайцев одним выстрелом заставляя своих оппонентов предлагать "конструктивные решения" для своих собственных кризисов. Фактически, ей необходимо определённое количество оппозиции, которая предупреждает её о проблемах, усиливает её само-рационализацию, позволяет ей опробовать инструменты контроля и даёт оправдания для введения новых форм контроля. Чрезвычайные меры безопасности неуловимо становятся стандартными процедурами, в то время как регламент, которому можно сопротивляться вводится только в ситуациях паники. Медленное, постоянное изнасилование человеческой личности всеми учреждениями отчуждённого общества, от школ и фабрик до рекламы и урбанизма, начинает казаться нормальным по мере того, как спектакль навязчиво фокусируется на сенсационных индивидуальных преступлениях, манипулируя людьми, погружая их в истерию законности и порядка.

Политкорректность или отчуждение равных возможностей

Помимо всего прочего, система добивается успеха, когда может обратить социальные завоевания в дрязги вокруг привилегированных позиций в ней самой. 

Это особенно тернистая зона. Надо бы бросать вызов всем формам социального неравенства, не только потому что они несправедливы, но потому что пока они остаются, их можно использовать, чтобы разделять людей. Но достижение равенства в рабстве наёмного труда или равной возможности стать бюрократом или капиталистом вряд ли будет означать хоть какую-то победу над бюрократическим капитализмом. 

То, что люди должны защищать свои собственные интересы естественно и необходимо; но если они попытаются сделать это, слишком исключительно отождествляя себя с какой-то определённой социальной группой, они утрачивают более широкий взгляд на вещи. Пока всё более фрагментируемые категории грызутся за брошенные им крошки, они погрязают в игре мелких взаимообвинений и забывают об идее упразднения всей иерархической структуры. Люди, которые обычно скоры на объявление вне закона малейшего намёка на пренебрежительное отношение, начинают сваливать в одну кучу всех мужчин или всех белых, как "угнетателей", а потом удивляются, что встречают такую сильную обратную реакцию со стороны подавляющего большинства последних, которые хорошо сознают насколько малой властью обладают над своей собственной жизнью, а тем более над чьей-то ещё. 

Если оставить в стороне всех реакционных демагогов (которые приятно удивлены, когда "прогрессивные люди" предоставляют им такие лёгкие мишени для насмешек) единственные люди, которые что-то получают от этой вредной для обеих сторон грызни это несколько карьеристов, борющихся за бюрократические посты, правительственные гранты, академические лавры, издательские контракты, коммерческую клиентуру или политические сферы влияния в тот момент, когда на тарелке крайне мало места. Вынюхивание "политической некорректности" позволяет им устранять конкурентов и критиков и закреплять свои собственные позиции в качестве признанных специалистов или представителей своего собственного фрагмента. Различные угнетённые группы, которые достаточно глупы, чтобы верить подобным представителям не получают ничего кроме кроме кислосладкого возбуждения от своего правого гнева и смехотворной официальной терминологии, напоминающей Новояз Оруэлла.(5) 

Есть существенное, хотя и иногда еле различимое отличие между борьбой с социальным злом и кормлением с него. К людям не приходят силы, когда их поощряют погрязать в своём положении жертвы. Индивидуальная автономия не развивается если прячется в своём самоотождествлении с группой. Равенство интеллекта не демонстрируется отказом от логического рассуждения, как "типично белой мужской тактики". Радикальный диалог не оживляется, когда людей обвиняют в том, что они не соответствуют какой-то политической ортодоксальности, тем более, когда такую ортодоксальность стремятся навязать законным путём. 

Также историю не творят переписывая её. Нам не нужно освобождаться от некритического уважения к прошлому и начинать осознавать где и что было искажено. Но нам нужно понять, что несмотря на наше неодобрение предрассудков и несправедливостей прошлого, мы сами вряд ли поступали бы лучше, если бы жили в тех же условиях. Применение современных стандартов в обратной перспективе (самодовольно исправляя авторов прошлого каждый раз, когда они используют общепринятые ранние формы окончаний мужского рода, или подвергая цензуре Гекльберри Финна из-за того, что Гек не называет Джима "цветным") только усиливает историческую неграмотность, которую так успешно пестует современный спектакль.

Недостатки морализма и упрощенческого экстремизма

Большая часть этого нонсенса берёт начало в фальшивой предпосылке, что радикализм означает жизнь по какому-то моральному "принципу" - как если бы никто не мог работать на мир не будучи абсолютным пацифистом, или защищать упразднение капитализма, не раздав все свои деньги. У большинства людей слишком много здравого смысла, чтобы следовать за такими упрощёнными идеалами, но они часто чувствуют смутную вину за это. Это чувство вины парализует их и делает более восприимчивыми к шантажу со стороны левацких манипуляторов (которые говорят нам, что если у нас нет смелости стать великомучениками, мы должны безропотно поддерживать всё, что они делают). Или они пытаются подавить это чувство вины презирая других, которые кажутся ещё более скомпрометированными: рабочий гордится тем, что не продаёт свой ум, как профессор; который возможно чувствует себя выше чем дизайнер; а тот в свою очередь смотрит свысока на тех, кто занят в производстве оружия. . . . 

Превращение социальных проблем в личные и моральные отвлекает внимание от их потенциального разрешения. Пытаться изменить социальные условия своим милосердием это всё равно что пытаться поднять уровень моря подливая воду в океан вёдрами. Даже если альтруистические действия приносят какое-то благо, бесполезно полагаться на них как на генеральную стратегию потому что они всегда будут исключением. Большинство людей естественным образом в первую очередь заботятся о себе и о самых близких себе людях. Одной из заслуг ситуационистов было то, что они отбросили традиционный левацкий призыв к чувству вины и самопожертвования делая ударение на том, что первичным мотивом является осуществление революции ради нас самих. 

"Идти к людям", чтобы "служить" им или "организовывать" или "радикализировать" их, ведёт как правило к манипулированию, встречаемому апатией или враждебностью. Пример независимых действий других является гораздо более сильным и здоровым источником вдохновения. Как только люди начинают действовать сами, они оказываются в лучшем положении для обмена опытом, сотрудничества на равных правах и, по необходимости, для просьб об особой помощи. А когда они сами завоёвывают свою собственную свободу, её гораздо труднее у них отобрать. Одно из граффити Мая 1968 г. говорило: "Я не слуга народа (и ещё меньше его самозваных лидеров) - пусть народ сам служит себе". Другой граффитист написал ещё яснее и короче: "Не надо меня освобождать - я сам об этом позабочусь". 

Тотальная критика означает не тотальное противостояние всему, а то, что всё ставится под вопрос. Радикалы часто забывают об этом и стремятся переплюнуть друг друга, делая всё более экстремистские утверждения, намекающие на то, что идти на любой компромисс означает продаться и даже, что получать удовольствие означает быть сообща с системой. На самом деле, быть "за" или "против" какой-либо политической позиции настолько же просто, и обычно настолько же бессмысленно, как быть за какую-нибудь спортивную команду или против неё. У тех, кто гордо возвещает о своей "тотальной оппозиции" всем компромиссам, всей власти, всей организации, всей теории, всей технологии и т.д., как правило нет какой бы то ни было революционной перспективы - никакой практической идеи о том, как свергнуть нынешнюю систему или как может функционировать новое общество. Некоторые даже пытаются оправдать этот изъян, заявляя, что простая революция никогда не сможет быть достаточно радикальной, чтобы удовлетворить их вечное онтологическое чувство бунта. 

Подобная помпезность типа "всё или ничего" может временно оказать впечатление на нескольких зрителей, но в конечном итоге это надоест людям. Рано или поздно противоречия и лицемерие приводят к утрате иллюзий и обречённости. Проецируя свои собственные разочарованные заблуждения на весь мир, бывшие экстремисты делают вывод, что все радикальные перемены безнадёжны и подавляют весь опыт; или даже перескакивают на равно глупую реакционную позицию. 

Если бы каждому радикалу надо было бы быть Дуррути мы могли бы забыть об этом и посвятить себя более реалистичным заботам. Но быть радикалом не означает быть на самом краю. В своём изначальном значении это означает возвращаться к корням. Причина по которой необходимо бороться за упразднение капитализма и государства состоит не в том, что это самая крайняя из всех возможных целей, но потому что к сожалению стало очевидным, что ничто меньшее не сработает. 

Нам необходимо узнать, что является и необходимым и достаточным; найти проекты, на которые мы способны и которые мы можем осуществить в действительности. Всё, что находится вне этого - просто пар. Многие из старейших и остающихся наиболее эффективными радикальных тактик - дебаты, критика, бойкоты, стачки, сидячие демонстрации, рабочие советы - прижились именно потому что они заодно просты, относительно безопасны, широко применимы и достаточно открыты для того, чтобы вести к более широким перспективам. 

Упрощенческий экстремизм естественным образом тяготеет к самой экстремистской оболочке. Если все проблемы можно свалить на зловещую клику "тотальных фашистов", всё остальное очень удобно будет казаться прогрессивным при сравнении. В то же время реальные формы современного доминирования, которые как правило более тонки, проходят незамеченными и не встречая сопротивления. 

Замыкаясь на реакционерах, вы их только укрепляете, придавая им более сильный и более притягательный вид. "Нам не важно смеются над нами наши враги или оскорбляют нас, представляют они нас как клоунов или как преступников; важно то, что они говорят о нас, что мы их заботим" (Гитлер). Рейх указывал на то, что "заставляя людей ненавидеть полицию вы только усиливаете власть полиции и придаёте ей мистическую власть в глазах бедных и отчаявшихся. Сильных ненавидят, но их также боятся, им завидуют и за ними следуют. Страх и зависть, которые чувствуют "неимущие" несут ответственность за часть той власти, которой обладают политические реакционеры. Одной из главных целей рациональной борьбы за свободу является разоружение реакционеров, путём выставления на свет иллюзорного характера их власти". (Люди в беде). 

Основная проблема с компромиссами заключается не столько в моральном аспекте, сколько в практическом: трудно атаковать нечто, в чём мы сами участвуем. Мы сдерживаем свою критику, чтобы другие не критиковали нас. Становится трудно думать о больших вещах, действовать дерзко. Как это часто отмечалось, многие немцы смирились с нацистским гнётом потому что он развивался постепенно и в первую очередь был направлен на непопулярные меньшинства (на евреев, цыган, коммунистов, гомосексуалистов); к тому времени как он начал сказываться на всём народе, последний уже не мог ничего с ним поделать. 

На мыслительном уровне легко осуждать тех, кто капитулировал перед фашизмом или сталинизмом, но большинство из нас вряд ли поступило бы иначе если бы мы были в том же положении. В наших грёзах, рисуя себя драматическими персонажами с точным выбором перед благодарной аудиторией, мы воображаем, что у нас не было бы проблем с принятием правильного решения. Но ситуации с которыми мы сталкиваемся на деле как правило более сложны и малопонятны. Не всегда легко узнать, где провести черту. 

Весь смысл в том, чтобы провести её где-нибудь, перестать беспокоиться о чувстве вины и самооправданиях, и начать наступление.

Преимущества дерзости

Этот дух хорошо передают те итальянские рабочие, которые начинают бастовать, не выдвигая никаких требований. Такие забастовки не только более интересны, чем обычные бюрократические профсоюзные переговоры, они могут быть даже более эффективными: боссы, не уверенные в том, как далеко они должны идти навстречу, часто заканчивают тем, что предлагают намного больше, чем бастующие осмелились бы потребовать. Последние затем могут решить, каков будет их следующий шаг, не требуя для себя ничего взамен. 

Оборонительная реакция против того или иного социального симптома в лучшем случае добивается каких-то временных уступок по отдельным вопросам. Агрессивная агитация, отказывающаяся ограничиваться чем-либо оказывает гораздо более сильное давление. Правители, когда сталкиваются с массовыми, непредсказуемыми движениями вроде контр-культуры шестидесятых или майского восстания 1968 г. - движениями, которые всё ставят под вопрос, добиваясь автономных побед на многих фронтах, угрожая распространиться на всё общество и слишком широкие для того, чтобы контролироваться подкупаемыми лидерами - спешат подчистить свой имидж, провести реформы, поднять зарплату, освободить заключённых, объявить амнистию, начать мирные переговоры - всё, в надежде предотвратить развитие движения и восстановить свой контроль. (Абсолютная неуправляемость американской контр-культуры, глубоко распространившейся в самой армии, возможно сыграла большую роль в качестве чёткого антивоенного движения, положив конец вьетнамской войне). 

Та сторона, что проявляет инициативу, определяет условия борьбы. Пока она продолжает обновляться, она сохраняет элемент сюрприза. "Дерзость есть творческая сила. . . . Когда дерзость наталкивается на сомнения она уже обладает существенным преимуществом, потому что само состояние сомнения подразумевает утрату равновесия. Только, когда она встречается с осторожным прогнозом, она утрачивает преимущество". (Клаузевиц, О войне). Но осторожный прогноз очень редок среди тех, кто правит этим обществом. Большинство процессов системы, связанных с превращением жизни в товар, спектакль и иерархию слепы и автоматичны: торговцы, СМИ и лидеры просто следуют за своими естественными наклонностями, чтобы сделать деньги, завоевать аудиторию или завербовать сторонников. 

Общество спектакля часто становится жертвой своих собственных фальсификаций. Поскольку каждый уровень бюрократии стремится спрятаться за толстой стеной статистики, а каждый "источник информации" переплюнуть других более сенсационными историями, в то время как соперничающие государства, правительственные департаменты и частные компании проводят каждый свою кампанию дезинформации (см. главы 16 и 30 Комментариев к обществу спектакля Дебора), даже исключительному правителю, обладающему определённой ясностью ума будет трудно понять что же на самом деле происходит. Как говорит Дебор в другом месте в той же книге, государство, которое начинает репрессировать своё собственное историческое знание больше не может вести себя стратегически.

Преимущества и ограничения ненасилия

"Вся история прогресса человеческого общества показывает, что все уступки, сделанные его августейшим требованиям были порождены борьбой. . . . Если нет борьбы, нет и прогресса. Те, кто исповедует свободу, но пренебрегает агитацией, являются людьми, которые хотят урожая, не распахивая земли. Они хотят дождя без грома и молний. Они хотят океана без ужасного шума его многих вод. Борьба может быть моральной; или физической; или моральной и физической, но она должна быть борьбой. Власть ничего не уступает без требований. Никогда не уступала и никогда не уступит."
-Фредерик Дуглас 

Любой, кто обладает знанием истории, понимает, что общества не изменяются без упорного и часто варварского сопротивления тех, кто находится у власти. Если бы наши предки не обращались к насильственному бунту, большинство тех, кто сейчас самоуверенно порицают его были бы до сих пор слугами и рабами. 

Рутинное функционирование этого общества несёт в себе гораздо больше насилия, чем любая возможная реакция против него. Представьте себе всю ярость, которую вызвало бы радиальное движение, казнившее 20,000 противников; а ведь это консервативная оценка количества детей, которых современная система заставляет умирать от голода каждый день. Колебания и компромиссы позволяют этому текущему насилию длиться вечно, вызывая в тысячу раз больше страданий, чем одна решительная революция. 

К счастью, современной, настоящей революции большинства понадобилось бы очень мало насилия, чтобы нейтрализовать лишь те элементы правящего меньшинства, которые пытаются путём насилия удержать собственную власть. 

Насилие не только нежелательно само по себе, оно вызывает панику (а значит подверженность манипуляциям) и пропагандирует потребность в военной (а значит иерархической) организации. Ненасилие подразумевает более открытую и демократическую организацию; она стремится к спокойствию и состраданию, чтобы положить конец злополучному циклу ненависти и мести. 

Но мы должны стараться не делать фетиш из этого. Обычное возражение, "Как вы можете способствовать миру насильственными методами?", не более логично, чем говорить тонущему человеку, что если он хочет выбраться на сушу, он не должен прикасаться к воде. Стремясь разрешить "непонимания" путём диалога, пацифисты забывают, что некоторые проблемы основаны на объективных конфликтах интересов. Они недооценивают подлость врага, преувеличивая собственную вину, упрекая самих себя даже в "яростных чувствах". Эта кажущаяся частной практика "быть свидетелем" на самом деле превращает активиста в пассивный объект, "ещё одного человека, выступающего за мир", который (как солдат) выставляет своё тело на линию огня, бросив весь личный анализ или экспериментирование. Те, кто борется с идеей захватывающей и героической войны, должны бросить это пресмыкающееся, нищенское выпрашивание мира. Определив свою цель как выживание, пацифистам нечего было сказать тем, кому по душе глобальное уничтожение, как раз из-за того, что их тошнит от повседневной жизни, которую превратили в простое выживание, тем, кто видит в войне не угрозу, а желанный уход от скуки и мелочных тревог. 

Пацифисты, ощущая, что их стремление остаться незапятнанными не выдерживает испытания реальностью, как правило намеренно избегают информации о прошлой и нынешней социальной борьбе. Несмотря на то, что они зачастую способны на интенсивное изучение и стоическую самодисциплину в своей личной духовной практике, они видимо полагают, что исторических и стратегических знаний на уровне Ридер'с Дайджест будет достаточно для их "общественной деятельности". Подобно человеку, надеющемуся избежать травмирующих падений путём упразднения закона притяжения, им кажется проще воображать нескончаемую моральную борьбу против "жадности", "ненависти", "неграмотности", "ханжества", чем бросить вызов конкретной социальной структуре, которая на деле культивирует эти качества. Под нажимом, они иногда жалуются, что радикальная борьба несёт в себе сильные стрессы. Это действительно так, но странно слышать подобные утверждения от тех, чья духовная практика по идее должна учить людей справляться с проблемами с отрешённостью и душевным покоем. 

В Хижине дяди Тома есть замечательный момент: когда квакерская семья помогает нескольким рабам бежать в Канаду, появляется ловец рабов с Юга. Один из квакеров наставляет на него ружьё и говорит: "Друг, ты здесь не нужен". Я думаю это самый правильный тон: в нём нет ни ненависти, ни даже презрения, но есть готовность сделать то, что необходимо в данной ситуации. 

Реакции против угнетателей понятны, но те, кто в них увяз рискуют стать порабощёнными ментально и физически, прикованными к своим хозяевам "цепями ненависти". Ненависть к боссам частично передаёт ненависть людей к самим себе за все те унижения и компромиссы, которые они принимают, втайне понимая, что боссы существуют только благодаря тому, что подчинённые мирятся с ними. Даже в ситуации, когда кто-то прыгает из грязи в князи, большинство людей на позициях власти, не шибко отличается в своих действиях от любых других людей на тех же позициях, с теми же новыми интересами, соблазнами и страхами. 

Энергичные контратаки могут научить силы врага уважать вас, но они также плодят антагонизмы. Всепрощение иногда побеждает врага, но в других случаях оно просто даёт им шанс зализать раны и нанести новый удар. Не всегда легко определить лучшую политику в разных обстоятельствах. Люди пострадавшие от особенно порочных режимов естественно хотят видеть виновных наказанными; но слишком много мести служит знаком для других нынешних и будущих угнетателей, что они также должны биться насмерть, так как им нечего терять. 

Однако, большинство людей, даже наихудшие соучастники системы, пойдут в том направлении, в котором дует ветер. Лучшей защитой против контрреволюции будет не вынюхивание прошлых преступлений людей или потенциальных будущих предательств, но углубление повстанчества до тех пор, пока в нём не будут участвовать все.
 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Распространение Ситуационистским Интернационалом текста, порицающего международное собрание критиков искусства было отличным примером этого: "Копии были высланы по почте большинству критиков или вручены лично. Другим позвонили и прочитали часть текста. Группа ворвалась в пресс-клуб, где собрались критики и расшвыряла по залу листовки. Другие разбрасывались на тротуар из окон верхних этажей или из окна машины . . . Короче говоря, были приняты все меры, чтобы у критиков не осталось шансов не знать о тексте." (SI Anthology, p. 49 Action in Belgium.) 

2. "Отсутствие революционного движения в Европе свело леваков до упрощённейшего выражения: до массы зрителей, которые охвачены восторгом каждый раз, когда эксплуатируемые жители колоний берутся за оружие против своих господ и только и делают, что рассматривают эти восстания как вершину революции. . . . Где бы ни происходил конфликт, они везде видят борьбу Добра со Злом, 'тотальной революции' против 'тотальной реакции.' . . . Революционная критика начинается по ту сторону добра и зла; она коренится в истории и воздействует на тотальность существующего мира. Ни в коем случае она не может аплодировать воинственному государству или поддерживать бюрократию эксплуататорского государства в процессе формирования. . . . На данный момент явно невозможно искать революционное решение вьетнамской войне. В первую очередь необходимо положить конец американской агрессии, чтобы позволить социальной борьбе во Вьетнаме развиваться естественным образом, т.e. дать возможность вьетнамским рабочим и крестьянам вновь обнаружить своих местных врагов: бюрократию Севера и правящие слои собственников с Юга. Как только уйдут американцы, сталинистская бюрократия захватит контроль над страной - это неизбежно. . . . Смысл не в том, чтобы оказывать безусловную (или даже условную) поддержку Вьетконгу, а в том, чтобы борться последовательно и бескомпромиссно с американским империализмом." (SI Anthology, pp. 195-196, 203 Two Local Wars.) 

3. "В своей мистической форме, диалектика вошла в моду в Германии, потому что казалось, что она преобразовывает и прославляет существующее состояние вещей. В своей рациональной форме это отвратительный скандал для буржуазного общества и его профессоров-доктринёров, потому что осознавая существующее положение вещей он одновременно утверждает отрицание государства, его неизбежный развал; потому что видит текучее движение каждой исторически развитой социальной формы и поэтому принимает в расчёт её переходность и мимолётность её существования; потому что не принимает никакой узды, и в сущности является критическим и революционным." (Marx, Capital.) 

Раскол между марксизмом и анархизмом изуродовал обе стороны. Анархисты правильно критиковали авторитарные и узко экономические тенденции марксизма, но они делали это в недиалектической, моралистической, антиисторичной манере, противопоставляя абсолютные дуализмы (Свобода против Власти, Индивидуализм против Коллективизма, Централизация против Децентрализации, etc.) и оставляя Марксу и нескольким марксистам монополию на последовательный диалектический анализ - до тех пор пока ситуационисты заново не объединили либертарный и диалектический аспекты. О заслугах и недостатках марксизма и анархизма см. The Society of the Spectacle ¬¬78-94. 

4. "То, что вышло на поверхность этой весной в Цюрихе в виде демонстрации против закрытия молодёжного центра прокатилось по всей Швейцарии, подпитывая мятеж юного поколения, стремящегося уйти от этого удушающего общества. 'Мы не хотим мира, в котором гарантия от голодной смерти оплачивается гарантией смерти от скуки,' было написано на знамёнах и витринах магазинов в Лозанне." (Christian Science Monitor, 28 October 1980.) Лозунг взяи из книги Ванейгема The Revolution of Everyday Life. 

5. Комичные примеры см. в Henry Beard and Christopher Cerf's The Official Politically Correct Dictionary and Handbook (Villard, 1992): чато трудно сказать являются ли термины Правильнояза сатиричными или всерьёз предлагаются или даже принимаются и используются официально. Единственным противоядием от подобного бреда являются раскаты здорового смеха.

ОГЛАВЛЕНИЕ | ГЛАВА 1 | ГЛАВА 2 | ГЛАВА 3 | ГЛАВА 4