Репрессии распространяются не только на людей, которые получают тюремные сроки за несогласие с властью, но и на их близких, находящихся на свободе. О том, как арест родного человека меняет жизнь и отношения, журнал Дискурс разговаривает с семьями политзаключенных в спецпроекте «Разделенные сроком». Новое интервью — с женой, мамой и сестрой математика и анархиста Азата Мифтахова, задержанного 4 сентября прямо на выходе из колонии в день окончания шестилетнего срока, который он отбывал за разбитое окно в офисе единороссов. Молодому ученому грозит еще 5 лет — по статье «оправдание терроризма» из-за одобрительного высказывания о подрыве архангельской ФСБ.
Близкие Азата рассказывают, с чего началось преследование, какой была реакция родственников и знакомых на новости по телевизору, что помогает справляться с разлукой, как они вместе ездят на длительные свидания и почему продолжают бороться. Жена делится тем, как развивались их отношения после ареста, почему они решили пожениться в СИЗО и на что пришлось пойти, чтобы быть рядом с любимым, сестра вспоминает акции в поддержку брата, а мама рассказывает, как она объединилась с другими матерями политзаключенных и что чувствовала, когда им дали всего пять минут после выхода Азата из колонии перед тем, как снова его забрать.
О начале дела, знакомстве Азата с будущей женой Леной и развитии отношений на фоне преследования
В 2018 году началось уголовное дело, по которому он сейчас сидит. Началось оно с моего задержания и задержания других людей по делу о нападении на офис «Единой России». До этого мы были знакомы в связи с общими политическими взглядами. Тут уже не буду вдаваться в детали. До этого у нас было не очень долгое общение и мы не были близко знакомы. Но уже тогда я испытывала к нему симпатию, и даже Азат ко мне ее испытывал. Но мы никогда эту тему не поднимали. А потом у меня прошел обыск, а за ним последовало мое задержание. После этого я со многими людьми, с которыми была знакома, потеряла контакт. В том числе с Азатом.
Потом, где-то через год после этих событий, появилась информация о его задержании. На самом деле сначала он еще не был задержан. То есть это был вброс через телеграм-каналы, связанные с силовиками. В каналы была выложена его фотография с паспортом. Тогда я стала пытаться выяснить какие-то детали, получить информацию через знакомых. В тот вечер мне удалось узнать, что на самом деле он не задержан. И тогда нам уже помогли связаться. После этого мы с ним впервые после долгого перерыва списались, и я очень сильно волновалась в тот день.
Стало понятно, что этот человек мне действительно очень дорог, и я не стала об этом умалчивать. Выяснилось, что это взаимно. Мы с ним договорились о встрече и успели один раз встретиться до его задержания 1 февраля.
Когда мы встретились перед его задержанием, у нас возникли некоторые личные разногласия, и я не знаю, что было бы с нашим общением, если бы его после этого не задержали. Но случилось то, что случилось. Буквально через день после нашей встречи у меня снова случился обыск уже в рамках уголовного дела, связанного с обнаруженным в Балашихе взрывным устройством, авторство которого пытались приписать Азату, за что позже он и был задержан. Так мы с ним оказались в Балашихе вместе с другими задержанными в тот день.
Дальше все происходило на моих глазах: давление, оказанное на него, ситуация, когда он пытался вскрыть вены, потому что ожидал, что будут пытки со стороны сотрудников ФСБ. Приезжал, по-моему, Первый канал и другие госканалы — делали выпуск. Нам очень повезло, что я тоже была задержана, потому что у меня оставался адвокат, и он умудрился пробиться в помещение, где нас содержали, хотя это явно не входило в планы сотрудников ФСБ. Они собирались прятать Азата, но так получилось, что мой адвокат и его коллега из правозащиты сумели туда попасть.
Азат боялся, что на него будут оказывать физическое воздействие. Мне, кстати, дали побыть рядом, его приободрить, успокоить. Потом появился адвокат, атмосфера как-то разрядилась, и стало полегче. Так что я относительно спокойно уехала оттуда. А потом, как только мы все ушли, сотрудники ФСБ сказали, что никакого Азата Мифтахова у них нет. Вот так вызванного адвоката не пустили. Азат был задержан утром 1 февраля, о чем было заявлено во всех СМИ, но формально он числился задержанным с вечера 2 февраля. Все это время — около полутора суток — его прятали от правозащитников, которые его искали все это время. Тогда было много людей инициативных, которые были готовы сорваться и приехать в Балашиху после быстро разлетевшихся новостей о задержании.
В итоге они не стали применять более жесткие пытки, которые могли бы быть. То есть там были угрозы, был шуруповерт, были небольшие избиения, но, я думаю, если бы не огласка с самого начала, то все могло бы быть гораздо жестче.
Благодаря общественности у них не получилось в спокойном режиме выбить из него все необходимые показания.
В итоге пришлось через несколько дней его отпускать, потому что на него ничего не было. Но отпустили его только формально, потому что вначале задержание продлили до 7 февраля, а 7 февраля уже должен был быть суд о помещении под административную стражу, но его типа выпустили. Все приехали в Балашиху на этот суд, а Азат пропал без вести. Они говорят, что его отпустили и он ушел. Где его искать, непонятно. И тут мой подельник, который был задержан вместе со мной в 2018 году за нападение на офис «Единой России», пишет мне, что его срочно вызывают к следователю. Естественно, сразу стало понятно, что искать Азата надо по тому самому адресу, куда зовут моего подельника. Ну, и дальше уже, в принципе, известная история: в тот же день появился засекреченный свидетель, благодаря показаниям которого смогли задержать Азата уже по новому уголовному делу.
Вот что вспоминает о начале дела мама Азата, Гульнур: Я оставила дома телефон, забыла его. Прихожу домой, думаю, дай почитаю сообщения. Братишка у меня в то время жил в Москве, и смотрю, он мне выслал каких-то ребят, лежащих на полу. Я еще не поняла. Потом дальше просматриваю фотографии. Вижу, мой сын лежит в наручниках, а рядом ноутбук, тетрадки, ручки. Я вскрикнула и вскочила: «Что случилось?!» Говорю мужу: «Смотри! Почему у меня сын лежит на полу? Что это такое?» И через несколько минут позвонил братишка и говорит: «Гульнур, Азата арестовали, как будто бы он изобрел бомбу, хотел взорвать мирных людей». Я, конечно, сказала, что это неправда, что этого не может быть. Даже отругала своего братишку: «И ты веришь этому?» — и бросила трубку.
Включили телевизор. Везде, что бы я ни открывала, везде новости про Азата. Это было вообще… это я не знаю… думала, это было не со мной. Это не объяснить словами, было очень страшно. Я так ту ночь и не поспала, все глядела в потолок, твердила себе, что это неправда. Потом я полетела в Москву на суд по мере пресечения. И тут звонит адвокат и говорит: «Езжайте быстрее в Балашиху. Вашего сына освободили». Мы, не веря в такое чудо, поехали в следственный изолятор. Там сказали: «Мы его отпустили, он ушел». Я говорю: «Как вы его отпустили? Он же без теплой одежды, в тапочках». Нам ответили, что он взрослый мужчина. Ну вот так по всей Балашихе прокрутились. Верили, что где-то Азат стоит, и мы успеем его увидеть, встретимся. Но не тут-то было… Через час нам звонит адвокат и говорит, что Азата при освобождении отправили в другое здание. Мы поехали туда, и Азат там так и остался с делом о нападении на офис «Единой России».
Об отношениях после ареста, свадьбе в СИЗО и длительных свиданиях
Получается, что человек, который мне глубоко не безразличен, оказывается во всей этой истории. С первых дней я поняла, что поддержка проседает. Например, родственники Азата не были в контексте всей политической ситуации в стране. Они не понимали, что это всерьез и надолго. Думали, что все разберутся, поймут, что это ошибка, и отпустят. То есть банально ему не передали в изолятор самых необходимых вещей: сменную одежду и прочее. Я поняла, что надо взять это дело на себя, и в первую неделю сделали сбор на мое имя.
Я сказала, что буду заниматься всеми передачами, согласовала все с родственниками Азата и взяла на себя обеспечение и огласку ситуации. С самого начала и до сих пор.
Нам, конечно, было проблематично как следует обсуждать нашу личную ситуацию, но мы поддерживали связь, переписывались, удавалось обменяться весточками без цензуры. Со временем наши симпатии развились окончательно, уже к концу наших судов. Мы с ним были подельниками. Он единственный был под арестом. Я и еще один человек находились под подпиской о невыезде, и к нам особого интереса в рамках этого дела не было.
Понятно, что все было заточено под Азата, чтобы посадить его. У нас изначально был вандализм, это статья до трех лет лишения свободы. Она была переделана под него на хулиганство, а это уже тяжкая статья — до 7 лет. Воспользовались ситуацией с коронавирусом, чтобы сделать процесс негласным, то есть не пускать журналистов и общественность. Тогда я поняла, что у него будет реальный срок, что его отправят в колонию. По крайней мере, ни я, ни, мне кажется, Азат уже в этом не сомневались.
С последним словом была такая ситуация: Азат за все время не давал никаких развернутых показаний в суде. В основном выступала его адвокат, и не было позиции, что он придерживается анархических взглядов и за это его преследуют. Когда нужно было сказать последнее слово, Азат не подготовил его как следует. Он долго пытался, но ему все время не нравилось. В этом плане он слишком самокритичный человек. Поэтому он выступил довольно спонтанно и несколько в противовес тому, что говорила адвокат. Он заявил о себе как об активисте и участнике различных акций. Это было очень неожиданно. После этого мы уже не надеялись, что его отпустят. И приговор уже более ожидаемо воспринимался.
В последних числах перед Новым годом я сделала ему предложение, что хорошо было бы расписаться в этой ситуации. И мы решили, что так и сделаем.
Я стала собирать документы. Только к апелляции мы смогли определиться с датой регистрации брака в СИЗО. Пришлось приложить усилия, чтобы апелляцию немного оттянуть разными законными методами. За день до я не могла быть на сто процентов уверена в том, что его не увезут у меня прямо из-под носа. Ходила на прием к начальнику, договаривалась, чтобы его подержали, не этапировали. Ну, в общем, все сложилось.
В тот день приехали мама и младшая сестра Азата. Мы все поехали сначала в ЗАГС, там нужно было связаться с работницей ЗАГСа и вместе с ней ехать в СИЗО. Еще нас вызывали на прохождение полного досмотра. Я не очень хотела приезжать туда в классическом белом платье. У меня был красивый костюм, но не совсем, видимо, было понятно, что я невеста, поэтому работница СИЗО, которая меня досматривала, вообще не понимала, почему у меня в руках букет цветов. Этот букет мне утром подарила мама Азата. И вот этот букет стали пропускать через сканер. Потом, когда сотрудница поняла, что я невеста, сказала, что надо, конечно, мне его с собой взять.
В целом отношение у всех сотрудников, которых мы в тот день видели, было нормальное. Сначала в помещение, где обычно происходят встречи с адвокатами, привели меня, потом Азата. И там все было вообще шикарно. Мы не ожидали такого. Нам дали обняться, поговорить. Никто нас не держал раздельно на дистанции два метра. Расписались, все эти формальности сделали. Потом гости ушли, оставили нас немного наедине, дали нам минут пять пообщаться. Потом меня увели. Дальше мы уже собрались вместе с моими родителями, посидели. Мама Азата познакомились с моими родителями впервые.
Елена Горбань после бракосочетания с Азатом Мифтаховым / Источник
А дальше его этапировали в колонию в Кировской области, и, за исключением последних месяцев, там все было более-менее спокойно. Кроме истории со статусом, но такого давления, какое сейчас на него оказывается, тогда не оказывалось, и нам давали свидания и длительные, и краткие. Я каждые три месяца могла приезжать вместе с родственниками. Первый раз я приехала одна, потом мы уже стали чередоваться с его матерью и сестрой. Там можно двух взрослых человек.
Мама Азата добавляет: Все длительные свидания, которые были, мы на всех были. Только одно свидание пропустила, когда они расписались с Азатом, потому что им надо было остаться вдвоем. Просто они не так хорошо знали друг друга, они же были друзьями, а тут расписались, и мы решили, что Лена поедет сама, поближе знакомиться.
А на остальных свиданиях мы всегда были вместе с Леной. Одну ночь я ночевала с сыном, а две ночи оставляла их вдвоем, потому что все-таки муж и жена, любят друг друга. Я готовила блюда, чтобы им было комфортно, чтобы осталось только согреть, покушать и общаться. Первые дни, когда встречались на длительные свидания, всегда садились втроем, Азата посередине, и в обнимку. Он меня обнимает с одной стороны, с другой стороны Лену. Мы общаемся, гладим друг друга, смеемся.
Я никогда Азату своих слез не показывала. Потому что я по себе знаю, когда, например, моя мама плачет, мне намного тяжелее, не хочу я лить слезы, и всегда старалась давать сыну силу.
Свидания всегда проходили весело: мы смеялись, вспоминали детство, всякие разные случаи. У нас постоянно был хохот в комнате. А потом, когда утром однажды проснулась рано и услышала лай собак, овчарок, говорю: «Ого, Азат! Смотри, как нас охраняют!» Вот так подбадривала. Конечно, неприятно было. Но я старалась сделать весело.
О реакции родственников, сплочении семьи и поддержке знакомых
Родные Азата, то есть его мама, другие близкие родственники, отчим с самого начала встали за него горой. Они приезжали в Москву из Нижнекамска, из Татарстана, чтобы увидеть его на судах, всячески поддерживали его все это время. Его мама потом уже сдружилась со многими другими родственниками политических заключенных. У них была инициатива объединения матерей политзаключенных. Когда она приезжала в Москву, вместе с ними на пикеты выходила.
Если говорить об МГУ, там не так все хорошо. Например, научный руководитель Азата не поддержал его в этой ситуации, никак себя не проявил. При том, что многие математики высказывались в поддержку Азата, в том числе из России. Активно включались студенты МГУ и других вузов, Вышки, например. DOXA активно подключилась с первых дней. Стоит выделить Мишу Лобанова и его жену Сашу Запольскую, которые с самого начала стали поддерживать Азата. Многие люди его поддерживали.
Математик Михаил Лобанов на акции в поддержку Азата Мифтахова 2 сентября в Берлине / SOTA
Сестра Азата, Зульфия, делится: У нас семья полностью сплотилась, что с папиной, что с маминой стороны. Они все поддерживали нас, всегда посылали деньги на адвоката, на суды. То есть раньше, наоборот, мамина сторона — с мамой, папина сторона — с папой. А тут у нас все полностью сплотились и начали общаться близко очень.
Раньше до всего этого у нас были обычные консервативные взгляды. Любили часто новости почитать, верили в них. После этого мы уже все осознали, у нас телевизоры выключены. Вообще мы их убрали, у мамы очень сильно взгляды поменялись на политику.
Когда это все произошло только, семья была тревожная, всего боялись — стука в дверь, звонка какого-нибудь с левого номера, боялись чужих людей. Мне родители говорили, если там человек подойдет, даст тебе какой-нибудь пакет, не бери его, потому что отпечатки оставишь там, ДНК. Прямо как контуженные ходили. И боялись, что за нами постоянно кто-то следит. Со временем уже стало так, как прежде, все нормально стало.
«Раньше до всего этого у нас были обычные консервативные взгляды. Любили часто новости почитать, верили в них. После этого мы уже все осознали, у нас телевизоры выключены». / Фото из личного архива
Нижнекамск очень маленький город, и во всех новостях всё узнают. Когда кто-то с нами общался, приходил, всегда очень плавно спрашивали: «Как у вас дела, как дела у Азата?» Реагировали все положительно, нормально, все понимали, что случилось.
Появлялись многие люди, которые поддерживали Азата. Когда я распространяла листовки в Нижнекамске в поддержку математика Азата Мифтахова, тоже появлялись активисты, которые вместе со мной распространяли информацию. Было даже такое, что у меня эта листовка была приклеена на телефон, и один незнакомый человек увидел её и такой: «О, у меня эти листовки тоже дома лежат». Оказалось, что их раздавали в одном из училищ Нижнекамска. Когда я стояла в одиночном пикете с надписью «Свободу Азату Мифтахову», люди тоже подходили, поддерживали. После этого случая у меня появился дух активизма. Прямо сильно хотелось поддержать Азата.
До ареста у нас с Азатом очень хорошие были отношения, мы были близки друг с другом. Всегда говорили о своих чувствах, но Азат был очень стеснительный. Вот когда было заседание, он уже стал таким мягким.
Раньше для него обнимашки-поцелуи казались розовыми соплями. А сейчас он прямо отойти от деда не может, от меня, от мамы, обнимает целыми часами.
А так, отношения у нас всегда были хорошие. Азат всегда заступался за меня и всегда поддерживал.
Мама Азата вспоминает: Были у нас родственники, которые сразу же, как узнали новости об Азате, отвернулись. Одна семья сразу позвонила маме и сказала: «Все. Вы нас не знаете, и мы вас не знаем». И по сей день у нас нет общения, ее дети сразу нас поставили в черный список. А на работе мой директор сразу сказала, что это все неправда, что у меня сын ученый математик. Она меня поддержала: «Главное, чтобы у тебя сын был жив-здоров». Друзья в первый же день прибежали, дали помощь, чтобы я летела в Москву, чтобы увидела сына. На работе тоже собрали помощь. Все поддержали меня, кроме вот этой семьи — они все работают в правоохранительных органах. Мама, конечно, переживает, все-таки родные, но вот так поступили с нами.
«У нас семья полностью сплотилась, что с папиной, что с маминой стороны. Они все поддерживали нас, всегда посылали деньги на адвоката, на суды. То есть раньше, наоборот, мамина сторона — с мамой, папина сторона — с папой. А тут у нас все полностью сплотились и начали общаться близко очень». / Фото из личного архива
Знаете, когда мы поехали по бомбе сперва, еще когда не знали, что у Азата бомбу убрали, я же не так все представляла. Я думала, сейчас приеду на Балашиху, и меня будут поливать, оплевывать, что мой сын бомбист, хотел взорвать мирных людей… Я вот такого ожидала, такой был страх у меня. И вот я приехала и смотрю, подбегают ко мне люди с благодарностями: «У вас такой сын!», «У вас такой сын активный!», «Такой молодой ученый, такой молодец!» Потом со временем я поняла, в чем суть. У меня появились тысяча друзей. Я, честно говоря, благодаря им, стала и жить, и работать, и улыбаться, и общаться мне намного легче. Меня в первую очередь это очень сильно поддерживало.
Я даже не знала до ареста Азата, что такое политика, как невинных политзаключенных… ничего не знала. Спокойно пили кофе, гуляли, веселились, смотрели сериалы и смотрели Путина, верили в то, что говорит телевизор. Если бы не Азат, наверное, так бы и слушала.
Как-то осенью меня одна мама пригласила в материнский чат. И когда меня включили в этот чат, я увидела, как нас много, сколько матерей горюют по своим сыновьям… очень тяжело. Ни за что сидят, а такие сроки дали. От 18 до 25 лет сидят. Невинные… за свои мысли. Очень-очень переживаю за них. По делу «Сети» переживаю, за «Новое величие» переживаю. Когда Аню держали несовершеннолетнюю, всегда представляла, вдруг это моя дочь, что она испытывала, сидя в этой камере… Но все образумилось, и Аня на свободе. Сейчас про многих политзаключенных знаю, переживаю.
Первое время, когда мы образовались, мы были очень идейными, общались, что-то придумывали, собирались в Москве, стояли в пикетах, проводили митинги. И потом у нас потихоньку почему-то стало угасать. Вся эта пандемия, после чего все стали ужесточать, на митинги уже не выйдешь.
Но вот буквально вчера мы разговаривали с моим руководителем, она мне говорит: «Гульнур, главное, знай, что у тебя Азат жив. Руки-ноги есть, здоров у тебя сын. Главное, радуйся этому». Но все равно не хочется, чтобы он сидел в этих стенах.
Хочется, чтобы он на свободе занимался наукой, любил свою жену, чтобы была у него спокойная жизнь.
Всегда мечтал, с маленьких лет он все время говорил нам: «Я хочу быть ученым». Мы всегда на него смотрели, как будто бы посмеиваясь, не верили. Но мне кажется, что он стал ученым и дальше будет ученым, и профессором будет.
Об общении в колонии, звонках, переписках и передачках
В последнее время все было вообще шикарно. До того, как его начали сажать в ШИЗО, потому что у него была возможность звонить 15 минут в день. Не каждый день, конечно, получалось, не всякий раз он звонил мне, все-таки нужно ему и с мамой связываться, и с сестрой. Иногда он и другим родственникам мог звонить. Мы с ним разговаривали два-три раза в неделю. Так было примерно последние полгода, потому что вначале такой лафы не было. Когда он только приехал, за первые полгода, наверное, пару раз всего смог позвонить. Опять же, вначале не было электронных писем. Письма шли очень долго. Потом появилась-таки возможность переписываться, даже получать и отправлять несколько писем в неделю. Свидания, конечно. Мы ждали, особенно длительных.
Это каждый раз такой заветный день, ради которого живешь три месяца и стремишься к нему.
В письмах приходится, конечно, заниматься самоцензурой, потому что, если что-то скажешь не то в письме, то его могут просто не передать. С этой проблемой я впервые столкнулась еще в СИЗО. Тогда я стала разделять общение — на письма о своих личных вещах, которыми хотелось поделиться, и на письма, которые я назвала новостными: пыталась еженедельно отправлять ему большой сборник того, что произошло за последнее время, в том числе какие-то новости из анархических пабликов и просто политические события. Но потом с этим стало сложнее. Их стали хуже пропускать. А в колонии и вовсе у меня уже не получалось поддерживать эту традицию.
Какие-то вещи можно было рассказать во время звонков. Там тоже есть риск, что могут обрубить связь в прямом эфире — прослушка идет в этот момент. Но никакой жести особо не было, и какие-то вещи я спокойно ему рассказывала. Никогда такого не было, чтобы нас разъединили.
Понятно, что какие-то вещи лучше не говорить или говорить, не демонстрируя к ним своё отношение. Особенно с началом всего этого понятно чего в 2022 году, конечно, стало гораздо сложнее. Мне приходится давать Азату понять, что сейчас нельзя так свободно изъясняться, как можно было раньше. Сейчас реально можно получить статью за то, что ты что-нибудь не то скажешь. Азат, сидя там, не может сам этого понять. Нормально поговорить возможно — на длительном свидании. Скорее всего, прослушка там есть, но, по крайней мере, она там нелегально, и можно какими-то вещами обменяться, не думая, что тебя потом за это закроют.
Система, конечно, эмоционально отдаляет. Как минимум просто потому, что невозможно поговорить с человеком, его нет рядом. У нас, например, возникал ряд личных проблем только из-за того, что мы не могли что-то вовремя обсудить, Азат что-то не совсем так понял, вовремя не сказал об этом.
Возможность обсуждать что-то в письмах — далеко не то же самое, как когда ты с человеком рядом вживую и нормально коммуницируешь.
Что касается передачек, именно с книгами сейчас проблемы. Я так понимаю, что из-за новых ПВР они возникают сплошь и рядом. По новым правилам человек должен все заказывать сам через какие-то определенные книжные сети. Это все очень проблематично. Азат, в принципе, приспособился, стал пользоваться библиотекой в колонии, даже какие-то интересные для себя вещи там находил.
А вот что касается учебной и научной деятельности, в СИЗО он еще более-менее занимался математикой, а в колонии с этим у него стало гораздо хуже. Во-первых, в колонии меньше свободного времени — работа на пилораме, администрация постоянно пытается добавить дополнительные нагрузки типа чистки снега. Плюс большое количество людей рядом. Какая-то суета все время, что-то происходит, что-то отвлекает.
Как только его заперли в ШИЗО, еще тогда без книг, без каких-либо письменных принадлежностей, он был погружен большую часть суток в свои мысли. Там он начал какие-то задачи в уме решать. Как он сам написал в одном из первых своих писем, видимо, ШИЗО очень хорошо на него влияет. Нет худа без добра, так? Несколько писем подряд присылает мне свои сложные, не очень понятные вычисления.
Азат Мифтахов с младшей сестрой Зульфией / Фото из личного архива
Сестра рассказывает: В самом начале мы ему писали и всегда получали от него ответы. Через какое-то время он уже перестал писать и писал только Лене, так как уставал постоянно. Ему очень приятно получать письма, но сил больше не было писать. Потом появились звонки. Он звонит мне примерно раз в две недели, потому что должен позвонить еще маме, Лене, двум бабушкам.
Мне многие говорили: «Зульфия, ни в коем случае не пиши о своих переживаниях, не пиши о плохих новостях. Ему это не нужно». Но свои чувства внутри тяжело было держать, они просто пожирали изнутри. И все-таки я решилась ему написать в сентябре прошлого года. Азат ответил, поддержал меня, дал совет. После этого мне уже стало намного легче с ним общаться.
Когда он мне звонит, у него сперва такой спокойный, грустный голос. Потом я уже стараюсь его как-нибудь насмешить, что-нибудь припомнить, такие сопливые истории вместе с ним, и он такой: «Ну все, Зульфия, хватит».
О том, с чем пришлось столкнуться после заведения дела и как это повлияло на жизнь
Повлияло очень сильно. В первую очередь, нужно было огромное количество времени всему уделять. То есть я еженедельно носила передачку в СИЗО. До этого ее надо было купить, подготовить, помыть, все положить как надо, записать, и это все отнимало время. Потом письма, составление новостей тоже отнимало немало времени. К счастью, моя работа позволяла этим заниматься.
Потом, естественно, нужно было со всеми юридическими тонкостями непонятными в первый раз сталкиваться, узнавать на своем опыте о каких-то локально сложившихся правилах. Например, в разных СИЗО передачки принимаются совершенно по-разному. И пока ты сам туда не придешь, несколько передачек не сделаешь, так и не узнаешь все нюансы и детали. Потом в колонии надо было узнавать, как там все это происходит. Но в колонии уже все-таки меньше времени стала занимать поддержка. Передачки уже сменились посылками. Раз в два месяца разрешена посылка и ещё одна небольшая бандероль. А когда были звонки доступны, то это вообще было хорошо, потому что мы меньше стали переписываться, больше общаться через звонки, и это быстрее, чем писать письмо.
Я переезжала в Киров в одно время, так как он в Кировской области сидит. Когда его из Москвы этапировали, у меня было большое желание быть ближе, поэтому я туда переехала. Соответственно, у меня там была новая работа. И это было очень тяжело, потому что в Кирове зарплаты очень низкие. В Москве мне есть где жить, а там пришлось снимать квартиру на все деньги буквально. На еду очень мало оставалось с зарплаты. Я около года прожила в Кирове, а потом переехала сюда, потому что уже совсем не было возможности существовать.
Сейчас я сижу без работы, потому что каждые три месяца нужно уезжать на свидание практически на целую неделю. Мне кажется, проблематично искать работу в этой ситуации. Лично на мне это, конечно, сильно сказалось: постоянное ощущение подвешенности, непонимание, что будет с нами дальше — все это не мотивирует искать чего-то стабильного, постоянного, в том числе по специальности. Я сейчас даже не думаю на этот счет, потому что не знаю, что будет происходить через месяц.
Но желания всё бросить никогда не было. Азат сразу стал иметь для меня очень большое значение. Это был основной смысл моего существования — мои чувства к нему — и никаких таких мыслей даже близко не могло возникнуть.
Единственное, очень тяжело мне стало психологически после февраля 2022 года, когда я наблюдала много неприятного от окружающих меня людей. Конечно, очень хотелось бы оказаться где-нибудь подальше от всех этих мест, где приходится находиться. Но в любом случае, это просто психологическая дополнительная нагрузка.
Об отношении к Азату в колонии и его состоянии
Если говорить про колонию, то нельзя сказать, что он там самый знаменитый заключенный и все знают про то, что он политический. Он рассказывает это тем, с кем непосредственно общается. К тому же надо понимать, что это не статичный коллектив: многие освободились с того момента, как Азат к ним попал, много новых людей постоянно поступает, постоянная ротация народа происходит и многие из новоприбывших не в курсе ситуации.
«Когда было заседание, он уже стал таким мягким. Раньше для него обнимашки-поцелуи казались розовыми соплями. А сейчас он прямо отойти от деда не может, от меня, от мамы, обнимает целыми часами». / Фото из личного архива
Сестра отмечает: Под конец уже Азат, конечно, устал. Он постоянно делился своими переживаниями, что это будет длиться бесконечно. Азату приходилось посещать психолога.
Мама делится: Мы виделись в мае, и он был такой здоровенький, с розовыми щечками. Такой был очень красивый, чистенький, опрятный. Должно было еще одно свидание пройти в августе, но с конца июля его стали прятать в ШИЗО. И вот после ШИЗО, конечно, видно было, что он просидел в одиночестве там в неудобных условиях. Кроватью нельзя было в течение дня пользоваться, только ночью можно было прилечь. А так сутками сидел он на скамейке без спинки. Вот как так сидеть целый день? Да… похудевший, маленько потерял в весе, часто болели зубы. Но была надежда, что Азат выйдет на свободу и мы сразу пойдем в стоматологию, в неврологию. Нелегкие условия же были.
Вот такая была надежда, что буду готовить, буду их кормить вкусно, будем смеяться, рассказывать, будем вместе смотреть интернет, как это все происходило, как все за него боролись.
Мечтали, что четвертого Азата освободят, а пятого соберутся наши родные, приедут Ленины родители, пройдет их знакомство, мы будем веселиться, радоваться…
О реакции на новое уголовное дело
Окончательно я поняла, что Азата не выпустят, 26 августа, когда мне сообщили о том, что к нему приезжал в ИК следователь по новому делу. Многие отреагировали ещё на добавление его в список Росфинмониторинга. Это означало, что он стал подозреваемым по какой-то террористической статье. Но на моей памяти с Балашихой он уже бывал подозреваемым по уголовным делам без развития событий, потому я допускала, что есть шанс на то, что ему просто хотят затруднить жизнь по освобождению. Но в целом все последние недели были очень напряженными, с ожиданием, что такие вот известия о приезде следователя появятся в любой день.
И я, и он были готовы, он не раз писал про своё отношение к такому сценарию (что нужно искать лучшее в подобных событиях, а не предаваться отчаянию). Азат за время в ИК не раз говорил, что скорее ожидает нового дела против него, чем того, что его выпустят. Так что я ехала на встречу уже с предметами, которые понадобятся ему в СИЗО, чтобы передать сразу в ИВС, что получится.
Единственное, что было неясно — подтвердятся ли обещания следователя адвокату и дадут ли нам с родителями обнять его и передать вещи. Обещание они сдержали.
Я думаю, Азату дадут максимум, зачем же ещё им новое дело. Интрига для меня в том, ограничатся ли одной статьёй, является ли она альтернативой угрозам по делу «Сети» или это временно, чтобы в СИЗО закрыть, а потом ещё добавить.
В любом случае, надеемся не на мягкость приговора, а на то, что происходящие глобальные события приведут к переменам в стране. Это более вероятный расклад.
О новом обвинении известно, что якобы Азат при просмотре новостей о взятии Артемовска Россией говорил, что после освобождения поедет воевать за Украину, что, воюя за неё, погиб его друг, что он будет за него мстить, если не из-за границы, то в РФ, как Михаил Жлобицкий, которым он восхищается, и фсбшников надо взрывать. Говорил это свидетелю, своему другу Евгению Трушкову, в присутствии свидетеля Гаджимурадова (знает такого, но никогда с ним не общался) и при засекреченном свидетеле «Наумове». Засекреченный нужен, видимо, если основные передумают подтверждать свои слова у следователя или в суде. Касательно Трушкова мы были удивлены. Я про него много слышала и относилась к нему скорее негативно (он пытался во время вербовок уехать на фронт, и Азат не мог его отговорить). Азат сейчас уверен, что Женя не из-за опасения за себя на него наговорил под давлением, а хотел ему помочь (например, под угрозами возбудить дело о группе лиц на них обоих, что утяжелит статью), но наверняка мы знать не можем. Ясно лишь, что использование самого близкого для Азата человека в ИК, с кем он больше всего общался в последние два года — это коварный ход.
Мама Азата рассказывает: Мы уже с Леной, женой Азата, считали дни, считали часы, даже минуты. И вот в конце августа я пришла домой после работы и читаю у Лены сообщение, что новости очень плохие, на Азата хотят повесить новое дело.
И меня как будто окунули в кипяток. Мне стало очень дурно. Конечно, сильно расстроилась, была целый день в шоковом состоянии, но старалась все равно верить, что это слухи.
Но когда уже приближались дни освобождения, адвокат нам сказала, что это точно, на Азата хотят открыть новое дело про оправдание терроризма. Все равно верили, все равно Лена приехала к нам второго сентября. Третьего числа мы поехали в Омутнинск, там встретили друга, он из Москвы приехал как наша поддержка. Туда к нам тоже приехали девушки из Санкт-Петербурга, один парень из Перми. Мы все поселились в одной гостинице.
К вечеру адвокат позвонила Лене и сказала, что в 11 часов за Азатом приедут оперативники и увезут его в Киров. Но следователь пообещал, что даст нам пообщаться с Азатом. Мы хотели поехать рано утром к семи часам, а то вдруг мы приедем, а Азат стоит у ворот освобожденным. Приехали мы к воротам, где освобождаются люди, где приходили мы на длительное свидание. Вышли сотрудники и сказали, что освобождение будет происходить в 11 часов, «зря вы здесь простоите», «здесь нельзя стоять». Нас выпроводили за территорию, и в 10:00 подъехала машина с номерами 20-го региона. Это заметил мой муж и сказал: «Гульнур, тут приехали за Азатом». Один из оперативников был в маске, там их было четверо, трое сидели в первых рядах у водителя, а самый здоровый такой, высокий мужчина вышел из автомобиля, и я сразу направилась к нему. Я с ним поздоровалась и говорю: «Вы по поводу Азата Мифтахова?» Он меня как будто не слышал.
Я была перед ним такая маленькая, но было ощущение, что он меня как будто не видит и не слышит. Было такое представление, как будто я маленький гномик.
Я иду за ним, говорю: «Я мама Азата Мифтахова, я его мама». Он зашел в одну из дверей колонии. Через несколько минут, наверное, по указанию опера, вот этого главного начальника, машина подъехала к воротам. Ждали его освобождения. Мы с Леной и группой поддержки отправилась туда, но нас стали отгонять. Я говорю, что я никуда не уйду и Лена тоже. Меня тоже стали выпроваживать, мол, зачем здесь стоять. «В 11 часов у вас Азат освободится и направится к вам. Вы его увидите. Он у вас будет освобожден». Они все это знают, делают вид, как будто мой сын освободится. Я говорю: «Такого не будет».
Я уже со слезами говорила «Как вы так можете? Я мама Азата Мифтахова. Считай, 5 лет просидел, и сейчас снова на него открывают новое дело».
Один сотрудник сказал: «Ну ладно, стойте, только близко к дверям не подходите». Вот так мы с Леной час простояли, и где-то в 10:55 вышел вот этот здоровый мужчина, который был для меня великаном. Подходит ко мне и говорит: «Я дам вам время. Как Азат выйдет, вы сядете в машину и пообщаетесь». Я говорю, что здесь еще жена Азата и отчим. «Хорошо-хорошо. Вы все зайдете в машину и пообщаетесь».
«Первые дни, когда встречались на длительные свидания, всегда садились втроем, Азата посередине, и в обнимку. Он меня обнимает с одной стороны, с другой стороны Лену. Мы общаемся, гладим друг друга, смеемся». / Фото из личного архива
Ровно в 11:00 вышел Азат. Большой человек направился сразу к нему и протянул бумаги, но Азат сказал: «Можно я пока не буду читать? Я хочу пообщаться с родными». И они сразу разрешили нам пройти в машину. Я спросила, какое время они нам дают пообщаться. Они сказали, что дают 5 минут. Мы все обнялись, все четверо. Папа, я, Лена и Азат. Обнялись и говорили слова поддержки. Показали из окна ему группу поддержки. Он сильно обрадовался, даже подпрыгнул. «Кто там?» Заулыбался. Ему было очень приятно. Утешали друг друга, говорили, что все будет хорошо.
Азат был очень волнительный, потому что все дни до этого освобождения, около двух месяцев, он просидел в ШИЗО. Его только утром выпустили из ШИЗО.
Он был как щенок маленький, весь трясся от волнения. Когда я его держала, обнимала, у него каждая жилка… Вот такая была у нас встреча…
Сразу через пять минут нас попросили освободить машину. Азата посадили на заднее сиденье. Я не видела, что на него надели наручники. Они закрыли дверь, и мы следом поехали за ними, приехали в Киров. Потом вечером привезли Азату передачку. Азат также позвонил мне, сказал: «Мама, не волнуйся. Главное верить в себя. Со мной все хорошо. Никто меня не будет пытать. Все будет цивилизованно. Не переживай, мама».
О том, что помогает бороться и не сдаваться
Ему очень помогают другие люди. Например, на днях Азат написал мне, что ответил какому-то парню, который прислал ему какие-то мемы в письме, и они очень сильно подняли ему настроение и порадовали. Финансовая поддержка, естественно, потому что благодаря ей можно отправить к нему адвоката, и это единственное, что может временами успокоить, так как письма могут передавать не так часто. В целом сам факт того, что его поддерживают, и то, что это делают, в том числе, различные анархические организации, что многие из них высказываются — это очень большое значение для него всегда имело и имеет.
Поддержка людей, которые оценили его вклад, имеет огромное значение для любого анархического активиста.
Мама Азата добавляет: Меня очень подбадривала группа поддержки. Вот я смотрю, приехали девушки из Санкт-Петербурга, хотя они знали уже, что Азата не освободят. Один мальчик приехал из Перми, другой из Москвы. А когда мы приехали в Киров, пришло очень много людей. Приехала девушка из Екатеринбурга, пришла еще посторонняя девушка с другом. Я говорю: «Вы кто? Вы откуда?» Она сказала, что из Кирова и следит за историей Азата. Это очень трогательно. Меня поддержка держала на плаву тогда. Они там такие энергичные, веселые, не давали мне огорчаться.
Митинг в поддержку Азата Мифтахова 2 сентября в Ереване / Фото: Андрей Пресняков / Spektr. Press
Помогает наше общество и помогают очень много за пределами страны, проводят акции протеста за Азата.
Вы знаете, в этот день, второго сентября, я даже почувствовала вместо лопаток, как будто я сейчас полечу от радости, что за Азата выходят на митинги, создают мероприятия.
Я часто вспоминаю историю из детства Азата. Мы приезжали в огород, а там же, когда растет картошка, появляются колорадские жуки. Азату давалось задание: за час надо собрать жучков. И вот мы каждый своим участком заняты, смотрим, а Азата у нас не видать — он в картофеле сидит и решает задачи. Решает свои уравнения!
Когда он учился в четвертом классе, я как-то спрашиваю: «Азат, а ты куда пойдешь учиться, когда закончишь школу?» А он мне: «Мам, я закончу 11 классов и поеду в МГУ учиться». Я говорю: «Азат, как МГУ? Там же бешеных денег учеба стоит. Мы даже первый курс не выдержим, чтобы заплатить». Он отвечает: «Нет, мам, я бесплатно буду учиться в МГУ».
И потом еще вспоминаю, когда он учился в четвертом классе, я как-то спрашиваю: «Азат, а ты куда пойдешь учиться, когда закончишь школу?» А он мне: «Мам, я закончу 11 классов и поеду в МГУ учиться». Я говорю: «Азат, как МГУ? Там же бешеных денег учеба стоит. Мы даже первый курс не выдержим, чтобы заплатить». Он отвечает: «Нет, мам, я бесплатно буду учиться в МГУ». Помню, что посмотрела на него и говорю: «Улымчик-улымчик… Ну и ладно, мечтай». А сама думаю, как было бы хорошо. И вот так, как он говорил в детстве, так все и пошло.
Ещё до замужества я читала длинную татарскую сказку «Страна смельчаков». Там был герой Азат, и я подумала, что если у меня будет сын, назову его так. Но когда я ходила беременной, мне все почему-то говорили, что будет у меня девочка, и на УЗИ мне почему-то никто не сказал, что у меня мальчик. Может, в то время просто не говорили пол ребенка. Когда я родила мальчика, сразу сказала, будет Азатом. Надеюсь и верю, что он будет похож на героя «Страны смельчаков».
Материал подготовлен совместно с коллегами из «Пространства Политика».
Ресурсы группы поддержки Азата Мифтахова: телеграм-канал и страница в фейсбуке.
Адрес для писем: 610004, Россия, г.Киров, ул. Мопра, д.1, СИЗО-1, Мифтахову Азату Фанисовичу 1993 г.р., можно также писать через сервис «Zonatelecom».
Карта Сбера 5469 3800 5929 3380 (Елена Горбань)
Для валютных переводов:
Gorban Elena Anatolevna
Счет 40817810238068074965
sberbank (head office – all branches and offices in russia) moscow russian federation
SWIFT-код SABRRUMM
Код подразделения 38903807780
ЮMoney 410018826688898
Добавить комментарий