Текст: Скотт Уоллес Фотографии: Тим Ламан, Иван Кашински, Карла Гачет, Дэвид Лиитшвагер, Стив Уинтер
National Geographic, январь 2013
С листьев, не просохших после ночного дождя, еще капает, когда Андрес Линк забрасывает за спину рюкзак и выходит в сырую утреннюю прохладу. День только начался, но лес уже наполнен звуками: слышатся утробный голос обезьяны-ревуна, глухое постукивание дятла по древесному стволу, пронзительные вопли беличьих обезьян, гоняющихся друг за другом по ветвям. Вдруг откуда-то издалека доносится странное завывание, похожее на монотонную песню; затихает, потом нарастает снова.
«Слышите? – Линк хватает меня за руку. – Это обезьяны-прыгуны! Их двое, поют дуэтом». И он очень похоже воспроизводит высокий ритмичный крик одной обезьяны, а потом другой – и только тогда я начинаю различать две разные темы, сливающиеся в одну.
Эта буйная какофония ежедневно сопровождает Линка на его утреннем маршруте по здешней сельве – влажному тропическому лесу в бассейне Амазонки. Линк, приматолог из Андского университета, изучает светлолобых коат и сейчас направляется наблюдать большую группу этих обезьян, прячущихся в ветвях от ягуаров и гарпий.
Райский уголок Ясуни может погибнуть – потому что глубоко под землей хранит одну свою драгоценность, потенциальную причину исчезновения парка.
Стволы гигантских хлопчатых деревьев и фикусов римскими колоннами возносятся к лиственному пологу; их ветви задрапированы орхидеями и бромелиями, дающими приют целым сообществам насекомых, земноводных, птиц и млекопитающих. Деревья крепко оплетены лианами. Здесь повсюду кипит жизнь, и даже в заполненных дождевой водой следах животных плавают крошечные рыбки из семейства карпозубых.
Мы начинаем спускаться по склону, утыканному причудливыми «шагающими пальмами», которые могут потихоньку передвигаться в поисках света и питательных веществ благодаря метровым корням-ходулям. Это лишь одно из удивительных изобретений эволюции, которые можно наблюдать близ научной станции биоразнообразия «Типутини», принадлежащей Университету Св. Франциска в столице Эквадора Кито. Станции принадлежит 650 гектаров джунглей на краю национального парка Ясуни, который занимает почти 9800 квадратных километров сельвы Восточного Эквадора.
«Можно провести здесь всю жизнь – и каждый день чему-то удивляться», – говорит Линк. В лесу вокруг «Типутини» водится десять видов приматов, а разнообразие видов птиц, летучих мышей и лягушек здесь такое, какого не встретишь больше нигде во всей Южной Америке. На одном гектаре сельвы тут обитает больше видов насекомых, чем во всех Соединенных Штатах и Канаде, вместе взятых.
Причина подобного изобилия – географическое положение Ясуни. Парк раскинулся на стыке Анд, экватора и бассейна Амазонки: здесь сходятся чрезвычайно богатые сообщества растений, земноводных, птиц и млекопитающих Южной Америки. Обильные дожди идут круглый год почти каждый день, а лето от зимы особо не отличишь – солнечного света, тепла и влаги хватает всегда.
Эта благодатная земля – дом для индейцев кечуа и ваорани, чьи деревни разбросаны вдоль дорог и рек. Первая мирная встреча между ваорани и протестантскими миссионерами произошла в конце 1950-х. Ваорани и кечуа воевали между собой долгие годы – сегодня же большая часть их общин мирно торгует с внешним миром и даже принимает у себя туристов.
Однако две группы ваорани отказались от контактов с цивилизацией и предпочли вести кочевую жизнь в лесах нагорья, там, где для них была выделена так называемая Неприкосновенная зона. К сожалению, эта зона, пересекающаяся с южной частью Ясуни, включает в себя не всю традиционную территорию ваорани. Печальный итог этой нестыковки – воины ваорани нападают на поселенцев и лесорубов. Последняя из подобных стычек произошла в 2009 году. Но сегодня становится очевидным, что этот райский уголок может не достаться ни тем ни другим. Он может просто погибнуть – потому что Ясуни глубоко под землей хранит еще одну свою драгоценность, потенциальную причину исчезновения парка. Это роковое сокровище – сотни миллионов баррелей амазонской нефти.
Сегодня уже по меньшей мере пять концессий покрывают северную часть парка – и для такой бедной страны, как Эквадор, искушение начать бурить скважины слишком велико. Особенно учитывая, что половину прибыли от экспорта страны уже составляют доходы от продажи нефти. Но вот как отреагируют на возобновление работ в Ясуни воинственные нелюдимые ваорани? Я решил найти их и спросить об этом напрямую.
Жарким облачным утром мы с провожатыми выезжаем на грузовике из города Кока и едем на юг по дороге Аука. (Название «Аука» довольно цинично – именно так ваорани называли их враги, и в переводе это слово означает «дикарь».) Дорога, построенная компанией Texaco в 1970-е для перевозки буровых установок и прокладки трубопровода, разделила бывшие земли ваорани ровно пополам. То там, то здесь от шоссе отходят боковые дороги, ведущие в нищие деревушки кечуа и метисов.
Мы направляемся к мосту через реку Ширипуно – входу в Неприкосновенную зону, где как минимум две группы ваорани, тароменане и тагаэри (возможно, есть и другие, о которых ничего не известно), живут в добровольной изоляции от остального мира. Я слышал также, что недавно индейцы из не идущих на контакт групп были замечены за пределами запретной зоны, в районе, где полным ходом идет нефтедобыча.
Вскоре мы уже пробираемся по лабиринту проселочных дорог, обслуживающих растущую сеть скважин. Еле вписавшись в крутой поворот, оказываемся перед стеной джунглей, и дорога внезапно обрывается. Справа за ограждением из проволочной сетки высится новая нефтяная вышка. Слева среди деревьев виднеется кучка хижин с крышами из пальмовых листьев – это Явепаре, деревня ваорани.
Мы выпрыгиваем из грузовика, и нас тут же окружает стая тявкающих дворняжек. Мускулистый человек в шортах и обтягивающей футболке спрашивает, зачем я приехал. Услышав, что я не из нефтяной компании, он приглашает меня поговорить под навесом неподалеку. Его зовут Ненкимо Ниуа, он свободно говорит по-испански и является главой деревни (на этот пост избирают на два года).
«Места тут опасные», – предупреждает Ниуа. Напряжение растет с тех пор, как несколько месяцев назад сюда приехали нефтяники. Жители деревни опасаются, что грохот тяжелых машин и механизмов может спровоцировать нападение живущих в сельве индейцев, которые чувствуют, что их владения сжимаются. «Их вытесняют из леса, – говорит Ненкимо. – Мы не хотим ссориться с ними. Мы хотим, чтобы они чувствовали себя tranquilos, спокойно».
Ниуа не скрывает, что у него есть родственники среди индейцев сельвы. «Мать моей жены – из них, ее брат живет в племени», – говорит он. Не далее как три недели назад два десятка пришедших из сельвы индейцев стояли на этом самом месте.
Отец Ниуа тогда поднялся посреди ночи, разбуженный лаем собак, и вышел на улицу посмотреть, в чем дело. Направив фонарь в сторону навеса, он остолбенел, увидев обнаженных воинов – это были мужчины с копьями и духовыми трубками для стрельбы отравленными стрелами. Они только что зашли под навес и, похоже, собирались расположиться там на ночлег. Отец Ниуа поспешил вернуться в дом, не сказав ночным гостям ни слова. «Лучше их не трогать, – говорит он. – Они остановились здесь на привал», – добавляет Ниуа. На следующее утро их уже не было.
Несмотря на родственные связи, многие цивилизованные ваорани страшатся нападения тароменане или тагаэри. Но в то же время живущие в сельве родичи – повод для гордости, символ индейского сопротивления и напоминание о традициях предков. Ниуа рассказывает, что он и члены его семьи оставляют в лесу мачете и топоры для своих родственников; выращивают сады, чтобы кормить их, и организуют вооруженные патрули против чужаков, которые могли бы их потревожить. «Мы определились со своей позицией, – говорит Ниуа, расправляя плечи. – Мы не хотим новых скважин. Мы не хотим, чтобы сюда приезжали новые колонизаторы. Лесорубам здесь не место».
Неподалеку от окончания дороги Аука мы подъезжаем к шаткому мосту и сгружаем наш багаж, чтобы перенести его в лодку, на которой нам предстоит отправиться вниз по рекам Ширипуно и Кононако в настоящую Неприкосновенную зону.
Так как чужакам лишь по приглашению ваорани разрешено появляться в Неприкосновенной зоне, я договорился, что на этом этапе путешествия меня будет сопровождать Отобо Баиуа, местный проводник.
Улыбчивый, невысокий, но широкоплечий и коренастый 36-летний Отобо говорит, что когда-то работал на нефтяные компании, но затем решил вести более близкую к природе жизнь. «Много загрязнений, – объясняет он на ломаном испанском. – Я видел, как умирают животные. Мне это не нравилось». Теперь он занимается экотуризмом, предоставляя искателям приключений возможность побывать в Неприкосновенной зоне в гостях у его народа.
Отобо останавливается, чтобы показать места, где в давние времена воины ваорани устраивали засады на рабочих-нефтяников и где позже тагаэри и тароменане протыкали копьями лесорубов, незаконно занимавшихся здесь своим ремеслом, а потом растворялись в лесной чаще. Перед нами разворачивается красочная картина дикой природы: на ветвях деревьев раскачиваются обезьяны, в кронах кричат туканы. Великан среди грызунов капибара (или, по-другому, водосвинка), с телом в метр длиной и в полметра высотой, неторопливо соскальзывает в воду.
«Если они вернутся, мы их убьем, – произносит Кемпери самым будничным тоном. – Мы поступим так, как нас учили отцы и деды».
Следующие несколько ночей мы проводим в приречных деревнях, где местные жители, собравшись у костра, рассказывают истории о бурном прошлом своего народа и о недоверии к нефтяным компаниям. Они описывают потерянный рай, ставший жертвой Большой нефти, и тот рай, который до сих пор принадлежит им и их необщительным родственникам.
Лишь через два дня мы добираемся до цели – деревни Бамено. Бетонные дома и деревянные хижины окружают 560-метровую взлетно-посадочную полосу, рядом с которой мы находим главу деревни Пенти Баиуа, двоюродного брата Отобо, погруженного в оживленный разговор с группой местных жителей. Он босиком, без рубашки, волосы черные и курчавые, на губах дружелюбная улыбка. Пенти отвлекается от разговора, чтобы поприветствовать нас.
Его особенно беспокоит то, что у ваорани нет конкретных, признанных правительством прав собственности на земли в пределах Неприкосновенной зоны. «Они захватят это пространство, станут бурить одну скважину за другой, если у нас не будет документа, – говорит он. – Мы не знаем, какие у правительства планы на нашу землю».
Пенти ведет нас к хижине на дальнем конце деревни – хочет познакомить со своим дядей. Будучи одним из последних шаманов-ягуаров ваорани, седовласый Кемпери пользуется большим уважением за свою способность общаться с лесными духами. Кемпери не знает, сколько ему лет, однако он уже был взрослым мужчиной в 1940-е, когда присоединился к отряду воинов, который устроил засаду на нескольких рабочих компании Schell. И убил их.
Всего от рук индейцев тогда погибло 12 рабочих. Позже компания прекратила деятельность в Восточном Эквадоре, и нефтеразведка возобновилась здесь только после того, как местных жителей успокоили миссионеры.
Сколько человек Кемпери и его товарищи убили в тот день? Он начинает загибать пальцы. Пять или шесть. «Мы убили их, чтобы они никогда не вернулись назад», – резко бросает старик.
Несмотря на мрачную тему, говорит он с легкой усмешкой ветерана, вспоминающего военную юность. А сегодня? Что если люди в касках и униформе вернутся?
«Если они вернутся, мы их убьем, – произносит Кемпери самым будничным тоном. – Мы поступим так, как нас учили отцы и деды».
Кого «их»? На этот вопрос я вскоре тоже нашел ответ.
Вместе с биологами из Общества охраны дикой природы я плыву на лодке по Типутини на восток. Моросит дождик. По берегам извилистой реки, очерчивающей северную границу парка, растут белоствольные деревья цекропии. Над нами склоняются ветви огромных хлопчатых деревьев, увешанные гнездами птиц оропендол. Если не считать шума мотора нашей собственной лодки, никаких признаков присутствия человека на реке нет.
То есть так кажется – пока за очередным изгибом нашему взгляду не предстает вытащенная на берег длинная баржа с двигателем. Вокруг полно рабочих в сапогах и касках, на очищенной от деревьев красной земле – глубокие следы, оставленные бульдозерами. Такие же борозды видны и на другом берегу, отчего создается впечатление, будто дорога каким-то волшебным образом перепрыгнула через реку и по собственной воле вторглась на территорию национального парка. Я берусь за фотоаппарат, и тут же два охранника кричат мне с баржи: «Снимать запрещено!».
Люди в рабочих комбинезонах и касках хранят недружелюбное молчание, пока мы пробираемся по грязи, которая так и норовит засосать наши ботинки, и поднимаемся на баржу. Однако высокий толстяк, встречающий нас на борту, радушно протягивает мне большую пухлую ладонь.
«Я один из плохих парней», – говорит он по-английски со смехом, прежде чем представиться. Пятидесятилетний Робин Дрейпер, похоже, удивлен нашим внезапным появлением не меньше, чем мы – всем увиденным. «Мы здесь уже несколько недель, и до вас ни одной лодки по реке не проплывало», – говорит он.
Калифорниец Дрейпер, владелец баржи «Алисия», работает здесь по контракту с государственной нефтяной компаниейPetroamazonas. По всей видимости, она, не привлекая особого внимания общественности, быстро продвигается в глубь 31-го участка. Несколько лет назад экологи праздновали победу, добившись отказа другой нефтяной компании, Petrobras, от строительства дороги по этому маршруту. Однако с тех пор концессия вернулась к Petroamazonas, и теперь, по словам Дрейпера, дорога длиной 14,5 километра между реками Напо и Типутини достроена. Более того, бульдозеры успели довольно далеко продвинуться в лес на другом берегу Типутини – то есть вторглись на заповедную территорию национального парка.
Защитники природы уже высказывали мнение, что разведанные запасы 31-го участка (45 миллионов баррелей) слишком малы, чтобы оправдать крупные вложения. Настоящий мотив компании – желание создать инфраструктуру для последующей разработки соседнего участка ИТТ (по первым буквам названий нефтяных месторождений Ишпинго, Тамбокоча и Типутини). Проблема в том, что часть участка ИТТ – одновременно и часть национального парка Ясуни, и часть Неприкосновенной зоны, выделенной для местных племен. Впрочем, территория участка 31 также пересекается с охраняемой зоной национального парка Ясуни.
«Они не собираются строить мост через реку, – Дрейпер за чашкой кофе в рулевой рубке “Алисии” хвалит ответственностьPetroamazonas. – Поэтому здесь и ходит моя баржа – это экологичнее». Он также рассказывает об «абсолютно новой технологии дорожного строительства», применяемой на другом берегу реки, где рабочие укладывают в лесу и на болотах синтетический материал, который потом можно будет свернуть и увезти. Однако добавляет с сомнением: «Намерения у них благие, но, кажется, нам здесь вообще не место».
Когда мы снова отправляемся в путь, я спрашиваю у Гало Сапаты, одного из биологов Общества охраны дикой природы, как строительство этой дороги повлияет на сельву. «Им не удастся сделать так, – говорит он, – чтобы вдоль дороги не селились индейцы кечуа и ваорани».
Такое уже было однажды. В 1990-е нефтяные компании построили ведущую в Ясуни дорогу Максус (названную в честь американской нефтеразведывательной фирмы) и постарались отгородить ее от посторонних. Однако живущие на территории национального парка индейцы переместили свои деревни поближе к дороге и начали охотиться на животных, чтобы потом вести торговлю на черном рынке. Сапата говорит: «Люди, которые здесь появятся, обеспечат спрос на мясо. Это плачевным образом скажется на популяциях крупных птиц и млекопитающих. Социальные последствия также будут отрицательными. Печальная история повторится».
Мы продолжаем плыть вниз по течению, а ландшафт все больше напоминает обширные топи, поросшие пальмами асаи. Наш навигатор GPS сообщает, что мы пересекли границу участка ИТТ, являющегося главным предметом нефтяных дебатов. Мы пристаем к пологому берегу рядом со щитом, на котором от руки сделана надпись, извещающая, что здесь находится Яна-Яку, маленькая деревня индейцев кечуа.
Глава деревни Сесар Альварадо выходит из своего дома с соломенной крышей и начинает рассказывать нам о временах, когда он был маленьким мальчиком, а нефтяные компании еще не пришли в Ясуни. Первые их представители прибыли на вертолетах, пролетевших над самыми верхушками маврикиевых пальм на краю деревни, прежде чем приземлиться. Затем явились баржи, груженные сборными домиками для рабочих и тракторами, которые повалили лес, а затем притащили нефтяные вышки. «Здесь был целый город рабочих, – вспоминает Альварадо, указывая рукой на густой подлесок. – Они были дружелюбны. Делились едой».
Альварадо, которому теперь уже сорок девять лет, босой и худой – спортивный костюм висит на нем, как на вешалке, – ведет нас вниз по раскисшей дороге мимо неказистых домов Яна-Яку. Он хочет показать нам то, что строили здесь рабочие много лет назад, единственный сохранившийся памятник их усилиям. Мы выходим на тенистую поляну, и нашим взорам открывается поразительное зрелище.
Перед нами стоит пятиметровое нечто, похожее на абстрактное распятие, собранное из труб, клапанов и коленчатых соединений, потускневшее от времени и поросшее мхом, словно забытый идол из фильма. Но на самом деле это сооружение вряд ли забыто. Это законсервированная скважина, пробуренная для разведки нефтяного месторождения Типутини. Благодаря этой и другим подобным скважинам властям Эквадора известно, что участок ИТТ содержит более 20 процентов имеющихся в стране запасов нефти – около 850 миллионов баррелей.
Что будет, если рабочие вернутся? Хочется ли Альварадо, чтобы они выкачивали нефть в его деревне? «Мы хотим, чтобы у нас была больница и школа, – говорит он. – Если они еще и позаботятся о природе, мы будем за».
В стране предпринимаются оригинальные попытки разрубить этот Гордиев узел неразрешимых, казалось бы, противоречий – природа, бедность, школы, редкие виды, агрессивные ваорани, живущие по законам предков, и мечтающие о больницах кечуа. В 2007 году президент Эквадора Рафаэль Корреа заявил мировому сообществу, что его страна может на неопределенное время оставить в неприкосновенности предполагаемые 850 миллионов баррелей нефти на участке ИТТ. Но в качестве вознаграждения за сохранение дикой природы и предотвращение выброса в атмосферу 410 миллионов тонн углекислого газа, который образовался бы в результате сжигания нефти, Корреа попросил у мира сделать взнос в пользу борьбы с глобальным потеплением.
Просил он 3,6 миллиарда долларов – примерно половину того, что Эквадор мог бы получить в качестве прибыли от эксплуатации месторождений по ценам 2007 года. Деньги, по словам президента, пошли бы на финансирование альтернативных источников энергии и проектов развития местной инфраструктуры.
Предложение, получившее название «Инициативы Ясуни-ИТТ» и провозглашенное его сторонниками важной вехой в борьбе с глобальным потеплением, пользуется большой поддержкой в Эквадоре. Опросы неизменно показывают: в обществе растет понимание того, что Ясуни – экологическое сокровище, которое необходимо сохранить.
Однако на международном уровне реакция на инициативу президента Корреа была прохладной. К середине 2012 года было обещано лишь около 200 миллионов долларов. В ответ Корреа разразился серией гневных ультиматумов, что позволило недоброжелателям назвать его предложение вымогательством. Инициатива заглохла, Корреа предупредил, что отпущенное на ее осуществление время истекает, а между тем область нефтедобычи в Восточном Эквадоре продолжает расширяться, захватывая даже участки в пределах границ парка Ясуни, как мы видели своими глазами на примере 31-го участка. Каждый день очередной кусок сельвы исчезает под напором бульдозеров и экскаваторов.
Каково же будущее Ясуни? Я направляюсь в Кито, расположенный высоко в Андах, чтобы задать вопрос напрямую автору «Инициативы Ясуни-ИТТ», президенту Корреа.
Прохожу мимо стоящих по стойке смирно гвардейцев по колоннадам построенного в колониальные времена дворца «Каронделет» и оказываюсь в великолепном кабинете с позолоченной мебелью и парчовыми шторами. 49-летний президент Корреа, харизматичный, яркий и умный политик, быстро переходит к сути вопроса. «“Инициатива Ясуни-ИТТ”, – говорит он, – по-прежнему стоит на повестке дня. Мы всегда говорили, что, если наша инициатива не получит необходимой поддержки в разумный период времени, нам придется начать добычу нефти, но мы будем делать это с величайшей экологической и социальной ответственностью».
«Инициатива ставит нас перед выбором, – продолжает президент. – Эквадор – бедная страна. У нас по-прежнему не все дети ходят в школу. Нам нужно развивать здравоохранение, строить нормальное жилье. Нам многого не хватает. Самое выгодное для страны решение – начать пользоваться нефтяным ресурсом. Однако в то же время мы понимаем, какая ответственность лежит на нас в контексте борьбы с глобальным потеплением, главная причина которого – сжигание ископаемого топлива. В этом-то и заключается дилемма».
Ближе к концу разговора Корреа производит впечатление человека, который уже принял решение. «Я настаиваю на том, что мы будем эксплуатировать наши природные ресурсы, как это делают все прочие страны мира, – заявляет он. – Мы не можем позволить себе быть нищими, сидящими на мешке с золотом». Впрочем, затем он говорит, что ему хотелось бы вынести «план Б» (так в Эквадоре часто называют проект добычи нефти в ИТТ) на референдум.
Сидя в кроне огромного хлопчатого дерева на установленной здесь наблюдательной вышке, я любуюсь погружающимся во тьму лесом и беседую с директором-учредителем научной станции биоразнообразия «Типутини» Келли Свингом о надвигающемся на станцию нефтяном фронте.
Ближайшее место, где ведутся работы, находится всего в 13 километрах к северо-востоку, на землях концессии, принадлежащей Petroamazonas. Ученые, работая в лесу, все чаще слышат шум генераторов а низко летающие вертолеты все чаще распугивают животных.
Эквадорские власти уверяют, что современные технологии намного чище тех, что преобладали в 1970-е и 1980-е. Тогда участки, где вел работы американский нефтяной гигант Texaco, оказались сильно загрязнены, в результате чего индейцы предъявили многомиллиардный иск владельцу Texaco, компании Chevron. Однако для богатых видами экосистем, таких как Ясуни, нефтедобыча, говорит Свинг, несет гораздо больше негативных последствий – начиная с того, что в газовых факелах сгорают миллионы насекомых, многие из которых, несомненно, еще неизвестны науке.
По его словам, в окрестностях вырубленных участков лесов, затронутых нефтедобычей, может вымирать до девяноста процентов видов животных, птиц, насекомых.
«Если инициатива провалится, мы придумаем, как спасти хотя бы часть национального парка Ясуни, – говорит мне Келли Свинг так, будто он тоже уже не сомневается, чем кончится дело. – Сильнее всего меня тревожит то, что каждый раз, когда мы делаем уступку Большой нефти, кончается все тем, что на долю дикой природы остается меньше места».
Ветерок зашуршал листьями в кронах деревьев. Где-то вдали раздался крик попугая ара. «Должны ли мы использовать свое могущество, чтобы подчинять природу и забирать все ее ресурсы себе, пока не дойдем до предела? – спрашивает Свинг. – Да и поймем ли мы, где будет этот предел?»
http://www.nat-geo.ru/article/1365/?fulltext=1
Добавить комментарий