Начиная с тех времён, когда монархам было отказано в исключительном праве представлять божественную власть на земле, единственным источником суверенитета почти всеми политическими теориями стал рассматриваться народ. Демократия одержала полную победу над соперничающими формами правления – но только в виде отвлечённой идеологемы. Правящие элиты, не переставая бороться – и успешно – с демократией на деле, объявляют ей полную покорность на словах. Трудно найти в новейшей истории Европы такой диктаторский режим, который не претендовал бы на выражение истинной «воли народа», и трудно найти настолько же извращённое по смыслу понятие, как «демократия» – в этом отношении даже «коммунизм» находится в несколько лучшей ситуации. Не побоявшись столь запутанного положения вещей, мы, тем не менее, тоже хотим поднять знамя «истинного народовластия» – не для того, конечно, чтобы вписаться в актуальный политический контекст, но затем, чтобы сделать явным очередное противоречие наличной реальности – обычная революционная практика.
Конечно, противопоставление «настоящей» демократии «ложной» тоже давно является ходовым приёмом политической борьбы. Вокруг этого противопоставления строится и теперешняя предвыборная пропаганда в России, причём используется оно, как кажется, всеми противоборствующими сторонами. Правда, кроме обычной демагогии, в основании этой пропагандистской борьбы лежит два принципиально разных понимания демократии.
Политикам либерального лагеря ключевым звеном демократического строя представляется свободная политическая борьба, понимаемая как конкуренция партий за привлечение голосов избирателей. Соответственно, создание препятствий свободному партийному строительству и сворачивание независимости парламентских институтов, практикуемые современной российской властью, рассматриваются как антидемократический курс. За него, как считают либералы, ответственны авторитарные стремления «путинского режима», с одной стороны, и инфантильность политического характера народа, обусловленная вековым засильем деспотизма – с другой.
Им возражают так называемые «кремлёвские идеологи», указывая на неоспоримое количественное преимущество электоральной поддержки проектов «партия «Единая Россия»» и «президент Путин» перед всеми либеральным партиями, вместе взятыми, и на неочевидность применимости западной парламентской модели в местных условиях. Устранение всяких политических институтов, способных контролировать действия президентской администрации, рассматривается в данной концепции как торжество воли народа, выраженной в высоких рейтингах вышеназванных проектов.
Оба эти подхода претендуют на роль оптимальных представительских механизмов для реализации власти народа посредством государственных учреждений. Проблема здесь не столько в сомнительной адекватности представительства подобного рода. Проблема в отсутствии в обеих моделях демократии самого субъекта политического суверенитета – народа. Это стоит рассмотреть подробнее.
Европейской демократии Нового времени в каком-то смысле дважды не повезло – развиваясь в условиях абсолютистской монархии и сословного строя, она оказалась прочно связана с идеей представительства, а зарождающийся капитализм привнёс в неё дух экономической конкуренции. Для свободного развития капиталистического предприятия любые коллективные связи, основывающиеся на солидарности и взаимопомощи, представляют как минимум потенциальную угрозу. Рыночный общественный идеал – это ряд независимых конкурирующих предприятий, действующих в окружении массы конкурирующих же индивидов, из которой предприятия вербуют рабочую силу, организуя массу по принципу экономической эффективности. В либеральной модели именно государство, являясь отделённым от гражданского общества институтом, выступает арбитром в спорах и столкновениях между гражданами. Либеральные идеологи любят подчёркивать, что подобное положение «над схваткой» позволяет государству защищать интересы меньшинства, но нетрудно заметить, что в данной модели важнее всего именно конкуренция. Идея постоянного конфликта интересов заложена и в знаменитой формуле «моя свобода кончается там, где начинается свобода другого», и в гоббсовском образе «войны всех против всех», неизбежно всплывающем при попытках критического анализа основ государственного насилия. Общество как целое, как солидарный коллектив, здесь совершенно отсутствует.
Не углубляясь в рассуждение о том, сыграли ли в этом ведущую роль экономические отношения или грамотно поставленная пропаганда, можно сказать, что либеральная идеология основательно повлияла на политическое поведение среднего гражданина стран «буржуазной демократии». Больше доверяя государству, чем своему соседу, в какой-то момент этот гражданин обнаруживает себя один на один с колоссальной бюрократической машиной, вроде бы, по теории, демократически созданной, но, тем не менее, нисколько ему не подконтрольной. Демократия при либерализме из способа сознательного участия индивида в политике превращается в набор случайных голосований со статистически предсказуемым результатом. В ней есть полный набор демократических процедур, но нет самого «демоса», который мог бы противопоставить свою волю государственному аппарату. Избиратель бессилен, даже если к его бюллетеню прибавить ещё миллион таких же. Неудивительно, что посещаемость выборов на свободном Западе падает не менее катастрофически, чем в независимой России.
Теперь посмотрим на «кремлевскую альтернативу». Конечно, никакую оригинальную «суверенную» модель Сурков и Ко придумать не могут. Тезис о народном доверии к президенту как достаточном механизме легитимации авторитарной власти является просто ослабленным вариантом «прямой демократии» национал-социалистического толка - сплотившийся в едином порыве народ выражает свою политическую волю в форме абсолютной власти партии, персонализирующейся в фигуре вождя. Гитлер имел полное право рассуждать о демократии, во всяком случае, ничуть не меньше, чем Черчилль. Он никогда не стремился сакрализировать, подобно Муссолини, сам институт государства, и даже организовал несколько всенародных референдумов. (Кому из них собрался подражать наш российский недовождь, мы скоро узнаем).
Исторической правдой и почти закономерностью является тот факт, что народные массы, разочаровавшись в институтах представительной демократии, подпадают под обаяние харизматических лидеров. Не находя возможности влиять на государственный механизм, разобщенные и не доверяющие друг другу воспитанники либерализма легко превращаются в социальный материал для строительства тоталитарной диктатуры. Повторим – это процесс почти закономерный. Для индивида эпохи победившего индивидуализма отождествление своей воли с волей вождя, разыгрывающего сильную личность и ведущего за собой нацию, является самым простым психологическим выходом из состояния оторванности от коллективного бытия. Наверное, одним из ведущих, хотя и вряд ли осознаваемым, стимулом для избирателей, голосующих за Путина или «Единую Россию» является желание оказаться в толпе победителей, пусть даже только виртуально. Говорить о добровольности народной поддержки власти фюрера можно лишь в том смысле, в каком добровольно обпивается до смерти загнанная лошадь, дорвавшаяся наконец до воды. И хотя эта поддержка «всенародна», народа здесь опять-таки нет, как нет, впрочем, даже разобщенных индивидов либерализма – есть только многократно растиражированная квази-личность – образ фюрера, занявший все пространство политической рефлексии в мозгах каждого лояльного «гражданина». Единство и одинаковость – не совсем одно и то же.
Как выйти из заколдованного круга, по которому бессилие народа циркулирует между либеральной апатией и экзальтированным тиранопоклонством? Или, другими словами, при каких условиях народ будет являться самодовлеющим политическим субъектом? Если двигаться «от противного», отказываясь от положений, фатально возвращающих все в тот же круг, можно так сформулировать эти условия:
- солидарность, представление о коллективе, как о самостоятельной ценности,
- неотделимость власти от коллектива, недопустимость автономных властных учреждений,
- воля коллектива выражается волей каждого индивида, совокупно и по отдельности.
К счастью, у нас есть возможность, не оставаясь в рамках исключительно умозрительного проекта, обратиться к опыту общества, наиболее последовательно воплотившего в своей организации принцип «правления всех посредством правления каждого». Как бы не показалось это для кого-то неожиданным, само это общество называло свой политический строй «демократией». Речь, конечно, об Афинах классического периода (V-IV вв. до н.э.) Здесь нет необходимости излагать все перипетии истории и особенности внутреннего устройства Афинского полиса – все эти сведения легко найти в учебниках. Для нас важно, что политические отношения подобного рода существовали не только в сочинениях утопистов, но и в исторической реальности, и дело здесь не в поиске некоего демократического идеала, а в возможности увидеть принципы прямой демократии в действии, воплощёнными в конкретных общественных институтах.
Единственным органом, обладавшим в Афинах всей полнотой власти, было народное собрание. Только ему принадлежало последнее слово во всех вопросах, касавшихся как общеполисных дел, так и частных отношений граждан. Все коллегии и магистраты, избиравшиеся для выполнения определённых общественных функций, были строго ограничены в полномочиях, подотчётны в своих действиях народному собранию и ежегодно переизбирались. Члены большинства этих коллегий, в том числе важнейших – Совета Пятисот и гелиеи (суда присяжных) - избирались по жребию, из всего гражданского коллектива, без различия имущественного положения и индивидуальных заслуг. Жеребьёвка и запрет на повторное занятие многих должностей обеспечивали в обязательном порядке активное участие каждого гражданина в делах полиса. Для тех же целей все магистратуры, участие в заседаниях гелиеи и даже присутствие на народном собрании оплачивались из общеполисной казны. Для предотвращения опасности, связанной с влиянием на толпу харизматического лидера, в Афинах была придумана процедура остракизма – голосования об изгнании политического деятеля, если его популярность могла достигнуть критического масштаба. Конечно, в остракизме важна не его эффективность, не всегда очевидная, но именно понимание афинянами того, что чрезмерная влиятельность пусть даже достойного во всех отношения лидера, может быть опасна для политической свободы.
Подход, основанный на обязательном вовлечении в активную политическую жизнь каждого члена гражданского коллектива, независимо от его способностей, может показаться странным для современного человека, привыкшего видеть в государственном аппарате прежде всего эффективный механизм управления. Но для афинян «эффективного» управления, не зависящего от соблюдения базовых принципов демократии, просто не существовало. А принципы эти основывались на соединении равноправия индивидов с приоритетом коллектива как целого. Каждый должен по очереди править и быть управляемым – так формулирует Аристотель закон политической свободы, и почти теми же словами («постоянный взаимный обмен власти и подчинения») Михаил Бакунин описывает самоуправляющийся анархический коллектив.
Пусть не удивляется читатель, что мы, анархисты, говорим о власти, пусть даже и о власти народа. Корень «архэ» в слове «анархия» обозначает властный институт, отделенный от общества и поставленный над ним, но вовсе не любую силу, связывающую коллектив в единое целое. Конечно, по вопросу о взаимоотношении индивидуального и коллективного среди анархистов существует многоцветный спектр мнений, крайние позиции которого были заданы уже основоположниками учения о безвластии – Штирнером и Прудоном. Никто не знает, как будет решен этот вопрос после победы социальной революции, которая рано или поздно произойдет. Но совершенно точно можно сказать, что пока мы организуем сопротивление и ведем борьбу с институтами насилия и эксплуатации, без веры в самоценность коллектива, без солидарности всех его участников, мы победить не сможем. Поэтому демократия, понимаемая в подлинном значении слова, есть актуальная сила анархии. А поскольку демократия уже восторжествовала почти по всему миру – на словах – осталось совсем немного – всего лишь облечь слова реальностью.
Андрей Будаев
