Остался только китч.

     Уходом из жизни некоторых вещей в панк-хардкор сцене объясняется моя затянувшаяся скорбь. Возможно, эта скорбь слилась еще и с грустью по ушедшим дням, но от того не стала слаще на вкус.
    Мне непереносимо досаден, к примеру, тот факт, что ‘сделай - сам’ концерты стали почти уже нежильцами. Столь редкая, возможность побывать на таком концерте сегодня есть самое настоящее событие, но именно их редкость - самое настоящее доказательство пагубного влияния мейнстрим - концертов. И не мне рассуждать о тонкостях организации сих а-ля ‘место, аппарат, охрана’, ввиду моего собственного неведения в этих вопросах. Хотя, периодами некоторые неприятные стороны открываются и мне. В конечном итоге меня донимает вопрос о том ,почему наши концерты перестали быть той прекрасной пищей для ума, какой были, став подобием мейнстримового убожества под эгидой старейшего и, как казалось, отрицаемого нами принципа ‘купи-продай’?
  Мне вспоминается такая теплая картина еще не такого далекого прошлого, когда концерт был не просто тусовкой, но был чем-то большим. И это ‘большее’ куда-то ушло. Сегодня вместо тех радости и теплоты, удовольствия от общения, споров и даже ссор, чувства взаимного доверия, что я чувствовала на панк - концертах раньше, я ощущаю их скуку и их безразличие.
  Мы больше не спорим и не ругаемся, а только, мило улыбаясь друг другу, говорим на легкие, “негрузящие” темы, потому что безразличие всегда скрывалось в теле всем удобного ‘приятнизма’ с его искусственной улыбкой, пустым сердцем и вполне уместной диалоговой конструкцией ‘хау а ю-ай’м файн’.И мы больше не захлебываемся в волне восторга, нахлынувшей от осознания того, что мы здесь все вместе. Потому что мы больше здесь не все, не вместе. И восторгаться здесь нечем.
  Теперь мы приходим послушать большого дядю. И вторя его великим словам, пытаемся на него быть похожим, на этого большого и далекого дядю там на сцене. Но чувство сопричастности, чувство принадлежности к чему-то общему, ощущения, что вот он я плачу за вход, веселюсь, держу дистро или делаю свой зин, перевожу книги или стою на охране; вот я просто общаюсь, мучу какую-то инициативу или слушаю о ней и соглашаюсь принять участие; вот я, вот все эти знакомые и приятные мне люди,и мы делаем что-то вместе вот так незамысловато, и нет никакого большого дяди, и я могу смотреть музыканту в глаза, потому что нет сцены как таковой, могу поговорить с ним после выступления, потому что музыкант так же,как и я,занимается любимым делом, частью общего, он не лучше, не хуже и не дальше от меня; и я никогда не почувствую скуку, потому что здесь есть только живое общение, радость и искренняя симпатия ко всем собравшимся; нет в конце концов этих мертвых лиц и пафоса, потому что никому не придет в голову превращать панк - сцену в айрэнби тусовку, где ‘Бентли’ заменили ‘Айрмаксами’, ‘Моёт и Шандон’ крестами на руках, а напомаженных чик на татуированных малышек, это чувство осталось только в моих воспоминаниях.
Моментами меня мучает, застревая в горле тугим комом, грусть и скорбь по тем самым дням, когда мы просто были вместе, и по умолчанию это означало все. Но вряд ли можно что-то сделать с превращением контркультуры в субкультуру. Панк - хардкор все еще остается набором своих штампованных ценностей, но уже никому не противостоит. Остался только китч.