Критика критической критики (часть 1): продолжение дискуссии участника ДИАны и Востсибова

Ответ одного ДИАновца Востсибову. Сиквел. Потихонечку буду отвечать на каждую цитату из недавнего текста Востсибова:

««Опровержение» начинается с заведомо ошибочной интерпретации письма Бакунина Нечаеву как фактического разрыва с Нечаевым. Это не так, письмо является не «разрывом", а ультиматумом, в котором Бакунин ставит условие и надеется, что Нечаев его выполнит, пытается убедить его бросить свою «систему", и только потом следует разрыв, впрочем, автор критики и сам это пишет, не очень, видимо, понимая суть написанного.»

Востсибов опровергает … я сам не знаю что. Вот, смотрите, цитата из текста, который он критикует (это одно и то же предложение):

«Главная мысль этого письма заключается в том, что Бакунин порывает с Нечаевым (фактически порвет он чуть позже, когда Нечаев не согласится на планы Бакунина…)». 

Это очень кратко, но я могу развернуть, потому что сам изучал этот вопрос. Фактический разрыв Бакунина с Нечаевым произошел летом 1870 года. Однако мы до сих пор не знаем (или мне не попадались статьи об этом), в какой именно день это произошло, потому что написано письмо было 2 июня 1870 года. Достоверно известно, что их отношения перешли в стадию «ненависти» только после того, как Нечаев начал устраивать разбой, ну или эксы туристов на Женевском озере тем же летом (с. 293 «Письма Бакунина Герцену и Огареву», письмо Таландье), правда, после этого Бакунину приходилось еще два года его поддерживать перед швейцарской полицией, писать по-французски статьи на эту тему (одна из статей названа «Нечаев, преступник или нет?»). Наверняка Нечаев на письмо не ответил, и отношения оттого потихоньку порывались, и окончательно были превращены во враждебные лишь после организации «банды» разбойников, как пишет Бакунин в письме к Таландье.

По поводу содержания письма очень хорошо написана аннотация к письму в Библиотеке анархизма:

«Главная цель этого письма – четко обозначить различия в методах Бакунина и Нечаева. Бакунин делает итог всей совместной деятельности его с ним в русских делах и приходит к тому, что нечаевский метод «опутывания» товарищей – это гиблый метод. Ему Бакунин противопоставляет фактически дружбу, товарищество. Параллельно этому Бакунин подробно описывает идеал революционной организации как тайного «Генерального штаба» революционной армии – народа. Штаб, который не облечен никакой реальной властью, и действующий исключительно личным влиянием, убеждением. Штаб должен быть посредником между народом и революционной мыслью, а программа его должна быть выражением народных чаяний, как созидательный идеал, без которого бесполезно какое бы то ни было разрушение. Вместе с тем, организация должна быть дисциплинированной, нижестоящие не должны знать больше необходимого. Бакунин описывает свой «идеал заговорщика», как человека, который отказывается от какой-либо славы или личной силы, и должен всецело полагаться на коллективную силу. Большое значение Бакунин уделяет революционной морали, противоположной нечаевским методам.»

Там же, кстати, имеется введение от советских исследователей.

Продолжим критику последней колонки Востсибова.

«Далее говорится, что такие письма писались многим, что также очевидно не верно - вряд ли Бакунин многим ставил подобные ультиматумы, надо понимать, что больше ни с кем таких отношений, как с Нечаевым, у Бакунина не было. Таким образом, это не "такое же письмо", а вполне себе особенное, потому и получило историческую известность.»

Я уже не могу найти где именно было написано, кажется, у какого-то советского историка, о том, что это письмо Бакунин показывал многим своим друзьям, как минимум, эти самые друзья о нем сообщали. Указывает на это то, что оригинал письма не сохранился, и публиковался «первобуликатором» М. Конфино с копии, то есть экземпляра, предназначенного не для Нечаева. В таком случае личные отношения Нечаева с Бакуниным оказываются здесь фоном, а главное – методы организации.

Именно методам организации уделено большое внимание, и те же тезисы, те же организационные «концепции» мы видим как в опубликованном Прибавлении А из «Государственности и Анархии» (тут конкретно о том, что нужно влиять на народных вождей, этого не было в письме, но это повторяется то в одной, то в другой работе Бакунина), так и в личных письмах испанцам (Мораго), итальянцам (Челсо Черетти) и французам (Альбер Ришар). А также в опубликованной брошюре «К офицерам русской армии».

В связи с этим, кстати, Карл Маркс писал в каком-то из памфлетов (какой-то том, где-то между 30-35), что бакунинское учение в Европе тайное, а в России публичное, учение о тайной организации революционеров, которая работает среди народа, в Европе – среди профсоюзов Интернационала (из-за чего у Маркса бомбило), а в России среди крестьян в крестьянских бунтах, среди офицеров, как Потебня, и среди появлявшихся рабочих.

«Больше ни с кем, как с Нечаевым, у Бакунина таких отношений не было.»

Я могу привести в пример Альбера Ришара, такой же по странностям человек, имел с ним Бакунин отношения лишь на год дольше, с 1868 по 1871. Ришар был против уставов, программ и прочего, не по анархии, видимо, ему было. Бакунин его пытался вразумить в одном письме, кажется, самом первом. Однако после падения Парижской Коммуны тот решил, что либералы настолько плохи, а революционеры настолько слабы, что следует поддерживать Луи Бонапарта (проще говоря, за царя и отечество против клятых либералов). Во всем Интернационале был скандал, и репутация Бакунина была подпорчена ввиду того, что все знали, что тот на каком-то конгрессе Интернационала выступал за ту же экономическую систему (коллективная собственность против индивидуальной прудонистской), что и Ришар. В любом случае он потом написал, что никогда с ним не дружил на самом деле, хотя десять с лишним писем говорят об обратном.

Похоже? По-моему очень похоже, другой пример, с счастливым концом – Эррико Малатеста. Хотя я лично не знаю никаких писем к нему (потому что в конце писем Бакунин часто просит сжечь письмо, ибо конспирация), но знаю, что Бакунин был с ним лично знаком, и говорил, или писал (кажется со слов Арборе-Ралли или Сажина-Армана Росса) кому-то, что мы в организации, дескать, не справляемся с ним, у него «черт в теле» (diable aux le corp или как-то так). В последующем, кстати говоря, Малатеста был ближе всего к платформе, за исключением двух моментов: что нужно объединять всех анархистов и в коллективной ответственности (хотя я не очень понял, в чем эта ответственность выражается), не считая разногласий из-за неправильного перевода платформы.

Этого достаточно? В принципе, можно даже привести в пример Арборе-Ралли, который обиделся на Бакунина, и им пришлось разойтись на личных моментах - из-за того, что Бакунин не хотел порывать с Сажиным, с которым был основной конфликт.

«Получило историческую известность.»

Только потому, что нам до 1960-х, или до 1950х было неизвестно, каким образом Бакунин порвал с Нечаевым. Вроде Полонский или Драгоманов писал про это письмо, о котором сообщали друзья Бакунина, что «Бакунин смог утаить детали разрыва не только от современников, но и от потомков», это было до публикации Конфино.

«Почему критик это опровергает себе во вред - непонятно, видимо из-за спешки - ведь опровержение вышло менее чем через сутки или около того после публикации критикуемого текста. Зачем было так торопиться - вопрос, как говорится им самим – риторический.»

Почему во вред? Где, как, почему? Здесь не было спешки, просто лень.

«Далее говорится, что необходимо погрузиться в контекст, и погружает - с ничего не говорящим объёмным цитированием...»

Так, давайте приведу цитату Востсибова из текста про Бакунина:

«Бакунин в этом письме прямо уклоняется от описания способа (плана) воздействия на массы, говоря, что здесь для этого не место - возможно где-то он описывает эти способы, знатоки, возможно, подскажут, что конкретно имелось ввиду.»

Объемное цитирование «Протеста Альянса» как раз-таки отвечает очень развернуто на это. К ней также добавлено цитирование из Прибавления А (где из «новенького», чего не было в других произведениях, у Бакунина только критика лавристов). Если вкратце – нужно быть в профсоюзе, каждодневно взаимодействовать с работниками, объяснять им понятным языком, какие выгоды может принести солидарность и борьба, устраивать стачки, и таким образом мы изменяем бытие работника из пассивного угнетенного к борющемуся, а на этой почве уже хорошо пойдет более глубокая идеологическая пропаганда, потому что анархизм выступает как идейное выражение борющегося пролетариата.

Там были и другие цитаты все о том же, и, кажется, еще и о методах внутренней организации и самого ведения агитации.

«Потому что всё, о чем там говорится - имеет значение только в контексте того времени и тех условий. Вот тут контекст имеет решающее значение.»

В этой цитате я вижу лишь мантру. Все, что мне не подходит – все утратило актуальность, все было полезно в тех условиях и в том времени, а вот моя система работает вне времени и пространства (добавлю, не работает ни в каком времени и ни в каком пространстве). Впервые начал Востсибов писать про свою «тактику» в 2023 году – по-моему, это юрский период – слишком давно, чтобы даже писать о том, почему это устарело, пользуясь методом Востсибова.

«И, очевидно, что, обобщив тот опыт, Бакунин выкладывает свои обобщения в письме в надежде повлиять на Нечаева, причем вполне конкретным языком, понятным и без всякого контекста. Само по себе письмо объемное за счет того, что Бакунин сам погружает читателя в контекст для понимания, и никакого другого погружения не требуется. Погружение в контекст позволяет разобраться, почему именно автор говорит то, что говорит, но вот то, что именно он говорит - с контекстом не изменяется. Смысл написанного остаётся в самих словах и понятиях, если это не сарказм».

Если так, то обобщение опыта Бакунина произошло еще в 1862 году, читайте «К офицерам русской армии». В любом случае, я утверждаю, что ничего особенного в рамках теории в письме нет, и уже было многократно повторено в других опубликованных и личных текстах Бакунина, о которых было написано не мало. Кстати, «Протест Альянса» был написан через год после письма Нечаеву. По логике Востсибова, письмо Нечаеву в принципе можно отменить за неактуальностью.

Рассказ об истории и методах Альянса в разных странах был нужен, чтобы показать не только то, что письмо Нечаеву не особенно, но и то, что Востсибов крайне превратно (в свою сторону) толкует документ, хотя любой адекватный человек в этом письме бы видел то, чем оно и является – манифест об организационных и практических методах чуть менее «строгих», чем у Нечаева, но более строгих, чем в платформизме. Во Франции, где среди анархистов очень много индивидуалистов, просто закрывают глаза на все, что касается организации у Бакунина, потому что это никак не вписывается в их индивидуалистические воззрения, и такое видение вышло далеко за пределы Франции, вроде Питер Маршал, или какой-то другой историк анархизма из США писал, что вот это-то точно, в чем были правы марксисты, когда говорили, что Бакунин хочет построить очень авторитарную коллективистскую модель, и нам нужно ее отбросить. Того же мнения придерживается Рябов, который объясняет такие методы «карбонарским» или «масонским» опытом Бакунина в Италии, а не анархизмом, хотя во множестве мест сам Бакунин пишет, что именно такие методы родились из сочетания анархизма с практической деятельностью.

«Далее универсальный, практический способ агитации, массово используемый всеми политическими и неполитическими организациями в доинтернетную эпоху представляется некой абстрактной идеей, а тактические способы влияния на ход массовых восстаний представляются неким универсальным рецептом успеха. Даются не релевантные отсылки на высказывания Бакунина, где он делает выводы, исходя из условий того времени в России - общей неграмотности и разобщённости общин в условиях самодержавия, сравнивается по сути "холодное с твердым" - и в таком духе строится все "опровержение". При этом критик применяет классические приемы дискредитации оппонента, говоря о помешательстве, обвиняя в отсутствии логики, зачастую противореча при этом себе в соседних абзацах, выстраивая классический прием "соломенного чучела" и борясь с ним. Переход на личность говорит о неумении вести дискуссию, неуёмной самоуверенности, и является маркером отсутствия аргументов, спрятанного за многоцитированием.»

Общая неграмотность – равно общая аполитичность. В «Статье против Маркса» это хорошо видно (как же хорошо знать французский или просто умело пользоваться переводчиком), там Бакунин пишет (простите за объемное цитирование, мне лень вычленять важное, ну и еще, не думаю, что для Востсибова пересказ своими словами вообще релевантен, потому что я ужаснулся, каким образом он сам пересказывает):

«Мне возразят [речь идет о том, что марксисты и мадзинисты выступают за политическую агитацию и действия, а не экономические], что в стране, где организация забастовок достигла невиданной в других странах силы, а именно в Англии, рабочие отнюдь не остаются равнодушными к политической агитации, напротив, они проявляют к ней большой интерес. Мне покажут Лигу за завоевание всеобщего избирательного права, основанную всего шесть лет назад и состоящую по большей части из рабочих, уже образующую ядро откровенно народной политической силы? и настолько почтенной, что даже министры Ее Величества королевы считают себя обязанными считаться с ней и вести с ней переговоры.

Это исключительный, но очевидный факт, важность которого я не могу отрицать, как бы он ни противоречил моим общим представлениям. Есть много других фактов, которые происходят в этой же стране и в столь серьезной форме, что мы вынуждены принять их или, по крайней мере, очень серьезно рассмотреть, даже если внешне они гораздо больше, чем в действительности, полностью противоречат логическому развитию идей. Такова, например, явная тенденция английского пролетариата к созданию коммунистического государства, единственного банкира и единственного владельца земли, которой он будет управлять как суверен от имени всего народа, и которую он будет обрабатывать, как объяснил нам на Базельском конгрессе английский делегат, член бывшего Лондонского Генерального Совета, силами сельскохозяйственных рабочих под непосредственным руководством своих инженеров.

Давайте попробуем объяснить себе это кажущееся противоречие народа, столь ревностно относящегося к своим правам, и в то же время ожидающего освобождения от власти государства. В мире есть только две великие страны, где народ действительно пользуется политической свободой и властью. Это Англия и Соединенные Штаты Америки. Свобода там – это больше, чем политическое право. Это социальная природа этих стран, настолько общая, что даже самые обездоленные и нищие иностранцы пользуются этой свободой так же полно, как самые богатые и влиятельные граждане. Они пользуются ею, ничем не будучи обязанными правительствам этих стран и не имея ни малейшей возможности ограничить их права, которые, с точки зрения свободы, равны правам всех остальных. Мы знаем, чего стоила лорду Пальмерстону, одному из самых популярных министров Англии, после нападения Орсини попытка подчинить свободу иностранцев министерскому произволу. Единодушное негодование английского народа одним махом низвергло его.

Факт, о котором я только что напомнил, доказывает также, что эта свобода английского народа представляет собой настоящую силу, так называемую силу общественного мнения, не только мнения политических или привилегированных классов, но настоящую силу народного общественного мнения, силу, которая существует как социальный факт и которая действует как сила, всегда скрытая и всегда готовая пробудиться и дать о себе знать, вне и помимо всех политических форм и прав, ясно выраженных и освященных английской конституцией. Не только теперь, когда избирательные права были значительно расширены, но даже и тогда, когда они были сосредоточены исключительно в руках привилегированного меньшинства, агитация масс, огромные народные собрания, митинги, которые англичане так хорошо умеют организовывать, оказывали весьма существенное влияние на политическое направление и на постановления английского парламента.

Этот факт приписывают благоразумной проницательности и высокой политической мудрости аристократии и богатой буржуазии. Я не берусь оспаривать их мудрость, но думаю, что главную причину этого факта следует искать в историческом темпераменте и социальных привычках английского народа, который издавна привык отстаивать свою свободу и оказывать политическое давление своим мнением и стремлениями на действия законных представителей своей страны. Одним словом, английскому народу не нужно завоевывать ни своей свободы, ни своей политической власти; он уже обладает ими фактически, в своих нравах. Чего ему еще не хватает и что он не преминет завоевать в ближайшем будущем, так это полного соответствия своих институтов и законов тому, что уже давно свершилось. То, что я говорю об английском народе, естественно, в еще большей степени относится к народу Соединенных Штатов Америки, где свобода и политическое действие, непосредственно осуществляемое массами, достигли наивысшей степени развития, до сих пор известной в истории.

Можно сказать, что сегодня в мире нет других по-настоящему политических народов, кроме этих двух. Для них политика – это факт, реальность, которая хорошо известна и давно практикуется; для всех остальных, включая народ Франции – это идеал; для немцев – доктрина. У французского народа тоже были свои политические моменты, но это были только моменты, и именно по этой причине они устраивали революции, которые редко длились месяцами, а чаще всего – всего несколько дней. Это были дни свободы и торжества, когда массы, опьяненные своей победой, верили, что завоевали право дышать полной грудью; после чего, с их собственного согласия и с помощью их собственного избирательного права, они снова попадали под эти пневматические машины, называемые правительствами, будь то монархические или республиканские. Название здесь ни при чем, ибо хорошо известно, что и то, и другое во Франции, как и во всех других странах европейского континента, никогда не означало ничего иного, кроме полного подавления народной свободы под игом бюрократии, которая одновременно является религиозной, полицейской, фискальной, военной и гражданской.

Если учесть эти огромные различия в темпераменте, в историческом развитии, в общественных нравах и привычках, то мы приходим к выводу, что только американский и английский народы обладают политическим сознанием, а все народы европейского континента не имеют его вовсе. Теперь возникает вопрос: можем ли мы надеяться с помощью пропаганды привить это сознание народу, который не находит его ни в своем темпераменте, ни в своих привычках, ни в своей собственной истории? Это равносильно вопросу: можем ли мы сделать из немца или француза американца или англичанина? Можно задать и другой вопрос: желательно ли вообще пробуждение политического сознания в народах, которые до сих пор были его лишены, и именно в такое время, как наше, когда в самих народах, обладающих им, это сознание, достигнув своей высшей точки и дав все свои плоды, явно стремится превратиться в антиполитическое, то есть революционно-социалистическое сознание?»

«Но давайте сначала рассмотрим первый вопрос. Когда он будет решен, второй вопрос решится сам собой. Можем ли мы гордиться тем, что можем с помощью самой умело организованной и энергичной пропаганды привить народным массам нации тенденции, стремления, страсти и мысли, которые не являются продуктом их собственной истории и которые, следовательно, они не носят в себе естественно и инстинктивно? Мне кажется, что любой добросовестный, разумный человек, имеющий хоть малейшее представление о том, как развивается народное сознание, может дать только отрицательный ответ на поставленный таким образом вопрос. И действительно, никакая пропаганда никогда не давала народу содержания его стремлений и идей, так как это содержание всегда было продуктом стихийного развития реальных условий его жизни. Что же может сделать пропаганда? Придавая более точное общее выражение, счастливую и новую форму инстинктам пролетариата, она может иногда облегчить и ускорить их развитие, особенно с точки зрения превращения их в сознание и отраженную волю самих масс. Она может дать им понять, что они имеют, что они чувствуют, чего они уже инстинктивно хотят, но она никогда не может дать им того, чего у них нет, и не может пробудить в них страсти, которые в силу их собственной истории им чужды.

Теперь, чтобы решить этот вопрос, можем ли мы при помощи пропаганды дать политическое сознание народу, который никогда не имел его раньше, давайте разберемся, что в действительности представляет собой это сознание в народных массах. Я говорю именно в народных массах, потому что мы хорошо знаем, что в более или менее привилегированных классах это сознание есть не что иное, как завоеванное, обеспеченное и регламентированное право эксплуатировать труд масс и управлять ими с целью этой эксплуатации. Но в массах, вечно порабощенных, управляемых и эксплуатируемых, что может представлять собой политическое сознание? Конечно, только одно: священный бунт, мать всякой свободы, традиция бунта, обычное искусство организации бунта и обеспечения его триумфа, необходимые исторические условия для всякой реальной практики свободы.

Итак, мы видим, что эти два слова, политическое сознание, с самого своего возникновения и на протяжении всего развития истории имеют два совершенно различных и противоположных значения, в соответствии с двумя столь же противоположными точками зрения, с которых мы предпочитаем их рассматривать. С точки зрения привилегированных классов, они означают завоевание, порабощение и организацию государства как такового с целью эксплуатации порабощенных и завоеванных масс. С точки зрения масс, напротив, они означают восстание против государства и, в конечном счете, его разрушение. Две вещи, как мы видим, настолько разные, что диаметрально противоположные.

Теперь мы можем с абсолютной уверенностью утверждать, что на земле никогда не было народа, каким бы униженным или жестоким он ни был по своей природе, который не чувствовал бы, по крайней мере в самом начале, своего порабощения, некоторой склонности к восстанию. Даже червь восстает против раздавившей его ноги, и можно сказать, что жизненная энергия и сравнительное достоинство любого животного измеряются интенсивностью инстинкта восстания, который оно в себе несет. В мире животных, как и в мире людей, нет более унизительной, более глупой и более трусливой черты или привычки, чем покорность и смирение. Я утверждаю, что на земле никогда не было такого разложившегося народа, который не восстал бы, по крайней мере на заре своей истории, против ига своих завоевателей, своих поработителей, своих эксплуататоров, против ига государства.

Однако следует признать, что после кровавой борьбы Средневековья иго государства победило все народные восстания, и, за исключением Голландии и Швейцарии, оно триумфально воцарилось во всех странах европейского континента. Оно создало новую цивилизацию: цивилизацию насильственного порабощения масс и корыстного, а потому более или менее добровольного рабства привилегированных классов. То, что до сих пор называлось революцией – включая даже Великую французскую революцию, несмотря на великолепие программ, во имя которых она осуществлялась – на самом деле было ничем иным, как борьбой этих классов между собой за исключительное пользование привилегиями, гарантированными государством, борьбой за господство и за эксплуатацию масс.

А что же массы? Увы! Надо признать, что они позволили глубоко деморализовать себя, ослабить, чтобы не сказать кастрировать, под пагубным воздействием цивилизации государства. Раздавленные и униженные, они приобрели роковую привычку овечьего послушания и покорности и, как следствие, превратились в огромные стада, искусственно разделенные и пасущиеся для большего удобства их эксплуататоров всех мастей.»

Я не знаю, где Востсибов нашел крестьянские общины в западной Европе 19-го века, где рабочие вполне себе жили обособленно, и только нужда и действия социалистов их объединяли в союзы. Ну, и, казалось бы, для либералоподобных воззрений Востсибова должно быть очевидно про значительную тождественность нынешнего режима и старого самодержавия.

«При этом критик применяет классические приемы дискредитации оппонента, говоря о помешательстве, обвиняя в отсутствии логики, зачастую противореча при этом себе в соседних абзацах, выстраивая классический прием "соломенного чучела" и борясь с ним. Переход на личность говорит о неумении вести дискуссию, неуёмной самоуверенности, и является маркером отсутствия аргументов, спрятанного за многоцитированием.»

Ну, действительно, брать классическое письмо, провозглашающее жесткие коллективные организационные методы, признаваемые всеми, кто его читал (или замалчиваемые теми, кому дорога доктрина, а не правда) и выводить из него подтверждение своего потворствующего атомизации метода, более того, провозглашать свой метод «продолжением» бакунизма, это, ну, как минимум очень глупо, и говорит скорее о зацикленности человека на самом себе.

Если бы я был сторонником востсибовского метода, я бы скорее искал отдельные моменты, которые подтверждают мою точку зрения, прямо говоря, что в основе своей он мне противоречит, а не насиловал бы Бакунина, выводя невыводимое. Более того, понимая, что Бакунин в моем деле мне не друг, я бы вообще не трогал его и искал аргументы в иной сфере.

Многоцитирование, опять же, продиктовано ленью.

«С самого первого текста "тактика индивидуальной автономии" позиционировалась как начальный этап, потенциально способный увеличить количество приверженцев и активистов, без чего невозможно развитие анархического движения, критиком же в противовес ставятся цитаты Бакунина, характеризующие уже революционный, повстанческой (sic) этап, о чем, разумеется, и не было речи, потому что речь идет именно о начальном. Причем в письме Нечаеву говорится также о начальном этапе, "проекте" организации - это подтверждает и сам ДИАновец.»

Давайте вспомним, что Востсибов писал в своем первом магнум-опусе:

«Задача просвещения народных масс (агитация, ограниченная только темой делегирования и только через листовки на улице) всегда актуальна, и должна проводится вплоть до образования критической массы в крупных городах. Ведь именно жители городов являются в настоящее время костяком и основой современного общества. И настенная листовочная агитация подходит именно для города. Это особенно актуально в условиях современного информационного интернет-бума, когда поток цифровой информации вызывает отторжение и равнодушие.»

«И только выполнив такие локальные задачи, охватив значимый район с достаточным населением в течении продолжительного времени, создав себе базу сторонников, только тогда новым активистам имеет смысл задумываться об участии в организациях или создании собственной. Хотя предпочтительнее будет участие в общественных инициативах, вытекающих из результатов такой агитационной деятельности, что позволит таким активистам находится внутри массовых движений, когда таковые будут возникать.»

Каким образом листовки могут создать с нуля новых сторонников? Никак. Следовательно, никакой критической массы не будет никогда. Каким образом тогда этот этап должен привести к другому? То есть к этапу, где анархисты занимаются под видом оргстроительства дрязгами и ссорами?

Знаете, у Аксельрода была книга про его молодые годы, когда он был бакунистом, и из взгляда бакунистов того времени доктрина Лаврова представлялась как простая отговорка от действительно важного, чтобы сидеть на диване ровно и не двигаться, а изучать бесконечно теорию, бесконечно пропагандировать свои идеи, никак не влияя, точнее говоря, никак не беря ответственность за революционный процесс. Кажется, в нынешнем марксизме это называется диванизм. Так вот, то, что предлагает Востсибов – это примерно то же самое, отговорка от того, чтобы взаимодействовать с людьми и формировать организации, ведь без организаций невозможна анархия, а возможен лишь хаос.

По поводу «повстанческого этапа», какой-какой? Везде в Европе, кроме Италии (4-7 лет) и Швейцарии (2 года), Бакунин имел организации, которым было меньше года. В Испании она организовалась в условиях гражданской войны. А о России он долгое время думал, что организация существует, то есть живет уже 2 года.

Бакунин не делит свои взгляды на этапы, он прямо пишет, что нужно сначала «сговориться», и одновременно с этим окунуться в народное движение и делать там дела с людьми непосредственно. Интернационал появлялся через идейные секции, благодаря деятельности от них в считанные месяцы появлялись профессиональные союзы. В Италии скорее наоборот, бакунисты сначала делали профсоюз, а уже внутри него свою организацию.

«В качестве опровержения также приводится то, что писал Бакунин в "Государственности и анархии" через несколько лет - однако этот труд писался для широкой публикации, где Бакунин должен был считаться с общественно-политической конъюнктурой, и писать соответственно. В личном же письме Нечаеву не было нужды работать на широкую публику, и можно было высказывать свои мысли прямо, не обращая внимания на конъюнктуру, что лучше показывает образ его мыслей.»

То, что оно писалось через несколько лет, не говорит о том, что эта книга противоречит письму, как раз-таки я хотел показать, что эта книга противоречит тому, что напридумал себе Востсибов, когда читал письмо.

Использование иных источников необходимо было для того, чтобы показать, что представление о письме у Востсибова неправильное, притом сами произведения настолько между собой непротиворечивы, что лично я даже не понимаю некоторых исследователей, которые пишут о противоречиях, хотя, например, противоречие о народном идеале я обнаружил прямо по ходу написания прошлой критики. Противоречие состоит в том, что в письме он рисует идеал исключительно положительно, хотя везде в других письмах писал, что идеал имеет свои значительные изъяны, как то патриархальность и прочее.

«В противовес тезису о необходимости тайности организации как способа избежать искажения народного идеала приводится довод, что Бакунин призывал "...корректировать этот самый народный идеал, вычищать из него все патриархальные, промонархические и религиозные, а, значит, и рабские нотки.. " - однако ни откуда не следует, что эти явления являются выражением народной (sic) идеала. Наоборот! - вся теория анархии говорит о том, что эти явления насаждаются именно сверху, для управления массой, а вовсе не являются "народным идеалом". Так что никакого противоречия тут нет. Странно, что приходится это разъяснять анархистам. Патриархальность при этом выступает скорее как конструкт типа тюремной иерархии, поддерживаемой администрацией тюрем в своих интересах, хотя и является отражением иерархии, присущей людям как части животного  мира. Так что Бакунин призывал корректировать не  "народный идеал", а  негативные явления, насаждаемые сверху. Таким образом тезис о "тайности" организации как необходимом условии реализации её деятельности в виде установившегося народного самоуправления -  остаётся верным.»

Думал ли Востсибов о том, что оно сначала навязывается народу, а потом становится частью народного идеала? Как говорится в «Протесте Альянса»:

«Можно высказать упрек господину Марксу и его ученикам. А именно, что они придают слишком второстепенное значение интеллектуальной и моральной стороне: религиозной, философской, политической и юридической в историческом развитии общества. Мы видели доказательство этого на Базельском Конгрессе в ходе дебатов об отмене права наследования. Господин Эккариус, горячий последователь Маркса, считал, что Конгрессу не нужно высказываться по этому вопросу: «Как только будет установлена Коллективная собственность, право наследования отпадет само собой; и в целом, добавил он, все интеллектуальные и моральные вещи, религия, политика и юридические права являются не причинами, а лишь следствиями экономической ситуации». Безусловно, сначала они являются лишь следствиями, но то, что школа Маркса, похоже, забывает, если не игнорирует, так это то, что эти следствия сразу же становятся историческими причинами.»

Так, Востсибов неправильно понимает народный идеал, неправильно понимает, зачем нужна тайность. Тайность нужна для двух штук: не быть замеченным государством – это Бакунин писал европейцам, ибо многие европейцы не придавали этому особого значения, в то время как русские априори про это знали, ибо никаким образом больше действовать в России было невозможно. Другая штука – это избегание «официального» влияния. Под официальным влиянием Бакунин понимает как раз таки влияние через насилие, через аппарат государства, публичное влияние; тайное, то есть без каких-либо титулов, что не обязывает народ подчиняться революционерам, что предостерегает от построения революционерами нового государства.

В другом магнум-опусе Востсибов пишет, не опираясь ни на какие цитаты, он просто додумывает за Бакунина:

«Таким образом, судя по всему, необходимость именно "тайности" организации обусловлена основным революционным требованием Бакунина - во всем следовать воле народа и ни в коем случае не пытаться подменять еë интересами "революционеров"»

Что верно лишь отчасти. Народный идеал нужно вычищать от рабства. Не показалось ли Востсбиову странным, что в цитате, которую он приводит, есть слово «направлять»? Почему же тогда Востсибов пишет про то, что Бакунин хочет «во всем следовать народу»?

«Хотя реализация этой "тайности" за счет интернета, индивидуального активизма и продвижения в массы всеобщего делегирования по сути снимает этот вопрос, потому что таким образом "тайность", "невидимость" организации может реализовываться автоматически.»

С интернетной анонимностью у вас никакой организации не получится. Это в принципе можно было бы даже не доказывать ввиду того, что прошло уже более 30 лет, а политических организаций, действующих только через интернет и листовки,чьи участники избегают личных встреч, так и не появилось.

Продолжение следует. Обратите внимание, что критикуемый текст Востсибова приводится полностью.