«Представленный».
Нам постоянно говорят, что мы находимся только в середине долгого исторического пути – пути, который начинается с различных форм тирании и завершается демократией. Несмотря на то, что в некоторых местах люди до сих пор могут оказаться жертвами тоталитарных и деспотичных режимов, представительные формы правления, которые одновременно пытаются сочетать в себе капитализм и демократию, становятся всё более распространёнными. Всеобщее избирательное право, пусть и с различной степенью эффективности, ценится и практикуется по всему миру. Нам говорят, что глобальный рынок капитала постоянно расширяет модель парламентской представительской власти, пользуясь им как инструментом для политической интеграции населения.
И, тем не менее, большинство движений 2011 года отказывались от этой модели и сильнейшую критику направляли именно в адрес представительских структур. Но как же они посмели с таким кощунством отнестись к представительской демократии, к этому бесценному дару, который им достался в наследство от современного мира? Неужели они желают вернуться в средневековье, неужели им нужен деспотизм и формы правления, лишённые представительства? Нет, конечно, нет. Чтобы понять их критику, мы должны уяснить, что на самом деле представительство не является средством достижения демократии, наоборот, оно ей препятствует, и вскоре мы увидим, что субъект, который мы именуем «представленным» одновременно сочетает в себе «должника», «медиатизированного» и «секьюритизированного», мы увидим, как он олицетворяет собой конечный результат их подчинённого положения и разлагающегося состояния.
Во-первых, из-за того, что избирательные кампании требуют огромных расходов, которые с каждым годом то и дело увеличиваются, финансовая власть и власть капиталов лишают людей возможности объединяться и создавать организации, представляющие их интересы. Только если ты очень богат, у тебя есть возможность с помощью собственных средств включиться в предвыборную гонку. В противном случае, чтобы достичь заявленной цели, необходимо воспользоваться коррупционными методами. И когда так называемые «народные избранники» попадают в правительство, они и дальше продолжают заниматься лишь собственным обогащением. Во-вторых, сконструировать «новую правду» никак нельзя, не взяв под контроль влиятельные СМИ. Лоббисты и капиталисты, финансирующие избирательные кампании, крайне удачно справляются с ролью политических пастырей, удел которых властвовать над нами. Влиятельные СМИ после символического перевоплощения могут заняться освещением различных социальных движений, они могут рассказывать о независимых протестах и народных альянсах, они могут показать диалектическую сущность, борьбу и единство массовых движений и правительства, но помимо того, их перевоплощение часто может сопровождаться и подавлением подобных инициативных процессов. Словом, влиятельные СМИ могут создавать преграды на пути всякой зарождающейся формы демократического движения, подразумевающего участие широких слоёв населения. В-третьих, появление страха у «секьюритизированных» напрямую связано с действиями таких СМИ, чья тактика основана на хитрости и сенсационности. Достаточно просмотра вечерних новостей, рассказывающих о похищении детей из супермаркета, о террористах, готовящих новые взрывы, и живущих неподалёку психах-убийцах – и человеку уже страшно выйти на улицу. Природа социальных взаимоотношений, построенных на общении, исказилась настолько, что теперь нормой является изоляция, основанная на всеобъемлющем страхе. Как говорится: «Человек человеку волк» – и для всего человечества самым опасным врагом теперь стал сам человек. Нас то и дело преследует первородный грех, постоянно прогрессирует фанатизм и насилие, а за отдельную плату, нас можно подбить и на поиск козлов отпущения, и на организацию погромов, направленных против меньшинств и носителей альтернативных идей. Посредством представительской демократии политика обрушивает этот грязный мир на «представленных».
В буржуазном обществе XX века эксплуатируемые массы работников, дисциплинированный рабочий класс и другие граждане еще имели возможность политического действия, пусть и осуществляли их, как правило, через государство, гражданское общество и другие зачастую корпоративные институты. Участие в профсоюзах, политических партиях и других объединениях, построенных на основе гражданского общества, открывали людям дорогу в политическую жизнь. Многие люди до сих пор ностальгируют по тем временам, хотя их ностальгия не лишена и некоторого лицемерия. Ведь как скоро мы явились свидетелями увядания и исчезновения былого гражданского общества! На сегодняшний день структуры, которые могут обеспечить политическое участие, недоступны посторонним – обычно они связаны либо с криминалом, либо с лоббистами (о чём мы уже говорили). В нынешнем обществе, которым манипулируют посредством непроходимой глупости СМИ, всё более напоминающих настоящий цирк, в обществе, утратившим всякий смысл и влияние на текущие процессы, в обществе, страдающем от недостатка добродетелей и избытка неопределенности, в обществе, где явно можно констатировать лишь циничную власть капиталов – именно в этом обществе из-за отсутствия ответственности «представленные» могут действовать только крайне грубо и нелепо.
«Представленные» осознают, что структуры представительской демократии находятся в глубоком кризисе, но из-за того, что они не видят альтернатив, у них это вызывает лишь жуткий страх. Из этого страха вырастают популистские, а иногда и харизматичные политические формы, лишённые даже претензии на представительство. Исчезновение гражданского общества и широкой сети его институтов явилось частично следствием того, что рабочий класс, его организации и профсоюзы перестали проявлять активное участие в социальной жизни, то есть, уменьшили своё так называемое «социальное присутствие». Также это явилось вследствие ослепления надеждой на преобразование или, вернее, на добровольное отмирание предпринимательского потенциала, которое в действительности обернулось лишь гегемонией финансового капитала и исключительного значения арендной платы в качестве механизма для достижения социального единства. В таком обществе особенно для тех, кто в прошлом назывался буржуазией (сейчас это средний класс, который во время кризиса легко принять за пролетариат), социальная мобильность может выступать в качестве спуска в тёмную, бездонную яму. Здесь господствует страх. И вот, чтобы защитить эти классы приходят харизматичные лидеры, приходят и популистские организации, чтобы убедить эти классы в том, что они обладают общей идентичностью, несмотря на то, что если у этих классов и есть что-то общее, то это лишь принадлежность к социальной группе, ныне лишенной какой бы то ни было общности.
Но даже если представительская демократия и работала бы как следует, даже если бы она и отличалась совершенством и прозрачностью, представительство само по себе, по определению, является механизмом, отделяющим народ от реальной власти и управляющих от управляемых. Когда в XVIII веке были составлены республиканские конституции, и представительство являлось основой набирающего силы политического порядка (главным образом, как самостоятельного субъекта), уже было совершенно ясно, что представительство не давало населению реальной возможности участия в политической жизни, оно не давало его даже белым мужчинам, называемым «народом». Скорее, это задумывалось как «относительная» демократия, работа которой заключалась в том, чтобы связать между собой народ и отделённые от него властные структуры.
Жан-Жак Руссо представил теорию общественного договора (заложив, таким образом, основы современной демократии) в следующем виде. Он говорил, что необходимо создать такую политическую систему, которая могла бы гарантировать демократию в условиях существования частной собственности, учитывая то, что частная собственность порождает неравенство и ставит под угрозу свободу, он говорил, что нужна такая система, которая создаст государство, защитит частную собственность и определит общественную собственность как нечто, что принадлежит одновременно и всем, и никому. Представительство и должно стать таким институтом, принадлежащим одновременно и всем, и никому. Для Руссо представительство определяется (метафизическим) переходом от «воли всех», которой характеризуется всё общество, к «общей воле», которую предварительно определяют все, но за которую никто не отвечает. Как говорил Карл Шмидт[1]: «Быть представленным – значит сделать себя несуществующим, стать никем». Заключение Шмидта прекрасно согласуется с предположениями Руссо, которые, в свою очередь, закреплены в Конституции США и в конституциях Французской Революции. В этом и заключается главный парадокс «представленных».
Учитывая пустоту этой системы, удивительно осознавать, что она могла проработать так долго, но она могла работать только потому, что её поддерживали влиятельные силы, обладатели капиталов, производители информации и адвокаты страха, проповедующие предубеждения и насилие.
Однако теперь, даже если нас и заставляют верить в современные мифы о представительской демократии и принимать их в качестве средств для достижения реальной демократии, политические условия, из-за которых это раньше было возможно, радикально изменились. Из-за того, что системы представительской демократии были построены на национальной основе, появление властных структур, определяемых глобализацией, способны их кардинально подорвать. Появление институтов, рождённых глобализацией, частично претендует и на то, чтобы представлять волю всего населения земного шара. Политические соглашения основываются на бизнес-контрактах, которые подписываются и гарантируются через структуры мирового управления, вне любых представительских систем национальных государств. Не важно, существуют ли «конституции без государств», функции представительства заключаются в том, чтобы создать иллюзию, будто наделение народа властью не является эффективным в сформировавшейся глобальной перспективе.
А «представленные»? Что остаётся от них, как от граждан, в этой глобальной перспективе? Они уже давно не участвуют в активной политической жизни, «представленные» видят себя беднотой среди бедноты, они сражаются в джунглях социальной жизни только поодиночке. Если сложившаяся ситуация не пробудит их жизненные чувства и не поспособствует их стремлению к демократии, она окажется полностью под контролем власти, их чистым продуктом и пустой оболочкой механизма управления, которого больше не волнуют граждане и рабочие. «Представленный» как и другие формы субъективности является результатом мистификации. Как и «должник» он лишён контроля над продуктивностью своих социальных сил; как и «медиатизированному» ему пришлось предать свой разум, эмоции и утратить стремление к непосредственному общению; как и «секьюритизированный», живущий в мире страха и террора, он лишён возможности социального взаимодействия, чувства справедливости и преданности, а также, что самое главное, «представленный» не в состоянии совершать какие-либо эффективные политические действия.
Большинство движений 2011 года выступали с критикой против политических структур и форм, подразумевающих представительство, они ясно осознавали, что представительство, даже если оно и справляется с возложенными на него обязанностями, препятствует демократии, а не способствует её достижению. Куда же, спрашивается, исчез наш проект по достижению демократии? Как нам снова заняться его выполнением? Что это может значить для граждан и рабочих– отвоевать, или, вернее, впервые овладеть политической властью? Одна дорога, как нас тому учат движения, лежит через протесты и восстания против обедневших и лишённых всякого потенциала форм субъективности, которым мы посвятили эту главу. Демократия станет возможна только тогда, когда появится субъект, способный её понять и утвердить
[1] Carl Schmitt, Verfas sungslehre (Berlin: Duncker und Humblot,1928), 209
