Какие возникают первые ассоциации со словом активист? Экзальтированный молодой человек, который впаривает тебе очередную макулатуру? Или придурок, валяющийся голым на морозе в самодельной клетке, изображая суровую судьбу зверушек на ферме? Отдаленный от жизни дебил, моралист, который на самом деле хочет научить тебя, как следует жить? Доброжелательный, но опасно наивный фрик, которого используют иностранные спецслужбы (или кто угодно) для своих грязных целей?
Существует класс людей, которые настолько разочаровались в активизме, что писали целые статьи против него. К таким текстам относятся, например, «Отказаться от активизма», вышедший под псевдонимом Эндрю Экс из Великобритании, классический текст 1930-х годов рэтекоммуниста Сэма Мосса «Импотентность революционной группы» и книга «Нигилистический коммунизм» английской группы «Монсиньёр Дюпонт». Читать их действительно следует, чтобы знать, до чего нельзя опускаться.
В этих текстах авторы стараются показать, что активисты «отдалены от народа» – они же сами с «народом»; у активистов «нет жизни» – они живут самой настоящей «жизнью»; активисты – профессиональные революционеры, но, несмотря на то, что авторы прочитали десятки килограмм (не)марксисткой макулатуры, для них это просто «хобби» или х.з. что.
И все эти представления соединяет одно – железная уверенность авторов в том, что у них есть доступ к «аутентичности» – они не только понимают «народ» и «жизнь», но по-настоящему ими и являются. И эта идея – прямое наследство Ванегейма, который утверждает то же.
Но не обязательно быть оголтелым постмодернистом, чтобы понимать, что никакого подлинного «народа» и «жизни» не существует. Это конструкции, которые всегда будут зависеть от времени, места и контекста. Образ жизни активиста может кому-то не нравится, можно принадлежать другой субкультуре (и культура сегодня ничего не представляет собой, кроме хаотичного сборища субкультур), но его жизнь – никак не меньше жизнь, чем жизнь твоя, и его субкультура никак не меньше относится к «народу», чем твоя субкультура.
Критиковать всегда проще, чем предлагать альтернативы. Несмотря на то, что эти авторы утверждают, что владеют подлинным знанием того, что такое «простой народ» или «подлинная жизнь», они нам мало раскрывают свои знания. Что неудивительно – в таком случае они бы показали свою нелепость в полной мере. В основном это только абстрактные банальные описания, типа «освобождения своих подлинных желаний», или «занятие любвью в офисах и на заводах». Почему-то для этих авторов часто именно оргия является воплощением свободы. Но на самом деле капитализм мало мешает тем, кто желает организовать оргии – в некоторых странах это даже стало прибыльным бизнесом.
Почему революционная теория должна отвечать на все вопросы? Если у тебя есть проблема со своей девушкой/парнем/транссексуальным партнером, ты будешь искать выход в трудах Маркса и Энгельса? Если ты хочешь научиться готовить тесто для блинов, ты будешь искать рецепт у ситуационистов? Задача революционной теории – ответить на вопрос о том, каким образом можно построить справедливый мир, но если она когда-то также отвечает на вопрос о том, как следует жить, то это только счастливая случайность – подавляющее большинство жизненных проблем нам приходится решать без революционной теории. Это не означает, что эти проблемы (любовь, дружба и так далее) – второстепенные, они вполне могут быть и самые главные – но решать их приходится отдельно от общественных, неважно сколь нам хотелось бы иметь одну формулу, которая пригодится на все случаи.
Определение активизма и активиста
Понятие «активист», несомненно, относится только ко временам контрреволюции. Активист – это человек, который в условиях упадка общественной активности (и такие упадки могут длиться десятками лет), несмотря на условия, решает действовать. Следовательно, активизм в зависимости от контекста – это либо его деятельность, либо точка зрения, что такая общественная роль зачем-то нужна. Несчастна ли жизнь активиста? Если человек – активист по зову совести, то вполне возможно. Плохие новости всегда больше востребованы, чем хорошие, следовательно, они нас окружают, и человек, который жалеет окружающих, в нашем обществе менее счастлив, чем тот, кто на страдания других внимания не обращает, вне зависимости от того, активист он или нет.
Забавен диагноз Волкерта ван ден Граафа, убийцы правополулистского голландского политика Пима Фортайна – «повышенное чувство справедливости», теперь это уже диагноз. Правда, другая крайность тоже невыгодна – психопатам редко удается вечно держать свою маску, нередко они попадают в тюрьмы. Тут выгоднее всего быть где-то посередине, но на такие аспекты личности, как сострадание, сознательно невозможно влиять. То есть, по большом счету, они находятся вне политического дискурса.
Скучна ли жизнь активиста? Наверняка иногда, но если бы она была скучной всегда, активистов вообще не было бы. До какой степени активизм помогает решать проблемы скуки в жизни – это вопрос сугубо индивидуальный. Но скука – одна из тех многочисленных проблем жизни, на которые никакая политическая теория не может окончательно решать.
Однако дискутировать можно о том, действительно ли активизм на что-то влиял, и ответ несомненно положительный. Никакое развитие общества в течение последних 200 лет даром не происходило – все улучшения в положении рабочих и женщин и различных меньшинств были результатами длительной борьбы. Самые крупные скачки, естественно, случились во времена революций, но есть страны (например, Великобритания и США) где в течение уже больше 200 лет никаких революций не наблюдается, но тем не менее положение рабочих и т.д. существенно улучшилось.
Но поскольку рабочим, женщинам, различным меньшинствам даром ничего не дали, то единственный возможный вывод – активизм действует – естественно, обычно сопровождаясь угрозой революции, но тем не менее. Естественно, официальная история редко напоминает об этих десятках тысяч анонимных героев, но, тем не менее, было бы вопиющей ошибкой со стороны революционеров забывать, что они жили и добивались своего. Что, конечно, не означает, что все это развитие – исключительная заслуга активистов, но почти всегда именно активисты первыми поднимали вопросы, которые через десятки лет становились важными для общества.
Есть, конечно, и контраргумент, что реформы только умиротворяли рабочий класс, и, следовательно, мы теперь дальше от окончательного освобождения, чем никогда. Это может быть и так, но сложно предвидеть, какой могла бы быть альтернативная тактика – не выдвигать некоторые тактические требования, и оставаться настолько голодными, чтобы быть готовым на что угодно?
Быть революционером (и вообще любые попытки на что-то влиять) во время контрреволюции – иррациональны, то есть, активист всегда будет в меньшинстве, нередко совсем маргиналом. Если он хочет найти союзников (и, скорее всего, всегда хочет), он попадает в субкультуру активистов (которая может быть связана, и может быть не связана с какими-то другими субкультурами) – ведь почти невозможно придерживаться множества ценностей, которые противоречат ценностям окружающих без поддержки от хоть какого-то сообщества «своих». И субкультура уже автоматически развивает другие атрибуты, которые отделяют её от окружающих – как минимум, жаргон и юмор, возможно, свою одежду, музыку и т.д. (которые также могут быть связанными с другими субкультурами).
Все это уже закономерные процессы, которые, к сожалению, будут увеличивать изоляцию активистов, но это закономерности социальной психологии. В активизме как стратегии есть свои преимущества и недостатки, но, к сожалению, они неотделимы друг от друга.
Однако неправильно определить активистов как «профессиональных революционеров» или «специалистов по революции». Разделение труда в зависимости от специальности в обществе требует каких-то особенных навыков, которые не могут быть доступны всем, однако активистами могут быть почти кто угодно. Разделение труда, когда оно возникает, когда одни хотят работать, и другие нет – это принципиально другое явление. Очень редко активистам удается жить за счет своего активизма. Очень редко активисты встречают какое-то уважение в обществе, как правило, к ним относятся просто как к придуркам, их стараются использовать для занятия какой-то грязной работой.
Обыватели и обывателизм
Полностью ощущать, что такое активизм можно только от противного. Но не каждый пассивный человек пишет телеги о том, как следует отказаться от активизма, со ссылками на ситуационистов. Такой анализ возможен только исходя из совершенно определенных позиций – позиций революционного обывателизма.
Это счастье, что в русском языке вообще есть понятие «обыватель» и возможность создавать слова, описывающие соответствующие идеологии. На английском, как и во многих других языках, все гораздо скучнее – в качестве антонима активизма фигурируют “normal people” (нормальные люди), что на самом деле не охватывает суть вопроса, есть, конечно, в английском языке и слово «consumer», но оно гораздо меньше насыщено значениями, чем его русский эквивалент. Ведь на самом деле никакой «нормальности» не существует, каждый в каком-то плане маргинален. Но прежде чем разобраться с тем, что такое революционный обывателизм, следует разобраться с тем, что такое обывателизм, какие инстинкты современный капитализм именно поощряет. И это, прежде всего, инстинкты накопать себе хлам и решать личные проблемы, и рассматривать все более широкие общественные процессы с позиции постороннего наблюдателя.
Существует общественный стереотип, что главный враг анархистов – обыватели. Очевидно, что тут путают анархизм с контркультурой, но это не удивительно, поскольку сами анархисты часто не в состоянии их разделять. Сами анархисты традиционно не только несогласны с тем, что обыватели – их враги, но у них также почти полностью отсутствует анализ того, кто такие обыватели и их идеология как таковые. Понятия «обыватель» в классическом анархизме вообще нет, в нем есть только классы трудящихся, буржуев, интеллигенция и прочие.
С другой стороны, Рудольф Рокер уже в 1930 году сказал, что если обывательское общество далее будет развиваться такими темпами, то через поколение ни о каком революционном движении речь не будет идти. Рокер не дурак, он фактически предсказал не только причины конца собственного движения как общественно значимого, но также правильно определил срок его гибели. Но, тем не менее, никто среди анархистов не стал разбираться в том, что такое обывателизм и обывательское общество, и как от него избавится. Этим занимались только кое-какие марксисты, и еще хиппи и панки, при этом на весьма примитивном уровне.
Обыватели на самом деле не самые плохие люди. Как правило, самые худшие люди возникают среди отмороженных идеалистов. Сталин, конечно, жил лучше, чем подавляющее большинство советских людей, но он мог бы жить еще гораздо лучше при желании – но это было ему не нужно. У него были совсем другие стремления в жизни. Обыватели вредны, но часто их желания безобидны – за год или два добыть себе какую-то вещицу... Обывателям в голову не приходит организовать какой-нибудь геноцид, например.
Отмороженные идеалисты обывателям страшны, и они могут даже предпочитать, чтобы вместо идеалистов за них решали такие же обыватели, как они сами. Яркий пример – нынешний власть в России, для которой первый приоритет – не решать проблемы экономики или внешней политики, а построить себе дачу где-нибудь на Черном море или покупать очередную яхту. Власть в России сегодня – люди совершенно малодушные, и это не может не радовать обывателей. Самый яркий пример, наверное, Лужков и его жена, более жадных и мелких людей сложно себе представить. Но со временем эта система, конечно, рухнет, все-таки политики должны еще о чем-то думать, кроме как о том, откуда воровать очередной кусок.
Следовательно, раньше или позже инициатива окажется либо у либертарных коммунистов, либо у фашистов или прочих авторитарных фанатиков. Конечно, ситуация, когда решаешь за других, уже противоречит анархизму, ведь анархисты на самом деле не могут решать за других – то есть в определенной мере все-таки обывателей надо «лечить». Но обывательские инстинкты оказались очень выгодными в эволюции общества в последние тысячелетия, то есть избавиться от них можно не быстро. То есть надо найти какой-то компромисс. Панк смог найти этот компромисс, в панке же хлам, шмотки, прически и значки – 90%, и анархизм – 10%. Это, наверно, даже идеальное соотношение обывательщины и идеализма, возможно, к этому и анархисты должные стремится ради успеха.
Революционные обыватели и революционный обывателизм
Революционные обыватели, естественно, не обязательно коллекционируют хлам. Они могут коллекционировать и материальные (например, книги континентальных гегельянцев), и нематериальные вещи (например, знание о бунтах в далеких странах, как правило, чем дальше эти бунты, тем политкорректнее они с позиции революционного обывателя), но это не главная суть революционного обывателя. Суть его – позиция постороннего наблюдателя в общественных процессах.
И как раз термин «революционный обыватель» уже сам объясняет, что имеется ввиду, когда заявляется о том, что человек может «отказаться от активизма» и, таким образом, быть «вместе с народом»: для революционного обывателя народ – это обыватели, и он гордо считает себя одним из них. Но обывательская культура – это только одна из возможных, несмотря на то, что именно сейчас, во время контрреволюции она гегемонистская, это совершенно не значит, что она представляет более аутентичную человеческую природу. На самом деле главная ошибка революционного обывателя в том, в чем он обвиняет активиста – революционный обыватель считает, что активист со своими проектами не понимает сути революции, но на самом деле революционный обыватель сам не понимает контрреволюции (и, следовательно, не может понимать и революции).
Во времена контрреволюции, общественные закономерности совершенно другие, и то, что активизм в революционные времена, когда инициатива охватит широкие слои общества, никак не востребован, совершенно не означает, что активизм не востребован во времена контрреволюции. И заявлять, что деятельность активиста – бесполезна, поскольку не приводит к революции бессмысленно, поскольку во времена контрреволюции ничего не приводит к революции. Фактически все революции прошлого, это последствия ошибок власть имущих – ошибок вполне закономерных и ожидаемых, которые всегда раньше или позже происходят, но, тем не менее, завершены ими самими. Задача активизма – не проводить, даже не приближать революцию, а хранить некоторые ячейки революционных идей то тех пор, пока наступит время более удачное.
Несомненно, правда, что активизм нередко влечет за собой определенные душевные ощущения о моральном превосходстве и элитизме. Часто темы разговоров активистов могут сильно раздражать. Но это все не означает, что активисты и активизм – не правы, это просто неизбежные побочные эффекты – это не означает, что все активисты моралисты, но, тем не менее, появление морализма является закономерным последствием такого положения в обществе.
Одна из сильных сторон капитализма в том, что в определенном мере он признает законы физики. Жизнь требует движения, а движения массы требует труда. Активист отказывается от некоторых рациональных общественных постулатов (от тех, которые декларируют, что бессмысленно действовать, когда действие не принесет результатов), но он не отказывается от законов физики. Активист признает, что движение требует труда. А революционный обыватель наоборот, принимает примитивные общественные нормы, но отрицает законы физики. Он утверждает, что революция и любые общественные изменения не требуют усилий, а всего лишь правильного анализа или вообще являются полностью детерминированными отношениями производства. Но почему-то он не спешит раскрывать нам свою магическую формулу революции – по ходу, она ему самому еще неизвестна, но вот-вот раскрывает себя, осталось писать всего лишь ещё одну критику того, чем занимается активизм, ещё один опус о том, «чем заниматься не следует».
Нельзя, конечно, утверждать, что революция – величина количественная, которая происходит после X распространенных листовок, Y демонстраций и Z проданных журналов. Закономерности прибавочной стоимости тут не действуют, и в случае бездарных действий, любое количество расходованного труда ни к чему не приводит. И большая часть усилий активистов является либо бездарными, либо направлены исключительно на воспроизводство собственной субкультуры.
Но никакие идеи не могут выживать в обществе, если нет среды, которая их кормит и сохраняет. То есть, в условиях контрреволюции, революционная идея может выживать только на изолированных островах субкультур. Конечно, в таких условиях происходит и определенное искажение идей, но, тем не менее, это меньшее зло, чем ситуация, когда каждый новый подъем вынужден начинаться с нуля, полностью лишенный опыта прошлых восстании.
Заслуга активизма в том, что он нарушает искусственные общественные реалии, и только таким образом можно дать толчок, который разрушит пассивность. Этого достоинства достаточно, чтобы принимать все недостатки активизма. Любая акция, неважно сколь маленькая, сколь нерассчитанная, сколь глупая и наивная – это всегда проявление непокорности, первый шаг к разрушению подавляющего общественного строя. И первый такой шаг всегда означает гораздо больше, чем любая критика окружающей реальности.
Владимир Правдоподобнов
