Требования международных протестов нового десятилетия будут совсем другими
Для антиавторитариев начало XXI века, и, во многом, первое его десятилетие в целом, прошло на фоне «антиглобалистского движения». Его опыт нельзя игнорировать.
Но сначала все-таки следует разобраться с терминологией. Предшественник термина «глобализм», «мондиализм» появился во Франции на рубеже 1990-х годов, во времена подъема «Национального фронта» Жан-Мари Ле Пэна. Это была первая успешная право-популистская партия нового образца, платформа которой, по сути, была сформулирована почти исключительно против мигрантов. Ле Пэн испугал народ потерей «французской идентичности». То есть, термин «мондиализм» имеет «правое» происхождение. Однако в середине-конце 1990-х он стал все больше появляться в «левом» контексте. Почему?
Конечно, следовало бы в начале вообще порассуждать о том, что такое «левые» вообще – но это более широкий вопрос, и в рамках данной статьи следует только констатировать, что термин «левые» может означать и социал-демократов, и левых либералов, и сталинистов. Реальность такова, что пока «левизна» во всех её проявлениях гораздо больше определяет повестку дня в политике всех стран, чем антиавторитаризм.
Касательно ответа на вопрос. Во-первых, в «левом движении» почти везде доминируют националисты. Несмотря на то, что итоговые успехи проекта антиколониального «национального освобождения» сейчас в большинстве стран мира под сомнением, большинство «левого движения» до сих пор не дало этой теме должного анализа.
Во-вторых, «глобализация капитала» действительно повергла многих людей в бедность – иностранные инвестиционные проекты нарушили возможность держаться традиционного образа жизни. Например, транснациональные корпорации построили гидроэлектростанции и вырубили леса, крестьяне попали в зависимость от гибридных семян, и, таким образом, их лишили возможности самостоятельно контролировать сельское хозяйство.
Первая координационная сеть «антиглобалистского движения», «Peoples' Global Action Against 'Free Trade” and the WTO» («Глобальное действие людей против «свободной торговли» и ВТО») была союзом небольших западных активистских организаций и таких многомиллионных крестьянских движений развивающихся стран, как бразильский MST и индийский KRRS. Но скоро «старые левые» партийные организации, которые организовывали «мировые социальные форумы» с большим финансированием, стали давить на PGA, и после 2001 года организация, заслугой которой во многом была мобилизация в Сиэтле в 1999 году, которая ознаменовала прорыв «антиглобализма» в сознании масс, перестала играть какую-либо роль в «антиглобалистском» движении вообще.
«Антиглобализм» или «альтерглобализм»?
И теперь следует разъяснить, почему я придерживаюсь именно термина «антиглобализм», несмотря на его происхождение, с одной стороны, из правых кругов, и, с другой стороны, из СМИ. На самом деле более политкорректный с точки зрения интернационалиста термин «альтерглобализм» – не меньшая манипуляция, чем первый. Появился он гораздо позднее, чем «глобализация», в попытках дистанцировать смысл протестов от примитивного протекционизма или антииммигрантских настроений, которые одновременно, но, как правило, независимо, распространялись в западных странах. Но факт, что из 60 тысяч участников протестов в Сиэтле, 50 тысяч были умеренными профсоюзниками, которые ничего не требовали, кроме недопущения Китая в ВТО.
Также, несмотря на то, что верхушка KRRS исторически вышла из социалистических тенденций Индии, рядовым крестьянам по большому счету было все равно: «анти-» это, или «альтер-», лишь бы Monsanto им жить не мешала. И, несмотря на то, что PGA постепенно сократил своё название до трех слов, первоначально оно запросто заявляло о себе, как о сети «противников свободы торговли», и не особенно пыталось отмазаться от ярлыка «протекционистов». Заботы о «анти-» или «альтер-» – во многом только заботы интеллектуалов следующего после возникновения движения десятилетия. А сейчас, когда никто уже не сомневается что времена «антиглобализма» прошли, можно уже честно назвать движение так, как его в самом начале назвали скандальные журналисты, чтобы реально дать оценку его сущности, а точнее, полному её отсутствию.
Я не против попытки определять разношерстное движение в его собственных терминах ради выгоды более толковых его составляющих. Общественная борьба – эта всегда борьба между определениями. Понятное дело, что в Сиэтле в 1999-м никаких общих требований у реформистских профсоюзов и анархистов не было и быть не могло, они просто оказались в одном городе, поскольку враг у них был общим. Называть такой сбор каким-то движением можно только с большой натяжкой, но, естественно, журналистам крупных СМИ такая акробатика нередко удастся. И когда выдумали движение, уже начинается борьба за то, у кого есть власть определить требования движения.
Семь нянек у «антиглобалистского» дитяти
И не удивительно, что тут у анархистов вышло не очень. В сражении за звание «главного теоретика антиглобализма» побеждают консерватор Кортен, левая либералка с невнятной позицией Наоми Кляйн, жесткий ленинист Славомир Жижек и старый интриган и автономный ленинист Тони Негри, который появился в каноне модных левых интеллектуалов уже лет 30 назад. В этой элитной тусовке анархистом является, пожалуй, только Ноам Чомский, и он модный только потому, что много критикует, но почти ничего никогда не говорит об альтернативах. Правда, сразу после Сиэтла по телику часто показывали также Джона Зерзана, как самого чокнутого фрика, которого можно найти в тусовке. Не спорю, что есть у Зерзана и интересные идеи, но почему-то призыв отказаться от речи не получил широкой поддержки даже среди анархистов.
Во времена постмодернизма прямолинейность и понятность позиции славу не сделают. Но основная причина победы «старых левых» над анархистами, конечно, в огромной инфраструктуре в виде политических партий, которая позволила организовать «социальные форумы» на уровне, и в том, что само понятие «антиглобализм» просто не особо вяжется с анархизмом. Несмотря на массовую поддержку таких крестьянских движений, как сапатисты, MST и KRRS в развивающихся странах, эти «массовые антиглобалисты» совершенно не были в состоянии решать проблемы городского пролетариата глобального Юга (исключение – лишь борьба против приватизации воды в некоторых странах, в том числе, в Боливии). Ну и на Западе, за исключением союза почтальонов Канады и движения Маори в Новой Зеландии, подключены были в основном только представители субкультур, в том числе, субкультур активистов.
Тони Негри пытался дать движению более интернационалистскую окраску, и в своей знаменитой книге «Империя» он определил несколько главных требований движения, которое он назвал «множеством» – право на свободное передвижение, на «глобальное гражданство», на «гражданскую зарплату» и «захват коммуникации». В чем-то Негри даже перевернул риторику наоборот – риторика у него уже заведомо «глобальная», ни о каком сохранении «национальной самобытност» старый ленинист не вспоминает, но, тем не менее, для многих именно Негри является главным интеллектуалом современных «левых».
Все эти темы имели какое-то продолжение. Первые две касаются в первую очередь мигрантов, но, несмотря на крупную демонстрацию мигрантов в Генуе 2001-го года, их борьба часто шла отдельно от всего остального, как во время бунта во французских пригородах, и не формулировала рациональных, реформистских требований, так милых сердцу Негри. Как ни странно, во многих странах Европы церковь оказала мигрантам гораздо больше конкретной помощи, чем «левые» или анархисты. Требования о «Гражданской зарплате» поднялись на волне движения Euromayday, но по понятным причинам подключались только самые благополучные страны Евросоюза, и даже тамдаже существующие пособия постоянно уменьшаются в плане покупательной способности, то есть об увеличении расходов на системы социального обеспечения пока, скорее всего, речь идти не может.
В плане «захвата коммуникации» на переднем плане оказалась борьба против авторского права – тема против патентов на жизнь была ключевой уже в движении 90-х, но на Западе она на самом деле поднялась уже только ближе к концу первого десятилетия XXI века, и будет еще актуальной. Однако на Западе внезапно на переднем плане борьбы оказалась «Партия пиратов», которая ради оппортунистических целей дистанцировалась от всех остальных движений, и на самом деле привлекла в первую очередь совершенно других людей, чем остальные активистские субкультуры. Но по большому счету программа Негри не получила никаких последователей вне Западной Европы, и он перед собою даже не ставил такой цели – ведь, согласно его доктрине, локомотивом прогресса всегда являются только самые развитые страны.
Анархисты среди «антиглобалистов»: союзники или (и) критики?
Анархисты, конечно, также в самом начале предпринимали попытки переопределить движение (см. например: «Время бороться за глобализацию» («Автоном» #17, 2001), «Другая альтернатива есть – сопротивляйтесь власти транснациональных неправительственных организаций» («Автоном» #27, 2006)). Но благодаря слабой инфраструктуре и слабому теоретическому уровню анархистов и отдаленности самой идеи «антиглобализма» от анархизма, анархисты в этой схватке со «старыми левыми» (НПО, социал-демократами и ленинистскими интеллектуалами) не победили. Но поражение от превосходящего врага не позорно, главное – сражаться достойно. Но этого никогда не понимают кухонные революционеры, которым главное руки не испачкать, и которые только с высоты своей революционной чистоты иногда спускаются, чтобы раздать пару листовок о том, как остальные должны себя самоорганизовать, поскольку что-то организовать им самим – лень.
Сразу после протестов в Сиэтле началась критика состава протестующих — американские активисты были поражены тем, что участвовали в основном дети благополучного белого среднего класса. Также критиковали участников протестов, уничтожавших собственность — но, по крайней мере, в США, в течение десятилетия удалось договориться о том, что протестующие не будут спешить обливать друг друга говном в случае тактических конфликтов. Но впоследствии осенью 2008 года, во время саммитов Демократической и Республиканской партий, мало кто вообще вышел на улицу, кроме анархистов. В США уличная политика оказалось в тупике после начала войны в Ираке, и «массы прогрессивной общественности» стали рассчитывать исключительно на выборы.
Почти сразу же после Сиэтла поднялась также критика «прыжков от саммита к саммиту», то есть сосредоточения на зрелищных протестных акциях вместо упорного и терпеливого труда «на местах». Но, тем не менее, из года в год никакого значительного успеха среди этих критиков никто «на местах» не добивался, и на новых саммитах снова появлялись те же действующие лица. Польза контр-саммитов как раз в том, что в условиях маргинализации радикального движения они дают возможность собрать в одном месте его сторонников с широких географических просторов, и тогда уже получается показать силу. Протесты против саммитов будут актуальными еще и после конца антиглобалистского движения — однако все более актуальным является вопрос о том, насколько нам следует сосредоточиться только на реактивной политике.
После неолиберльной глобализации – госкапитализм. А что после «антиглобализма»?
Какие же тогда причины завершения эры антиглобализма? На самом деле, во многом движение победило. Попытки полностью повторить те переговоры ВТО, которые рухнули в Сиэтле в 1999 (правда, в основном из-за внутренних противоречий в организации), до сих пор не были успешными. Благодаря глобальной смене экономической конъюнктуры, вполне возможно, что «освобождение торговли» уже никогда не пойдет дальше уровня конца 90-х – начала 2000-х годов. Но другое дело, что проблемы мелкого сельского хозяйства глобального Юга в условиях капитализма настолько масштабны, что один только конец ВТО ничего не решает.
Если первое десятилетие XXI века было десятилетием неолиберализма, то тактикой власти во втором десятилетии будет стремление к управляемому государственному капитализму со всеми последствиями, которые из этого проистекают: ужесточение властных механизмов и эскалация войн для контроля над природными ресурсами во имя «войны с терроризмом». Смена парадигм сейчас несомненна и фундаментальна – например, в США под контролем государства оказались две крупнейших корпорации, которые предоставляли ипотеку – Freddie Mac и Fannie Mae. На данный момент частный вторичный ипотечный бизнес в США фактически не существует – рынок ипотеки полностью контролируется государством. Такого вмешательства государства в экономику западный мир не видел со времени Второй мировой войны.
В Латинской Америке, откуда все это во многом началось, в большинстве стран к власти пришли «левые» или центристские правительства. Влияние США в Латинской Америке сейчас слабее, чем когда-либо в течение последних 150 лет. Но никаких фундаментальных проблем континента эти правительств не решили, что, естественно, анархистов не удивляет.
ВМФ и Всемирный Банк не отступили так, как ВТО, но, тем не менее, по крайней мере, до финансового кризиса 2008 года, их значение было только тенью предыдущего периода. Страны-должники поняли, что, несмотря на то, что кредиты ВМФ и мирового банка выгодны в плане процентов, взамен надо позволить вмешательство этих институций во внутреннюю экономическую политику страны. То есть, страны-должники все чаще ищут другие варианты финансирования. И многие долги в итоге все-таки прощались, благодаря давлению со стороны самого реформистского, но самого массового крыла движения середины первого десятилетия нового века.
Частичная победа «антиглобализма» не означает, что мы в чем-то ближе к коммунизму, чем 10 лет назад. Но, надеюсь, никто этого и не ожидал.
Последние два десятилетия означали начало конца капитализма, и нет никакого сомнения в том, что системный кризис только углубится. Но правящие классы пока стремятся к наращиванию государственных дотаций ради спасения корпораций. Очевидно, что субсидий не хватит навечно, и скоро власть во всём мире должна будет предпринять более радикальные шаги, предложить более жёсткие схемы управления неуправляемым хаосом капитализма.
Денационализированные левые будут приветствовать наращивание роли государства, даже если от его пустующих сейфов не приходится ожидать новых социальных льгот. Однако либертарным коммунистам тут нечему радоваться. Мы всегда знали, что как только закончится период благополучия, капитал призовёт государство на помощь. Но, несмотря на то, что следствием кризиса, несомненно, будет наращивание репрессий, перед нами открываются и новые возможности.
Бывший Советский Союз же всегда был далек от этого движения, в котором в большинстве случаев участвовал только в качестве туристов, несмотря на то, что экологическое движение бывшего Советского Союза («Хранители радуги», Социально-Экологический Союз) играло роль в создании “Peoples' Global Action”. На самом деле кризис экологического движения бСССР в 1990-х и начале 2000-х годов во многом препятствовал этим движениям подключаться к международным мобилизациям. В течение этих лет большая часть экологических инициатив времен перестройки либо рухнули, либо преобразовались в НПО на кормушке грантодателей.
«Хранители Радуги» не собираются с 2003 года. Возможно, подъем климатического движения будет означать более активное подключение экологического движения бСССР к международным мобилизациям, но пока перспективы климатического движения в бСССР выглядят весьма скромными. И на самом деле, по своей повестке «климатическое движение» в чем-то является противоположностью «антиглобалистского». Если «антиглобалистское» заявило о провале системы международной регуляции, и самые радикальные его элементы требовали ее полного изменения, то климатическое движение, наоборот, требует более серьезной системы международного регулирования. На самом деле результат саммита в Копенгагене – такой же провал, как результат саммита в Сиэтле, но оценка этого результата гражданскими активистами в этих двух случаях прямо противоположная. То есть, по сути именно протесты в Копенгагене подчеркнули окончательный конец «антиглобализма» – в этом десятилетии требования будут прямо противоположными требованиям предыдущих.
В бСССР, по крайней мере, в России никогда не было недостатка «антиглобалистских», антиамериканских и антизападных настроений. К либертарному коммунизму и к анархизму они традиционно не имели никакого отношения. К счастью, вокруг тем «антиглобализма» крутились и пиарились, на саммиты катались из бСССР в основном представители маргинального антиавторитарного движения, остальные (КПРФ и более маргинальные «красные», националисты) не проявили к ним почти никакого интереса. На самом деле, к счастью также было и на Западе – несмотря на симпатию к антиглобализму среди правых популистов, на улицах во время саммитов всегда появлялись почти исключительно левые. В Генуе в 2001 году, правда, было немало активистов фашистских организаций и фашистских футбольных хулиганов, но они опасались поднимать свои символы и перемещались в основной толпе.
Но, конечно, нечего радоваться тому, что в бывшем Советском Союзе анархисты были на поле боя почти в одиночестве с самого начала. Попытки анархистов мобилизовать других общественных деятелей в свою коалицию во время саммита G8 в Питере завершались полным фиаско. В итоге, в анархическом движении всем было интересно только вариться в собственном соку. Правда, у тех немногочисленных леваков, которым тоже хотелось воспользоваться случаем, лучше не получилось – они оказались запертыми на стадионе, этот ход событий никого не удивил. Лето 2006 года дало анархистам России ценный опыт организации мероприятия чуть более крупного масштаба, чем обычно.
Игорь Попов
