Относительно не так давно в Брайтоне объявился воодушевляющий всех нас индейский воин и активист движения ALF/ELF Род Коронадо. После стольких лет, проведённых сначала в бегах, потом в тюрьме, он наконец-то может снова участвовать в политической деятельности, не нарушая условий своего освобождения. И он выкроил немного времени для беседы с нашим корреспондентом...
- Как ты оказался вовлечён в акции ALF и политическую борьбу?
- Ну, я вырос в обществе, где животные не воспринимаются как частная собственность. В системе ценностей моего народа Земля - это наша Мать. Моя система ценностей не основана на продукте многолетнего философского или идеологического поиска. Я родился и вырос с этими ценностями. И вот, выращенный с таким мировоззрением, я вдруг очутился в мире институционализированного насилия над животными и уничтожения планеты. Это заставило меня сразу же обратиться к тактике прямого действия. В отличие от более долгого пути большинства активистов, когда люди годами копят раздражение от понимания неэффективности своих действий, пока наконец не переходят к ПД (прямое действие - прим. пер.). Со мной такого не было.
Моё вовлечение в политику пришлось на середину 1980-х, когда я повзрослел и закончил среднюю школу. Меня привлекали мейнстримовые проблемы вроде спасения китов и промысла бельков как наиболее ужасающих примеров угнетения животных и уничтожения окружающей среды. И поскольку я никогда особо не верил в легальные способы изменения status quo или политической системы, я всё больше и больше симпатизировал радикальному прямому действию. Не знаю, в чём дело: в том, что я - коренной американский индеец, или историк, но так получилось, что я всегда воспринимал правительство как инструмент подавления сопротивления, или - в лучшем случае - кооптации. А не как средство услышать голоса недовольных.
Поэтому для меня вопрос всегда стоял в том, чтобы вступить в организацию, наиболе эффективную или наиболее увлечённую физическим противостоянием и вмешательством в процесс убийства животных и угнетение Природы. В 1978 или 79-м, я увидел документалку о кампаниях Гринпис против канадского китобойного промысла, который в те годы являлся самым массовым убийством животных на планете. И их тактики прямого действия были как раз тем типом активизма, который я считал необходимым. Поэтому я начал симпатизировать их деятельности, пока не встретил ещё более радикально настроенного активиста ПД - Пола Ватсона. Этот человек вышел из Гринпис и основал группу Морской Пастырь. Из всех организаций, в которых я успел побывать подростком - в основном, это были мейнстримовые зоозащитные инициативы - именно Морской Пастырь установила со мной обратную связь в виде ответов на мои письма. Отвечал сам Пол. Когда мне исполнилось 17 и я закончил школу, я устроился к ним на работу на полную ставку и участвовал в анти-китобойной кампании на Фэройских островах. Моё первое морское плавание с целью помешать убийствам китов имело место в 1985-м, а на следующий год, в 1986-м, я снова участвовал в продолжении кампании на Фэроях.
Работа с Морским Пастырем открыла для меня более революционные движения, базирующиеся в Британии, а также анархию и её роль в движении прямого действия. Я бы сказал, что в этот период я осознал, что прямое действие - это не что-то, чего от вас кто-то когда-то попросит. Это что-то, что вы просто должны взять и сделать. И это вывело меня на новую тропу. Я организовал собственное прямое действие в рамках коллектива Морской Пастырь. В 1986 мы организовали кампанию против нелегального китобойного промысла Исландии. И это была успешная кампания: мы потопили два китобойных судна и уничтожили национальную китобойную станцию. Это вдохновило и поощрило меня продолжать идти по выбранному пути, независимому от каких-либо структур, политической конъюктуры или организации. И укрепило меня в моих взглядах на роль личности в борьбе за планету и животных в наши дни. Прибегая к тактике индивидуального автономного прямого действия и тактикам партизанской войны, вы можете нападать на крупные объекты, когда они менее всего этого ожидают, по сравнению с мейнстримовой стратегией, подразумевающей лоббирование интересов во властных структурах, организованные легальные акции протеста, демонстрации, подписание петиций и сочинение писем президенту.
Морской Пастырь
- К каким тактикам прибегал коллектив Морской Пастырь? Например, во время кампании против исландского китобойного флота, нападали ли вы на другие корабли?
- Против охоты на китов мы использовали следующую тактику: помещали наш корабль между китами и малыми рыболовными судами, которые должны были гнать китов к берегу. Чтобы помешать местным охотиться на китов во время миграции, мы просто вставали на якорь снаружи местных портов. Этого было достаточно, чтобы отбить у рыбаков всякий энтузиазм. Они были наслышаны о наших прошлых акциях ПД против китобоев, и знали, что мы - серьёзные люди. Не Гринпис какой-то, мы не против уничтожения частной собственности. И подобная репутация летела по ветру впереди нашего корабля от селения к селению. Надо сказать, это нам очень помогало. Само наше присутствие возле входа в порт изменяло отношение населения к китобойному промыслу в том году.
В Исландии мы действовали более скрытно. Я и один мой друг работали всё лето в Лондоне, чтобы потратить заработанное на перелёт в Исландию, где мы установили круглосуточное наблюдение за китобойной станцией. И поняли, что ночью она необитаема. Поэтому мы вломились внутрь и нанесли максимум экономического ущерба: саботаж всех механизмов и компьютеров. Поскольку у нас был опыт службы на настоящем корабле, мы знали, что можем и на китобойные суда пробраться. И что если только доберёмся до машинных отделений, сможем потопить суда прямо в порту, не используя взрывчатку и без риска ранений. И это нам также удалось. При всём при этом мы не были какими-то коммандос или наёмниками. Просто люди, вдохновлённые своими мечтами, потому что никто не сказал нам, что мы не сможем осуществить задуманное. Быть саботажником - это очень воодушевляет и укрепляет личность. Особенно если потратить достаточно времени на поиск слабого звена в обороне противника. И до сей поры это наиболее эффективное направление деятельности. Просто потому, что цель саботажа - это всегда то, о чём индустрия и правительства пекутся больше всего, это источник их доходов и база финансирования.
- В Америке уже более 20-ти лет существует движение Earth First! (Планета дороже всего! - прим. пер.). А традиция прямого действия и экозащиты и того старше. При этом похоже, что Морской Пастырь - единственная группа, прибегающая к прямому действию на море по-серьёзному. За исключением Гринпис, но это мейнстримовая организация. Почему, как ты думаешь?
- Что ж, я думаю, имеет место быть слабое понимание океанских реалий со стороны наших движений. Любая проблема, которую можно решить на суше, проще для восприятия, потому что мы - общество, живущее на суше. Ещё одна причина - это что факты уничтожения дикой природы, которым может стать свидетелем любой из нас, шокируют намного больше, и заставляют действовать большее количество людей, чем уничтожение окружающей среды, происходящее в океане. Уничтожение популяций рыб и морских млекопитающих - это не что-то, что легко увидеть простому обывателю, если только конечно вы не живёте на берегу. Если ваше существование не зависит от здорового океана. Я думаю, что трудности, связанные с осознанием серьёзности океанских проблем, вызваны неспособностью людей представить себе масштабы уничтожения морских видов жизни. Я о том, что, конечно, всякий слышал описание промышленного лова рыбы как “обдирание морей”, но не имея представления о масштабах явления, сложно включиться в кампании прямого действия по противостоянию индустрии коммерческого лова. Ну и ещё существует проблема воспитания. Организовать протесты в защиту милых пушистых зверьков, или индейцев намного проще, чем поднять людей на защиту рыбы или планктона. У движения есть такая тенденция: товарищам хочется участвовать в кампаниях, где общественная поддержка обеспечена по умолчанию. Очень жаль, что Морской Пастырь - единственная организация, действительно применяющая стратегию прямого действия в открытом море. С другой стороны, представьте, сколько бабла надо вложить, чтобы вывести в море корабль. Нам и на суше-то приходится туго, когда надо организовать демонстрацию-другую. А тут надо снарядить и отправить в плавание судно, которое потребляет две тонны дизельного топлива в день. Не говоря уже об экологических вопросах, которые возникнут у многих товарищей, как только они узнают, что вы используете подобный корабль!
P.S. На личном счету Рода Коронадо - два исландских корабля, Хвалур-6 и Хвалур-7, потопленных за время активизма в составе группы Морской Пастырь.
- Какого ты мнения о Поле Уотсоне? Я спрашиваю, потому что знаю, что это в некотором роде противоречивая фигура.
- Я думаю, что многие судят о Поле, основывая свои мнения на том, как ему стоит действовать на море, или как ему стоит жить, чтобы ежедневная рутина соответствовала активизму. И поскольку мы считаем лицемерным, когда кто-то борется за права животных и при этом ест мясо, многие основывают своё суждение о Поле именно на этом. Но не смотря на решения, которые принял Пол о своей жизни, я предпочитаю судить о том, что нельзя игнорировать в его биографии. Что он сделал для защиты Природы. 30 лет непрерывного активизма - а он так никогда и не стал институционализированным инвайроменталистом, никогда не осуждал тактики прямого действия (в отличие от многих других активистов низовых движений, которые скоры на подобные заявления, как только им удаётся заполучить местечко потеплее в мейнстримовом экологическом движе, или превратить активизм в карьеру). Это, как ни крути, заслуживает уважения. Это - дух воина. Пол - человек, который снова и снова ставит на кон свою жизнь. Ему уже около 60-ти, а он всё ещё ходит в море и проводит кампании по защите окружающей среды. В движении не так много активистов, которые бы были в деле так долго и при этом сохраняли тот же активистский драйв, что и 20, и 30 лет назад. Я думаю, мы должны это уважать. И потом, как мы уже говорили: в открытом море существует лишь один коллектив, прибегающий к ПД для защиты китов и других обитателей морей. Не думаю, что мы имеем моральное право критиковать единственную подобную организацию на планете.
В 1989-м я понял, что сполна отслужил у них. У меня возникли разногласия с Полом по вопросам стратегии. Не то, чтобы я подвергал сомнению их эффективность. Просто мне больше не подходил стиль. Да, Морской Пастырь прибегал к прямому действию. Но это было прямое действие такого рода, которое в конечном счёте заставляло подчиняться межународным морским соглашениям. Я же не хотел ждать, пока международные организации признают необходимость сохранения животных видов и Планеты Земля. Я хотел начать действовать, чтобы непосредственно защищать животных и Планету, руководствуясь экологическими и моральными принципами. Я хотел действий, которые бы имели целями конкретные объекты промышленности, и которые бы были эффективны, а не зависели от общественной поддержки или освещения в СМИ. И хотя многие добрые организации и общественные кампании побеждают, когда их деятельность ориентирована на широкую общественную поддержку, я понял, что наиболее подходящая мне лично роль - это действия с целью нанесения максимального ущерба индустрии. Я думаю, что это в определённой степени связано и с тем, что я стал более ясно осознавать типичную реакцию СМИ на всякую акцию прямого действия - немедленное навешивание ярлыка “криминал”. Как это случилось после наших действий в Исландии. Я дошёл до той грани, когда пришлось выбирать между тем, представляет ли моя деятельность интересы движения, или интересы животных. В конечном счёте, я решил, что защита Земли и животных значит намного больше, чем удовлетворение вкусов общественных эко- и зоозащитных движений.
Тактики
- В прошлый раз ты появлялся в нашей стране лет 10 назад. Тогда - был ли это твой первый контакт с активистами ALF?
- Да. Тогда, в середине 80-х, я впервые вступил в контакт с людьми, вступавшими в физическое противодействие с убийством животных. Они срывали охоту, осуществляли акции саботажа, направленные против меховых магазинов и мясных лавок. Но что более важно - это что я получил важный урок. Я понял, что люди с крайне ограниченными финансовыми возможностями тем не менее могли действовать в защиту животных и Земли. Это был тот же уровень социальной и экологической ответственности, который мне приходилось видеть в сообществах индейцев. Где личность несёт ответственность не только за собственные поступки, но и за заботу о и защиту тех, кто не способен позаботиться о себе или защитить себя. И это очень сильно резонировало с моим собственным мировосприятием. Понимание того, что не обязательно быть частью массовой организации, чтобы действовать эффективно.
Я участвовал в акциях по саботажу охоты в Бристоле и Плимуте и на собственной шкуре ощутил ту жестокость, которую люди выплёскивали на всякого, кто был готов защитить жизнь лисы. И это оказалось ещё одним фактором, оказавшим серьёзное влияние на мою жизнь. До той поры я действительно верил в пацифизм. И я действительно верил, что мы можем бороться, не прибегая к насилию или даже самообороне. Я верил в принципы непротивления и ненасилия. Пока я не понял, что, когда ты физически противостоишь охоте, твоё явно проявленное намерение защищаться от нападения - это самая эффективная тактика, если ты хочешь избежать физической конфронтации. Если ты можешь действительно продемонстрировать врагу, что ты готов@ сражаться, он начинает тебя уважать. Когда ты сворачиваешься в “позу говна” у ног охотника, чтобы ему было удобно тебя избивать, ни о каком уважении речь не идёт. И поскольку я - человек, всеми силами противостоящий насилию и старающийся избегать насилия, демонстрация готовности защитить себя и товарищей оказалась адекватной и логичной тактикой. Уровень насилия по отношению к социальным активистам в последнее время только вырос. Не зависимо от того, защищают они права людей, животных, или Планеты. Это ещё больше заставляет меня избегать физической конфронтации с оппонентами. Выбор в качестве целей собственность правительства, финансового капитала, или промышленности, которая уничтожает жизнь, кажется мне много менее насильственным, нежели акции, в которых люди физически противостоят другим людям (охотникам, операторам строительной техники и тому подобное).
- То есть, когда физического противостояния с другим человеком не происходит, акция выходит более анонимной?
- Да. Самый высокий уровень насилия, который мне приходилось видеть в движении - это когда мы физически противостоим нашим противникам. А я твёрдо уверен, что мы должны очень мудро подходить к выбору наших сражений. Потому что когда кого-то арестовывают и судят, это не только прерывает его личную активистскую деятельность, но и ещё заставляет кучу людей бросать все свои дела и заниматься легальной и прочей поддержкой. И я также считаю, что частью нашего обязательства перед движением является необходимость прежде всего представлять Землю и животных, избегая ситуаций, где мы вынуждены выступать в качестве жертв. Ведь в этом случае мы привлекаем к себе больше внимания, чем те существа, ради которых мы боремся. Уже много раз случалось, что акции в защиту добрых начинаний превращались в сбор средства в помощь арестованным товарищам. Слишком часто повестка дня менялась с инвайроментализма на полицейское насилие или защиту чьих-то “конституционных прав”, и тому подобное. Я считаю, что это в каком-то смысле лицемерно, потому что в такие моменты мы апеллируем к лучшим чувствам общества, которому на самом деле противостоим.
- Ты считаешь, что отказ от массовых уличных демонстраций в сторону прямого действия малыми группами тактически оправдан? Потому что снижается риск ареста и не приходится привлекать большое количество людей в кампанию по легальной поддержке?
- Во время массовых демонстраций происходят массовые задержания людей, чьё единственное преступление - это одевание масок и незначительное повреждение частной собственности. Вместо того, чтобы бездумно поддерживать всякий подобный активизм, мы можем спросить о мотивах этих людей и спровоцировать дебаты внутри движения касательно того, насколько эффективны на самом деле действия при свете дня и на виду у СМИ и полиции. Не будет ли лучше применить ту же тактику в много более безопасных условиях, когда у врагов намного меньше шансов поймать товарищей? Я имею в виду, что уничтожение частной собственности перед лицом полицейских и журналистских объективов безответственно и опрометчиво. Много более эффективно сделать это хотя бы на следующий день после, или за неделю до демонстрации. И я думаю, мы должны ставить эти вопросы, вместо того, чтобы бездумно поощрять и поддерживать всякое повреждение частной собственности во время массовых демонстраций. Если вы участвуете в массовой акции против исследовательской лаборатории, животноводческой фермы, иммиграционного участка - всякого объекта, где за счёт вашей численности вам удаётся кого-то освободить, бесспорно, вы должны действовать здесь и сейчас. Но в то же время, стоит задаться вопросом: “Боже, если я смог спасти 10 жизней во время массовых акций протеста против HLS, может быть я смог бы спасти все 100, если бы пришёл сюда в другое время, когда служба безопасности не стоит на ушах из-за нашей демо.”
Мой стиль деятельности всегда был основан на том, что может наиболее эффективно осуществить один-единственный человек. И когда я стал применять этот принцип в собственной жизни, я выяснил, что я могу совершить очень многое, когда выбираю целью ту же корпорацию или проблему, против которой действуют более крупные группы или организации, против которой собираются массовые демонстрации. И вместо того, чтобы быть ещё одной тушкой в пикете, я понял, что буду более полезен в качестве саботажника и активиста ПД против цели протеста. И я думаю, что мы должны очень серьёзно подумать о том, что на самом деле означают слова, которыми мы часто называем себя: “зелёные анархисты”, “анархисты”, “революционеры”. Мы должны понимать, что это нечто большее, чем чувство удовлетворения от посещения массовой акции протеста раз в два месяца. Если для осуществления прямого действия тебе приходится пересечь пол-страны или планеты, чтобы поучаствовать в международных протестах против глобализации, - то этого недостаточно. Во время больших демо достаточно легко разбить пару витрин и избежать задержания. Но для меня сила прямого действия - это осознание того, на что способна личность вовне массового движения.
Я считаю, что безусловно для больших движений есть ниша в нашей борьбе, где они наиболее эффективны. Но уже сейчас я думаю, что мы являемся свидетелями предела возможностей анти-глобалистского движения, которое, будучи крайне успешным в первых нескольких демонстрациях (Сиэттл и другие города), теперь столкнулось со всё возрастающим полицейским насилием и массовыми арестами. Активистам запрещают выезд за пределы родины, снимают с рейсов до того, как они попадают на акцию. Я бы хотел, чтобы локальные демо проводились местными жителями, которым зачастую проще организоваться, по сравнению с “интербригадирами”, которые тратят итак ограниченные ресурсы на оплаты перелётов и путешествий только для того, чтобы в конечном счёте стать ещё одним человеком в толпе. Я думаю, мы как революционеры должны понимать, что посещение демонстрации раз в два месяца совершенно недостаточно для нас как молодых и физически развитых людей. Даже если нам удаётся натянуть балаклавы и что-нибудь разбить. Я думаю, что это скользкая дорожка, по которой бывает соблазнительно пойти всякому активисту - когда начинает казаться, что участие в массовых мобилизациях достаточно. Маски и разбитые окна - это, конечно, круто, но это близко не лежит с тем прямым действием, которым я хочу заниматься.
Я думаю, что многие товарищи на самом деле верят в силу революционного действия и поддерживают революционную борьбу, и в то же время крайне осторожны в том, чтобы развернуть подобную деятельность на родине. И я полагаю, что это - следствие наших привилегий как жителей Первого Мира, несмотря на то, что многие из нас - бедняки или рабочие. В большинстве своём, мы не представляем сами себя. Вместо этого мы выступаем либо от лица Земли, либо от лица народов других стран. В результате это не нас угнетают - это угнетают тех (то), что мы представляем. Очень часто можно видеть, что люди платят крайне высокую цену за ту же деятельность, которую мы осуществляем практически с благословения наших правительств (потому что нам обеспечивают возможность публичной организации протестов). Я думаю, что мы имеем моральное обязательство сделать всё возможное с учётом дарованных нам привилегий. И если ты - революционер, то это означает нечто большее, чем разбитые витрины. Раз за разом товарищи делом доказывали, что когда человек поднимается выше концепции ПД на массовых мобилизациях и осознаёт, насколько больше он может осуществить как автоном или участник малой аффинити-группы, результаты говорят сами за себя.
Фермы меховой индустрии
- И вот когда ты был здесь в прошлый раз, в 80-е, ты ведь общался саботажниками охоты, с людьми из ALF. Было что-то в британском движении, что бы ты хотел перенести в США, или что-то, что ты думал сработало бы не менее эффективно на твоей родине?
- Думаю, что я действительно осознал эффективность тактики экономического саботажа меховой индустрии, которую применял ALF. Я участвовал в этой деятельности в Лондоне: громил меховые магазины, при этом не был знаком ни с одним зоозащитником в городе. Просто делал это и всё. Все вместе - я, занимающийся этим в одиночку, и другие, делавшие это на демонстрациях, - я думаю, что все вместе мы подтолкнули торговлю мехами к банкротству. Я понял, что мы можем победить в этой схватке. Поэтому после возвращения в США, я был решительно настроен атаковать меховую индустрию в штатах. До той поры она ещё не сталкивалась с подобным масштабом экономического саботажа, как в Англии. И я знал, что, если мы будем также упорны в своей борьбе, как народ Англии, то нет причин думать, что мы не достигнем тех же результатов. Хоть мы собирались действовать в другой стране, законы экономики-то были те же самые. И очень быстро мы смогли обанкротить и выбить из бизнеса пару меховых бутиков, так что доказательства истинности наших рассуждений были, можно сказать, перед глазами. Я думаю, именно это и подвело меня к мысли, что нападать на отдельные меховые магазины уже недостаточно. Что мы должны ставить более амбициозные цели, атаковать крупные объекты индустрии. Поэтому я начал работать над акциями против ферм животных, разводимых на мех.
Я понимал, что очень многое зависит от разведывательной фазы кампании, поэтому, заручившись поддержкой одной мейнстримовой зоозащитной группы, мы отправились изучать принципы работы ферм меховой индустрии. В то время большая часть аргументов, которые озвучивало зоозащитное движение, выступая против торговли мехами, сводилась к критике охоты на пушного зверя. Поэтому индустрия перешла от охоты на диких зверей к разведению пушных животных в неволе. А об этом бизнесе мы тогда почти ничего не знали. Следующий год я провёл в посещении различных ферм под предлогом ознакомления с бизнесом из желания открыть своё дело в этой области. Нами было отснято огромное количество видео-материалов, где были запечатлены все мыслимые пытки и унижения, которым подвергались животные на этих фермах. Эту информацию можно было использовать в образовательных целях, чтобы объяснить обывателям, что на самом деле не так с этими фермами. Что каждая шуба - это страдания многих живых существ. И в то же время моё расследование выявило крайнюю степень уязвимости этой индустрии в Америке. Ведь группы прямого действия ALF ещё не нападали на эти объекты. Поэтому, завершив разведывательную часть операции и получив достаточное количество доказательств того крайнего уровня психологического и физического насилия, которому подвергаются животные на этих фермах, я решил, что следующим логичным шагом будет проведение серии атак на индустрию. Да, мы получили много материалов, которые можно было использовать для привлечения широкой общественной поддержки для движения против меховой индустрии, но я также осознавал, что самой индустрии можно нанести огромный урон прямым действием. И я ощущал логическую необходимость осуществить эти действия, как раньше я просто знал, что должен провести акции против китобойной индустрии.
- Значит после изучения объектов индустрии, ты уже знал, где находятся все фермы и знал их слабые места, которые можно атаковать?
- Да. Как и в любой индустрии, исследовательские лаборатории являются краеугольным камнем, на котором основано всё развитие этого бизнеса. Поэтому это было наиболее уязвимым местом, по которому я и решил нанести удар. 4 или 5 лабораторий, напрямую финансирующихся меховой индустрией, в которых проводилась вивисекция и изучались вопросы вроде разведения ценных зверей в неволе. Потому что в отличие от промышленного производства мяса, основанного на интенсивном разведении одомашненных животных, промышленное производство меха основывается на интенсивном разведении ещё неодомашненных хищников.
И вот я приехал к крупнейшей национальной экспериментальной ферме по разведению пушного зверя, расположенной на территории Орегонского Государственного Университета. После осторожной рекогносцировки я прошёл на территорию. Я был сам по себе. И знаешь, они ничего не ожидали - никто их ещё не атаковал в Америке. Поэтому я перемахнул через сетчатый забор и оказался рядом с главным зданием исследовательского центра. И в нём кто-то оставил открытым окно в ванную комнату. И я снял решётку с окна и забрался внутрь. И быстро нашёл все записи по экспериментам, документацию и оборудование крупнейшей исследовательской меховой фермы нации. Поскольку никакая тревога не сработала, я выбрался на крышу и сказал себе: “Слушай, если ты правда собираешься сделать то, что я думаю, ты собираешься сделать...” В 1987-м меня ловили на битье витрин меховых магазинов в Ванкувере, Канада. Я знал, какие последствия меня ждут, если я прибегну к прямому действию. И я замышлял не просто минимальный урон, я собирался учинить полный разгром. То есть, устроить поджог. Для меня, как для индейца, огонь является очищающей силой - так мы очищаем себя во время наших церемоний, когда сжигаем шалфей и другие медицинские травы. Огонь - это сила, природная сила, и её можно использовать для избавления от зла. Поэтому можно сказать, что когда ALF или ELF прибегают к поджогам - это в какой-то степени сакральная и очень духовная практика. И вот я стою на той крыше и понимаю, что действия, которые я собираюсь сейчас предпринять, наверняка приведут меня в тюрьму, потому что ведь именно я целый год мотался по всем этим объектам и наверняка со временем про меня вспомнят на меховых фермах, аукционах, тому подобных местах Ну, в общем не сложно связать одно с другим. Не нужно быть гением, чтобы понять, что скорее всего вот эти-то люди и устроили потом поджоги.
Но несмотря на риск получить тюремное заключение или пулю от охранника, я знал, что это необходимо осуществить. Ничего героического в моём решении не было, даже ничего просто отважного. Это было просто понимание той ответственности, которую я имею перед животным миром, перед моими братьями и сёстрами. И это стало началом того, что мы потом назвали "Операция Ответный Укус" (Bite Back). В течение следующих полутора лет мы атаковали пять или шесть лабораторий, получивших гранты на исследования от меховой индустрии. Мы уничтожили много основных исследовательских проектов: экспериментальные системы корма, данные за 32 года исследовательских работ в Мичиганском Государственном Университете, спасли несколько десятков животных.
Часть вторая
Добавить комментарий