Недавно мне представилась возможность поучаствовать в международной конференции «Иерархия и власть в истории цивилизаций», организованной под эгидой Российской Академии Наук в Москве. Я участвовал в двух дискуссиях, посвященных альтернативам иерархии и репрессиям в отношении социальных движений со стороны государства. Я нахожу это особенно забавным, потому что я - студент-недоучка: я не проучился в университете и трех семестров, в целом не очень люблю академиков и считаю, что академия – один из институтов власти, который должен быть упразднен. Среди более сотни участников конференции, я думаю, нашлось не более двух человек, которые не имели степени кандидата или доктора наук (еще один «недоучка» принимал участие в той же дискуссии, что и я), и я был единственным, у кого не было диплома о высшем образовании. Было бы, наверное, еще забавнее, если бы я попал на эту конференцию по подложным документам,– на самом деле документы об окончании университета несложно подделать, так что радикалы, которые, к примеру, хотят преподавать, не должны терять пять лет на получение этих бумажек. Но в данном случае я был приглашен организаторами дискуссии, которые также довольно критически настроены по отношению к академии и хотели организовать их без того, чтобы находиться в полном отрыве от практики социальных движений и проблемы репрессий в отношении них.
Если бы я был антропологом, я мог бы написать вполне серьезное этнографическое исследование о странном племени академиков. Но с моей выгодной позиции анархиста у меня найдется даже больше вещей, которые я хочу сказать. Было бы так же просто, как в очередной раз повторить догму, сказать, что академия представляет собой один из институтов господства, а потому является нашим врагом, и на том и закончить. Но это бы скрыло от нас более сложную и полезную для нас реальную ситуацию. Университеты в разные эпохи были также горячими точками протеста и социальных движений.
Мои друзья из России рассказали мне, что анархическое движение в восьмидесятые в значительной степени началось с исторических факультетов вузов, а в двадцатые годы одним из последних его оплотов был Кропоткинский музей, окончательно закрытый в 1931 г. В промежутках между этими и подобными им событиями университеты предоставляют довольно много бесплатной еды, возможности ксерокопирования, получения денег, доступа к средствам коммуникации (в том числе, за счет организации выступлений перед студентами), а также помещения и возможности для трудоустройства. Университетские связи могут помочь смягчить государственные репрессии и придать статус некоторой законности тем бунтарям, которые маскируются, хотя бы временно, под диссидентов [в данном случае, автор проводит различие между более радикальными анархистами и бунтарями и просто критически настроенными диссидентами – прим. перев.]. Неудивительно, что и схемы получения бесплатных ресурсов относительно легко провернуть именно в университетах. Подразумевается, что последние представляют собой относительно свободные пространства в рамках общей системы господства. Лично я знаком по крайней мере с несколькими учеными, которые являются искренними антиавторитариями и у которых я многому научился. Я знаю еще и некоторое количество людей, которые открыто заявляют о том, что они анархисты, и при этом работают в академической среде. Мне в голову не приходит ни один другой элитарный социальный институт, где есть такое количество хороших людей, которые не забывают о социальных проблемах, а напротив, занимаются их решением.
Но там, где анархия и академия пересекаются, я задаюсь вопросом: эти люди являются анархическими академиками или академическими анархистами? Говард Эрлих, Ноам Чомски , Майкл Альберт, Дэвид Грэбер [автор перечисляет известных современных североамериканских анархистов – прим. перев.], Белл Хукс (последняя не является анархисткой, но в теоретическом плане оказала влияние на многих анархистов) или, к примеру, Петр Кропоткин , все говорили или делали вещи, которые лично я нахожу исключительно наивными или приносящими вред [движению], что напрямую отражает их привилегированное положение в отношениях с властью, как людей, принадлежащих к элитарному социальному институту. Но в то же время, кто может отрицать их положительный вклад в движение? Ну, допустим, анархисты могут отрицать все что угодно, но, тем не менее, все мы находим по крайней мере что-то ценное в работе каждого из перечисленных ученых. Без них движение имело бы лишь немногочисленных независимых исследователей вроде Джона Зерзана (ну или меня, раз уж на то пошло). А именно исследования являются той областью, в которой академия может быть полезной анархистам. Получается, что в том, что касается исследований и критических дискуссий, мы оказываемся припертыми к стене.
Анархисты – ленивые исследователи. Многие предпочитают исследованиям религию. В наших кругах беспрепятственно циркулируют «объективные» (и объективно ложные) заключения, «имеющие огромную важность для анархической теории». Некоторые из фундаментальных оснований примитивистского, веганского или историко-материалистического направлений в анархизме уже давно оказались бы не у дел, если бы у нас была развита культура серьезного исследования и дискуссий. Но вместо этого мы вешаем друг на друга ярлыки на интернет-форумах. Я думаю, что мы также продвинулись бы гораздо дальше в вечных дискуссиях о природе формальной и неформальной власти и о том, как устанавливается и как может быть разрушена иерархия. Но нет, в наших кругах эти темы по-прежнему остаются неразгаданными загадками.
В Москве я узнал о существовании проекта исследования ранних государств, который представляет собой сеть обществоведов, изучающих возникновение и эволюцию государства. Почему анархисты не принимают участия в этих исследованиях? Почему мы не создаем собственные кружки, свою литературу, когда мы занимаемся поисками информации по той или иной теме? И почему мы не пытаемся принимать участие и влиять на академические дискуссии? Мой знакомый рассказал о беседе с одним из ученых, занимающихся проблемой изменения климата, который находился в глубокой депрессии. Он не видел выхода из катастрофической ситуации, складывающейся в связи с изменением климата, жаловался на отсутствие глобальной сети активных людей, у которых было бы представление о децентрализованном неиндустриальном обществе и при этом описывал что-то очень похожее на анархическое движение, не зная о существовании такового. Тот факт, что практически никто из ученых, озабоченных проблемой изменений климата, не принимает участие в движениях прямого действия и не сражается вместе с нами (а ведь они зачастую очень серьезно настроены), показывает нашу неспособность установить связь с ключевой группой потенциальных союзников, в то же время демонстрируя неспособность самих ученых понять их роль в системе, о чем я еще скажу чуть позже.
Хочу отметить, что я не пытаюсь представить академические исследования как нечто безусловно ценное. Как и у многих других, у ученых существует своя мифология. Пожалуй, наиболее одиозная ее часть состоит в том, что у них нет собственной мифологии. Большинство частных мифов различаются от одной научной дисциплине к другой, но мне неоднократно приходилось слышать из уст профессоров, очень уважаемых в своих научных областях, такие безусловно мифологические заявления как то, что «целью организмов является воспроизводство ДНК». (Извините, цепочка аминокислот имеет некоего активного агента, который действует в соответствии с определенными целями? Нечто, что, как вы утверждаете, является набором белков, имеет некую цель? И какова ваша собственная цель в перевертывании традиционной цепочки ценностей, которое превращает саму жизнь в ненужный инструмент? Зачем у вас в руках этот скальпель и куда подевалась моя ручная крыса?) Конечно же, далеко не все ученые являются верующими в этом смысле, но большинство их, безусловно, таковы. (…)
Академические ученые могут быть поистине самоуверенными людьми, которые яростно сопротивляются тому, чтобы посторонние вторгались в их владения. Мне вспоминается спор, произошедший несколько недель назад, когда одна из исследовательниц-анархисток обвинила меня в «романтизации» незападных обществ. Она не могла подтвердить свое обвинение, и, на самом деле, я всего лишь привел пару примеров обществ, в которых идеальным способом разрешения возникающих споров считалось всеобщее обсуждение, а не использование специальных арбитров. Опять-таки это не было обобщением, так что не оставляло простора для романтизма, если бы я не начал утверждать «и они все считают, что…» или «и это работает идеально!» (чего я, конечно же, не утверждал). На самом деле она всего лишь противилась моему вмешательству, потому что незападные общества считаются интеллектуальной собственностью антропологов (в то время как традиционные сельскохозяйственные растения аборигенов патентуются корпорациями, а религии уничтожаются или продаются хиппарям).
При других обстоятельствах ученые спускаются со своих высоких пьедесталов и прислушиваются к анархистам, поскольку мы лучше чем они разбираемся в некоторых вещах. В Москве несколько обычного вида ученых приходили на организованные анархистами дискуссии и затем говорили организаторам, что их приятно удивило то, с какой страстью и насколько разумно активисты говорили о своем непосредственном опыте, а не о посторонних вещах, о которых зачастую гляголят эксперты в рубашках и галстуках, отстаивающие неприкосновенность своей территории. И подобную положительную реакцию нам удалось получить несмотря на то, что мы не были прилично одеты и откровенно говорили о необходимости жечь ментовские машины или освобождать людей из тюрьмы (ну знаете, все эти вещи, которые анархисты якобы не должны говорить, чтобы не отвратить от движения нормальных людей).
Иногда тусование в академической среде помогает нам получить теоретически ценную и подвергающую сомнениям устоявшиеся представления информацию от людей, которые не заинтересованы в простом подтверждении нашего взгляда на мир. Это также может помочь нам найти союзников, которые в свою очередь придадут нашему движению большую общественную легитимность или предоставят нам новые связи, новые возможности для коммуникации, и при этом нам вовсе не нужно притворяться, что мы не хотим эту самую академию упразднить. В докладе, который я представил на той конференции, я открыто заявил, что академический дискурс может лишь способствовать поддержанию несправедливой системы и что академия должна быть упразднена наравне с тюрьмами.
Если анархистам иногда и удается получить ощутимую пользу от академической среды, мы тем не менее должны осознавать некоторые опасности и должны сознательно сохранять некоторую дистанцию между анархией и академией. Мы не хотим быть как эти люди. Мы должны всегда идентифицировать себя и сражаться бок о бок с наиболее эксплуатируемыми и исключенными из общества людьми и, какой бы респектабельности и легитимности нам ни удалось добиться, мы должны быть людьми абсолютного иного рода, чем ученые. У воров есть своя собственная честь и именно такого рода честь мы предпочитаем чести титулованных профессионалов. Представьте себе все лицемерие и слепоту социальных исследователей, занимающихся изучением «иерархии и власти», которая становится очевидной на торжественном обеде по окончании конференции. Около сотни дам и господ в приличных костюмах, уплетающих закуски в здании под усиленной частной охраной в центре столицы бедной страны, которые лишь зрительно представляют себе, что за люди эта дюжина анархистов в джинсах и футболках, в карманах у некоторых из которых оружие, потому что их реальное противостояние власти и иерархии делает их мишенью для атак фашистов (к тому же некоторые из нас рассовывали по карманам дорогие столовые приборы и складывали закуски в сумки, чтобы в следующие пару дней не беспокоиться о пропитании). Вспоминается один из разговоров за столом – сияющий довольством профессор упомянул о миленьком отеле на берегу моря, в котором он останавливался во время конференции в Барселоне. Я не удержался и вставил ремарку: «Ах, да, там была еще милая рыбацкая деревушка, которую снесли, чтобы сделать искусственный пляж. Там и правда было очень мило». Он не понял иронии. А я позволю себе повторить: мы не хотим быть такими, как эти люди.
В чем же может заключаться частичная отстраненность анархистов в академической среде? Я не вижу в ней никакого лицемерия, лишь конфликт интересов. «Вы - это не ваша работа», - как сказал Брэд Питт. Мне как-то пришлось работать таксистом, хотя я считаю, что автомобили должны быть упразднены. Все это лишь отражает противоречие капиталистической действительности: мы убиваем себя, чтобы обеспечить себе прожиточный минимум.
Анархисты могут сделать в академии много полезного. Теоретическая работа, непосредственное общение со многими людьми вне нашего круга, участие в общественных дискуссиях. Как и в случае со всякой иной анархической деятельностью, если заниматься этим как следует, можно заработать себе неприятности. (…) Академия может с легкостью принять и переварить благонамеренных, но пассивных антиавторитариев, превратив их в простых диссидентов и функционеров. Как и всем другим, академикам надо решить, на чьей они стороне. Говоря о том, что они объективны и нейтральны, но в то же самое время не упоминая о своей элитной позиции в обществе, люди недвусмысленно заявляют о том, какой выбор они сделали на самом деле.
Серьезную опасность представляет исследование учеными нашего движения. Если нашей нарциссической стороне льстит то, что наше движение изучают ученые, то тем не менее эти исследования в то же время представляют для нас опасность. Нам нужна конструктивная критика, но я считаю, что при этом мы не должны становиться понятными властям, а ведь именно власти являются в конечном счете аудиторией академических исследований. Точно так же, как антропологи помогают ЦРУ управлять в Ираке и Афганистане, они могут предоставлять информацию, которая может использоваться для проникновения в движение и организации репрессий в отношении него. Нам не нужны профессионалы, чтобы организовать наше общение с другими людьми. Они лишь будут переводить нас на язык, понятный для власти. Мы должны самостоятельно выстраивать свои социальные сети, которые должны простираться за пределы нашего гетто. В то же время мы должны препятствовать серьезному изучению нашей «этнографии» и изучению существующих у нас сетей. Это звучит странно, так как сети являются нашей «второй природой», но власти в то же время этого не понимают. Многие наши тактические успехи до сих пор могут быть приписаны именно тому, что власти не знают, как эти сети функционируют. Они все еще пытаются понять, кто наши «лидеры» и каковы, ебаный бог, наши источники финансирования. Как только какие-нибудь грамотные исследователи смогут перевести то, как работают наши сети, на язык, доступный для технократов-управленцев, полицейский контроль горизонтально-организованных движений станет гораздо более эффективным.
По этой самой причине, отчасти в шутку, отчасти всерьез, я призываю разорвать связи со всеми академическими анархистами, которые предоставляют результаты своих исследований не самому движению, а академии. Если вы занимаетесь исследованием сетей, найдите способ объяснить нам как эффективно расширять их и вовлекать в них людей, которые в настоящее время подключены к Системе (хотя тем для изучения на самом деле больше), а не как анализировать наши сети, с тем чтобы они становились более понятными посторонним, насколько бы ни увлекательна была эта задача с научной точки зрения.
Простое производство информации помогает системе, даже если эта информация, казалось бы, несет в себе революционные выводы. А все потому, что в демократически управляемых обществах людей «умиротворяют», и даже если их правильно информировать, они сознательно лишаются возможности сопротивляться. Не хватает вовсе не информации. На основе информации в этом обществе должны действовать вовсе не люди, а властные институты, и даже критическая информация, исходящая от диссидентов-академиков, может способствовать тому, что эти властные институты корректируют свои действия. Проект исследования ранних государств дает хороший пример этого. Среди исследований, сделанных в рамках этого проекта, можно найти работы, которые категорически отвергают государственническую мифологию в отношении того, как возникло государство (что, якобы, оно возникло из насущной необходимости или некоего общественного договора). Эти исследования ясно показывают, что государство представляет собой институт, основанный на подавлении, таким образом, у этих исследователей гораздо более четкое представление о природе демократии, чем у кого бы то ни было на левом политическом фланге. Но в то же время эта информация не попадет в общественное сознание, потому что правительство и капиталисты контролируют инфраструктуру, формирующую общественное сознание, а сами ученые не занимаются политической деятельностью, целью которой является повышение сознательности народа. Кроме того, есть и другая проблема: среди материалов по истории ранних государств можно неизменно встретить «гуманитарные» исследования, которые опираясь на знание того, как изначально формируются государства, предлагают рекомендации по тому, как восстановить государственный контроль в ситуациях «слабого» или «разрушенного» государства (к примеру, в Сомали, где США и правительство Эфиопии борются против пиратов, племен, террористов, некоторые из которых в значительной степени организованны горизонтально).
К тому же, среди разнообразных исследований, какие, как вы думаете, получат государственное финансирование и поддержку? Какие из них будут развиваться и какие из них найдут отражение в правительственной политике и стратегиях? Именно поэтому кажущаяся независимость академии столь необходима. Диссиденты пощипывают машину (заставляя ее развиваться).
Все это указывает на наиболее важное различие между академиками и анархистами. Академики все пытаются представить в терминах дискурса. Их фундаментальное утверждение собственной нейтральности, в конце концов, сводится к тому, что они пытаются говорить об этих вещах, изучать их, но отказываются действовать. В наиболее крайних проявлениях они дают рекомендации по поводу необходимой политики (адресованные тем, кто эту политику проводит, то есть к политической элите) и поэтому их приверженность дискурсу означает их лояльность и пассивность как простых технических специалистов в рамках одного из властных институтов. В наиболее абсурдных случаях то, что однозначно является определенными действиями, описываются ими как «просто часть исследований».
С другой стороны, анархисты говорят обо всем этом с точки зрения действия. Даже сами эти разговоры, в своей идеальной форме, являются действием, потому что их цель состоит в том, чтобы добиться перемен. В некоторые наиболее абсурдные моменты мы говорим о чисто символических акциях как об акциях «прямого действия». С помощью подобного языка мы просто пытаемся обозначить то, что мы находимся в состоянии войны с системой и что на самом деле мы хотим предпринять что-то по этому поводу, почувствовать собственную значимость, а не оставаться незаметными сторонними наблюдателями.
В этом наша сила, и, какие бы заходы в академию ни делали некоторые анархисты, это именно то, чего мы не должны потерять. И именно к тому, чтобы принять такой же подход, ориентированный на действие, мы должны подталкивать ученых, которые считают себя антиавторитариями.
Питер Гелдерлоос
Перевод с английского М.Ц.
Источник: http://bakunista.nadir.org/index.php?option=com_content&task=view&id=348&Itemid=1
