Проект No Future опубликовал интервью с участниками антифашистского движения 2000-2010г.г., которые пошли воевать в Украину на стороне РФ: его вы можете прочесть ниже. От себя добавим, что примерно в 2012-2013 г.г. антифа 2000-х постепенно сошли на нет. Пути участников этого сообщества разошлись, и никаких точек соприкосновения с такими людьми у нынешних российских анархистов и антифашистов давно уже нет. Не говоря уже о том, что упоминаемый в интервью термин «анархо-националист» — оксюморон, т.к. анархизм и национализм несовместимы.
Эпоху антифа нулевых-десятых помнят немногие — постаревшие, обросшие боками и кредитами, откинувшиеся или еще сидящие в тюрьмах. В их воспоминаниях — выкрашенные дешевой маминой краской ирокезы, угар по ЗОЖ, дымовые шашки, летящие в Химкинскую администрацию, которая решила вырубить местный лес, пикеты в центре города с растяжками «Нет фашизму всех мастей от подворотен до властей». А еще — уличные войны, стычки «на говне» с неонацистами, пробитые головы и убитые товарищи, дичайшие панк-хардкор концерты и менты, которые в итоге задавили всех представителей противоборствующих субкультур. Еще несколько лет назад старые антифашисты говорили, что все это в прошлом и где-то в молодости… Когда все было проще, понятнее и однозначнее: одни убивают нерусских и разгоняют ксенофобию, а вторые пытаются этому противостоять и помогать слабым. Иногда ценой собственной жизни.
Война в Украине спровоцировала всплеск убийств и насилия не только на «линии соприкосновения», но и на улицах наших городов. Только сейчас все не так однозначно и понятно. И те, кто еще 15 лет назад топил за свободу, равенство, братство и антифашизм, сегодня едут убивать украинцев. Корреспондент No Future Анна Воробьева поговорила с теми, кто называет себя антифашистами, борющимися с «укронацистами», чтобы понять, как они оказались в одних окопах с неонацистами и почему не видят в этом ничего плохого.
Имена героев изменены.
Ирокезы, свастики, кровь на асфальте
Маленький приволжский райцентр. Заброшенная стройка. Начало десятых. Все стены разрисованы свастиками, кострище выложено в форме нацистского креста. Каждый вечер сюда приходит толпа — человек 30, все в черных бомберах с оранжевой подкладкой (так проще узнать своих в драке), штанах на спущенных подтяжках (значит — готов к бою), в «Мартинсах», «Гриндерах» или «говнодавах» с рынка с белыми шнурками (значит — убивал нерусских).
Тут планируют будущие атаки — на кого прыгнем в следующий раз? На того «азера» из овощного ларька или на бомжа-узбека, который спит на лавке у вокзала? Каждый день какого-то «не арийца» находили на улице избитым. Там же забивали стрелы местным неформалам — кучке подростков с ирокезами, которые неизменно проигрывали в схватках и уползали домой в крови.
Неформалов называли антифашистами, коротко — антифа. Однажды, после очередного побоища, подростки позвонили «старшим» антифа — взрослым, сильным неформалам — и попросили заступиться. На следующий день, рано утром, к заброшке подъехала не очень новая «девятка». Из нее выгрузились несколько человек с палками и ракетницами. С другой стороны к стройке двигался бритый парень в футболке «Я русский». Крепкие парни из «девятки» обступили его, стащили футболку, скрутили, побили, запихали в машину и поехали по городу.
Первая остановка — обычный двор, у подъезда курят трое. Все обриты под ноль. Девятка затормозила рядом, антифа выскочили, началась бойня. «Я русский» смотрел на это из машины — выходить ему запрещалось, только называть адреса. Девятка каталась по дворам до вечера. Когда стемнело, «фюрера» повезли обратно на заброшку — там должен был быть большой сбор, но после дневного рейда пришло всего несколько человек, которых антифа встретили залпами из ракетниц и избили палками. Фюрер к тому моменту уже очень просился домой — его отпустили, но сначала заставили извиняться на камеру и обещать, что он «больше не будет приставать к людям и обижать антифашистов».
Денис, антифа и телевизор
Денис Хромов был из младших антифа — он вырос в этом райцентре и попал в тусовку еще подростком. Просто однажды увидел компанию парней в рваных разрисованных джинсовках, с сережками в ушах. Подошел, разговорились.
— Что слушаешь, рэп или рок? — спросили парни.
— Ну, рок, — рискнул Денис. У него тогда было две кассеты с музыкой: «Многоточие» и «Король и шут». Он сразу считал дерзкий вайб новых знакомых и почувствовал, что «В жизни так бывает» тут лучше не затягивать — не поймут.
— Ну все, значит, с нами будешь тусоваться.
Опасные на вид панки в основном проводили время довольно травоядно: рисовали граффити «о том, что нет фашизму», готовили и раздавали бездомным горячие веганские обеды — акция называлась «Еда вместо бомб», так антифашисты по всему миру протестовали против войн и авторитаризма. Еще много ходили на концерты. Ни одно мероприятие не обходилось без вооруженных нацистов. Их еще называли бонами — от слова bonehead, которое можно перевести и как «бритоголовый», и как «придурок».
Боны кидали в антифа камни, бутылки, били всем, что попадалось под руку, заливали перцовками глаза. Не брезговали ни самодельными бомбами, ни ножами. В 2005 году в центре Санкт-Петербурга зарезали антифашиста Тимура Качараву — восемь человек с криками «Анти-антифа!» напали на него и его друга после акции «Еда вместо бомб».
Всего к концу 2000-х неонацисты совершали до 500 убийств в год. Субкультурщики-пацифисты начали самоорганизовываться и защищаться. И постепенно выросли в опасных уличных бойцов — именно они и стали ассоциироваться с термином «антифа». В целом, само движение — это ответ на агрессию ультраправых, которая в нулевых бесконтрольно набирала обороты по всей стране. Антифашисты нападали на бонов сами, а как минимум одного нациста даже убили. Насилие осуждали в движении, но Иван «Костолом» Хуторской — известный антифа, который получил свое прозвище за активное участие в уличных драках — считал, что лучше «сейчас выслушать обвинения в негуманизме, чем спорить о верной тактике перед дверью газовых камер». В 2009-м Хуторского убили в подъезде собственного дома выстрелом в затылок.
Денис Хромов в свою антифа-эру о гуманизме не задумывался — «бил-долбил» бонов регулярно и считал, что иначе с ними нельзя. Параллельно с уличными войнами он закончил ПТУ, нашел девушку, устроился на стройку в Москву — ездил туда вахтами. В начале 10-х драки практически сошли на нет, потому что биться просто стало не с кем — силовики увидели в противостоянии нацистов и антифа реальную угрозу, и стали сажать и тех, и других.
Надо было решать, что теперь делать со своей энергией и взглядами. Одни стали пить, другие — например, Денис — подались в политическую оппозицию. «Я в Москву гонял на „Марши миллионов“, там с анархистами, антифашистами связывался, — рассказывает Хромов, — Еще в детстве я понял всю несправедливость властей, силовых структур и все прочее, прочее. Ненависть к существующей власти, ко всему этому режиму. Прямо именно ненависть».
Войну на Донбассе Хромов воспринял примерно так же, как стрелку с наци — смелые, жесткие, сильные парни самоорганизовались и бьются с бонами, которые хотят их уничтожить просто за то, что они есть. «Начал смотреть новости по телевизору о том, что неонацисты бьют по мирному населению, что люди собрали ополчение и, грубо говоря, „долбятся“ против них. Вот так я и решился, потому что… ну это нацизм, национализм, не знаю», — вспоминает Денис. Он приехал на Донбасс добровольцем осенью 2014 года — без «срочки», военного билета, заключения медкомиссии и денег. Ему было 20 лет.
Дениса зачислили в разведку БПЛА — искать позиции противника и наводить на них артиллерию при помощи беспилотников.
«Такие же мужики» и птицы смерти
На экране ноутбука появляется картинка: прямоугольники полей с зелеными вставками лесов. Над лесами мигают синие значки — там работают сотовые телефоны. Если телефонов три или больше — это «скопление». Скопление в лесу — это окопы и блиндажи. Землянки, где живут солдаты первой линии. Чтобы ударить по ним поточнее, нужно подъехать поближе — туда, где почти глохнешь от ударов артиллерии. Потом выбрать место для катапульты — расчистить полянку, найти ровную поверхность для хорошего упора. Затем собрать «птицу» — прикрутить трехметровые крылья, хвост, положить внутрь парашют, чтобы приземлить ее после того, как цели отработаны. С изнанки, под носом или брюхом, у «птицы» камера, тепловизор и фотоаппарат. Координаты значков передают артиллерии. Дальше по блиндажу бьет «Град», гаубицы, «Д-30». Сверху видно, как из окопа вырывается густой дым, вверх летят доски, чьи-то штаны повисают на дереве у траншеи. Внутри стоит страшный крик, кого-то засыпало землей по самую каску, из кого-то фонтаном бьет кровь. У кого-то нет половины туловища. «Нас выкидывали поближе к укропам и мы работали. Облетали, забирали птицу, возвращались назад и давали координаты артиллерии. Они отрабатывали, мы опять запускали птицу и подтверждали», — говорит Денис.
— А нацисты там были?
— Лично я их не видел. <…> Вот этих ярых, которые в Мариуполе на «Азовстали» (речь идет о полке «Азов», который российская пропаганда называет нацистами, а украинская сторона — защитниками Мариуполя — прим. NF), вот тогда их не было. Воевали такие же мужики, которым дали приказ идти воевать. Государство сказало, что Донецкая Народная Республика хочет отделиться незаконно и прочее. Они так же шли воевать, как и пацаны, которые не хотели быть с Украиной.
— А смысл ты понял? Зачем ты туда пошел?
— Не могу ответить на этот вопрос — я до сих пор не знаю. Но считаю, что делал все правильно. Если бы вернуть то время, я бы сейчас опять добровольцем туда поехал и был бы там. Вот с теми пацанами.
Таких, как Денис, многие антифа называют «зэтниками», «ватниками» и рашистами. Большая часть движения поддержала Украину в войне, а некоторые вступили в ВСУ.
Активный участник уличных боев с бонами Игорь Шмелев объясняет это молодостью участников сообщества, которым хотелось экшена. «Многие шли в антифа просто потому, что им хотелось вот такого движа. И дальше все зависело от того, что кому оказалось ближе. Кому-то оказалась ближе эстетика республик, восставших против „бандеровской неонацистской хунты“. Кому-то оказалась ближе эстетика народного восстания, которое свергло правительство и теперь пытается отстаивать свою землю у империалистической России», — говорит Шмелев, — «Есть люди, которые просто нашли себя в войне и это их жизненный выбор. Есть люди, которые искренне в это во все верят. Какой смысл их разубеждать?»
Сами антифашисты, воюющие за Россию, считают, что проукраинским антифа место на фронте, а рассуждать с дивана может каждый. Один из них — Вадим Краснов. Он готов встретиться с бывшими приятелями в окопах.
— Сказать можно много чего. Пусть вербуются в ВСУ, если чувствуют в себе силы.
— Ну так они и вербуются. То есть ты можешь встретить антифашиста из Волгограда, Калининграда…
— Ну, тем хуже для них.
«Хочется экшена»
Вадим подписал контракт с Минобороны осенью 2023 года. В лихие 2000-е он влился в антифа, потому что «не мог мириться с нацизмом», а потом, когда улицы зачистили, отошел от субкультурных дел и устроился работать электриком в небольшом провинциальном российском городе.
События 2014-го Вадим трактует как чистки, устроенные «украинскими националистами». «Начали этнические чистки здесь — в Луганске, Донецке… Как бы, с этого все началось. А мы теперь здесь вынуждены русскоязычное население защищать с помощью оружия. Здесь мы всего лишь ответили, среагировали. Восемь лет мы чего-то ждали, и вот наконец это произошло», — говорит Краснов. В 2022 город, откуда Вадим родом, стали обстреливать, и он пошел воевать. «Понял, что я уже даже за 700 километров от фронта не могу чувствовать себя в безопасности. Вот. Это был такой вот порыв», — объясняет он.
Сначала Вадим служил замначальника штаба танкового батальона под Кременной. «В пяти километрах от нас „Азов“ стоит. Но „азовцев“ я не видел. Украинская армия состоит не только из нацистов. К сожалению, у них там есть мобилизованные, люди, которые попали туда не по своей воле, которые точно так же оказались неподготовленны к этой войне — какие-то пацифисты, то есть люди, которые не умеют и не хотят воевать. И их призвали, и им некуда было деваться. Таких людей я видел, да. Испуганные, заплаканные. Это ужасное зрелище. К таким людям у меня нет ненависти, только сочувствие», — рассказывает Краснов.
— Что самое страшное на войне?
— Умершие [военные].
— С нашей стороны?
— Неважно, с какой стороны. И с нашей, и с украинской. Я понимаю, что мертвый солдат ВСУ — это праздник, и я должен этому радоваться, но отрезать им уши или заниматься какими-то такими вещами я точно не смогу. И стоять, смаковать их вид я точно не буду.
— Почему мертвый солдат ВСУ — это праздник?
— Потому что он меня не убьет. В этом смысле, конечно, буду рад.
Первые несколько месяцев Вадим не участвовал в боях, а занимался документами на третьей линии в штабе. Говорил, что войну себе представлял как блокбастер, а на деле получилось перекладывание бумажек.
Бумажки бывают разные: например, о начисленнии военным зарплаты, о доставке на позиции продуктов и снарядов, а с позиций — трупов. Их привозят с передовой в мешках — иногда прямо в часть, где опознают. Из подбитых танков тела тащат на веревках — распухшие буро-фиолетовые ноги в ошметках истлевшей формы вывернуты под дикими углами. На почерневших ноздрях, в ушах, у рта — толстая корка запекшейся крови. Иногда вместо тела только зола и кости, иногда вообще ничего: танк горит как факел, а когда боекомплект взрывается, танкисты вылетают из машины и повисают на проводах, на крышах соседних домов.
Через два месяца после разговора Вадим написал, что подал рапорт о переводе в роту штурмовиков.
— Почему ты решил перевестись?
— Хочется экшена.
— Не боишься?
— Самую малость <…> Ну, иногда становится совсем скучно.
— Ты без ног в госпитале и мобилизованный украинец, которого, как ты говоришь, тебе жалко, в гробу. Весело?
— Может, это фрустрация или что-то типа того. Не знаю. У меня и правда была скучная жизнь. Хочется быть хоть чем-то полезным. Нужным кому-то.
Вадим Краснов уже несколько месяцев как пропал — не отвечает на сообщения, «был в сети очень давно». Последний раз он выходил на связь за три месяца до выхода этого текста.
— Подписали рапорт?
— Да. Перевели.
— Не скучно теперь?
— А то…
No Putin, no war, ЧВК
«Мы просто немножко живем на разных планетах с мирным населением. Особенно те люди, которые подолгу воюют. У них, как бы, сознание поменялось. И мы порой вас уже недопонимаем. Мы живые — все, нам хорошо. А если задачу выполнил и живой, и даже никого не ранило — ни тебя, ни братишек — да, вообще шикарно. Что вы там ноете сидите?», — говорит антифашист Сергей Сажин.
В «уличную» эпоху Сергей активно «прыгал» на нацистов, играл в своей панк-группе, а в 2014 публично выступал за «Майдан» и АТО, выходил в пикеты с плакатом «No Putin. No war». «Я сам поддерживал, так скажем, людей, которые хотели свободы, изменений в лучшую сторону. Стремились к развитию страны. Это же хорошо, правильно? Просто отлично. Но только, в конечном итоге-то что? Шило на мыло. Причем на то мыло, которое сделало еще хуже, — говорит Сажин. — А почему, блин, вообще в Донецке люди восстали? Потому что вы приедьте сюда и посмотрите, что здесь за тридцать лет изменилось с ухода Советского Союза? Ничего! И причем до 14-го года я был в Киеве — охренительно отстроенный. Дальше города — охренительно отстроены. А Донецк, Луганск — вся восточная часть, которая больше всего экономически приносила плюсов для государственной экономики Украины — на них клали огромный, беспросветный болт».
Сергей поехал на Донбасс добровольцем в 2015-м — говорит, попал в «очень лютую движню» разносортных антифа, которые собирались на фронт, и просто рванул с ними. Повоевать не удалось — вместо армии, по словам Сажина, его встретила толпа казаков и офицеров, которые днем вместе пили, а к вечеру начинали драться. Сажин пробыл на фронте две недели — сначала ждал, когда выдадут оружие, а когда ждать надоело, развернулся и уехал домой. Но в 2022-м он вернулся на войну — сначала подписал контракт с «Вагнером», а сейчас воюет в составе другой ЧВК, название которой не озвучивает. На вопрос о том, убивал ли он людей, Сергей отвечает: «Наверное».
В августе 2022-го Сергей попал под Зайцево в 20 километрах к юго-востоку от Бахмута. Там готовилось российское наступление, шли тяжелые окопные бои, «Вагнер» штурмовал позиции ВСУ. Сергея тяжело ранили на штурме 22 сентября, он долго лечился, но решил вернуться на фронт.
— До этого, типа, так скажем, против войны всю жизнь был, но, когда, как говорится, она уже есть — тут уже, извините меня, тут нет такого: «А-а-а-а, я против войны!» С флажком бегать — срань полнейшая. Это для умственно отсталых.
— Но если война есть, это не значит, что в ней обязательно надо участвовать.
— А как ее остановить по-другому?
— На этот вопрос можно пять часов отвечать. Но сторону выбрать — это же вы не монетку кидали?
— Извините, я родился в России, и это моя страна, и, как бы, я тут… За меня, как говорится, в этом плане решили, да.
Хороший, плохой, нацбол
Сергей — анархо-националист. То есть выступает против государства, но за нацию. В середине 10-х Сажин состоял в националистическом движении «Народная воля». Народовольцы считали, что нация — это только труженики, рабочие люди. А паразитическая верхушка, которая наживается на их труде — предатели народа. Анархо-националисты поддерживали локальные протесты, открыто выступали против власти, считали своей целью ее свержение. Некоторые антифа считали, что в движе таким не место — хоть и антигосударственники, но слишком уж правые.
Но антифа никогда не было политическим движением — скорее, платформой, на которой сходились люди очень разных взглядов: коммунисты, социалисты, марксисты, анархисты и даже националисты. Все они были так или иначе против капитализма, авторитарного лидерства, неравенства и дискриминации. И для некоторых из них поддержка России в войне — вопрос идеологии.
«Я считаю что национализм — это любовь к родине, к своей стране. Это хорошо, это правильно. Я живу в этой стране, я люблю этих людей. Всех своих сограждан. Я хочу процветания для них. При этом я не хочу, чтобы кто-то другой плохо жил. Я не считаю, что русские люди, белые люди, кто угодно там, лучше мексиканцев, американцев или кого-то еще — вот это уже нацизм. Это когда ты свою нацию над другими превозносишь. Это глупость полная, бредни», — говорит другой антифа, Олег Котов, который называет себя национал-большевиком или коротко нацболом.
Лозунг нацболов: «Россия — все! Остальное — ничто!». Они считают, что все земли, на которых живут русскоязычные люди, нужно вернуть в состав России. Олег ездит на Донбасс с «Интербригадами — 2022» — это военизированное крыло национал-большевистской партии «Другая Россия Эдуарда Лимонова». Котов не видит противоречия в том, чтобы быть и антифа, и националистом — он много дрался с бонами, занимался зоозащитой, а субкультурные разборки на тему «кто самый правильный антифа» всерьез не воспринимает. Уже почти полтора года он возит гуманитарную помощь в поселок Тошковка Луганской области, который сейчас контролирует российская армия. «Я лучше буду ватником, чем двуличным опущенным чертом по жизни, — считает Котов. — Людям нечего есть, и они мерзнут в разрушенных домах, потому что у них нет ни света, ни газа, ни воды. Одним нужно всячески помогать и жалеть их, а на других просто всем насрать».
В Тошковке нет ни одного целого дома. Поселок начали обстреливать в 2014-м, а с июня 22-го его контролируют российские войска. После боев коттеджи в частном секторе выглядели так, как будто на них наступили — крыши от прилетов вдавило в землю, по боками торчали остатки стен. Под завалами домов разлагались трупы. На улицах — месиво из битого кирпича, скарба из разбитых квартир, полусгоревших машин. В кустах лежали истлевшие коричневые свертки, похожие на тряпки — останки военных, которых никто не забрал. Из пяти тысяч жителей в Тошковке оставалось всего 83 человека. Они набирали воду в роднике и топились дровами — много деревьев повалило во время боев. В поселке не работал ни один магазин, ни одно учреждение. Осенью 22-го Олег в первый раз привез туда подушки, одеяла, фонарики и генераторы для преобразования электричества, чтобы люди пережили зиму в домах без крыши.
«И добровольцам мы помогаем. Мобилизованным много помогаем — ну сами знаете, как у нас с обеспечением и прочим у мобиков идет. Их же в первый же штурм кинут без брони, они же там передохнут вообще все. А это мои соседи, у меня дальний родственник попал под мобилизацию, — говорит Олег. — Ты же не можешь сказать человеку: „Тебя забрали, а ты мне не друг, не брат, не сват, ты рашист-фашист“. Бежать в Казахстан он не захотел, потому что не так воспитан. Его же надо поддерживать, помогать ему, нельзя оставлять его в такой ситуации».
Добровольцы «Интербригад» воюют в составе батальона «Эспаньола». У его командира на теле несколько свастик, кельтский крест, знак «белого братства», штрафы за демонстрацию нацистской символики, а в одном из интервью он рассуждал о том, что в полку «Азов» служат «не арийцы, а жиды пархатые и кучерявые, азеры, грузины».
«V» значит «Реvолюция»
— У нас вообще в стране как с нацизмом? Он ликвидирован? — спрашиваю я у Олега.
— Нет конечно, не ликвидирован. У нас до сих пор толпы малолеток зигующих бегают в нашивках, это на таком уличном, субкультурном уровне.
— А вам не кажется, что и Кремль какой-то правый крен дал? У нас есть вот такой певец Шаман, который поет: «Я русский»…
— Это отвратительно. У меня сын сейчас закончил первый класс, у них тоже вот эти вот «разговоры о важном» и прочее, их заставляют учить какие-то песенки, пытаются сделать пародию на октябрят, ну типа отряды, чтобы они вступали туда, но это идиотизм сплошной. Пионеры гордились, что они пионеры — сейчас, к сожалению, гордиться абсолютно нечем.
— Что мы будем с этим делать?
— Не знаю, я же не политик вообще. Не задумывался даже. Сначала война должна закончиться, а потом уже строиться что-то нормально у нас.
«В случае поражения России революции не будет, смиритесь, — говорит антифашист с ником „коммунист Сэм“. — И если Россия проиграет, ослабнет, тем хуже — развалится, то на нашей земле, на территории нынешнего Российского государства, установится „белая Африка“. И девяностые покажутся образцом порядка и законности на фоне того, что будет <…> Я хочу видеть Россию красной, потому Россия должна быть достаточно сильной, чтоб пережить революцию, защитить ее и быть ее оплотом <…> Война дворцам, мир хижинам. Служу Советскому Союзу».
Сэм считает, что сейчас ни о какой революции речи быть не может, потому что рабочие вполне довольны своим положением, а пока на хлеб хватает, на восстание массы не поднять. Он говорит, что окопы — самое подходящее место для разговоров о политике, и называет войну «непаханным полем» для революционной агитации: «Вы окажетесь в коллективе, где сможете проявить себя. И тогда ваше мнение, ваше слово будет чего-то стоить для человека, еще вчера думавшего только о хлебе насущном. Вот тут-то и будет время говорить о том „Зачем и почему мы здесь“. Нельзя стыдиться силы, нельзя бояться применять ее».
Но те, в ком Сэм хочет сеять зерна революции, могут до нее не дожить.
Денис и кровь в окопе
Денис Хромов не выходит на связь. Во время последнего разговора в середине февраля 2024 года он говорил, что этот материал — «может, последнее, что обо мне напишут вообще». Хромов болеет.
В 2014-м на фронте он заразился туберкулезом — узнал об этом, когда проходил медкомиссию в военкомате. Но спустя три года снова поехал на войну. По его словам, он «не смог найти себя» в мирной жизни. «Вот тянет туда, и все. Это как наркотик, наверное. Вот когда в одном окопе сидишь с пацанами, когда работаешь под обстрелом, с одной ложки, блять, ешь, я не знаю… помогаешь друг другу. Именно не с какой-то корыстью, а все на братских отношениях. А тут кидалово какое-то с работой и с баблом, недовольные морды руководства, гнилые люди в коллективе. Че, думаю, делать? Надо ехать еще раз», — рассказывает Денис. Он лечился, но оказался резистентен — на рентгене «все как было, так и осталось». Чтобы снова попасть на фронт, он просто подделал флюорографию.
Во второй заезд Денис провоевал в составе армии ДНР восемь месяцев и вернулся домой — говорит, что ему не понравилось. «Там уже все по-другому. И оружие хер пойми какое, и дебильные приказы, и вот это вот „в бою добудете“, нахуй. Они жируют там, суки штабные, ебут там за все подряд. Возвращаешься ушатанный просто в хуй, не спал по двое суток, и нет чтобы тебе дать отдохнуть — тебя еще надрачивают какой-то хуйней заниматься. Ну вы че, угораете?», — говорит Хромов.
После Денис «как-то жил, где-то работал»: делал разводку электрики в квартирах, клал паркет. Была девушка, родился сын. Чувствовал себя нормально, но начала кусками отходить мокрота — только прокашлялся, как она снова забила горло. Когда его потянуло на войну в третий раз, он уже знал, где взять левую флюорографию.
Первый официальный контракт с Минобороны Денис заключил 10 августа 2023-го, но не дослужил до конца — его «списали» одним днем, забрали прямо из окопов под Луганском. До этого он вместе со своим взводом месяц копал лес и ждал приказов от начальства. Распорядок был такой — ночью спишь на мерзлой земле в спальнике, от восхода до заката долбишь ее лопатой. «Просто кроты нахуй, — описывает Денис, — от кого, зачем? Просто заебать солдат».
Когда он первый раз увидел кровь на земле, ему показалось, что она идет из зуба. Потом стала подниматься температура — он обливался потом, останавливался, облокачивался на лопату, «ну не могу, не могу». Всем говорил, что просто устал — про туберкулез ни слова. Каждый день он закашливался сильнее, крови становилось больше. Рентген, который Денису сделали в госпитале в Ростове-на-Дону, показал огромные очаги воспаления в легких. Его отправили в родной город и посадили на «Бедаквилин» — препарат от туберкулеза нового поколения. Денис говорит, что сильнее лекарств уже нет.
На войну он уже больше никогда не вернется — даже если бы хотел, с таким диагнозом его не возьмут. Но Денис и не хочет: «Я просто насмотрелся зомбоящика и попал в эту авантюру, и все. А там я просто проникся вот этой сплоченностью людей. И там все поменялось. Было одно — стало вообще все по-другому».
Больше всего Денис обижен на государство. И считает, что выхода у россиян никакого нет. «Я об этом очень много думал. А ты помнишь Болотную? Я помню «Марши миллионов», я лично на них был. Когда в Москве до ебени фени народу ходили на эти митинги. Потом хуяк — Майдан. По телевизору война-война, «вот смотрите, до чего доводят вот такие вот перевороты». А тут под шумок тебе законы начались о проведении митингов — где запрещено, как запрещено… Потому что они понимали, суки, что в натуре народ начинает сплочаться, все начинает выходить из-под контроля. А тут все сделали: вот хотели — ебашьтесь, погибайте. А эти дуры ебаные — вот эти добровольцы, контрактники — они не понимают, что это живодерня ебаная. Они щас почистят таких, как мы, которые ходили на «Марши миллионов», и все будет тихо и спокойно. Кто будет выходить? Когда половина полегло там на полях. Вот мое разочарование — и все».
На прощание Денис просит об анонимности, потому что за то, что он сказал в интервью, его посадят и «назовут изменником родины»: «Сделайте так, чтобы хоть последнее времечко меня никуда не забрали». В последний раз он прочитал сообщение в феврале 2024-го. С тех пор связи с ним нет.
Автор текста Анна Воробьева
Иллюстрации для No future сделал Паша Barli
Редакторы Антон Кравцов и Владимир Шведов
Добавить комментарий