Революция опять на повестке дня!

Я пишу эти строки в 1:23 3-го февраля и не могу отвлечься от интернет-телевидения Аль Джазира, которое вещает прямо с площади Тахира в Каире, где идут ожесточенные бои. Теперь кажется, что в эту ночь народ одержал победу над сторонниками власти, но окончательные итоги сражения еще не ясны.

Это зрелище – крутейшее в моей жизни, никогда не наблюдал ничего подобного. И трогательно, как события в Египте объединили всю элиту мира, никакие “демократические страны” не оказывают никакой поддержки египетскому движению, наоборот, великобританец Дэвид Кэмерон только что назвал Мубарака “верным другом”. И вне твиттера и фейсбука, везде, куда можно залезть из Китая, в комментах ликуют китайцы – иероглифы невозможно понять, но знаки восклицания недвусмысленно говорят, что посыл у них один - “Китай будет следующим!”.

Но одновременно с восторгом я испытываю и печаль – ведь понятно, что на данный момент демократическая революция еще не имеет никакого потенциала, чтобы стать социальной. Даже самая зрелищная победа будет означать только новое “демократическое” правительство, которое, возможно, увеличит демократические свободы, но никак не затронет отношения производства.

Однако оставим морализм о “недостаточной радикальности событий” сектантам и обсудим, как мы, либертарные коммунисты, должны поступать в случае подобных событий. Ведь, на самом деле, у режима в России довольно много общего с авторитарными режимами арабских стран, гораздо больше, чем с режимами западной Европы. Алжир пока не на грани революции, но народный подъем там существенный, и страна такая же нефтяная, как и наша. В Тунисе все началось с протестов против ментовского беспредела — вопрос, который в России уж совсем наболел.

Фактически, все восстания “развитых” или “среднеразвитых стран” последних 30 лет произошли именно под “демократическими” лозунгами. Эти революции можно разделить на 3 категории по признаку жесткости реакции власти на подъем:

1. Гладкая передача власти, низкий уровень конфронтации – к этой категории относятся практически все “цветные” революции (кроме киргизской), событий во время распада восточного блока, в том числе в России в августе 1991 года (кроме в Румынии и Чечне).
2. Передача власти имела насильственный характер, но конфронтация была скорее между фракциями элиты, чем между государством и структурами народной самоорганизации. К этой категории относятся события в Румынии, Чечне и Киргизии, а также в Тунисе.
3. Конфронтация, в ходе которой государственные структуры полностью заменяются структурами народной самоорганизации. К этой категории относится только восстание против военной хунты в Южной Корее, в городе Кванджу, в мае 1980 года, которое было жестоко поддавлено.

От чего зависит, какой уровень радикальности достигнет “демократическая” революция? Частично на это может влиять уровень самосознания протестного движения до начала эскалации, но по большому счету уровень радикальности определяет готовность власти к поступкам. События в Киргизии не стали бы развиваться без милицейской жестокости; революция в региональных масштабах в Кванджу не была бы возможной, если бы военные не расстреляли десятки демонстрантов 21 мая 1980 года, после чего народ разгромил милицейские участки и экспроприировал автоматы, чтобы ответить на огонь.

Мы должны понимать, что реальных возможностей для нагнетания обстановки у нас нет, и после любых подобных попыток нас будут считать просто провокаторами. Мы всегда должны адекватно оценивать ситуацию, какой уровень легитимности власти и какой уровень наступления будет одобрен народом. Мы должны всегда быть чуть впереди “масс” в плане радикальности, но если мы убежим слишком далеко вперед, мы просто будем маргинализированы и сразу же уничтожены. Иногда мы можем только смириться с тем, что почти не в состоянии повлиять на ситуацию. Так часто бывает именно в случае “демократических” революций первого рода. При повторе событий, подобных тем, что произошли в Украине в 2004 году, мы мало что сможем сделать, кроме как распространить листовки и призвать к социальным требованиям. Но вероятность того, что народ нас услышит, небольшая; на самом деле, в таких случаях уверенность народа в легитимности системы высока, как никогда, так как он действительно ощущает, что может на улицах поменять одну власть на другую. И о предупреждениях анархистов о том, что новая власть не будет намного лучше, мало кто вспомнит год-два спустя, во время общего разочарования новой властью.

Но когда уровень конфронтации увеличивается, сразу же появляются новые возможности.

Первое, что анархисты должны сделать в случае подобных волнений, это добавить к демократическим требованиям еще и социальные. Если демократические перемены могут оставить устройство общества фактически нетронутыми, то любые социальные требования всегда ему угрожают. Я с радостью читал об ужасе египетской элиты, когда нищие появились у них в кварталах. Но когда уровень конфронтации повысится, у нас будут шансы преобразовать теорию в практику.

Речь идет именно о захвате ресурсов. И самые первые – это ресурсы коммуникации. В течение последних дней много разговоров о твиттере, социальных сетях и интернете в целом, но это все фуфло – польза от них только в самом начальном этапе, и, как показывает пример Египта, скоро они будут совсем отключены. Следует разработать другие, более децентрализованные системы цифровой передачи. Во время событий в Москве в 1993 году Фидонет играл большую роль в распространении информации о происходящем. Может, будет у него новая жизнь? В Египте стационарные телефоны не отключили до сих пор, возможно, каждый революционер должен задуматься о том, чтобы установить себе такой, со старым добрым dial-up, возможно даже BBS. Также следует задуматься о спутниковых телефонах – если не о покупке, то по крайнее мере о том, откуда можно такой спиздить в случае необходимости.

Ну и в таких условиях, несомненно, будет возвращаться и бумажная медиа. Следовательно, когда анархист устроится на работу в офис, он в первую очередь должен задуматься о том, как при необходимости оттуда можно вынести ксерокс. Покупка ризографа может и имеет смысл в контрреволюционные времена, но время восстания он становится вообще незаменимым. И еще должен быть план освоения огромных количеств бумаги.

Все эти средства коммуникации нужны не только для выдвижения именно анархических требований, но также для организации протестов в целом. Тысячи одиночек - отдельные атомы на улицах и лучшая гарантия того, что ничего не поменяется. Анархисты должны, в первую очередь, уходить от бессмысленных массовок, которые служат только амбициям политиков на подиуме, и выдвигать идею организации на рабочих местах (если удастся, то заявить о всеобщей забастовке – идея, которая редко нравится политикам), у себя на районах или хотя бы на отдельных баррикадах. И структура подобной организации – всеобщий совет, который работает на принципах прямой демократии. Если удастся организовать подобные структуры, то это уже анархизм на практике, и вместо издания листовок и заявлений от имени политических и идейных групп, можно их распространять от имени совета. После того, как люди пошли по пути самоорганизации, они будут стоять на нем твердо как минимум до конца бунта и нередко до конца своей жизни, вне зависимости от прежнего мировоззрения и идентичности. Следовательно, в этот момент лейблы во многом прекращают играть роль.

Все остальное хорошо описано в “Хлеб и Воля” Кропоткина и у прочих классиков, поэтому нет необходимости это повторять. Там написано, как советы должны распространять продовольствие; как мы должны экспроприировать оружие и  организовать гвардию, которая воспрепятствует мародерству – ведь шоплифтинг крут только в условиях капитализма, но в условиях массового подъема от него следует только несправедливое распределение необходимых ресурсов. Ну и немало писали также о том, как избежать очередного провала «октября», использования революционной ситуации авторитариями для узурпации власти (вопрос, несомненно, актуальный также в Египте, учитывая тот факт, что влияние «братства мусульман» там превышает влияние всей остальной оппозиции).  Мы все это читали, но часто не видим, где кончается наша привычная реальность и реальность парижской коммуны, в которой правила игры, возможности и опасности совсем другие. Как раз дело в том, что “демократические” революции крайне редко доходят до ситуации, которую описывает Кропоткин, но также между ними и унылой реальностью нашего ежедневного капиталистического существования находится большое “промежуточное” пространство, в котором как раз сейчас находится Египет. При выборе правильных шагов в подобных “промежуточных” условиях мы вряд ли сможем подтолкнуть события к настоящей революции, но, тем не менее, мы можем подготовить для нее почву и выйти на совершенно новый уровень своего движения.