Россиянин Иван Иванов рассказывает на TheQuestion, как он случайно попал в немецкую тюрьму во время беспорядков на саммите G20 в Гамбурге. У них все, как у нас – полицейские избивают задержанных, в судах творится юридический хаос, а заключенные говорят на русском языке.
Как ведет себя немецкая полиция во время задержания?
Бывает так, живешь такой, никого не трогаешь. И вдруг бесплатно предлагают поехать в Гамбург снимать фильм с друзьями, а вроде лотерею не выигрывал и лампу Алладина не трогал. Ну, чудеса – сделали визы да полетели. Когда мы там оказались, на улицах города было не вполне спокойно. Причина тому – желание богатых господ приехать в этот славный город для обсуждения дел неимоверной важности. Дела были реально важные, и в Гамбург сильными мира сего было решено созвать полицию со всей страны – бронированные автомобили и людей в красивых черных доспехах. Гамбуржцы и гости города в свою очередь сочли нужным выйти на улицу и выразить свое негодование по этому поводу. Получилось так, что после демонстраций на улицах города горели баррикады и бегали отряды энтузиастов, соревнующихся в метании тяжелых предметов в броню полицейских. А мы пытались курсировать по городу и заснять несколько годных кадров в этой жаришке.
В приятный летний вечер мы прятались от слезоточивого газа во дворе одного из домов, из арки которого открывался роскошный вид на трехметровый костер из предметов муниципального городского быта. В арке я разговаривал за жизнь с местным немцем, работником хосписа. Улицу заливали газом и водой из бронированного водомета. Тем временем пришли Алена с Ильдаром, да еще с огромным бутербродом, чуть позже пришел Глеб, который снимал происходящее с высокой строительной конструкции.
Мы наконец–то собрались все вчетвером, и было решено почилить, посидеть и покурить. На улице становилось неспокойно, и люди торопливо сваливали из арки. Знакомый немец предложил нам убежать, так как полиция уже совсем близко. Бежать нам никуда не хотелось, и мы вежливо отказались. Как тут убежишь, когда у одной бутерброд, а другой хочет завернуть джойнт? Так мы остались в той арке. Я посоветовал Глебу убрать карту памяти из его камеры, мало ли что... Он прислушался и потом не пожалел.
.jpg)
Мы прошли вглубь арки, забрались на двухметровый мусорный контейнер, уселись поудобнее. Сидим, заворачиваем папиросу, едим бутерброд и оживленно обсуждаем происходящее. Думаем, прогонят сейчас честных людей с улицы, а мы посидим тут часок–другой, переждем, потом все угомонятся, и пойдем тусить дальше.
Посидели, скажем, не очень долго. Через несколько минут наступила весьма подозрительная тишина, по арке забегали лучи фонариков и чьи–то сапоги. Инстинктивно мы встали и подняли руки вверх, мол мы–то тут при чем? Сидим и не жужжим. Досадно, что по мнению забежавшего во двор отряда спецназа с боевыми автоматами, мы только и делали, что жужжали.
Что происходит? Ни хера не понятно, тычут в лицо автоматами и фонариками, кричат на бусурманском языке, мы вообще не одупляем чего им надо, орут как бесноватые – громко, агрессивно. Я реально поймал мысль, что тут–то нас и застрелят.
Мы кричим в ответ: «ИНГЛИШ! СПИК ИНГЛИШ!» А они: «ЛЭЙ ДАУН!» Ну, даун – так даун, я спускаюсь с мусорного контейнера, тут же получаю порцию пиздюлей от одного из терминаторов и ложусь трогать щеками асфальт. Другой боец зачем–то решил придать моему лицу новую форму и пнул меня сапогом по ебалу. И чем я заслужил такое обращение, мистер?
Бегают по двору одуревшие, операция у них. В недружелюбной манере один спрашивает, кто еще в арке? Я говорю, гляди, только мы вчетвером. Он начинает трогать мой рюкзак и спрашивает у меня, что там лежит. Я отвечаю, что камера... И тут понимаю, что не могу ничего добавить, хотя в рюкзаке у меня большой бронзовый бюст Ленина. А он свирепеет, мол, отвечай щенок, в рюкзаке ведь еще что–то есть. А я лежу и не понимаю, зачем мне ему говорить, что в рюкзаке бюст Ленина? Все равно, что сказать человеку, тычущему тебе в лицо автоматом, что в рюкзаке у тебя камера и еще непонятная хуйня. Так что я лежу такой и храню молчание. За этим последовал грубый шмон по карманам и рюкзаку. Думал, ведь точно телефон или паспорт сейчас вдруг пропадут. 15 минут мы лежали в наручниках, разглядывая макро виды асфальта, пока бойцы антитеррора шмаляли из автоматов по крышам почем зря.
Через какое–то время во дворик зашли уже обычные полицаи – в бронежилетах и шлемах, хм... а их главное отличие от спецназа – цвет костюма и отсутствие боевого автомата в руках. Они подняли нас с земли, повели в арку и поставили лицом к стене, пинками по ногам разъяснив, как широко они должны быть у нас поставлены.
Бойцы спецназа тем временем с завидным профессионализмом вышибли дверь в арке, которая, вероятнее всего, хранила за собой лестницу наверх.
В это время в арку десантируются десятки полицейских космонавтов, я думаю, не многовато ли сил вы тратите на задержание четырех русских туристов?
Глеб, стоя у стены без умолку повторял, чтобы агрессоры отдали ему дорогую видеокамеру, которую он перед задержанием оставил во дворе, на что ему отвечали, что можно про нее забыть. Глеб настаивал на возвращении камеры очень упорно, вероятно всех заебал, и в конце концов ему принесли камеру.
Постепенно стенка обогатилась еще пятью–шестью туристами (не путать с террористами), поставленных лицом к стене рядом с нами. Среди них был тощий мужичок лет пятидесяти, пара восемнадцатилетних пацанов, веселый говорливый парень, одетый во все черное, с красными от слезоточивого газа глазами. Потом еще присоединился не менее веселый немец лет тридцати, одетый в клетчатые шорты и обтягивающую пузо футболку. Всех для порядка заковали в пластиковые наручники.
За каждым из нас вплотную стояли полицаи. Моей спине достался нервный и грубый молодой человек. Он без устали орал на меня и пинал по ногам, чтобы они стояли шире. На поперечный шпагат я садиться никогда не умел, так что в определенный момент пинать стало бесполезно, и он переключился на другое. Заметил, что я закован в комфортабельные металлические наручники, снял их и надел пластиковые, затянув их очень сильно. Потом начал раздраженно обыскивать мои карманы и рюкзак. Руки в огромных перчатках с трудом залезали в карманы, от чего он злился сильнее. Как оголтелый кричал мне на ухо, что я буду делать все так, как он прикажет. Если ему захочется, чтобы я лег, я должен лечь, если он скажет бежать, то надо бежать, и если я буду сопротивляться его всевластию над моей скромной персоной, то будет очень больно. После каждого выкрика он спрашивал, хорошо ли я его понял. Я отвечал, что понимаю его очень хорошо, в конце концов, у кого из нас проблемы с восприятием действительности? Я не видел его лица.
Стояли мы так достаточно долго. Посещали разные мысли. Почему этих чертей набивается в арку так много? Может, их загнали сюда протестующие? Тогда вскоре нам тоже придется несладко. Я надеялся, что протестующие понимают, что кроме полиции в арке есть еще и люди и не станут отправлять нас в ад.
Алена констатировала факт, что под глазом у меня смачный пиздюль, я ответил ей, как хорошо, что скинул ганжу перед этим ебучим штурмом.
Затем пришла женщина–полицейский, начала переписывать наши имена ручкой на клочок бумаги. Я долго диктовал ей свое имя по буквам, английский алфавит давался ей с трудом, и она писала околесицу, а я максимально вежливо пытался объяснить ей, что это не та буква. От этого она очень нервничала.
Стало понятно, что скоро нас поведут без почестей по этой славной улице. В последний раз нас предупредили, что если мы будем «резист», то испытаем «пэйн». Мы вышли с конвоем из арки, каждого из нас сопровождало трое полицейских. Ни одного тяжелого предмета не было брошено в нашу сторону. Минут десять мы топали по улице, сначала под вспышки фотокамер и свист толпы, потом зашли в зону, оккупированную полицией, и прибыли в участок.
Что из себя представляет полицейский участок в Германии?
Точнее сказать, гараж участка – небольшое помещение с открывающимися вверх металлическими воротами. Ворота эти подняли, нас завели внутрь и поставили всех вдоль стены. Арестованных было больше пятнадцати человек, я стоял почти у самых ворот, а друзья были на другом конце этой линии. У стены мы провели полтора часа, рядом с каждым находился конвойный коп, который менялся через двадцать минут, что вполне разумно, ведь утомительно выполнять такую сложную работу дольше. Те, что отходили – закуривали, открывали шоколадные батончики и небольшие бутылки с газировкой, которые в огромном ящике завезли в участок на тележке с колесиками. Справа от меня, у самых ворот, стоял пацан лет двадцати, с другой стороны был тот самый парень с красными глазами, он не замолкал ни на минуту. Непонятно, о чем трещит, но он обращался к каждому полицейскому, а те реагировали на него по–разному, одни начинали смеяться, другие игнорировали, прочие враждебно сверлили его взглядом.
Что нас ожидает, я понятия не имел. Тощий пожилой мужичок что–то сказал конвойному, после чего тот взял с пола одноцентовую монетку и демонстративно положил мужичку в карман. Некоторые полицаи захохотали. К пацану справа приблизился сменившийся конвойный и на полном серьезе сказал по–английски, чтобы тот даже не думал сбежать. Действительно, закованный в наручники за спиной пацан мог запросто убежать из участка, около которого находится дюжина полицейских машин и трется несколько десятков копов.
Всех по очереди отводили к стене фотографироваться, а потом что–то записывали.
Потом пришел важный лысый полицай, видимо, самый главный, он великодушно снял наручники со всех, кроме меня и еще пары человек. Я спросил говорливого немца, чем мы так сильно отличаемся от остальных, на что тот добродушно ответил – мол, не знаю, приятель, но если ты попросишь сводить тебя в туалет, то они снимут наручники. Вопрос был принципиальный, кисти рук болели и затекали, и я спросил своего конвойного, можно ли мне посетить уборную, на что тот отрицательно помотал головой. Затем я дождался, когда главный и лысый пройдет мимо, и громко заявил, что хочу в туалет. Тот сразу снял наручники и выполнил мою просьбу. Потом меня сфотографировали у стены, достали все вещи из карманов и рюкзака и небрежно кинули в пластиковый мешок. Как честный гражданин России, я с досадой пришел к мысли, что половину из этих вещей я больше не увижу. Но после оказалось, что ничего не пропало. Это же Германия, тут все по–честному.
Женщина–полицай, которая переписывала мои данные, спросила, откуда у меня фингал. Я заявил, что меня избил полицейский, а она, качая головой, сделала какую–то пометку в протоколе, наверное, «пиздобол».
Меня отвели в бронированный микроавтобус с зеленой полоской с надписью Polizei, посадили в камеру с пятью сидячими местами. Постепенно ко мне начали подсаживать других задержанных, в итоге в следующий стратегический пункт мы весело доехали впятером. Со мной ехали друзья – Глеб и Ильдар; тот самый тощий мужичок и молодой парень в черной одежде. В пути были около получаса, все это время в клетке не замолкала русская, английская и немецкая речь. Я узнал, что молодой немец работает на заводе по производству крыльев для самолетов, а дедок – владелец кафе в Гамбурге. Оказалось, что полицай засунул ему монетку в карман после того, как мужичок сказал, мол, вы живете на налоги простых людей не для того, чтобы так с ними обращаться. Я спросил, о чем постоянно трещал разговорчивый немец с красными глазами, мне ответили, что тот просил воды промыть глаза от слезоточивого газа.
Нас доставили во временную тюрьму, как выяснилось позже, наскоро построенную специально для тех, кто посмеет выразить протест против богатых господ и их важных встреч. Здесь–то и началось самое интересное.
Это была огромная территория, огороженная забором с небрежно наваленной на него колючей проволокой. Внутри находилось много грузовых контейнеров, покрашенных в белый цвет и обитых изнутри фанерой. По территории сновали туда–сюда обычные люди, одетые в желтые жилеты со знакомой надписью Polizei на спине. Оказывается, все они действительно несли службу в полиции, и отличает их от смертных только желтая жилетка, надетая на футболку.
Нашу компанию разлучили, двое мужиков в жилетках сопроводили меня в фанерную комнату, которая закрывалась на шторку. Стою у стены, а трое молодых полицаев лет двадцати пяти недружелюбно пырятся. Один из них, невысокий парень в голубых резиновых перчатках, подошел ко мне вплотную и с весьма серьезным прищуром спросил: «Do you remember me?». «Чооо?», – отвечаю, а он, замешкавшись, отступил и продекларировал, что сейчас у меня есть два выбора. Первый – я должен раздеться до гола, приподнять пенис, затем повернуться «спиной» к полиции Гамбурга и присесть на корточки. Тут он замолчал. Я спросил, какой второй? Он сказал, второй – когда я сам тебя обыщу. Я с трудом сдержал в себе все ироничные шутки и начал раздеваться. Дойдя до трусов, я спросил – обязательно ли вам пялиться на меня втроем, будто, чтобы задокументировать, что у меня нет ничего в очке, нужно три свидетеля? После чего перчаточник недовольно закрыл шторку, и я сделал все так, как он просил, и вероятнее всего, как ему нравится. После этого было несколько минут томительного ожидания. Я спросил, куда мне жаловаться, если меня отпиздил полицейский? На это все помотали головой и сказали, что не знают. Мне предоставили бумагу с перечнем моих вещей на подпись. А я понять не могу, что тут написано и зачем вообще подписывать список немецких слов? И начал спрашивать по пунктам, какая это вещь, чтобы в списке не оказалось лишнего, что мне не принадлежит. Полицаи переводили на английский втроем, некоторых слов они не знали, и когда очередь дошла до бумажных носовых платков, один из них сказал: «It’s for your... » и сделал идиотский жест с характерным звуком, будто сморкается в руку. Все жилеточники дружно захохотали, а я подумал о том, что слыхал шутки и посмешнее.
Затем они спросили, принимал я алкоголь или наркотики, я уверенно ответил, что нет.
Меня повели в камеру, сопровождающим я заявил, что мне срочно нужна медицинская помощь и адвокат. Они обещали попозже и дали мне одеяло. Камера представляла собой обитый фанерой грузовой контейнер без окон где–то два на четыре метра, в ней была абсолютно бесполезная фанерная скамья, дверь с глазком, и кнопка вызова. На полу на одеялах спали двое молодых людей. Я тоже расположился на своем одеяле и попытался уснуть.
За полутора суток, которые довелось провести в этой тюрьме на скорую руку, я выходил из камеры раз десять. Каждый раз меня сопровождали разные полицаи в одинаковых желтых жилетках. В камеру постоянно заглядывали копы. Кто–то спрашивал, все ли у меня хорошо (до сих пор не могу понять, какой в том смысл, ведь все заебись), некоторые просто молча проверяли, есть ли еще кто живой в этой клетке.
Я задремал. Через какое–то время зашли двое жилеточников и повели к доктору. Доктор был вежливый и добрый. Он спросил, что меня беспокоит, я показал на фингал, он дал мне компресс и две обезболивающие таблетки. Я поинтересовался, где можно найти справедливость, если тебя били сапогами по лицу люди в форме? Двое сопровождающих недовольно переглянулись. Доктор объяснил, что мне дадут адвоката, и такие вопросы я должен решать с ним. Мы попрощались, и меня повели звонить. У телефона лежала брошюра с надписью «Legal Team» и единственным номером. Позвонив по нему, минут десять рассказывал адвокату мою печальную историю. Она спросила, не разговаривал ли я с полицией. Ну, ей богу, что за вопрос?
После разговора с адвокатом я попросил позвонить в Россию, на что полицаи ответили – звонить можно только в посольство. Спасибо, пожалуй, не буду. Так меня и отвели в камеру обратно, такую же, но уже одиночную.
Затем пришли жилеточники и первый раз дали мне еду – пачку легких безвкусных хлебцев и пару одноразовых пластиковых упаковок паштета и плавленого сыра. Полицай, который великодушно вручил эту питательную пищу, с сожалением произнес, мол, понимаешь, мы же не можем дать тебе пластиковый нож. Конечно, понимаю!
Кто защищает права задержанных во время беспорядков?
Через какое–то время за мной зашел недовольный молодой полицай–латинос и заявил, что мы идем к адвокату. Первый раз я вышел за пределы этого светлого фанерного оазиса, прошелся под руку с жилеточником по открытому воздуху, окруженному колючей проволокой. Тюрьма из кучи контейнеров, все очень дешево, но аккуратно. Я начал вглядываться в лица людей в желтых жилетках. Я смотрел им в глаза, некоторые отводили взгляд, некоторые смотрели на меня с чувством собственного превосходства. Как же там много девушек, много молодых и пожилых ментов, все в желтых жилетках, блядь, как дорожные рабочие. Тусуются: кто йогурт пьет, кто в карты играет, кто курит.
Сначала я реально тешил себя надеждой, что мне выплатят минимум миллиард евро компенсации за мое несчастное изувеченное полицаями лицо. Ведь это же Европа!
Недовольный латинос отвел меня к месту встречи с адвокатами и что–то спросил у коллег. Потом заявил, что моего адвоката еще нет, и повел обратно. Ну ок, вообще–то нормальная прогулка.
Через час пришли другие копы, повели к адвокату на то же место. Им оказалась милая молодая девушка в розовой жилетке поверх одежды, с надписью «Legal Team» на спине. Она первым делом спросила, не говорил ли я с полицией, я первым делом спросил, можно ли получить компенсацию в миллиард евро.
Девушка сказала, что выиграть такое дело «zero percent success». Дело в том, что если подать иск на полицию за нанесенные ими увечья, они моментально выставят ответный иск о том, что я первым начал их бить. Для доказательства моей вины им достаточно устных свидетельств двух полицаев, а видео с камер, снимающих задержание, внезапно пропадет. Конечно, эта информация немного испортила настроение и запустила в мозгу процесс отмены всех стереотипов о демократичной Европе.
От адвоката я узнал, что в фанерной тюрьме сидят мать с ребенком, которых разлучили по разным клеткам; эпилептик, которому не помогают, так как тупо нет нужных таблеток. Адвокат печально заключила, что законы не работают. Разговор с ней был приятный, но закончился очень быстро, и меня повели обратно в камеру спать.
Когда не удавалось заснуть, было отвратительно скучно. Один раз я нажал на кнопку просто так, думал, сходить в туалет было бы прикольно. Когда зашел высокий коп и начал говорить мне немецкие слова, я громко по–армейски озвучил: «Do you speak english, sir»? Он ошалело кивнул, потом успокаивающе сказал: «Stay cool. If you cool – we cool». Я подумал, что только это остановило меня достать из штанов гранату и взорвать этот цирк. На обратном пути они спросили, буду ли я ужинать. Я ответил положительно, но вместо еды через какое–то время зашли два пожилых полицая и спросили, хочу ли я поговорить с моим адвокатом. Спрашиваете! Они сопроводили меня в то же место, что–то спросили у коллег–жилеток, потом возмущенно сообщили: «Так ты уже говорил с адвокатом!». Я ответил, что говорил, но вы зашли и спросили, хочу ли я поговорить с адвокатом, и нет никаких причин, чтобы мне этого не хотелось. Зато заработал себе прогулку.
Позже камеру открыли три следователя и любезно спросили о том, не хочу ли я поболтать с ними. Я ответил, что не горю желанием. Любезность быстро сменилась на резкое движение, запирающее перед носом дверь в камеру. Снова скучно.
Через несколько часов я опять нажал на кнопку и попросился в туалет. Меня вел уверенный в себе полицай–качок с тонкими длинными усиками. После туалета я попросил его о телефонном звонке родственникам. Он отрицательно помотал головой, и я сказал, что где–то написано, что у меня есть права. На это он пафосно заявил: «Ты смотришь не те фильмы. У тебя нет прав. Это Германия, сынок!». ВАУ! Стоп... ВАААУ! Серьезно?
Спустя пару часов мне принесли горячую еду. Кстати, это была единственная горячая еда за все три дня заключения. Макароны с куском жареной рыбы на пластиковой тарелке и стакан воды. Жилетки принесли еду вдвоем, а потом стояли в проходе и смотрели, как я ем. Ах да, мне ведь выдали пластиковый нож.
В полночь повели на суд. Наконец–то! В конвое были добродушные пожилые копы, которые потом присутствовали на суде и отводили обратно.
Мне дали адвоката, приятную девушку 35 лет, тоже в розовой жилетке «Legal Team». Она немного говорила по–русски. Перед судом мы побеседовали в отдельной комнате. Она дежурно спросила, не говорил ли я с полицией. Потом сообщила, что законы здесь не работают, обвиняют всех и во всем, и пока никого не оправдали. Что ж, это реально внушает оптимизм! Мы ознакомились с протоколом, в нем очень витиевато написано, что якобы я партизанил на крыше и кидался предметами в полицию, но это не точно. Также полстраницы о том, что я очень опасен, и если меня отпустить, то буду безобразничать, но это тоже не точно.
Затем был суд – тоже в небольшой фанерной комнате. Посередине комнаты было условное деревянное заграждение. За ним находится стол с компьютером, сидел молодой человек в очках и женщина средних лет. Оба в синих жилетках с надписью «Justiz». Костюмированный театр продолжается! Просто шоу: полицаи в желтых жилетках, судьи в синих, адвокаты в розовых. Розовые жилетки – one love!
С другой стороны у двери сидели двое конвойных полицейских, а в углу был пустой стол, за ним сидел я, адвокат и женщина–переводчик, похожая на школьного учителя. Ей было около шестидесяти лет и она идеально говорила по–русски, определенно лучше меня.
Вот начинается этот праздник, все говорят официально и очень глупо: полиция Гамбурга против герр Иванова. Сначала стороны высказываются; судья говорит – индивид обвиняется в том, что партизанил на крышах и кидался предметами в полицию. Вроде. Потом адвокат высказалась, что данный юноша, мол, вообще–то студент киновуза и турист, что повязали и отпиздили его исключительно по беспределу, и что отпустить его надо немедленно. После этих слов у стороны немецкой юстиции завис компьютер, они сделали несколько безуспешных телефонных звонков и объявили перерыв на неопределенный срок, так как протокол без компьютера вести, сами понимаете, нельзя.
В перерыве мы стояли в коридоре этого фанерного суда, я видел, как торопливо бегают туда–сюда желтые и синие жилеты, некоторые сопровождают опасных преступников – молодых юношей и девушек. Мы с арестованными улыбались друг другу и подмигивали, от чего полицаи негодовали. Скорее всего, они думали, что у нас заговор, а это делает нас еще опаснее, чем мы уже есть. Адвокат сказала мне на плохом русском: «Надо с улыбка на это все смотреть. Если без улыбка, то хочется взять бомба и все взорвать». Я поинтересовался, платят ли ей за эту работу, оказалось, что вся команда юристов, которые помогают задержанным – волонтеры. Потом она предположила, что есть хорошие шансы на выигрыш в суде, так как ходят слухи, что это единственный судья, который якобы уже кого–то оправдал.
Сразу после этого пришел судья, мы вернулись на свои места. Он объявил, что никаких доказательств моей вины не найдено, но, скорее всего, я виновен и опасен для общества, поэтому меня необходимо посадить в тюрьму до восьми утра понедельника.
Конечно, немного расстроился, но адвокат помрачнела еще сильнее. Когда мы вышли в коридор, она начала передо мной извиняться и сказала, что сделала все, что в ее силах, но ей нечего противопоставить беспределу властей. Спросила, может ли она мне как–то помочь. Я ответил, что люди в желтых жилетах так и не дали позвонить в Россию. Адвокат сказала, что непременно организует этот звонок. Потом я спросил, можно ли выкурить сигарету. Она ответила, что я должен выбрать что–то одно, так как точно не разрешат сделать и то, и другое. Конечно же, я выбрал сигарету. Мои конвойные без проблем согласились на эту уступку.
Вышли на улицу, женщина в синей жилетке вручила мне красный мальборо. Я пытался взять зажигалку, но тут же подскочил полицейский, дал понять, что мне нельзя брать в руки зажигалку и подкурил меня сам. Крепко затянувшись, я попросил адвоката передать смску моему другу. Это единственный номер, который я помнил наизусть. После этого я от души поблагодарил ее за помощь, и мы крепко обнялись. Синие и желтые жилетки с выпученными глазами наблюдали за этим, что–то не укладывалось у них в головах. Так мы попрощались, и меня вернули в общество конвойных полицаев. Один из них – что сопровождал меня сюда, присутствовал на суде и подкуривал мне сигарету – живо рассказывал что–то на немецком двум прибывшим жилеткам. Он показывал на меня, потом в сторону адвоката, и делал жесты, означающие объятия. После перекура этот коп вел меня обратно, он извинился и виновато сообщил, что работает тут меньше года, и что его сына недавно тоже посадили на неделю. Мне понравился этот человек, пожалуй, единственный из всех полицейских, которых мне довелось видеть за эти три дня. Хотелось ему сказать, что это не единственная профессия в мире, но я не стал, только поблагодарил за сигарету. Потом он спросил, не против ли я обыска, лишь для виду похлопал меня по карманам, после чего отвел в камеру.
Когда я приехал в Россию, друг показал мне сообщение, которое пришло от адвоката: «Я в тюрьме до понедельника. Передай моей мисс, чтоб не волновалась. Целую вас. I'm sorry. We could not help him. It's against the law like lot of other stuff here. Solidarity! Legal team».
Каково это - побывать в немецкой тюрьме?
В камере я уснул, но разбудили в четыре утра и поставили перед фактом, что сейчас повезут в тюрьму. В бронированный автобус отвел низкорослый мужичок в очках, с маленькими глазками и носом. Он больно заламывал мне локоть и кисть руки. Мы долго находились в очереди в автозак, и все арестованные передо мной вальяжно стояли рядом со своими конвойными, а мне выворачивает руку этот ебанутый. Я начал пристально смотреть то на руку, то на его лицо, то на фамилию, написанную маркером на жилетке. Заметив это, он спросил, все ли нормально. Я ответил, что за исключением того, что не чувствую свою руку и пальцы посинели, все заебись. Он ослабил свою хватку ровно на миллиметр и спросил: «А сейчас?». Мне хотелось задать ему вопрос, какую форму носил его дед.
В камере полицейского автобуса я ехал один, было неплохо, в окно можно посмотреть – в грузовом контейнере такого удовольствия не было. Спустя примерно полчаса езды, мы прибыли к огромным металлическим воротам, украшенным колючей проволокой. И вуаля! Настоящая зона, ведь я ее заслужил. В общем, я увидел все, что знал о тюрьмах из зарубежных фильмов: огромные заборы с колючей проволокой, периметры трехэтажных бараков, дворики с баскетбольной и футбольной площадкой, турники.
Меня и других незнакомых мне задержанных повели в здание тюрьмы, с тех пор я не видел ни одного полицая, только охранников, эквивалентных отечественной ФСИН, у них черная форма и огромная нашивка «Justiz» на спине. В отличие от полицаев, Justiz ни разу не дотронулись до меня и пальцем. Они просто говорят куда идти, и ты идешь. Спорить с ними желания вообще не возникает. Это огрромные мужики, наверное, на такую работу невозможно попасть, если ты ниже 190 см.
Потом меня завели в какую–то комнату, где были пятеро охранников. Удивительно и противно, что они такие модные: с тоннелями, с татухами, с аккуратно подстриженными бородами и усами. Они небрежно кидали мои вещи из одного пластикового пакета в другой, причем, если в полиции каждую вещь вносили в перечень, то тут записали только камеру, паспорт и телефон, остальное просто скинули в мешок. Каждую вещь они разглядывали и вертели в руках, пытались разблокировать мобильный – безуспешно, потыкали в кнопки на видеокамере – села батарея. Потом Justiz произвели обыск, не дотронувшись до меня – просто снимаешь с себя всю одежду, которую они потом трогают, и классический ритуал – повернуться задом и присесть.
После обыска меня отвели в некий «зал ожидания» – большое помещение со скамейками по периметру, решетками на окнах и двумя камерами наблюдения в противоположных углах. Зал постепенно заполнялся людьми, и в итоге мы сидели там ввосьмером. Было два взрослых негра, три пацана лет по двадцать и несколько бритых парней постарше. В один момент завели моего товарища Ильдара. Мы были рады видеть друг друга, и единственные из всех начали оживленно разговаривать на русском, обсуждая, кто как провел время. Ильдар рассказал, что сидел во временной тюрьме в одном контейнере с испанцем – учителем начальных классов. Также я узнал, что Глеба и Алену отпустили, так как их не успели привести на суд в течение 24 часов. Через какое–то время мы поняли, что все спят, и вообще–то нам тоже хочется, и уснули на лавках. В этом зале мы провели часа два–три. Затем нас по одному выводили оттуда.
Меня отправили к доктору. Это была полная добрая женщина, она померила мне давление и спросила, нужны ли мне медикаменты. Я ответил, что нужны, но у вас таких точно нет. Она кивнула, потрогала мой пиздюль под глазом и проводила за дверь.
После доктора ребята в черном сопроводили меня в одиночный карцер, где уже сидело несколько человек из «зала ожидания». Я сказал на английском, что приятно видеть знакомые лица, в ответ мне вяло улыбнулись. Все были уставшие и подавленные. Карцер – это реально хуевое место. Холодная каменная комната примерно три на пять: дверь, параша, каменная кровать, каменный типостол и типостул, торчащие из стены. Наглухо зарешеченные окна и двухметровый забор, стоящий вплотную к окну. Позже я узнал, что функция забора исключительно в том, чтобы смотреть на него и кучу бычков снизу из окна карцера.
В эту клетку посадили всех восьмерых человек. Сидели мы там часов пять, и это было, прямо скажу, так себе. Я сидел на кровати рядом с двумя неграми, один был коричневый, другой совсем уж черный. Я спросил у коричневого, будем ли мы сидеть так до самого утра. Он хмыкнул и сказал, что рано или поздно нас разведут по разным камерам. Я поинтересовался, был ли он до этого в тюрьме, и он ответил, что каждый иностранец в Германии рано или поздно попадает в тюрьму. Я подумал, что где–то это уже слышал. Потом коричневый негр спросил у черного по–английски: «Откуда ты, брат? Я из Нигерии». Черный ответил, что он из Нигера, и это показалось мне вполне логичным.
Больше за все время пребывания в карцере никто не общался, все мерзли и укутывались клубком в свои футболки. На мне была толстовка, и все равно было очень холодно. Жаль остальных ребят. Все пытались поспать, кто на полу, кто за столиком, кто на кровати. Из–за холода ничего не получалось и люди просто недовольно ворочались с бока на бок. Забавно, что вокруг параши диаметром в полтора метра был вакуум.
Я представил, что нас будут держать здесь до утра и начал строить планы, как бы не сойти с ума. Спустя несколько часов, людей стали по одному выводить из карцера. Место за каменным столом освободилось, оно было менее неудобное, и мне удалось уснуть. Когда проснулся, в клетке никого не было. Вскоре за мной пришли охранники и куда–то повели.
Направили в странную большую комнату, похожую на офис. Посреди нее – большой стол с компьютерами, за ним сидели мужчина и женщина в обычной одежде. Они вежливо поинтересовались, все ли у меня в порядке. Я охуел. Действительно, все ли у меня в порядке? Спросили, звонил ли я родным, я ответил, что нет. Мужчина дружелюбно предоставил телефон, я набрал тот самый номер друга, но он не ответил. А я так и не знал, дошла ли смска от адвоката.
Эти люди были так любезны со мной, что я спросил в лоб: «А вы вообще кто?» Они почему–то не поняли вопроса. Тогда я поинтересовался у мужика, может он начальник тюрьмы? Тот посовещался с женщиной, потом они рассмеялись и ответили: «We are prison workers». Я сообщил, что очень не хочу умереть от холода и требую одеяло, а если за эти сутки дадут что–нибудь поесть, то вообще сказка. Они сказали, что сейчас все будет, и попрощались.
Охранник отвел меня по коридорам на третий этаж, там показал на дверь. В дверях был мужик в белом халате, он вручил мне полиэтиленовый пакет с продуктами. В пакете была буханка нарезанного черного хлеба, два литровых бумажных пакета воды и с десяток одноразовых упаковок паштета, джема, масла и сыра.
Наконец–то меня посадили в нормальную камеру. Justiz показал на кнопку вызова, посоветовал ей не пользоваться и ушел, заперев дверь. Комната, как в дешевом отеле: кровать, огромный стол, шкаф, зеркало, раковина, туалет. На кровати лежит целая куча всего: полотенце, щетка, паста, постельное белье, как в лучших плацкартах РЖД, пластиковая миска, кружка и столовые приборы. Рамы окна отлично открываются полностью, решетка такая, в которую можно спокойно засунуть руки полностью. Роскошный вид на двор с футбольным и баскетбольным полем, куча чаек.
После карцера это был санаторий! Я почистил зубы, заправил кровать, немного поел и уснул. Проснулся днем, когда двор был полон арестованных – кто ходит по кругу, кто бегает, кто играет в шахматы, кто просто стоит и курит. Наблюдать за жизнью на улице – зрелище занятное, смотришь на людей, на птичек – хорошо. Прогулка у них, как я понял, длится два часа в день, после звонка все дисциплинированно удаляются внутрь тюрьмы. Пара охранников в черной форме спокойно стоят у дверей.
Когда люди ушли со двора, стало скучно. Я наблюдал, как они разговаривают через решетку, не видя друг друга. Позже узнал, что все камеры в этой тюрьме одиночные. Зеки общались весь оставшийся день, передавали на веревке какие–то вещи, кидали хлеб чайкам. Птиц на территории просто хуева тьма собирается, когда им кидают хлеб. Они смешно дерутся за еду. Это единственное развлечение за окном – птички. На утро, конечно, весь внутренний двор безбожно засран.
Я позанимался гимнастикой, чтобы хорошенько устать, и снова лег под одеяло. Проснулся уже вечером, спать больше не хотелось. Подставил через решетку спину уходящему солнцу и слушал, как общаются зеки. Интересно, жаль, что язык чужой. Один из зеков много говорил, такой интонацией, будто что–то читал вслух, другие изредка комментировали. Несколько раз в его речи прозвучали слова «Русланд» и «Чечня». Очень хотелось с ними заговорить, и преодолев нерешительность, я спросил, говорит ли кто–нибудь по–английски. Ответили, что никто. Я сказал, что я из России, услышал разговор про «Русланд» и решил поинтересоваться. На это голос, который «читал», отозвался, он был не так далеко от моей камеры.
– Так ты по–русски понимаешь? – спросил голос.
– Да.
– А чо молчишь?
– Так вроде не молчу.
– За что сидишь?
– Да так, отпиздили и посадили.
– Мусора что–ли отпиздили?
– Да.
– Ааа, так тебя завтра выпустят, – с досадой заключил русский зек.
– А ты за что сидишь?
– За проблемы.
Так я познакомился с Вадимом, который сидит за проблемы. Он поинтересовался, курю ли я, после чего предложил передать табака. Он спросил, в какой хате я сижу, а я не знал. Вадим сказал, что раз я точно не знаю, тогда не будем рвать простыню зря. Я поблагодарил его, и мы попрощались. Потом он по–немецки рассказал другим зекам про меня, что было понятно по словам «Русланд», «Санкт–петербург» и «демонстрацьон». Кто–то из другой камеры крикнул «фак зэ полис» – было приятно.
Полночи пришлось мучиться от скуки. За время, проведенное в этой камере, я чистил зубы раз десять, отжимался, приседал. Кстати, не курил ничего. В общем, все то, что одобряет общество, можно делать в тюрьме. Вспомнил вчерашнюю мирную демонстрацию. Народ шел по улице под музыку техно, по обочине шествие сопровождали полицейские. Люди дружно скандировали что-то по-немецки, я поинтересовался у парня с девушкой по соседству, как это переводится. Они сказали «ваши дети курят с нами травку». Потом я еще долго с ними болтал, узнал, что парень живет в Берлине и работает врачом, а девушка – социолог в одном из университетов Амстердама.
Позже я заставил себя уснуть еще, просыпался ночью несколько раз, думал, что скоро утро, чистил зубы, потом снова ложился и засыпал. В шесть утра камера почему–то открылась, я вышел в коридор, никого нет. Дошел до будки охранников, спросил, я что, свободен? Бугай показал на часы и сказал ждать восьми часов. Я ушел в камеру и уснул. Потом меня разбудил охранник и жестом приказал выходить. В коридоре на часах было 07:40. Меня отвели вниз, где я встретил полного немца в клетчатых шортах, которого арестовали вместе с нами рядом с тем двором. Justiz выдали наши вещи в пластиковых мешках и ровно в восемь утра выставили за ворота. Вместе с нами выпустили еще бородатого парня в рваных шмотках. Как выяснилось из разговора, он раньше уже сидел шесть лет за то, что избил детского насильника и «немножко в него выстрелил».
В пятидесяти метрах от ворот тюрьмы была автобусная остановка, где нас встретили два бритых парня в спортивных костюмах. Они снабдили нас водой, пивом, сигаретами, дали телефон позвонить, поинтересовались, есть ли у нас деньги на проезд. Солидарность, она выглядит именно так.
После пива настроение значительно поднялось. Я решил, что первым делом, как приеду на район, сделаю то, о чем мечтал все трое суток.
И вот я на набережной, подхожу к негру и прошу продать мне грамм марихуаны. Он говорит, что «с меня, как обычно, десятка». Я снимаю солнцезащитные очки, демонстрируя фингал, и говорю, дружище, я только из тюрьмы, давай за семь. Без лишних вопросов. Опять солидарность.
Позже мы узнали, что событие нашего задержания – первая новость во многих европейских СМИ. Впервые в истории Европы против мирного населения был применен боевой спецназ, который десантировался с вертолета. И мирным населением оказались мы – четверо русских туристов. Это была отличная поездка – нас отпиздили полицейские, почти все они обращались с нами, как с говорящим говном, посадили в грузовые контейнеры, потом отправили в настоящую тюрьму. Что я могу сказать вам, господа? Мы против своей воли играем в ваши идиотские игры, и когда–нибудь вы поиграете в наши!
На следующий день мы с друзьями пошли в тот дворик, где нас вязали. Пошли, конечно, не ностальгировать, а поискать травку, которую скинули. Ясное дело, ничего не нашли. Во дворике все это время, скрестив руки на груди, за нами пристально наблюдал молодой человек в обтягивающих джинсах и короткой кожаной куртке. Вероятнее всего, работник офиса, расположенного в этом дворе. Когда мы уже уходили оттуда вдоль арки, этот парень подошел к Данилу, начал брезгливо тыкать в него указательным пальцами и нервно говорить: «Get out! Get out from here!» Данил, вдвое его старше, несколько секунд смотрел на него и размышлял –дать ему по ебалу, или нет. Решил не давать. Все же Германия, мало ли что.
Добавить комментарий