Парадоксально, но в русскоязычном пространстве одна из ключевых работ Пьера-Жозефа Прудона «Система экономических противоречий, или Философия нищеты» известна главным образом благодаря своей антитезе. В этом легко убедиться, если сделать запрос «Философия нищеты» в любой поисковой системе – первая страница результатов предложит ссылки исключительно на «Нищету философии» – именно так называется полемическая книга Маркса, написанная им как ответ Прудону. Среди наиболее очевидных исторических причин такого положения вещей есть и одна, не вполне заметная: изданная в Париже в 1850 г. «Философии нищеты» была переведена на русский лишь в 2021 г. Так, спустя 171 год начинается запоздалая рецепция этого произведения.

Предлагаемый перевод статьи доктора философии Карлоса Андреса Мартина, опубликованный akrateia.info, представляет в свете этого процесса особый интерес: автор предпринимает попытку реактуализации экономических идей Прудона, сформулированных им в «Философии нищеты», а также касается критики Маркса, развеивая сложившийся вокруг его аргументов ореол бесспорности.

«Система экономических противоречий, или философия нищеты» Прудона была практически забыта после жёсткой критики Маркса в обличительной работе, иронически озаглавленной «Нищета философии» [5]. Тем не менее, работа Прудона заслуживает переосмысления, так как содержит ряд концепций, важных для реконструкции анархистской экономической мысли. В «Философии нищеты» Прудон старался преодолеть традиционные категории политической экономии. Фактически это – изложение современной ему экономической науки, посвящённое таким фундаментальным принципам, как различие между потребительной (полезной) и меновой стоимостью или разделение труда. Помимо гегелевской диалектики, критику Маркса в существенной степени направляло его непонимание прудоновской концепции «конституированной стоимости». Поэтому целесообразно рассмотреть эту критику из перспективы его собственной экономической теории.

Прудон возвращается к классическому концепту политической экономии – различию между потребительной и меновой стоимостью. Со времён Адама Смита это различие приводило к неразрешимому противоречию, поскольку само понятие стоимости смешивали с понятием рыночной цены, а определение потребительной стоимости было крайне запутанным. Адам Смит предложил определять стоимость через труд, рассматривая два аспекта: производительный и непроизводительный. В этом пункте Прудон не слишком далеко отходит от традиции:

«Далее, способность, которой обладают все продукты природного или промышленного происхождения, используемые для обеспечения жизнедеятельности человека, называется полезной стоимостью; способность, которую они в состоянии передать от одного другому, – стоимостью обмена. По сути, это одно и то же, поскольку второй случай только добавляет к первому идею замещения» [1, c. 202].
 

Однако Прудон отмечает происхождение этого различия: к нему добавляется понятие замещения, т.е. рядом с потребительной стоимостью в процессе формирования меновой стоимости возникает торговля. Так, люди потребляют те продукты, которые находятся в их распоряжении, и производят излишки для продажи, чтобы приобрести недостающие. Концепция производительного и непроизводительного труда, приложенная к процессу такого замещения, не обладает объяснительной силой, достаточной для создания теории формирования стоимости. Коммерческий характер обмена примиряет оба типа стоимости, но также накладывает на них отпечаток торговой динамики. Прудон утверждает, что хотя формально увеличение количества потребительских благ подразумевает обогащение их обладателей, в действительности всё происходит ровно наоборот: они беднеют, ведь с увеличением производства возрастает лишь потребительная стоимость, тогда как меновая – снижается. Следовательно, понятие стоимости содержит в себе не только два аспекта, но и явное противоречие:

«С технической точки зрения, полезная стоимость и обменная стоимость, необходимые друг другу, обратно пропорциональны друг другу: поэтому я спрашиваю, почему дефицит, а не польза, является синонимом дороговизны. Ибо, отметим как следует, взлет и падение стоимостей товаров не зависят от количества труда, затраченного на их производство; и большим или меньшим объемом издержек, которые были потрачены на их производство, невозможно объяснить изменения продаж» [1, с. 207].
 

До сих пор Прудон имел в виду лишь констатацию противоречия, содержащегося в классической политической экономии, а вовсе не его разрешение, как утверждает Маркс.

Напротив, по мысли Прудона «не существует, что касается противоречия, присущего понятию стоимости, ни причины, ни возможного объяснения» [1, c. 41]. Это внутреннее противоречие отражает сугубо социальное намерение определять условия товарообмена. Так, люди в своем экономическом опыте сталкиваются с двумя противоположными аспектами, которые экономическая наука не может полностью примирить. В сущности, обмен вносит в стоимость элемент произвольности, потому что всякий свободный покупатель самостоятельно судит о своих предпочтениях в отношении товара и приемлемости его цены, так же как и всякий продавец сам определяет бюджет и издержки производства, выставляет цену. Полезность и мнение, субъективные аспекты, признаваемые не только Прудоном, но и любым либеральным экономистом, регулируют колебания стоимости.

Помимо критики экономистов и социалистов, Прудон закрепляет антиномию как адекватное выражение понятия стоимости. В этом противоречивом понятии потребительная и меновая стоимости находятся в отношениях взаимной противоположности. Таким образом:

«… в стоимости нет ничего полезного, что нельзя обменять, ничто нельзя обменять, если оно бесполезно: полезная стоимость и обменная стоимость неразделимы. Но в то время, как в результате развития промышленности спрос меняется и бесконечно увеличивается; производство, следовательно, стремится увеличивать естественную полезность вещей и, в конечном счете, превращать любую полезную стоимость в меновую стоимость; — с другой стороны, производство, непрерывно увеличивающее мощность своих средств и снижающее свои затраты, стремится уменьшать продаваемость вещей: так же, как находятся в постоянной борьбе полезная стоимость и меновая стоимость» [1, с. 225].
 

Разделяя гегельянский взгляд, Маркс полагал, что это противоречие, выявленное Прудоном, не объясняло генезиса различия и, следовательно, с самого начала предполагало бы то самое различие меновой стоимости, которое он пытался объяснить[1]. Однако идея тотальности, приложенная к понятию стоимости, позволила Прудону развить теорию конституированной стоимости и преодолеть классическую концепцию политической экономии (что делает критику Маркса нерелевантной). Продукты, участвующие в коммерческом обмене, согласно Прудону являются репрезентативным признаком труда. По этой причине конституированная стоимость представляет собой синтез потребительной и меновой стоимостей. Однако Прудон добавляет:

«Но откажитесь от труда: у вас останутся только более или менее крупные блага, которые, не обладая никаким экономическим характером, никакими человеческими признаками, несоизмеримы друг с другом, то есть логически не подлежат обмену» [2, c. 68].
 

Труд представляет собой результат сложных отношений, поскольку он не включает потребительную стоимость и не определяет меновую стоимость товаров. Отсюда возникает парадокс, противоречие стоимости, которому Прудон даёт объяснение. Стоимость конституируется не в одностороннем порядке за счёт потребительной или меновой стоимости, а устанавливается в совокупности, как взаимозависимое целое: «стоимость является пропорциональным соотношением (мерой), в соответствии с которым каждый из этих элементов является частью целого»[1, с. 224]. Следовательно, концепция богатства обретает отчетливо социальную трактовку.

Некоторые примеры, подробно рассмотренные в параграфе о применении закона пропорциональности стоимостей, иллюстрируют процесс этого конституирования. Прудон утверждает, что золото и серебро были первыми товарами, стоимость которых достигла своей конституции, то есть стабильной стоимости на биржах, пропорционально определенной и приемлемой для всех видов платежей: «Отличительная черта золота и серебра, повторяю, заключается в их металлических свойствах, в трудностях их производства и, прежде всего, благодаря вмешательству государственной власти, у них появился шанс на превосходство в качестве товаров, на постоянство и аутентичность»[1, с. 244]. Можно сказать, что эта договорная стабильность, открытая случайностям обмена, закрепляет свою денежную функцию и через это полновластно устанавливает закон пропорциональности стоимостей. Тем не менее, связь этого конституирования с трудом, о которой было сказано ранее, пока остаётся неясной. Валюта, участвующая в обмене товаров, представляет собой эквивалент труда:

«… усвоив, что все продукты труда должны подчиняться определённой пропорции, которая делает их одинаково взаимозаменяемыми, оно (человечество. – Прим. пер.) начинает с присвоения этого характера абсолютной взаимозаменяемости особому продукту, который станет для него типом и шефом для всех остальных (продуктов) [1, c. 248].

Эта концепция содержит несколько допущений. Во-первых, для Прудона меновая стоимость товаров возникает тогда, когда люди, испытывая потребность в вещах, для них недоступных, предлагают торговый обмен тем, кто ими владеет. Этот обмен – серия торговых отношений, представляемых фигурой рынка – опирается на потребительную стоимость для каждого конкретного индивида, но выражает общественно признанную меновую стоимость. Таким образом, меновая стоимость представляет собой, с точки зрения субъектов обмена, основу и принцип торговли; но с точки зрения процесса обмена и, в частности, формирования стоимости, которой управляет рынок, она является результатом его функционирования. Во-вторых, равенство меновых стоимостей обусловливает не только торговые отношения, но и их взаимозависимость. Другими словами, равенство устанавливается для обмена, а цель обмена происходит из необходимости. Следовательно,

«… каждый продукт стоит того, что стоит, это означает, что каждый продукт представляет собой коллективную единицу, которая в новой форме группирует определенное количество других продуктов, потребляемых в различных количествах. Отсюда следует, что продукты человеческой промышленности по отношению друг к другу являются родами и видами, и что они образуют ряд от простого к сложному, в соответствии с количеством и соотношением элементов, эквивалентных между собой, которые составляют каждый продукт» [1, c.260].

Так, в череде отношений одних стоимостей к другим, а также продуктов обмена и их стоимостных эквивалентов, действует закон пропорциональности стоимостей. Кроме того, в этой взаимозависимой сети создается гарантия, что для всякого продукта, полезность которого очевидна обществу, стоимость оказывается выражением его способности к обмену. В противном случае этот продукт обесценится и будет отброшен обществом, действующим в качестве коллективного субъекта. Эта пропорциональность налагается, как уже было сказано, с необходимостью закона, ибо «превышение, которое остается после комбинации, является не-стоимостью, поскольку при присоединении определенного количества других элементов оно не комбинируется и не обменивается» [1, с. 226].

Итак, тотальность стоимости и этот коллективный субъект представляют собой не просто доказательную стратегию Прудона, deus ex machina, чтобы спасти его систему от противоречий, но скорее, подлинно экономическое понятие. В то время как закон пропорциональности стоимостей устанавливает тождество между производством и потреблением, тотальность стоимости, возникающей в результате этих же обменов, составляет излишек не для отдельного индивидуума, а для группы индивидуумов, т.е. для общества в целом. Прудон объясняет на примере железнодорожного транспорта, что так называемая частная выгода представляет собой только убытки для потребителя. Хотя доход и убытки относительно сглаживаются в процессе обмена, они не составляют подлинного общественного богатства:

«… преимущество, которое вытекает из скорости железной дороги, является полностью социальным, и каждый участвует в нем лишь в минимальной пропорции (давайте не будем забывать, что речь идет в настоящий момент только о перевозке товаров), при этом потери наносят непосредственный и личный ущерб потребителю. Социальный эффект, равный 400%, представляет для человека, если общество состоит только из миллиона человек, четыре десятитысячных; в то время как потеря 33% для потребителя предполагает социальный дефицит в размере тридцати трех миллионов. Частный интерес и коллективный интерес, которые на первый взгляд так отличаются, совершенно идентичны и адекватны» [1, с. 253].

Так, скорость перевозки для мелкого потребителя приносит пользу незаметную, но социально значимую. В этом смысле производство, обращение и обмен не спонтанны, и развиваются не изолированно и независимо. Наоборот, «их развитие обязательно связано, сплочено, пропорционально». Следовательно, говорит Прудон, с экономической точки зрения общество это живая сущность, наделённая собственным разумом и активностью. Конечно, пример не слишком яркий[2] и Прудон не особенно развивает эту аналогию. Однако стоит признать, что пример этот не случаен, поскольку понятие коллективной силы было разработано в предыдущих работах. Когда Прудон анализирует собственность, среди прочего, он приводит такое рассуждение:

«Отделите работников друг от друга, и тогда, быть может, заработная плата каждого превысит ценность каждого индивидуального продукта; но ведь речь идет вовсе не об этом. Труд тысячи людей, работающих в течение двадцати дней, оплачивается так же, как оплачивался бы труд одного человека, если бы он проработал 55 лет. Но труд этой тысячи людей в течение двадцати дней сделал то, чего усилиями одного человека не удалось бы достигнуть и в миллионы веков. Справедливо ли это? Еще раз повторяю: нет! Если даже вы оплатили все индивидуальные силы, то вы не оплатили силы коллективной, следовательно, всегда останется коллективное право собственности, которого вы не приобретали и которым вы пользуетесь несправедливо» [4, c.87-88].

Этот пример ясно показывает, что сочетание сил производит коллективную силу, качественно отличную от силы индивидуальной. Эта результирующая сила возникает не из простого наложения различных слоев труда, а из взаимосвязи и взаимозависимости действий. Точно так же очевидна несправедливость присвоения этого общественного излишка буржуазией – попросту говоря, его хищения.

Аналогичным образом, понятие коллективной силы может быть четко определено при решении вопроса о разделении труда. Прудон отмечает, что Адам Смит не осознал всей позитивной мощи этого принципа. Согласно Прудону, разделение труда представляет собой умножение рабочего и, следовательно, «разделение труда и коллективное, общее действие суть две коррелирующие стороны одного и того же закона» [3, c.359]. Отсюда происходит ряд следствий, в частности, имплицитный результат солидаризации рабочих – их объединение в коллективную силу.

Так, подлинная стоимость производства складывается не из потребительной и меновой стоимостей, а из прибавочного продукта, производимого их сочетанием, этой ассоциацией взаимозависимых сил. Структурная модель, выстраиваемая только на основе принципа разделения труда, отражает лишь необъективность потребительной и меновой стоимостей, участвующих в производстве. В этом смысле закон пропорциональности стоимостей позволяет понять разницу между балансом, образованном меновыми стоимостями и излишком, произведённым коллективной рабочей силой. Труд включается в стоимость не как потребительная, или, тем более, меновая стоимость, а как синтез их обеих – в коллективной силе и конституированной стоимости.

Следовательно, в основе концепции богатства лежит конституированная стоимость – как совокупность потребительных и меновых стоимостных отношений, особое сочетание различных видов труда, включаемых в обмен на основании их полезности. Эта концептуализация не ставит целью установить меру стоимости, подобную цене, выраженной в деньгах. Прудон утверждает, что «стоимость является пропорциональным соотношением (мерой), в соответствии с которым каждый из этих элементов является частью целого» [1, с. 224], т.е. конституированная стоимость гармонично отражает количество, разнообразие и соотношение товаров. Так, анархистская экономическая перспектива поддерживает взаимозависимый характер социальной реальности, описанный Прудоном, и в политическом плане заявляет о «праве» коллективного присвоения результирующей стоимости.

Литература

1. Пьер-Жозеф Прудон. Система экономических противоречий, или Философия нищеты. — Том 1. — Харьков: Фолио, 2021. — 654 с.

2. Joseph Pierre Proudhon. Système des contradictions économiques ou Philosophie de la misère, Paris, Guillaumin et Cie, Libraires, Éditeurs du Journal des Économistes, de la Collection des principaux Économistes, &c., 1846, [tradución citada de Callos Andies Martin].
3. Joseph Pierre Proudhon, De la création de l’ordre dans l’humanité, ou Principes d’organisation politique, Paris, Librarie de Prévôt, 1843, traducción citada de Carlos Andres Martin.
4. Пьер-Жозеф Прудон. Что такое собственность? Исследование о принципе права и власти. — М.: Республика, 1998. — 367 с.
5. Карл Маркс. Нищета философии. — М.: ОГИЗ, ГОСПОЛИТИЗДАТ, 1941 . — 184 c.