Современный анархизм представляет собой не только совокупность либертарных практик, но и череду отчаянных попыток обосновать безвластие как особого рода мировоззрение, в котором свобода и нравственность не вступают в противоречие, а составляют общее органическое единство. Практика анархистов многогранна по специфике и исторически многовариантна. В ней есть как «непротивленческое» направление, так и радикально-террористическое. Используются как пропагандистские методы, так и откровенно бунтарские. Синтезируя в себе всю палитру культурных ценностей, история мысли знает как революционный анархизм на манер Бакунина-Кропоткина, так и мистический анархизм Чулкова-Карелина. История вбирает в себя как анархическую практику, так и анархическую теорию.
Действительно, где заканчивается теория, а где начинается практика? Теоретики анархизма зачастую были активными общественными деятелями, их поступки в жизни не всегда соответствовали тому, что они декларировали, но в то же время они пытались своим примером продемонстрировать жизненность своих социально-философских и экономико-политических концепций. Вместе с тем, анархисты-практики часто занимались публицистической деятельностью. Ярлык «теоретика» закреплялся за той или иной личностью лишь в силу доминирования в её деятельности теоретического начала. В целом же, анархическая теория складывалась достаточно хаотично без какого-либо серьёзного методологического каркаса, опираясь, прежде всего, на богатство либертарных практик, произведённых стихией освободительного движения по всему миру.
Анархизм и методология
Тем не менее, говорить о том, что в теории анархизма не встречаются попытки построить свою особую методологию, нельзя. Михаил Бакунин кидался то в сторону гегельянской диалектики, то исповедовал позитивизм, и, в конце концов, почти изобрел свою философию жизни задолго до Бергсона и Ницше. Пётр Кропоткин уже целенаправленно уделял особое место в своих сочинениях вопросу о методах в анархизме, с одной стороны, критикуя диалектичность Бакунина и Штирнера, с другой, акцентируя внимание на позитивистских корнях анархического миросозерцания. По его мнению, гегельянская основа в анархической теории – дурной вымысел, так как философия Гегеля, в конечном счёте, сводится к блужданиям в области метафизики, в то время как анархистам нужна твёрдая почва, которую он предлагал создать на основе позитивизма Конта-Спенсера, а также традиции естественно-научного реализма. Если взглянуть на то, что происходило в анархизме первой трети XX века, мы увидим достаточно богатую палитру различных концепций в вопросе о методологии в одной только отечественной теории анархизма. Алексей Боровой предлагал порвать со сциентизмом Кропоткина и обратиться в сторону интуитивизма и философии Анри Бергсона, мистики Чулков и Карелин обращались к мистическим практикам как своеобразным методам в области анархизма, биокосмисты шли дальше и искали синтез науки и веры. Список можно было бы продолжать и дальше, однако обратимся к сущности вопроса о методах в теории анархизма.
Познание и изменение
Прежде всего, необходимо различать методы, применяемые ради изменения действительности, и методы, применяемые в теории познания действительности с целью её изменения. Если с первой разновидностью методов у анархистов особых проблем нет, то со второй наблюдается явная нехватка продуманного и цельного видения того, что анархисты собираются изменять. Имея смутное представление о причинах возникновения власти как особого социокультурного феномена, о том, что из себя представляет общество как система социальных отношений, о том, что лежит в основе изменения отношений человека и мира в истории, анархисты-революционеры сразу кидаются разрушать государство, создавать альтернативные формы общества и протестовать против всего, что почти на интуитивном уровне им кажется авторитарным и нелибертарным.
Смутность этих представлений зачастую компенсируется пафосом освободительной миссии, которая часто составляет альфу и омегу смысла жизни любого анархиста. Эта тотальность идеи освобождения отчасти связана с родственными отношениями между анархизмом и утопическим социализмом. Имея опыт Великой французской революции, с её парадоксами и политическими метаморфозами, когда идеи свободы и равенства оборачивались диктатурой и иерархией, те, кто впоследствии стали называть себя анархистами, требовали от себя максимума усилий, чтобы принципы социализма ни в коей мере не смогли обернуться своей противоположностью. Ощущая себя продолжателями и наследниками утопического социализма, они стали называть себя либертарными социалистами, то есть социалистами против власти. Однако, как мы знаем, далеко не все приверженцы социализма после Великой французской революции стали анархистами. Максимализм сторонников либертарного понимания социалистического учения стал краеугольным камнем в отношениях с социалистами, которые в той или иной мере всё же власть признавали. Одной из причин их разногласий стал вопрос о методологии, о чём речь будет идти чуть позже.
Думать, что анархизм чувствовал себя в области методологии уверенно, значит заблуждаться или врать самому себе. Анархическая теория постоянно нуждалась в заимствовании идей о методе у более авторитетных источников, чем она сама. Приведём здесь самые крупные:
1) Позитивизм. Получив серьёзный идейный импульс от деятелей эпохи Просвещения, анархизм увидел в позитивистской философии то стремление побороть власть призрачной метафизики над умами людей, которое искал, но не мог найти в работах просветителей. Политический принцип федеративности и территориальной интеграции явно хорошо сочетался с идеей научного синтеза в позитивизме. Долгое время анархистов пленял отрезвляющий и прогрессистский настрой представителей положительной философии. То, как объяснял мир позитивизм, анархистам казалось убедительным и, главное, раскрывающим новые горизонты для своей либертарной практики (от распространения естественно-научного реализма как альтернативы теологии до создания интегрированного и общедоступного знания о Вселенной).
2) Гегель. В отношениях анархизма с Гегелем мы наблюдаем потребность анархической теории, с одной стороны, раскритиковать гегельянский метод как наивную веру в существование какой-то таинственной логики мира, с другой – позаимствовать этот метод для его дальнейшей трансформации, сосредоточив своё внимание на идее негативной диалектики. Тотальная всеохватывающая методология Гегеля сочеталась с максимализмом анархической теории, требовала полнейшего изменения мира на абстрактных, как и философия Гегеля, принципах свободы, равенства и солидарности. Идеи спекулятивного отрицания и синтеза имели серьёзную силу в вопросе критики действительности, что, конечно же, сильно привлекало анархизм.
3) Маркс. Марксистский метод познания действительности был серьёзным соблазном для многих анархистов стать приверженцами философии Карла Макса. История знает случаи, когда такое происходило. В частности, некоторые анархисты становились троцкистами, как это было в первой половине XX века. Марксизм сочетал в себе как высокое теоретизирование, так и разъяснение многих конкретных проблем эпохи. Язык его философии не требовал от читателя широкого кругозора в области научного знания, как позитивизм, и не предполагал серьёзной философской подготовки, как гегельянство. Тотальность методологии Маркса и её нацеленность не только на объяснение мира, но, прежде всего, на его изменение, опьяняла многие умы того времени. Анархистов же соблазняла, в первую очередь, системность понимания социально-экономических отношений в обществе.
Такая системность указывала на болевые точки в существующем политическом строе и экономической эксплуатации. Другими словами, марксизм дает инструменты для познания действительности, используя которые мы постепенно начинаем видеть указатели для непосредственных действий по изменению мира.
Закон как посредник
Анархическая теория часто рассматривалась социалистами как нечто заранее утопическое и недееспособное. Анархисты отчаянно боролись с таким предубеждением, но никаких аргументов, кроме ссылок на своё видение природы человека, они привести не могли. Если социалисты в той или иной степени пытались ориентироваться на сформулированные ими законы общественного развития, то анархисты – на выводы из собственных рассуждений о сущности человеческой личности и роли свободы в жизни социума. Убеждённость социалистов произрастала из веры в истинность результатов их исследований, убеждённость анархистов – из веры во всемогущество стихийности жизни, волну которой, как они считали, им удалось «поймать». Антиинтеллектуализм, о котором говорит Пол Эврич, характерен анархистам не столько в вопросе о возможности построить научный коммунизм, не столько в дискуссиях с марксистами о существовании объективной логики истории, сколько в самой сущности анархизма как особого рода философии. Анархисты не терпят никаких посредников ни в области политики, ни в области познания. Закон – это всегда нечто сформулированное, выражающее постоянство связей между явлениями, и единовременно он нечто, что накладывает сетку ограничений на действительность.
Как уже показал Бакунин, понятие закона появилось благодаря разрастающейся в культуре роли юриспруденции. Закон внушал человеку веру в постоянство явлений природы, но вместе с тем, являл собой образ посредника между нами и миром. Природа, рассматриваемая сквозь призму законов – это нечто упорядоченное, имеющее иерархию, власть и границы того, на что человек имеет право, и на то, что права не имеет. Именно это анархистов и не устраивало. Бакунин страстно протестовал против концепции общества по Конту, в котором власть отдаётся в руки учёным, Штирнер видел в формулировании законов производство очередных призраков и пустых абстракций, Кропоткин же пытался вывести науку из пыльных кабинетов в лоно жизни, чтобы, таким образом, разрушить науку как нечто закостенелое и не имеющее отношение к действительности. Словом, закон, каким бы он ни был, всегда если не отрицался, то вызывал чувство глубокого раздражения у анархистов. В этом вопросе стихийность анархизма часто совсем не уживалась со стремлением многих социалистов построить свою картину мира, в котором присутствовали бы ими «одобренные» природные и ими выведенные общественные законы.
Маркс как методолог
«Философы, — писал Маркс в начале своей карьеры, — лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».
Это высказывание стало своего рода лозунгом марксистской философии. Акцентируя внимание на практическом аспекте своей концепции, марксисты будто бы решили, что в состоянии поменять ход вещей, добавив к идее познания необходимость переустройства мирового порядка. Довольствуясь популярностью своих концепций, они стали мыслить себя в качестве тех, кто действительно вскрыл болевые точки погрязшего в пороках общества. А чем могли похвастаться анархисты, кроме своей неуёмной энергии и жажды жизни? В отношениях с марксистами у них было две позиции: либо игнорировать успехи марксизма на поприще методологии (что сделал Кропоткин, например), либо выражать глубокое уважение (что явно прослеживается в работах Гроссмана-Рощина). Однако такое отношение не может быть продуктивным.
Да, действительно, Марксу и марксистам удалось создать свой уникальный метод познания, с помощью которого они построили свою специфическую и во много интересную картину мира. Им также удалось достаточно убедительно показать механизм эксплуатации, теневую сторону капиталистической экономики и политическую недееспособность имеющейся власти. Однако структура воплощения марксизма в жизнь уходит недалеко от системы позитивизма, то есть первоначально – исследование, а затем непосредственная практика. Маркс считал, что параллельно с тем, как теория выявляет истинное лицо современного социума, революционеры будут строить исходя из этого свою схему действий по изменению мира. С одной стороны, революционные марксисты ориентировались на результаты исследований, проделанные такими же марксистами, как и они (либо одобренными Марксом немарксистами), создавая, таким образом, внешнее единство теории и практики, с другой – не понимали, что вся совокупность их действий разрывается внутри себя на исследование и попытки воплотить результаты исследования в жизнь. Таким образом, внутри марксизма наблюдается явный методологический разлом между познанием мира и его изменением.
Анархизм как самометодология
Долго прячась за позитивизм, гегельянство и многим другим, анархисты так и не создали своего исключительного теоретического ядра, в котором существовал бы раздел, посвящённый уникальным методам познания действительности. Может показаться, что анархизм вообще не способен познавать мир своим исключительным способом, вечно используя подручные средства других социально-философских концепций. Однако давайте обратимся к сущности вопроса и вспомним, а что же в методологии анархизма есть вообще специфическое? Есть ли в анархизме особого рода методы по борьбе с мировой несправедливостью и несвободой?
Да, есть. Здесь можно вспомнить как принцип прямого действия, так и DIY-принципы, как практику Food not bombs, так и практику анархо-коммун, а также многое другое. Таким образом, не имея своей уникальной методологии в области теории познания, тем не менее, анархисты выработали огромное количество практик по воплощению своих идеалов в жизнь, создавая особую методологию в сфере практического.
Почему анархизм не растерял свою специфичность, пока прятался за теоретические методы позитивизма, гегельянства и прочих? Обычно полагают, что сфера теории познания и область практической методологии должны быть каким-то образом взаимосвязаны, тем более, если речь идёт о целом направлении в человеческой мысли, а не о локальной авторской концепции. Однако тут мы видим, признаемся честно, что теоретические методы анархизма редко отличались каким-то новаторством. Синтезируя уже имеющиеся версии методологических конструктов, он искажал их по-своему, адаптируя их под своё интуитивное миропонимание. Но если область познания всегда оставалась в анархической теории чем-то смутным и неясным, то сфера практического обычно смотрелась достаточно ясно специфичной и уникальной. Однако как это уживается с тем, что анархизм до сих пор мыслится как органически целое, несмотря на многообразие направлений внутри него?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратиться к проблеме самопознания в контексте анархического миросозерцания. Анархисты, как правило, провозглашая принцип прямого действия, редко обращали внимание на внимательную рефлексию и детальное самопознание, выражая постоянство практики. Скорее всего, даже современный анархизм ещё в малой степени прозрачен для самого себя. Во многом это связано с гипертрофированной общественной активностью анархистов, исключающей возможность найти время для теоретической реконструкции своей философии, однако и это не главное.
Анархизм с одной стороны, это не новомодное явление в культуре, с другой – это постоянное и вечное становление едва уловимых идей-ценностей, таких, как свобода и справедливость. Тем не менее, видно, что познание действительности реально происходит, либертарные практики не застывают на месте, а продолжают развиваться и порождать новые. И это заслуга не группы теоретиков, а всех, кто относится к анархизму в той или иной степени, в целом.
Если Маркс, утверждая необходимость изменения мира, всё же последовательно ставил на первое место исследование, то анархизм бессознательно исходил из того, что любое действие уже содержит в себе некоторое исследование. Другими словами, анархическая практика, направленная не на познание мира, а на его изменение, в то же время выполняла всегда и познавательную функцию. Такая стихийность познания, естественно, не предполагала формулирование каких-либо законов развития природы и социума, но органично составляла общую методологию для анархизма, в котором любая практика порождает множество концепций для последующих действий, и так далее.
Таким образом, мы наблюдаем целостность и сплочённость в вопросе метода, а не разрыв, который присутствует, например, в позитивизме и марксизме. Взгляд на методологию со стороны анархизма – это примат действия над мыслью. Мир необходимо изменять, чтобы начать понимать его. Как у Хайдеггера, анархизм базируется на некотором пред-понимании того, что следует понять ясно и отчётливо, но в отличие от онтологической герменевтики, он стремится не углубляться в сложную спекулятивную аналитику, а порождать познание из недр коллективного либертарного духа свободы. Действие и исследование сливаются всецело в понятиях «борьбы за» и «бунта против». Такая методология не относится ни к условно «теоретической» чаcти анархизма, ни к «практической» его компоненте. И в этом нет ничего удивительного, так как стихийность анархизма не предполагает какой-либо внятной структуры внутри себя, будь то система функционирования теории и практики, метода и средств. Анархизм разворачивается как особая сама-себе-методология, не отрефлексированная, но имеющая место быть в качестве таковой.
Конечно, такой взгляд на методологию анархизма сложно представить с хмурыми бровями и серьёзной миной на лице. Произвольно на ум приходит традиционный пример детского любопытства, когда очень хочется расковырять розетку вилкой/ножницами/любым острым металлическим предметом, чтобы потом узнать, что такое электричество. Да, действительно, всё это вызывает чувство умиления. Однако наивность такой методологии компенсируется честностью и неугомонным желанием жить без каких-либо преград между тобой и миром, будь то научные трактаты или запреты родителей. Анархист хочет узнать всё сам и на своём опыте понять, что такое жизнь в её многообразии. Что касается девственного любопытства, то разве не это сейчас находится под угрозой исчезновения в нашем обществе иерархий и симуляций?
Николай Герасимов
