То, что общество задумывается «о себе», ни в коем случае не является само собой разумеющимся. Это возможно лишь тогда, когда общество может критически сравнить себя с другими обществами прошлого и настоящего; в первую очередь в тех состояниях, в которых общество, в определённом смысле, ставит собственное существование под вопрос изнутри, вступает в противоречие с собой, выходит за свои границы в собственной структуре и развитии.
Конечно, это касается только современного общества. Предсовременные общества ещё не были планетарными, они не обладали историческим сознанием и историей как рядом процессов развития и общественно-экономических формаций. Столь же мало они находились в конфликте с собой, со своей формой. Одна династия могла сменить другую, но общественная форма не могла подвергаться сомнению; для этого не существовало никаких критериев. Подобные общества могли воспроизводить себя невероятно долгое время (в случае с Древним Египтом — на протяжение нескольких тысячелетий), не приходя к концу сами по себе. Их конец, поэтому, в первую очередь, обуславливался внешними причинами.
Общество при таких условиях всегда казалось «обществом вообще», а не некой специфической формой, которая могла бы быть и совсем другой. И даже когда — относительно поздно в эпоху Античности — начались размышления о различных «формах правления» (монархия, олигархия, демократия, тирания), эта дифференциация осталась совершенно безразличной к социо-экономической целостности общества; она казалась поэтому не линейной историей развития самого общества, а вечным круговоротом лишь внешних, постоянно возникающих друг из друга форм власти. То же касается и идеи «идеального государства» (Платон), являвшей собой лишь идеализированную форму существующего, мыслимого вечным общества.
Тем не менее, эти предсовременные аграрные цивилизации не ограничивались лишь своим «функционированием»; они создали мысль, выходившую за пределы их бытия. Но мысль эта не была «критикой общества», а размышлением «непосредственно о боге» или о всём мире, о месте человека в космосе, о загадке смерти. Т.е. это была, необходимым образом, рефлексия в религиозной оболочке и религиозная по содержанию. Этот способ размышления «над» самим собой, но размышления человека и его общества не в отношении себя, а в отношении бога и космоса, оставался связанным с некритично предполагаемым социо-экономическим зданием общества. Ибо, несмотря на свою «несомненность», это здание не было «немым» в своей слепой позитивности, а было вполне осознанно легитимировано; только не как самостоятельная вещь, а как второстепенная часть божественного порядка. Религиозная рефлексия, изучение природы и социо-экономические условия, таким образом, непосредственно составляли единство, проявляемое и воспроизводимое как в ритуальных формах, так и в мышлении, в деятельности и социальных отношениях. Поэтому в былые времена «функциональный ум» и «рефлективный ум» (или, рассматривая их социологически: функциональные и рефлексивные элиты) сначала полностью совпадали (божественные короли, жрецы-властители). Лишь относительно поздно функция и рефлексия распались на отдельные сферы. Хотя этим и было положено начало конфликту, который поначалу проявлялся лишь спорадичекси (например, в средневековой борьбе за инвеституру между императорами и Папами), не выливаясь в борьбу за верховную власть в подразумеваемом общем порядке.
В то время как рефлексивное мышление в этих обществах освобождалось от строгих религиозных ритуалов, как в античной и средневековой философии, оно обращалось либо прямо к природе (точные науки были изначально интегральной частью философии) или к человеку как к, якобы, «природному» существу. Т.к. общественный порядок как таковой подвергаться сомнениям не мог, то размышления «над» общественным человеком должны были ограничиться двумя темами. Собственно, во-первых, «этикой», учением о «добродетелях» и морально правильном поведении, которые должны были предоставлять человеку масштаб для поведения, не задаваясь вопросом о его общественных причинах. Для этой метафизики связь её нормативных представлений с социо-экономическими формами оставалась тёмной; она всегда обращалась к отдельному человеку, конечно, не просто к абстрактному индивиду, а к человеку в его социально «окаменевшей» предопределённости — в принципе, речь шла об эксклюзивном мероприятии для «правящих мужей»: адресатом (а тем самым, и «человеком») был, как правило, владеющий землёй отец семейства.
Во-вторых, философская рефлексия развила с тем же адресатом помимо «этики» учение о «хорошей жизни», о «счастье» человека в не подвергающемся сомнению порядке. Эта философия «искусства жить» занималась, к примеру, различными формами наслаждения, отношением наслаждения и воздержания (Диоген) и т.п.; и, в конечном итоге, вопросом, что делает жизнь «удавшейся». Этот аспект древней философии имел своей целью эстетизацию бытия, чья связь с социо-экономическими условиями оставалась столь же тёмной как и в метафизической «этике». Сделать самого себя, собственную жизнь «произведением искусства», не принимая во внимание общество как целое, и в то же время, по возможности, следовать нормативному учению о поведении — этим исчерпывался общественный характер этого мышления.
Лишь в современности началась борьба за саму общественную форму, впервые возникла «критика общества», осознание его социо-экономических формаций, кризиса и трансформации. Но этот новый вид рефлексии не привёл к тому, что общество развило критическое самосознание. Вместо этого, речь шла о мыслительной форме слепой динамики — высвобожденной благодаря потребностям экономической революции современности. В ходе этого переворота абстрактная форма денег, до того — лишь феномен на окраинах общества, был завязан в кибернетическом процессе на себя: социальная жизнь была подчинена ставшему абстрактной самоцелью движению увеличения прибыли. Тем, что новое рефлексивное мышление всего лишь служило выражением этого слепого процесса, оно, как и старое, осталось связанным с метафизикой, но — теперь с секуляризованной, лишённой религиозности метафизикой: на место небесной метафизики божественного космоса заступила земная метафизика высвобожденных денег.
Но метафизика не была просто секуляризована, подобно её общественному основанию, но ещё и динамизировалась. Такие понятия как «революция», «переворот», «процесс», «движение» и т.п. уже указывают на решающее отличие этого нового, современного общества от всех предыдущих: оно не только освободилось от старого порядка, оно не смогло и оставаться собой, покоиться в себе, подобно древним аграрно-религиозным цивилизациям. С самого своего начала оно находится в противоречии с собой, т.к. процесс увеличения прибыли ненасытен и воспроизводит себя на всё более высоких ступенях развития. Кибернетическая машина ставших «движимым принципом» денег заставляет нестись высвободившееся общество подобно снаряду сквозь линеарное время. Соответственно, новое «общественно-критическое» мышление изобрело линейную историю и прогресс, ориентацию на будущее и критику всякого только что достигнутого состояния как всего лишь переходной стадии на пути к новому и, якобы, «более высокому» состоянию. Лишь в при этих условиях функциональный ум и рефлекторный ум образовали системное, структурное противоречие, т.к. секуляризованная рефлексия переняла роль гонящей вперёд критики супротив упорствующему на определённой стадии развития «функционированию».
Но эта критика оставалась привязанной к современной метафизике денег, она была ни чем иным, как интеллектуальным выражением внутреннего противоречия современного общества. Критиковались не категориальные формы этого общества как таковые, а всегда лишь его конкретные недостатки и «недоразвитость». С одной стороны, критика общества ещё долго занималась дальнейшим разрушением старого аграрно-религиозного порядка и его пережитков; с другой же — она отражала динамический процесс самого нового порядка и провозглашала в этом смысле цели «развития». Это касается и марксизма. Маркс, как единственный современный теоретик, хотя и развил основы категориальной критики современности, т.е. размышлений «над» метафизикой денег. Но эта мысль не могла быть поддержана. Покуда динамическое развитие современной системы общества продолжалось, с нетерпением ожидали лишь, «что будет дальше». Каждая дальнейшая ступень «развития» была предметом теоретических споров, но не метафизический принцип, сущность или логика этого «развития».
Как кажется, под конец 20-го столетия ситуация изменилась коренным образом. После того, как понятие прогресса давно потеряло свою привлекательность, критикующая общество теория тоже давно считается устаревшей — не только марксистская, но и теория вообще. В любом случае, постмодерн наложил на всё, что в истории модернизации считалось теорией, клеймо «тоталитарных притязаний» так называемых «великих нарративов» или «больших теорий». Никто больше не хочет рассматривать общество в целом и отказывается поэтому от «больших понятий», чтобы вместо этого уютно устроится в теоретической «неопределённости». На место критической теории должна заступить ни к чему не обязывающая интеллектуальная игра.
Откуда этот неожиданный поворот, это «разоружение теории»? Напрашивается подозрение, что теоретическая рефлексия замолкла потому, что утихает общественная динамика в её основании. В планетарном масштабе больше нет ни одного традиционного общества, от которого можно было бы оттолкнуться. И кажется, что в рамках современности новых ступеней общественного развития больше не будет. Процесс продолжается, но только в негативном плане – как кризисный процесс, на который больше нельзя возлагать позитивные надежды.
Техническое развитие становится несовместимым с современной метафизикой денег. Но современное критическое мышление избегает такого уровня рефлексии, т.к. тем самым ему пришлось преодолеть свою собственную ограниченность. Именно в тот момент, когда реальный тоталитаризм денег как никогда всеобъемлюще царит над реальностью, критикующая общество теория сама дискредитируется как тоталитарная. Свою обязанность она исполнила, но теперь она должна оставить претерпевающую кризис общественную целостность в покое. Реальное общественное противоречие, которое больше нельзя преодолеть как раньше, должно быть просто изгнано из мышления. Тёмный финал современного развития, абсурдным образом, празднуется как переход к «лишённому иллюзий прагматизму». Вместе с критикой общества завершается и само рефлексивное мышление.
Рефлексивный разум исчезает. Но функциональный разум не одержал победу, он просто осиротел. Т.к. он постоянно подвергался критике со стороны теоретической рефлексии, но при этом постоянно получал ориентировку и, тем самым, новую легитимацию, конец его структурно противоположного полюса обращается его собственным кризисом. Функциональные элиты работают вхолостую, их функционирование больше не может справиться с кризисом реальности и превращается в гротеск. Но это не бросается в глаза, т.к. и повседневное сознание полностью перешло в лишённое рефлексии состояние. Часто восхвалявшаяся способность современного индивида к размышлению «над» собой, к выходу «из себя» и созерцанию собственной деятельности, в некоем роде, виртуально, извне, постепенно исчезает. Эта способность исчезает, т.к. она была связана с позитивным развитием современного общества. Именно в своём финале это общество, жутким образом, стало идентичным само себе. Поколения постмодерна уже не понимают понятий рефлексии, ставших для них за несколько лет столь же чужими, как культ мёртвых Древнего Египта. Они являются тем, чем являются, и больше ничем. Они непосредственно (всё более) идентичны своей банальной деятельности, чем более невозможной эта деятельность становится.
Кризис реальности вытесняется постмодерном тем, что он пытается поставить на место критики общества симуляцию повторной переработки предсовременного сознания: обезоруженная философия должна совершенно невинно вернуться к античным парадигмам «этики» и «искусства жить». Но постмодерн забывает, что общественные предпосылки этого мышления уже просто не существуют. Предсовременный, некритичный образ мышления был возможен лишь в условиях, когда общество статично покоилось в себе и рефлексивное мышление было не на нуле, а соотносилось с божественным мировым порядком. Возврат к этим условиям невозможен. В своей конечной стадии современная система, поэтому, станет первым абсолютно лишённым рефлексии обществом. Вместе со способностью к рефлексии оно теряет основание человеческого существования. Общество, которое только функционирует, человеческим больше не является и, в конце концов, не может больше и функционировать. В холостом движении, потерявшем всякую высшую цель и всякий смысл, всякое нормативное мышление «этики» останется лишённым результатов, т.к. оно больше не на чём не основывается. А философия об «удавшейся жизни», об отдельном человеке как о «произведении искусства», превращается в трагичный фарс, т.к. игнорирует кризис современной метафизики. Она представляется «постметафизическим» мышлением, хотя реальная метафизика современного общества остаётся непреодолённой. Постмодернистская самоэстетизация происходит в горящем доме.
Перевод выполнен http://liberadio.noblogs.org/
Добавить комментарий