Отрывок из революционного бестселлера
11 ноября 2008 года французская
Группу ассоциируют с различными политическими текстами, в том числе с журналом «Тиккун» и с бестселлером «Грядущее восстание», в СМИ позиции этих людей называют «анархо-автономистскими», следуя примеру министерства юстиции, которое ведет крестовый подход против данного движения. На самом деле этот термин — выдумка СМИ и ментов, но, безусловно, арестованных можно относить к определенной традиции «ультралевых», у истоков которой находится Ситуационистский Интернационал. В этом номере «Автонома» мы публикуем отрывок из «Грядущего восстания». Надеемся, что в ближайшее время полный перевод будет доступен в Интернете.
КРУГ ПЯТЫЙ: «МЕНЬШЕ ТОВАРОВ, БОЛЬШЕ СОЛИДАРНОСТИ!»
ТАРНАК 9
После тридцати лет массовой безработицы, «кризиса», торможения экономического роста нас до сих пор хотят заставить верить в экономику. Хотя, конечно, за эти тридцать лет было несколько передышек: иллюзия 1981-1983 годов, когда мы поверили, что левое правительство принесет народу счастье; иллюзия «Эры Бабла» (1986-1989), когда мы все должны были разбогатеть, податься в бизнес и заиграть на бирже; «Интернет-антракт» (1998-2001), когда считалось, что все смогут найти виртуальную работу благодаря постоянному нахождению онлайн, и когда цветная, мультикультурная, но единая Франция собиралась завоевать все кубки мира. Что ж, сегодня наш запас иллюзий исчерпан, мы достигли дна, мы банкроты, если не должники.
Зато мы поняли следующее: экономика не в кризисе, экономика — это и есть кризис. Дело не в том, что работы не хватает, как раз наоборот, работа — это излишество. Если задуматься по-настоящему, то не кризис, а экономический рост вгоняет нас в депрессию. По правде говоря, ежедневные колебания биржевого курса отлетают от нас таким же горохом, как месса на латыни. И, слава богу, нас таких уже немало — тех, кто пришел к подобным выводам. Не говоря уже обо всем том народе, который пробавляется различными мелкими махинациями и приторговыванием, который уже десять лет живет на пособие по безработице.
Обо всех тех, у кого не получается идентифицировать себя с работой, и кто живет своими увлечениями. Обо всех задвинутых в ящик, обо всех прячущихся по углам, обо всех, кто работает как можно меньше, и кого среди нас становится все больше. Обо всех, кто затронут этой странной тенденцией массового самоустранения, которая еще больше усугубляет циничную сверхэксплуатацию мигрирующей рабочей силы. Мы не говорим о них, хотя они по идее должны так или иначе прийти к похожим выводам. Мы говорим обо всех этих странах и целых континентах, которые потеряли веру в экономику, лицезрев крушения боингов МВФ и опробовав почем фунт лиха во Всемирном банке.
Вот там-то нет ничего похожего на вялотекущий закат трудовых призваний на Западе. В Гвинее, России, Аргентине, Боливии происходит всеобщее и жестокое разочарование в этой религии и в ее пастырях. «Что такое тысяча экономистов МВФ, идущих ко дну? — Хорошее начало», — шутят во Всемирном банке. Русский анекдот: «Встречаются два экономиста. Один другого спрашивает: «Ты понимаешь, что происходит?» Тот отвечает: «Подожди, сейчас я тебе все объясню». Первый: «Нет-нет, объяснить-то каждый дурак может, я сам экономист. А я вот тебя спрашиваю: ты сам понимаешь?» Само духовенство уже впадает в ересь и критикует догму. Последнее мало-мальски живое течение так называемой «экономической науки» — которое на полном серьезе называет себя «неаутистской экономикой» — занимается разоблачением узурпаций, коварных уловок, поддельных научных показателей, единственная реально ощутимая роль которых — потрясать монстранцем в ритм разглагольствований господствующих, хоть как-то церемониально обставлять их призывы к послушанию и, как это и полагалось всегда, делать религиям, предоставлять объяснения.
Ведь всеобщая беда становится невыносимой, как только предстает в своем истинном виде: без причин и без оснований. Деньги всюду теряют уважение: и среди тех, у кого они есть, и среди тех, кому их не хватает. Двадцать процентов молодых немцев на вопрос о том, чем они хотят заняться в жизни, отвечают: «стать художником». Работу уже не воспринимают как данность человеческого существования. Бухгалтерские отделы предприятий признают, что не знают, где на самом деле рождается ценность. У рынка уже лет десять была бы плохая репутация, если бы не чрезвычайное рвение и мощь его апологетов. Повсеместно элементарный здравый смысл подсказывает, что прогресс превратился в кошмар.
В мире экономики повсюду прорехи, не хуже, чем в СССР эпохи Андропова. Всякий, кто обладает маломальскими знаниями о последних годах жизни СССР, без труда расслышит во всех этих призывах к волюнтаризму со стороны наших правителей, во всех этих вдохновенных эскападах про будущее, нить которого мы потеряли, во всех этих изложениях кредо «реформ» всего подряд первые потрескивания в структуре Стены. Крушение социалистического блока означало не триумф капитализма, а всего лишь падение одной из его форм. Впрочем, убиение СССР было делом рук не восставшего народа, а быстро конвертирующейся номенклатуры. Объявив о конце социализма, фракция правящего класса прежде всего избавилась от застарелых обязательств, которыми она была связана со своим народом.
Отныне она взяла под частный контроль то, что контролировала и прежде от имени всех. «Они делают вид, что платят нам, а мы делаем вид, что работаем», — говорил народ на заводах. «Ну, если дело только за этим, так давайте, наконец, прекратим делать вид», — ответила олигархия. Одним достались природные ресурсы, производственная инфраструктура, военно-промышленный комплекс, банки, ночные клубы, другим — обнищание или изгнание. Точно также, как при Андропове в СССР, уже никто всерьез не верил в СССР, сегодня в залах заседаний, в офисах и цехах никто уже не верит во Францию. «За этим дело не станет!» — отвечают боссы и правители, которые уже даже не пытаются смягчить «суровые законы экономики», и закрывают завод за одну ночь, чтобы наутро объявить работникам об этом, и, не моргнув глазом, бросают отряды Группы Оперативного Действия Национальной Жандармерии на подавление забастовок — как это было в случае со стачкой в «Национальном обществе морских путей сообщения» (SNCM) или в сортировочном центре в Ренне.
Все убийственные действия власти состоят в том, чтобы, с одной стороны, управлять этим разрушением, а с другой, заложить основы «новой экономики». А ведь нас издавна затачивали под экономику. В течение многих и многих поколений нас дисциплинировали, усмиряли, делали из нас естественных субъектов-производителей, с удовольствием предающихся потреблению. И вот перед глазами предстает та простая правда, которую нас так долго принуждали забыть: что экономика — это политика. И что сегодня данная политика занимается суровым отбором среди всей этой массы человечества, ставшей излишней. От Кольбера до Де Голя, не говоря уже о Наполеоне III, государство всегда рассматривало экономику как политику, не менее, чем буржуазия, получающая от нее барыши, и не менее, чем конфронтирующие с ней пролетарии.
И лишь эта странная промежуточная прослойка населения, это курьезное импотентное сборище тех, кто не принимает ничью сторону, мелкая буржуазия, всегда делала вид, что верит в экономику как в отдельную реальность — поскольку это позволяло ей сохранять свою нейтральность. Мелкие торговцы, мелкие начальники, мелкие служащие, преподаватели, журналисты, работники сферы услуг и образования образуют во Франции этот не-класс, этот социальный желатин, состоящий из массы тех, кто хочет лишь одного: спокойно и тихо прожить свою маленькую частную жизнь вдали от Истории и ее потрясений. По своим жизненным установкам это болото — настоящий чемпион по ложному сознанию, готовый на все, чтобы в своем полусне по-прежнему закрывать глаза на войну, которая уничтожает все вокруг.
Каждое временное затишье на фронте боевых действий отмечено во Франции изобретением новой блажи. В последние десять лет таковой являлся ATTAC с его фантастическим налогом Тобина, для учреждения которого всего-то и требуется, что создать мировое правительство, и с его апологией «реальной экономики» в противовес финансовым рынкам и трогательной ностальгией по государству. Долго ли коротко ли, эта комедия подошла к концу и выродилась в пошлый маскарад. На смену одной блажи приходит другая, и вот мы уже имеем дело с идеей «экономического спада» (décroissance). Если ATTAC со своими уроками народного ликбеза пытался спасти экономику как науку, то «экономический спад» пытается спасти ее как мораль. Вот она, единственная альтернатива надвигающемуся апокалипсису – повернуть вспять экономический рост.
Меньше потреблять и меньше производить. Всем стать возвышенно умеренными. Кушать био-продукты, передвигаться на велосипеде, бросить курить и тщательно выбирать покупаемые товары. Довольствоваться лишь самым необходимым. Добровольно опроститься. «Заново открыть забытые сокровища дружеских человеческих отношений в оздоровленном мире». «Не расходовать природный капитал». Взять курс на «здоровую экономику». «Избегать регулирования хаосом». «Перестать порождать социальный кризис, попирающий демократию и гуманизм». Одним словом, всем стать экономами. Вернуться к экономике наших отцов, к золотому веку мелкой буржуазии, к 1950-м годам. «Когда индивид становится хорошим экономом, его собственность служит ему идеальную службу, то есть позволяет наслаждаться собственной жизнью вдали от общественной суеты, в своей уютном частном загоне».
Дизайнер в свитере ручной работы пьет фруктовый коктейль в компании друзей на террасе этнического кафе. Красноречивые, сердечные разговоры, ни слишком громкие, ни слишком тихие, в меру шуток, обмен блаженными улыбками и взглядами, кайф от собственной цивилизованности. Из кафе одни направятся обрабатывать землю в муниципальном саду, другие — лепить глиняную посуду, третьи — создавать мультфильм или участвовать в собрании дзен-кружка. Единение избранных, справедливое чувство того, что они и есть новое человечество, более мудрое и утонченное, последнее из последних. И они правы. Apple и «экономический спад» удивительным образом совпадают в своих воззрениях на будущую цивилизацию. Идея одних о возвращении к экономике прежних времен нагоняет тот самый туман, за которым так удобно прятаться победно шествующей идее других о качественном технологическом скачке.
Ибо История не знает возвратов. Призыв вернуться в прошлое лишь отражает одну из форм современного сознания и, как правило, не самую отсталую. Не случайно «экономический спад» был поднят на знамена диссидентскими рекламистами журнала «Разрушители рекламы» (Casseurs de pub). Да и сами изобретатели нулевого экономического роста — Римский клуб 1972 года — это группа промышленников и чиновников, взявших за основу отчет кибернетиков Массачусетского Технологического Института. Это сходство неслучайно. Оно вписывается в отчаянные поиски путей спасения экономики. Капитализм ради своей выгоды разрушил без остатка все социальные связи, и теперь он пытается заново построить их на своих собственных основаниях. Общественная жизнь современных метрополий служит ему лабораторией.
Точно также капитализм разрушил естественные экосистемы и теперь носится с безумной идеей реконструировать их как контролируемые фрагменты окружающей среды, снабженные нужными датчиками. Этому новому человечеству соответствует новая экономика, которая хочет быть уже не отдельной сферой существования, но самой его тканью, самой материей человеческих отношений. Работа получает новое определение — как работа над собой, а Капитал становится человеческим капиталом. Появляется новая идея производства как производства реляционных благ[*], и потребления — как потребления ситуаций; а главное — новая идея ценности, которая призвана объединить в себе всю совокупность качеств человеческих индивидов.
Эта нарождающаяся биоэкономика рассматривает планету как закрытую управляемую систему и стремится заложить основы науки, которая включала бы все параметры жизни. Подобная наука еще заставит нас пожалеть о старых добрых временах ошибочных показателей, когда пытались измерять счастье народа ростом ВВП, но когда, по крайней мере, никто в это не верил. «Придавать большее значение неэкономическим аспектам жизни» — таков лозунг «экономического спада» и одновременно — программа реформы Капитала. Экопоселения, камеры видеонаблюдения, духовность, биотехнологии и общительность принадлежат к одной и той же нарождающейся «цивилизационной парадигме» — парадигме тотальной экономики, вырастающей из низов. Ее интеллектуальная база — ничто иное, как кибернетика, наука о системах, то есть о контроле систем.
Чтобы окончательно и повсеместно навязать экономику, ее этику труда и скупости, на протяжении всего XVII века пришлось изолировать и искоренять всю эту фауну бездельников, нищенствующих, колдуний, юродивых, жуиров и прочих неприкаянных бедняков, все это человечество, которое самим своим существованием бросало вызов порядку, основанному на корысти и умеренности. Новая экономика не сможет воцариться без такой же селекции субъектов и зон, способных к мутации. Давно предвещаемый хаос станет поводом для подобной селекции, или же нашей победой над этим отвратительным проектом.
[*] То есть благ, касающихся отношений между людьми. — Прим. перев.
