Больницы, психушки и тюрьмы - настоящие музеи утешения для тех, кого страх оказаться там заставляет радоваться тому, что они снаружи.
(Р.Ванейгем "Революция повседневной жизни")
- Раздевайся.
- Чего?!
- Раздевайся, говорю, одежду сюда. Ценные вещи сюда. Телефон, деньги, документы. Не волнуйся, звонить сможешь в любое время, вещи свои брать тоже.
- А это точно больница?
Насчет телефона и звонков был на*б откровенный, не первый и далеко не последний, но поняла я это позже. Началось же все с настойчивого предложения пройти в отделение и посмотреть Уголовный кодекс, чтобы нам стало ясно, что мы нарушаем. После того, как мой друг оказался на асфальте, скрученный двумя свиньями, я решила все-таки пойти с человеком в форме, который грозно поведал мне, что в отношении меня тоже могут применить силу. Почему с «человеком в форме»? Потому что представиться и показать удостоверение никто из них троих так и не удосужился. Заходим в отделение. Я не унималась: «А как Вас зовут? Скажите, чтоб я знала, как к Вам обращаться, можете даже по имени отчеству или по званию, мне без разницы. А вы нас до часу отпустите? Мы на метро не успеем, а нам домой еще ехать надо. Вы будете документы проверять? А меня разве можно забирать, я несовершеннолетняя? Нельзя ведь». «О как. Сейчас инспектору ПДН напишешь объяснительную и отпустим. Уедешь, успеете».
Вот он, на*б номер два. Дальше обещали отпустить после того, как поговорю с инспектором, потом как приедет скорая помощь (я еще долго доставала их расспросами, причем тут скорая помощь и какая-то там больница, периодически мелькавшая в разговоре), затем, что приеду в больницу, и там отпустят. Инспектором оказалась истеричная девушка лет двадцати пяти, которая все отказывалась разговаривать с моим отцом по телефону. «У меня есть конституционное право свободно перемещаться по территории РФ». «Тебе 18 нет вообще-то». «И что, у меня паспорт с 14, я полноправный гражданин. Или конституция несовершеннолетних не защищает?»
Короче, оказалось, что того, что я (несовершеннолетняя) находилась в другом городе без родителей, достаточно, чтобы меня заперли на семь суток в заведение, которому мне сложно подобрать название. Назвать его больницей – Детской Городской Больницей №21 – язык не поворачивался. Привезли туда на машине скорой помощи. Первый этаж был вполне цивилен, несмотря на то, что их требования сдать все свои вещи, переодеться в их одежду и то, что у меня забрали телефон, оставались за гранью моего понимания. Поднимаемся на второй этаж. Со словами, – «Я вам чистенькую девочку привела, определите ее в пятую», – дверь в бокс, напоминающий аквариум из-за застекленных (радует, что хотя бы только наполовину) по периметру стен, была заперта на засов. В тот момент я и поняла, куда попала. Четыре кровати, стол – интерьерное решение в духе минимализма. Раковина с холодной водой, туалет. На окнах – решетки, ставни обиты металлическими полосками. Итак, весь первый день я приходила в себя, по сему не ела ничего, лежала, уперев взгляд в стену.
Второй день. Духота. На второй-третий дни от этой духоты чуть не падали в обморок. Воды нам практически не давали. То есть можно было конечно постучаться, поорать, чтобы дали стакан воды, но старались особо не выступать, потому что нужно было еще сходить в душ, а упрашивать тоже приходилось долго, и попытаться пробиться вниз к телефону. Из боксов выпускали неохотно, поэтому приходилось расставлять приоритеты. Душ, кстати, отдельная тема, вообще жили в антисанитарии, не было никаких средств личной гигиены, потому что просто не разрешили их пронести, сполоснуться можно было холодной водой в ванной, голову помыть зеленоватой жижей, которая гордо именовалась «Лопух». Мыло у нас появилось в боксе только после того, как кто-то из наших стащил его у медсестер. Сколько времени, мы тоже не знали, определяли только по тому, во сколько нас кормили.
Во второй день ко мне заселили соседку. Красивая ухоженная загорелая блондинка, да и выглядит лет на 25. Как она-то сюда попала – непонятно. Оказалось, у нее мама 1,5 года назад умерла от рака, отца нет, жила с отчимом и братом младшим, которого, к слову, тоже забрали в подобное заведение. Отчим напился, пошел в органы опеки и сказал, чтобы они ее забирали, она ему, мол, не нужна. По документам он ей был никто. А они словно этого только и ждали, послушали пьяного в умат(!) мужика, приехали к ней домой, сказали, что нужно заехать в участок милицейский, что-то там с документами посмотреть, она отказывалась сначала, потом уступила и поехала. Вуаля – оказалась со мной на соседней койке. Вообще, все попадали сюда после долгой серии на*бов со стороны представителей власти. А до 18 ей осталось 5 месяцев всего. Вообще, все мы считали, сколько и кому осталось до 18 лет, ибо тогда никто уже не мог тебя закрыть в больнице, просто так забрать, в 18 выпускали из детдомов и давали квартиру. Вторая роковая цифра – 7. 7 дней максимум можно находиться в этой так называемой больнице, после чего, если тебя не забрали родители, ты отправляешься в приют, оттуда в детдом. Забрать же могли только родители или официальные опекуны. То есть мою новоявленную соседку забрать было некому.
К вечеру нам заселили еще одну. Она свое 17-летие справляла в больнице, с нами. Попала тоже весьма любопытным путем: пришла писать заявление в участок об утере паспорта, дело было после 22:00, а после 22:00 у нас, как известно, комендантский час. Но это повод, причина – в другом. У нее мать есть, которая через пару дней позвонила и сказала, что написала от нее отказ, и было очевидно, что для того, чтобы ту отправили в приют, тогда ее смогут заставить написать отказ от ее дочери в пользу бабушки. Дочери год. После того звонка рыдала и кричала что не хочет ее отдавать и не отдаст, что сбежит и заберет дочь, будет жить с ней, воспитывать ее сама, но отказ писать не будет.
Третий день. Подселили 13-летнюю девочку. В отличие от нас всех, она была тут уже не в первый раз. В этот раз ее забрали из-за какой-то драки. Да, возможно по делу. Но то, за что забрали ее в прошлый раз, год назад, не укладывается в моей голове никак. Весна, 5:00 утра. В школу ехать на метро и автобусе, автобус приходит в 5:15. Она сидит на остановке ждет его. К ней подходят свиньи и со словами: «Ты чего тут ночью гуляешь, комендантский час вообще-то», увозят в участок, а потом и в 21-ую. Забрать мать смогла ее лишь через несколько дней, так как работала в ночную смену, а поначалу вообще не знала, потому что они не сообщают, когда ребенок у них уже находится. То есть, конечно, должны, но это как-то упускается. Я родителям только на третьи сутки дозвонилась, упросила главврача разрешить позвонить с сотового. Потому что в больнице можно звонить только на городской номер по Москве, только родителям и в присутствии охраны. Все это время они меня искали, не знали где я, хотя по словам того же главврача, им на следующий ж день должны были сообщить где я.
В соседних боксах находились люди с подобными же историями.
Через стенку от нас был изолятор. Там мальчик лежал, лет 5-6. Двое суток, с того момента, как его привезли он ревел не прерываясь, кричал что к маме хочет, что ему страшно и что он маму любит. Медсестры и охрана орали на него, вместо того чтобы успокоить, мальчик был не русский, чем его постоянно упрекали. Вообще дискриминация по национальному признаку в этом заведении процветала. Даже мне с этого досталось, ибо я отказывалась есть мясо, и потом была одновременно для них и мусульманкой, и сектанткой, и хиппи. А мальчик все ревел. Мы просили врачей перевести его к нам, когда было свободное место, чтобы хоть как-то его успокоить, ну или хотя бы посидеть с ним в его боксе, они наотрез отказывались. А он там был один. Через щель между стеклами мы с ним разговаривали, он на время успокаивался. Ему страшно было очень, он не понимал, где находится, и что происходит, все звал маму.
Два дня прошли относительно спокойно, хотя было ясно, что бежать надо. Не мне (у меня документы были все внизу, без них я не могла уехать), но большинству. Большинство ждал приют и прочие неприятности. Их уст в уста передавались истории о том, кто и как бежал уже их этой больницы и чем это грозило, а так же истории о том, каково это жить в детдоме, да и вообще, много говорили о том, как это оказаться без родителей и переходить практически в собственность государства, которому до тебя, понятно, дела нет никакого. Итак, начали думать, как и что. Мой план был самым, кажется, грандиозным, и на удивление встретил бурную поддержку. В основе его лежала простая идея – нас больше. Всего и мальчиков и девочек было 50 человек, на две медсестры и двух охранников. Четыре человека из одного бокса могли улучить момент, когда охранники оба внизу, когда дают ужин или обед и дверь открыта, выйти, затолкать персонал в тот же самый бокс, закрыть на засов, и открыть всем остальным. Толпу же в 50 человек два охранника сдержать не смогли бы, и огромный полюс – можно было забрать внизу вещи и документы. Возможно, слишком утопично, но если бы получилось, шуму мы наделали бы много. Многие согласились, но нагрянули выходные и вместо 50, нас осталось человек 15. Это все кажется глупым и смешным, но подобные разговоры, рассуждения о том, как это было бы весело и здорово, было тем немногим, что разряжало вечно гнетущую обстановку. Каждый ведь понимал, что он попал, что он на данный момент никто и прав у него нет никаких, решетки на окнах злили и давили с каждым днем все сильней.
Провал этой идеи, которой я малость гордилась, спровоцировал бурный выплеск энергии и эмоций, поэтому спустя мгновение, у меня в руках был кусок той металлической полосы, которой были обиты окна. Стоит обмолвиться, что нам не давали ни ножей, ни вилок, ели мы исключительно ложками, который выдавались по счету, и присвоить себе столь полезный в быту предмет было невозможно, тоже касалось ручек и карандашей, которых нам вообще в руки не давали. Железку эту всю ночь затачивали о бетонный пол, разворотили половину шурупов за две ночи, которыми окна были прибиты. Решетка держалась на одной лишь проволке, второй этаж был не такой высокий, простыни мы давно уже разорвали и связали, забор отделявший больницу от внешнего мира преодолеть тоже не составляло особого труда. Единственным препятствием были приколоченные насмерть окна. Бонус – нельзя было шуметь, и магический срок 7 суток истекал. Поняли, что все открутить не успеем. За последние два-три дня вообще было много попыток убежать, перепробовано было немало способов. Не успели. Мне повезло – я уехала домой, в последний момент меня все-таки успели забрать, а что стало с остальными, я не знаю, их не ждало ничего хорошего, последний шанс убежать – когда тебя сажают в машину чтобы везти в приют, либо выпрыгнуть из этой же машины на ходу. Мы друг другу за эти пару дней как родные стали, поддерживали друг друга, обменялись всеми телефонами, чтобы тот, кто выберется раньше остальных, обзванивал эти номера и пытался вытащить оставшихся. И ведь дозванивались, помогали всем, чем могли. Вот вам и солидарность.
Когда забирала документы свои, мне дали справку о том, что я прошла курс лечения от ОРВИ. И все, никакого упоминания милиции и всего прочего.
Фраза, врезалась в память надолго, думаю: «Кристин, ты чего у окна весь день стоишь?» «Я хочу быть хоть как-то поближе к дому».
В каких-то 20 метрах от нас ходили люди, с работы, на работу, просто так, с колясками, собак выгуливали. А мы липли к окну, завидовали им. Они же нас не замечали.
Эпилог. С отцом в машине по дороге домой:
- Выводы сделала?
- Да.
- Правильно, не нужно больше мотаться в другие города и со своими анархистами там тусить.
- Нет, другие выводы.
- Какие же?
- Что от свиней надо бегать, и что никому нельзя верить.
Маша Иванова
