Борьба за язык

Мы слишком  легко отказываемся от своего языка. Левые предпочитают стыдливо замалчивать эту тему, отдавая её на откуп либералам и националистам. Глубокая травма нанесённая всем  нам советской эпохой поставила под вопрос само слово «левый». Совсем недавно мы стали реанимировать слова «марксизм» и «социализм», с «анархизмом», попавшим в лапы поп-культуры — гораздо сложнее. Но общая тенденция неутешительна — левые отказываются от своего языка. Такие слова как «буржуазия», «класс», «классовая борьба», оказываются исключёнными нашего дискурса. Слово «революция» употребляется только лишь в безобидном контексте, в лучшем случае как синоним «смены власти». Мы стесняемся слова «пролетариат», которое кажется чем-то постыдно-анекдотичным. Призрак профессора Преображенского нависает над нами титанической фигурой. Все хотят быть Преображенскими, даже Шариковы, никто не хочет быть Швондером. Чем более  серьёзными становятся решаемые нами задачи, тем больше соблазн снизить градус радикализма, перейти с революционного языка прокламаций на аккуратный канцелярит.

И почему-то вчерашние  анархисты превращаются в  розовеющих необольшевиков, а другие, минуя даже эту стадию, сразу идут в социал-демократы. Или вовсе уходят из левой политики, открывая для себя семью, карьеру и прочие радости мещанства. Приходящая им на смену молодёжь, уже с самого начала своей активистской деятельности часто как огня боится «чрезмерного радикализма». Конструктивность и умение договариваться превращаются в культ, причем культ куда более карикатурный, чем любой   ура-революционный фетишизм. Смешно подражать Че Геваре и Махно. Подражать чиновнику — жалко. Подражать чиновнику, в глубине души мня себя Че Геварой — жалко и смешно одновременно.

На самом деле, язык, цвета флагов, символы  — это отнюдь не бессмысленные атавизмы, которые можно отбросить безо всякого ущерба. Когда анархисты отказываются от своих знамён и в то же время толерируют государственную символику на совместных акциях с национал-либералами, многие  считают это ничего не значащей уступкой. Дескать, мы выше этого. Мы знаем что такое деконструкция. Мы можем  отказаться от спорной  атрибутики, вместо этого мы создадим свою, не вызывающую ни у кого негативных ассоциаций и наделим её собственным смыслом. На самом деле, это попытки самоутешения. Отказ от символов и слов — поражение в культурном поле, которое на следующий день оборачивается идейным поражением. Наша цель — не просто сагитировать человека, читающего листовку или настенное граффити. Людей, пришедших в движение после прочтения листовки можно пересчитать по пальцам, и, как правило, они  к этому времени уже имеют сформированную позицию и просто находят единомышленников. Наша цель -  изменить среду. Сделать так, чтобы маленькие дети в песочнице играли в анархистов и знали, что «анархисты — хорошие, а буржуи и полиция — бяка». Один из тысячи когда-нибудь прочтёт Кропоткина, один из десяти прочитавших — станет нашим товарищем. Сегодня слово «буржуазия» покрыто совковой пылью, но гораздо проще очистить его, чем ввести в обиход достаточно ёмкий неологизм. Более того, слово «буржуа», со всем его историческим багажом может стать великолепным ругательством. И не только для  недовольных бабушек на лавочках.  На смену поколению конформистов, догнивающих сейчас свою молодость, неиззбежно должно прийти поколение  бунтарей. И они должны знать как называется то, против чего и за что они бунтуют. «Социализм» пахнет советской казармой и портянками, смердит предательством европейских эсдеков и лживостью их украинских коллег. Но мы должны заставить это слово благоухать розами и свежим хлебом. «Коммунизм равен фашизму»  — самая большая глупость которую можно услышать от анархиста. Вместо того, чтобы вырвать у сталинистов и прочих тоталитарных «реальных социалистов» слово «коммунизм», наделив его своим смыслом свободы и равенства — мы преподносим  врагу этот драгоценный подарок.

Как раз фашисты остро чувствуют необходимость символической борьбы. Их многочисленные солярные символы похожие на свастику, вскидывание рук и прочий нелепый фарс, совершенно бесполезный и даже вредный в «реальной политике» — это отнюдь не глупость. Вскидывающие правую руку идиоты могут не понимать значения словосочетания «культурная гегемония», но они успешно занимаются её завоеванием. Потому что не стесняются своей идентичности. Потому что навязывают свою лексику, а значит и свой образ мысли окружающим. Ультраправые заставили многих поверить, что «толерантность» — это  бранное слово, открыв тем самым двери для  ксенофобского лево-нацистского синтеза. Ультраправые успешно работают с молодёжью. В социальной сети Вконтакте, которая представляет из себя неплохой  срез общества, можно найти множество групп в которых националистическая агитация  чередуется с легкой эротикой и пошлыми шутками. Целевая аудитория с удовольствием съедает любой нацизм, если он сопровождается «троллфейсом» и парой дебильных острот. При этом вырабатывается устойчивая привязка: быть фашистом — весело, модно и прикольно. Разумеется правыми активистами из сотен тысяч  имбецилов читающих страницу «зига, бро» станут лишь единицы. А вот друзей правых активистов и потенциальных избирателей правых партий будет уже на порядки больше.

То же самое можно сказать и про советских патриотов. Ленин в Мавзолее, красное знамя, серпы и молоты на флагах — само по себе всё это ничего не значит. Но благодаря ярким узнаваемым символам и запоминающейся риторике, неосоветские недобольшевики обретают свою субъектность в глазах стороннего наблюдателя. В эту пропахшую нафталином среду попадает вполне искренняя молодёжь, которая могла бы оказаться среди нас, если бы мы были смелее и откровеннее и не прятали свои идеи под эвфемизмами.

Общение между людьми само по себе уже является ложью, насилием и глупостью одновременно. Ложью, потому  что мы исходим из неправдивой предпосылки о том, что один и тот же набор звуков имеет идентичное значение для всех участников разговора, насилием — потому что мы пытаемся принудить собеседников принять именно наше  значение, глупостью — потому что мы не можем этого сделать. Заменяя одни слова другими, лишенными смысла, мы многократно умножаем и ложь, и насилие, и глупость.

На самом деле, наших оппонентов  травмирует отнюдь не словосочетание  «классовая борьба», а сокрытое  за ним понятие. Мы можем заменить это понятие другим, и подлог будет работать до тех пор, пока адресаты не поймут истинный смысл послания. Мне известна одна инициатива, объединявшая левых и либералов — последние возмущались таким «анархистским» словам как «самоорганизация» и «низовая инициатива». Оскорбляют не слова, а ход мысли и порождаемые им действия. Если наше высказывание не оскорбляет буржуазию, мещанствующих обывателей, реакционеров, это значит лишь то, что мы говорим недостаточно убедительно и в нас попросту не видят  угрозы. Беззубая умеренная риторика будет притягивать в движение соответствующих «умеренных» сторонников, заставляя его сползать всё дальше в розовое болото.

Борьба за левый  язык — это не фетишизм. Это борьба за левую идею и за левую политическую практику. Если вы сегодня морщитесь при исполнении Интернационала — завтра вы можете оказаться в компании людей искренне встающих при исполнении государственного гимна.

Источник