Франко-португальский историк, Шарль Рив, пишет о Красном мае - революционных событиях во Франции в 1968 году. Красный май - это не только студенческий протест, но и забастовка 10 миллионов рабочих, включавшая захваты сотен промышленных предприятий. Эти два потока - студенческий и рабочий - по мнению Рива были тесно взаимосвязаны. Но наиболее принципиально здесь то, что классовое рабочее движение далеко вышло за рамки, предписанные профсоюзами и различными крупными официальными социалистическими и коммунистической партиями...

Все эти жестко-централизованные структуры, управляемые профессиональными, иногда хорошо оплачиваемыми чиновниками, были очень недовольны тем, что студенты и рабочие оказались способны выйти из-под их контроля. Сохранение контроля над работниками означало для централизованных партий и профсоюзных менеджеров сохранение власти, зарплаты, общественного влияния. Любая не управляемая сверху деятельность низов является для профсоюзного и партийного аппарата угрозой, поскольку ведет к потере власти и денег.

Собственно говоря, история повторялась в 20 столетии несколько раз. Квалифицированные рабочие крупнейших городских центров - Петрограда 1917-1918, Милана 1920, Берлина или Рура 1918-1920, Будапешта 1956, Парижа 1968, возможно Тегерана 1979, стали создавать собственные органы самоуправления, Советы, контролируемые собраниями трудовых коллективов, захватывать фабрики и власть. Как только они выходили из-под контроля "левых" партийных и профсоюзных чиновников (в случае Ирана - духовенства), те, взаимодействуя со сторыми буржуазными и чиновными правящими классами, старались разрушить эту несанкционированную сверху активность.

Отдельные идейные группы, выступавшие против засилья партий и против профсоюзов, т.е. антиавторитарные социалисты - сторонники Михаила Бакунина (анархисты) и коммунисты рабочих советов, ряд беспартийных активистов, пытались разорвать путы профсоюзно-партийного контроля. Они хотели направить движение Советов по пути самоорганизации и создания крепкой ассоциации самоуправлений на месте государства и капиталистических компаний. Они, фактически, следовали лозунгу: "Власть Советам, а не партиям!".

От того, появятся ли снова автономные Советы, созданные рабочим классом, и выйдут ли они за рамки предписаний партий и профсоюзов, зависит будущее антиавторитарного (самоуправленческого) социализма на Земле - вот основная идея Шарля Рива... собственно, никаких других сценариев социальной анти-капиталистической революции по его мнению не существует. В любом случае, его работа представляет интерес для тех, кто хочет узнать больше о революционных движениях работников и студентов Франции 1968 года.

Май-июнь 1968 года: Что произошло?

После 1967 года, отмеченного сильными трудовыми конфликтами на крупных заводах по всей Франции, май 1968 года открылся интенсивными студенческими волнениями в Париже и провинциальных университетах: демонстрациями, захватом университетских зданий и столкновениями с полицией. Критика жестких ограничений студенческой жизни при авторитарном режиме генерала де Голля, ограничений, связанных с попытками приспособить университет к новым потребностям капитализма (подготовить из студентов будущих сотрудников корпораций - прим.), привела к критике самой социальной системы. Студенты также мобилизовались вокруг оппозиции войне во Вьетнаме и американской интервенции в эту страну.

Агитация сосредоточилась в университете в Нантере, в пригороде Парижа, где наиболее радикальные элементы студенческого движения создали новую организацию, Движение 22 марта. В ней преобладали антиавторитарные, революционные тенденции. Его участники не только разработали резкую критику капиталистического использования знаний, производимых университетом [см. документ 1 "Почему социологи?"], но и сосредоточили свою агитацию и прямое действие как внутри университета, так и за его пределами, прилагая усилия для связи с другими борцами [см. документ 2 "Вспышка огня?"].

Уличные демонстрации становились постоянными и все более радикальными. 7 мая тысячи людей вышли на демонстрацию в Париже, исполняя "Интернационал" под патриотическим и военным символом -под Триумфальной аркой, что вызвало крупный политический скандал. Три дня спустя участники волнений заполнили центр Парижа, а в Латинском квартале выросли баррикады.

13 мая университет Сорбонна был занят смешанной толпой обычных людей, которые присоединились к студентам на улицах. Через несколько дней начались забастовки на важных заводах - среди них крупный авиационный завод Sud-Aviation в Нанте и автомобильный завод Renault в Клеоне, а также забастовки охватили пригороды Парижа, которые были заняты рабочими под руководством профсоюзов. Еще через несколько дней после этого театр "Одеон" в центре Парижа был занят толпой людей, в основном из мира "культуры". Он стал своего рода агорой (так называлась площадь, где происходили полновластные народные собрания в древних Афинах - прим.) и центром агитации. Многие другие рабочие места, от крупных предприятий до небольших магазинов и офисов, были заняты рабочими, и общая атмосфера подрыва нормального порядка вещей распространилась по всей стране. За несколько дней к забастовке присоединились более 10 миллионов человек, и вся страна остановилась: не работали ни транспортные системы, ни коммунальные службы, скоро не стало и газа...

Во многих случаях бастующие не выдвигали никаких конкретных требований; люди просто перестали работать. Прежде чем профсоюзы выработали конкретные требования для переговоров, страна оказалась парализована.

Тем временем президент генерал де Голль объявил, что он открыт для некоторых реформ и амнистировал несколько тысяч арестованных. Он также заявил о своем отказе от "хаоса". Со своей стороны, левые профсоюзы и партии заявили, что они открыты для дискуссий с правительством.

Но движение продолжало распространяться. 24 мая был подожжен парижский фондовый рынок; столкновения и беспорядки охватили все крупные города Франции. 25 мая национальное общественное радио и телевидение были заняты их сотрудниками, журналистами и техническим персоналом. 27 мая, после первого раунда переговоров между правительством и профсоюзами, были объявлены некоторые важные государственные реформы, такие как повышение минимальной заработной платы и пенсий, сокращение рабочего дня, снижение пенсионного возраста и расширение присутствия профсоюзов на рабочих местах.

Тем не менее, большинство рабочих и служащих крупных предприятий, собравшись на общие собрания, отвергли эти предложения, которые профсоюзы преподнесли как победу, и проголосовали за продолжение забастовочного движения. К тому времени наиболее радикально настроенные рабочие и служащие находились в тесном контакте со студентами и смешивались с ними в ходе демонстраций и акций.

Но профсоюзы сохраняли жесткий контроль над занятыми рабочими местами и делали все возможное, чтобы противостоять контактам со студентами. Профсоюзные чиновники и активисты представляли студентов, как людей зараженных "экстремизмом" и как "провокаторов". Таким образом, они превратили рабочие места в изолированные гетто.

В ответ на это более радикально настроенные рабочие начали организовывать независимые комитеты за пределами захваченных рабочих мест, на местном уровне в крупных городах и пригородах, стремясь повлиять на остальных рабочих. Революционные идеи и проекты стали более приемлемыми среди студентов и радикально настроенных рабочих и служащих. Маоистские и тросткистские группы имели влияние на некоторых радикально настроенных рабочих, как и антиавторитарные коммунистические тенденции, от анархистов до ситуационистов [см. документ 3 "Власть рабочим советам"]. В Париже и других местах были предприняты попытки создать сети этих новых комитетов действия, чтобы укрепить независимую силу забастовщиков [см. документ 4, "Защитим нашу забастовку!"].

К концу мая де Голль столкнулся с трудно контролируемой ситуацией. Он рассчитывал в основном на прямые репрессии, а также на умеренную роль профсоюзов в поддержании общественного порядка. В этот момент правящие политические силы обратились за поддержкой к армии. Некоторые военные части были переброшены в предместья Парижа. Президент распустил парламент - Национальное собрание, сменил правительство и объявил новые выборы.

Быстро единый фронт страха принял конкретную форму, сгруппировавшись вокруг нового альянса между традиционной партией голлистов и ее бывшими правыми противниками, которые выступали за сохранение Алжира в составе Франции (последствия войны в Алжире, которая закончилась всего четыре года назад, все еще очень сильно ощущались в обществе). Этот альянс получил мощную поддержку почти всех буржуазных слоев общества, которые потащили за собой различные группы населения, выступающие за закон и порядок, от мелких торговцев до консервативных рабочих и служащих. "Комитеты защиты республики" были сформированы этими реакционными силами и начали предпринимать насильственные действия против забастовщиков и студентов, а также против захваченных рабочих мест и учреждений. 30 мая в Париже была организована огромная демонстрация против "агитаторов", "антинациональных элементов", "опасности коммунизма" и других страхов.

На противоположной стороне Социалистическая партия мобилизовала силы, чтобы направить движение к институциональным рамкам - к парламентским выборам, представляя себя как альтернативу внутри системы.

Коммунистическая партия и ее большой профсоюз, CGT, играли в другую игру. Они боролись за контроль над [рабочим] движением, которое угрожало вырваться из-под их контроля. Впервые в своей истории они столкнулись с социальным движением, находящимся далеко слева от них. Контролируя его, они стремились использовать движение и волну забастовок - одну из крупнейших в современности - для реализации своей собственной программы: продвижения к государственно-интервенционистской трансформации общества и экономики.

К первой неделе июня настроение на рабочих местах начало меняться, и в то же время ослабла коллективная энергия. Можно было почувствовать, как возрождение доверия к профсоюзам и к традиционной избирательной политике преодолевает и разрушает прежнюю атмосферу, созданную интенсивным желанием полностью изменить жизнь и мир. Теперь утопические чувства сменились старыми заверениями и реформистскими обещаниями [см. документ 5, Профсоюзы и рабочие]. Майский лозунг "Реформа = хлороформ" четко выразил поворот момента.

На нескольких крупных предприятиях частного и государственного сектора люди начали возвращаться на работу. На некоторых других, более воинственных предприятиях профсоюзы смогли преодолеть сопротивление активистских меньшинств и, при поддержке пассивного большинства, добились прекращения движения. В некоторых случаях, на заводах или во время уличных демонстраций, произошли жестокие столкновения с полицией. Они привели к сотням раненых и нескольким смертям. Некоторые радикальные группы были объявлены вне закона, тысячи активистов были арестованы и заключены в тюрьму.

Теперь можно было начинать кампанию по выборам в парламент. (Левые и правые партии, управляемые чиновниками и видными политиками, вернулись к своей привычной игре, в рамках которой у избирателей есть лишь право провести смену партийных элит у власти раз в 4 года, а все остальное время правящая партия делает все, что хочет. - Прим.).

16 июня Сорбонна была взята полицией и "освобождена" от радикальных элементов; за ней последовали другие университеты. Два дня спустя сотни тысяч рабочих-металлистов, работников автомобильной промышленности и других отраслей, проголосовали за прекращение забастовки и "освобождение" заводов. Профсоюзы заявили о своей победе, в то время как общее ощущение говорило о поражении и предательстве.

Чтобы дать всем понять, что буржуазия вернула себе контроль, правительство объявило амнистию для высокопоставленных военных, замешанных в предыдущие годы в попытке переворота против де Голля и его политики деколонизации Алжира. Несмотря на мощную кампанию наиболее активных секторов движения против участия в выборах, всеобщие выборы 23 июня и 30 июня привели к власти значительную группу депутатов от правых, в то время как Социалистическая партия, а также Коммунистическая партия потеряли много мест. На время были восстановлены закон и порядок старого мира, а будущее представлялось как нормализованное продолжение прошлого.

Тем не менее, дух мая-68 оказался достаточно силен, чтобы остаться в будущем, что мы видим сегодня в появлении новых движений и в кризисе политических партий и профсоюзов.

События мая и июня 1968 года стали знаком конца эпохи, конца левых и знаком начала нового видения политического действия. Эти изменения также создали пространство для развития новой реакции, жесткой правой, политического лица насилия нового периода капиталистической эксплуатации (реформы Рейгана, Тэчер т.д. - неолиберализм - прим.).

Алхимия мая 68-го

Во время демонстраций и акций в общественных местах между студентами и бунтующими молодыми рабочими установились неформальные связи. Эти связи стали средством распространения духа бунтарства и сыграли определяющую роль в возникновении забастовок и в первых захватах рабочих мест. Однако ничего из этого не было ясно в самом начале.

Историк Эрик Хобсбаум писал: "Парадоксальным образом, незначительность (unimportance) студенческого движения превратила его в один из самых эффективных детонаторов для мобилизации рабочих". (1) Это утверждение спорно в той мере, в какой оно оставляет без внимания один из особенно подрывных и заразительных аспектов студенческого бунта: отголоски его содержания нашли отклик на рабочих местах.

Возьмем, к примеру, текст нескольких студентов Нантерра "Почему социологи?", написанный в марте 1968 года в ответ на протесты профсоюзов по поводу тяжелого положения бедных студентов из рабочего класса. Этот текст оказал большое влияние на последующие события. Студенческий текст атаковал широко распространенную идеологию "знания как основы власти", точнее, практическую функцию знания в социальных науках. (2)

Эти вопросы перекликались с тревогой, выраженной молодыми рабочими. Они, восстав против власти (в том числе, против власти профсоюзных чиновников, а не только хозяев и менеджмента фабрик - прим.), хотели обрести больше контроля над своей жизнью. В отличие от своих старших товарищей по работе, эти рабочие "были менее склонны слепо подчиняться командам профсоюза... и часто присоединялись к студентам в их борьбе на улице и в их стремлении к самоопределению и ответственности". (3)

Знания политических лидеров и опытных профсоюзов уже не имели большого веса перед лицом неоспоримой усталости от них (fed-upness), выраженной в лозунге, который то тут, то там можно было встретить на дверях фабрик во время забастовки: "Nous en avons assez" ("Хватит с нас"). (4) Меньшинство молодых рабочих выражали "сбивчивое представление о необходимости глубинного изменения образа жизни, что подразумевало глубокое изменение всей социальной структуры. Тем, кто по вечерам спускался на баррикады в Латинском квартале, казалось, что крышка старого мира рушится над нашими головами и пора его взорвать". (5)

Особая алхимия мая 68-го заключалась в успехе этих неформальных, сумбурных и неуловимых сообщений, и в том, что дух анти-иерархического протеста быстро охватил рабочие места, навязал себя там в качестве критерия для оценки происходящего и объединил студенческое движение и рабочие забастовки. Это ниспровержение корпоративистских рамок традиционного протеста, управляемого профсоюзными организациями, стало первым признаком автономии движения.

По этому поводу Клод Лефор писал: "Снова и снова говорили, что студенческий бунт послужил детонатором. Это способ скрыть его значение, отмахнуться от того, что можно считать наиболее странным и новым в сложившейся ситуации, это способ восстановить классическую схему классовой борьбы, позволить ей втянуться в превратности игры между профсоюзами и боссами или государством" (6)

Действительно, утверждение, что студенческий бунт стал всего лишь детонатором, этот способ стереть новое подрывное содержание событий 1968 года, привнесенное студенческим восстанием. Это утверждение о детонаторе отрицает тот факт, что студенческое движение пробудило [у рабочих] желание напрямую противостоять государственной власти. И студенческий бунт, и забастовки бросили вызов социальному порядку. Одно не было подчинено другому, и, точно так же, одно не инициировало другое. Произошла конвергенция двух видов борьбы, порожденных одним и тем же социальным недовольством. И если забастовка, ставшая всеобщей, оказалась событием огромной важности, то именно потому, что она началась как дикая (непрофсоюзная - прим.) забастовка, первоначально вышедшая из-под контроля профсоюзов - потому что она вписалась в "странность и новизну ситуации". Опять же, "в тот момент, когда рабочие вышли на политическую сцену, они проявили инициативу, охват которой намного превысил узкий круг требований, ограниченный профсоюзами". (7) (И это вряд и случилось бы без студентов - прим.).

Эрик Хобсбаум подошел к вопросу иначе: "Сама глубина критики общества, выраженной или сформулированной народным движением, оставила его без конкретных целей... В долгосрочной перспективе это не умаляет ни его значения, ни его исторического влияния. В краткосрочной перспективе это оказалось фатальным". (8)

Краткосрочная перспектива - это всегда период конкретных требований, тогда как подрывное содержание открывает другое время (т.е. - новую эпоху, прим.). Роковой оказалась краткосрочность восстания, а не отсутствие конкретных целей. Напротив, именно охват долгосрочной перспективы превзошел рамки традиционных требований и позволил зародиться позитивным тенденциям к самоорганизации.

То понимание Мая 68-го, которое нам нравится, проявляет большой интерес к этому переполнению протеста, к его выходу за рамки профсоюзной сферы. Наша попытка понять это событие рассматривает точки разрыва, раскола, который происходит между двумя концепциями социалистического движения. На одной стороне - авторитарное течение, представленное партиями и профсоюзами, среди которых PCF (Французская коммунистическая партия) и CGT (профсоюз коммунистической партии); они были тогда двумя основными силами во Франции, претендующими на "революционный опыт" и представительную демократию, силами, воплощающими принцип реформизма (то есть, принцип постепенных перемен в пользу работников при сохранении капитализма - прим.). Им противостояло стихийное движение рядовых рабочих и студентов, движение базы, низов, движение, которое отстаивало принципы прямого действия и прямой трудовой демократии и требовало реального суверенитета доминирующих в борьбе рабочих и студентов. Эти принципы были реализованы на практике новыми организациями, родившимися в ходе движения: общими собраниями, низовыми комитетами на оккупированных или бастующих фабриках, комитетами действия рабочих и студентов.

Волна разрыва, волна анти-реформизма несла элементы, восходящие к идеям и практике "антиавторитарного социализма", зародившегося в зачаточном виде во время революций начала двадцатого века. PCF и CGT (Французская коммунистическая партия, ФКП, и профсоюз коммунистической партии, Всеобщя конфедерация труда, ВКТ) рассматривали эти новые формы самоорганизации как проявление "политической незрелости", поскольку они выходили из-под их контроля. Для Компартии и ее профсоюза было немыслимо, чтобы "неопытные" рабочие смогли руководствоваться собственными действиями - самостоятельно создавать и развивать независимые организации для осуществления своей власти, без посредничества. Партийной мудрости, "науки марксизма-ленинизма" для них должно быть достаточно (по мнению профсоюзного и партийного начальства - прим.).

Как и в прошлом, принцип прямой демократии работников не приобрел форму, отдельную от содержания движения. Борьба за самоуправление и суверенитет трудящихся всегда была неотделима от стремления к реорганизации общества в целом. Само-организованная борьба является необходимым, практическим средством для изменения общества (преодоления капитализма - прим.).

В мае 68-го именно стремление изменить жизнь, а значит и организацию общества, потребовало создания новых типов организации. Оставшись с самого начала позади спонтанности движения, профсоюзы энергично реагировали на все автономные инициативы, блокируя их и изолируя массы рабочих от протестующих студентов, а позже и от наиболее радикально настроенных рабочих. (9) Последние опирались на студенческий бунт: "Когда мы идем на фабрики и проводим дискуссии - простое согласие рабочих обсуждать с нами вещи уже заслуживает внимания". (10) На некоторых редких рабочих местах связь между этими боевитыми рабочими и студентами затрудняла попытку профсоюзного аппарата взять забастовку под контроль. Но в целом профсоюзам удалось изолировать забастовщиков одной компании от забастовщиков другой, в том числе между заводами одной и той же компании, как это было в автомобильной промышленности. (Профсоюзы так же смогли в большинстве случаев изолировать бастующих рабочих от студентов, стремясь предотвратить радикализацию рабочих под студенческим влиянием - прим.).

Степень автономной активности рабочих явно влияла на характер забастовочных комитетов, которые в целом являлись креатурами профсоюзов, и, особенно, она влияла на линии пикетов, где рабочие демонстрировали большую самостоятельность.

Впрочем, некоторые забастовочные комитеты оставались более подчиненными общим собраниям трудовых коллективов, на которых выступали и не члены профсоюзов, часто называемые "неорганизованными". Движение 22 марта высказалось следующим образом: "До тех пор, пока разрыв с буржуазным институтом профсоюзов - с CGT и с (Коммунистической - прим.) партией не будет сделан коллективными усилиями, под руководством самих трудящихся на их рабочих местах, мы никогда ничего не изменим; прежняя ситуация (т.е. ситуация контроля проф- и парт-чиновников над рядовыми рабочими - прим.) всегда будет восстанавливаться аппаратом (аппаратом партий и профсоюзов - прим.); но если этот разрыв будет совершен, он может быть сделан только совместно, с созданием постоянного собрания... и это будет соответствовать созданию рабочих советов " (11). (Речь идет о контроле регулярных собраний трудовых коллективов, обладающих правом принимать ключевые решения - Прим.).

Во время движения мая 68-го именно в городе Нант забастовочные комитеты наиболее решительно продемонстрировали свое присутствие, став зародышами параллельной власти или, по крайней мере, власти, дополняющей местную администрацию. (12) Хотя эта власть была основана на активной деятельности студентов, местных рабочих и крестьян, она так и не смогла освободиться от профсоюзных лидеров (13). Последние курировали межпрофсоюзный забастовочный комитет. Этот комитет разместился в мэрии и отвечал за снабжение, транспортные пути, связь с крестьянскими организациями, распределение продуктов питания и бензина. Очень быстро отношения между этим межпрофсоюзным комитетом и соседскими комитетами испортились. Последние показали себя "гораздо более эффективными в организации поставок, и их деятельность будет гораздо более значительной, чем профсоюзы". Начиная с создания прямого рынка для производства, они станут ячейками, которые политизируют кварталы рабочего класса". (14) Но, в конце концов, старый принцип управления был восстановлен, и межпрофсоюзный комитет взял под контроль квартальные комитеты. Постепенно студенты и рабочие стали обращаться со своими требованиями в мэрию, где был создан межпрофсоюзный комитет, как раньше они обращались к мэру и местным властям.

"Мы ясно видим, как, учитывая банкротство старых властей (префектуры, муниципалитета), но также при их активной поддержке, объединенные профсоюзы используют свои организации... для создания новой структуры власти... зажатый между этой "базой" и старым административным (и полицейским) аппаратом, межпрофсоюзный комитет должен был шатко лавировать до дня "возвращения к нормальной жизни"" (15).

Там, где рабочие и служащие подхватывали дух протестного движения, они оказывались изолированными на своих рабочих местах и их деятельность замалчивалась профсоюзами. (16) Формирование комитетов действий по месту жительства и на рабочих местах, комитетов рабочих и студентов и меж-корпоративных комитетов по связям (то есть, рабочих комитетов, объединяющих выборных делегатов от коллективов\собраний трудящихся разных частных компаний - прим.) лучше соответствовало духу мая 1968 года и выходило за рамки традиционных форм партий и профсоюзов. (17)

Эти попытки самоорганизации наталкивались на два типа препятствий. Необходимо было преодолеть веру в централизованный контроль, впитанную во французское общество за долгие годы ленинской и сталинской практики (партий и профсоюзов - прим.). Поэтому крайне левые группы были склонны отождествлять рабочих с профсоюзным аппаратом, а ряд боевиков открыто выступали в низовых рабочих организациях как эмиссары групп, претендующих на "руководство рабочим классом".

Не менее обременительным был и негативный опыт, который многие рабочие получили от бюрократического функционирования авторитарных организаций. Это породило страх, приведший к отвержению всех форм организации как "бюрократических по своей природе", и закончившийся фетишизмом общих собраний и верой в спонтанность движения... вплоть до паралича, который в конце концов уступил место манипуляциям десятка активистов. Организация приняла форму "ежедневного общего собрания, где многие часы теряются в ненужных разговорах, ведущих в никуда, утомляющих даже самого снисходительного слушателя. В таких условиях невозможно достичь каких-либо коллективных решений или проголосовать по какому-либо конкретному предложению " (18). Впрочем, этот вывод слишком быстро перечеркивает недоверие к политическим манипуляциям и необходимость вновь передать силу словам.

Как мы только что увидели, вопрос изоляции различных форм борьбы друг от друга, особенно отделение студенческого движения от рабочего, был существенным вопросом в судьбе социального движения мая 68-го. Прежде всего, буржуазия боялась объединения этих двух сил. В подобном объединении она видела создание взрывчатого вещества с новыми возможностями подрыва существующего социального порядка.

Это объясняло мучительный страх, который движение внушало буржуазному классу и его помощникам в политическом классе, страх, заметный благодаря проявлениям ненависти и благодаря клевете, развязанной против наиболее радикальных секторов студенческого движения, представленных как "агенты заговора против нации". Крайняя эмоциональность этих обвинений была заметна в активации призраков недавнего прошлого, кристаллизованных в фигуре "немецкого еврея, Кон-Бендита". (19) (Государственные СМИ Франции обвинили "немецкого еврея Даниэля Кон-Бендита" в провоцировании беспорядков, после этого участники выступлений стали использовать лозунг "Мы все - немецкие евреи!". Это напоминает протесты в Иране, когда в ответ на обвинения руководства исламской республики в адрес протестующих, в том, что они - агенты израильской и американской разведок, те подняли лозунг- "Мы - полтора миллиона агентов Моссада и 200 тысяч агентов ЦРУ!". - прим.).

Для коммунистической партии и ее профсоюза CGT не могло быть и речи о том, чтобы позволить разрушить социальный барьер, существовавший между студентами и рабочими. Ведь это могло стать началом конца организационного контроля [партии и ее профчиновников] над эксплуатируемыми массами. А такая ситуация вполне могла открыть путь к строительству новой силы, чья энергия вырвалась бы из-под власти планов "мудрых и опытных" руководителей авторитарного коммунистического проекта.

Страхи буржуазного класса и тревоги бюрократического коммунистического класса - что станет ясно позже - были двумя существенными чертами движения мая 68-го. Если возвращение к нормальной жизни успокоило буржуазию, то страх, который она испытала в те дни, навсегда запечатлелся в ее классовом поведении. Этот страх всплывает всякий раз, когда во Франции вспыхивает социальное движение любого масштаба.

Что касается сил бюрократического коммунизма (большевизма - прим.), то их быстрый упадок подтвердил слабости, выявленные их тревогами тот момент.

Оригинал

P.S. Послесловие к Шарлю Риву

Французская революция 1968 года случилась в эпоху долговременного экономического подъема. Иногда эту эпоху называют "Счасливое тридцатилетие" и название говорит само за себя. Постоянно улучшались условия труда и быта населения. В 1949–1969 годах в среднем ВВП увеличивался на 4,6% в год, в 1969–1973-м - на 6,6 и 6,5% соответственно, в 1973–1978-м — на 3,2 и 2,4%. За всю ее историю экономика Франции никогда не росла так быстро и так долго. В 1950 г. была восстановлена 40-часовая рабочая неделя (с двумя выходными), а в 1956 г. введена третья неделя отпуска, что дало новый толчок для развития индустрии досуга, развлечений и туризма.

В экономике шел процесс корпоративных слияний, в ходе которого финансы, промышленность и торговля сосредоточились в руках 40 крупнейших частных монополий. При этом усиливалась их связь с государством, шла модернизации национального хозяйства на основе достижений НТР. Наблюдается постоянное увеличение доли государства в национальной экономике. С 10% стоимости национального имущества доля государственной собственности увеличилась примерно до 30%, как у современной КНР. Так, в 1965 году государство являлось крупнейшим предпринимателем, имея 1 млн. рабочих (14 % всей рабочей силы в промышленности). На национализированных предприятиях производилось свыше 1/3 автомобилей, государственным транспортом перевозилось почти 100 % грузов по железным дорогам. Объем экспорта Франции так же рос и достиг 40 % ВНП. Экспорт стал одним из важнейших элементов французской экономики. К концу 1960-х гг. во французской экономической стратегии официально утвердился курс на создание фирм-гигантов европейского образца. Хотя значительная часть французов работала на небольших частных предприятиях, использование достижений НТР (Научно-технической революции) привело к резкому увеличению темпов развития промышленности страны. В 1958-1968 гг. объем промышленного производства возрос более чем на 60 %; рост промышленной продукции составлял в среднем 5,5 % за год. Франция стала ядерной державой.

Словом, экономическая политика той эпохи в целом была исключительно успешной (в рамках капиталистических представлений об успехе). Она вела к хозяйственному росту и к постепенному росту доходов большинства населения. Франция превратилась в могучее индустриальное государство, с современной автомобильной, авиационной и т.д. промышленностью. Характеризуя происходящие радикальные изменения во Франции после Второй мировой войны, Жорж Помпиду в бытность свою президентом страны подчеркивал: «Добрая старая Франция! Хорошая кухня, “Фоли-Бержер”, веселый Париж, парижские моды, экспорт коньяка, шампанского и даже бордо или бургундского. С этим покончено. Франция начала, и при этом в широком масштабе, промышленную революцию».

Французская политика дирижизма (капитализм и доминирование частного сектора при высокой роли государства в экономике, направленной на рост образования и на финансирование научно-технического прогресса) удивительно напоминала курс современного Китая. Высокие темпы научно-технического прогресса были обусловлены, прежде всего, открытиями в ядерной энергетике, электротехнике и автоматике. Государство финансировало научно-исследовательские работы, результаты которых затем использовал частный капитал (аналог современной программы "Сделано в Китае 2025"). Во Франции учились около миллиона студентов, большинство из которых являлись выходцами из небогатых слоев населения.

Правда заключается в том, что Франция никогда не развивалась так стремительно и эффектно, как в указанную эпоху. Так почему же именно тогда произошла социальная революция, пусть и неудачная?

Возможно, тяжелый экономический кризис не является главной причиной революционного самоорганизованного пролетарского восстания. Так полагал французский мыслитель, отец теории революционного синдикализма, Жорж Сорель. В начале 20 века Сорель писал, что социальная классовая революция возможна именно в условия экономического роста, когда рабочий класс чувствует уверенность в себе и осознает свою силу - ведь это именно он, в конечном счете, обеспечивает данный рост. Но, с другой стороны, может потому революции и потерпела поражение так быстро, что большинство работников и студентов жили слишком хорошо и не имели стимулов для серьезного риска? (Хотя, до сих пор все социальные революции терпели поражения).

Или все дело в том, что научно-индустриальная цивилизация достигла в это время расцвета? Высокая концентрация квалифицированного рабочего класса в сочетании с активной ролью студенчества (интеллигентной молодежи) может стать стимулом для революционного трудового самоуправления. Восставший в 1956 году Большой Будапешт, где было сконцентрировано 70% промышленности Венгрии, демонстрировал даже более высокий уровень классовой самоорганизации, чем Париж в 1968 году. Советы функционировали на всех крупных предприятиях. Ни партии, ни профсоюзы им не помогали. Но, благодаря своей решимости, рабочие сумели превратить неформальные собрания в стройную организацию Советов, подчиненную собраниям трудовых коллективов. Ее венчал Центральный Рабочий Совет Будапешта. В основе этого движения лежал союз квалифицированных рабочих, инженерно-технических кадров и студенчества, который не боялся брать на себя управление предприятиями. Логика у них была примерно такая - "зачем подчиняться начальникам, если мы сами можем управлять заводами?"

Есть и еще одна точка зрения. Она гласит, что поскольку рост экономики Франции сопровождался слияниями крупных компаний и усилением госрегулирования, это увеличило бюрократизм, общество устало от начальников и возник противоположный импульс - стремление избавиться от них и заменить их власть самоуправлением, прямой трудовой демократией собраний работников и студентов. По этому поводу современный исследователь Георгий Дерлугьян пишет: "Революция 1968 года была первой не по Карлу Марксу, а по Максу Веберу: у нее не было ясного политического посыла, она была направлена против фигуры начальника, вождя и босса, против бюрократии как таковой - и капиталистической, и социалистической." Но и это (в части причин появления антибюрократических настроений)  - лишь гипотеза.

***

1) Eric Hobsbawm, “May 68,” (New York Review of Books, 1969)

2) Jean-Pierre Duteuil, Nanterre 1965-1968, vers le mouvement du 22 (Paris: Acratie, 1988). Also, De la misère en milieu étudiant considérée sous ses aspects économique, politique, psychologique, sexuel et notamment intellectuel et de quelques moyens pour y remédier by members of l’Internationale situationniste, Strasbourg, 1966.

3) “The Mass Strike in France,” in Root & Branch : The Rise of the Workers Movements (Greenwich : Fawcett, 1975), p. 317.

4) Ibid., p. 335.

5) Ngo Van, Au pays d’Héloïse (Paris: L’Insomniaque, 2006), p. 72.

6) Claude Lefort,” Le désordre nouveau,“ in Cornelius Castoriadis, Claude Lefort, and Edgard Morin, Mai 68 : La Brèche (Paris: Editions Fayard, 1968, 2nd ed., Editions Complexe), p. 39. Cornelius Castoriadis (1922-1997) and Claude Lefort (1924-2010) were, along with less well-known others , the founders of the journal Socialisme ou Barbarie (1949-1967) before following their individual paths.

7) Ibid, p. 40.

8) Eric Hobsbawm, “Mai 68,” New York Review of Books,1969.

9) On these excesses, the role of young workers in strikes and the creation of action committee, see Jacques Baynac, Mai retrouvé, Robert Laffont, 1978. See also « The Mass Strike in France. »

10) Mouvement du 22 mars, Ce n’est qu’un début continuons le combat, p. 99, Cahiers libres, Maspero, 1968. 1

1) Mouvement du 22 mars, Ce n’est qu’un début continuons le combat, Ibid., pp. 99-101.

12) On the strike in Nantes in May 1968, see “The Mass Strike in France,” pp. 346, 348-51.; Les Cahiers de Mai, Juin 1968 ; Mouvement du 22 mars, Ce n’est qu’un début continuons le combat, Ibid., pp. 94-95 et 110-111.

13) In Nantes, the FO (Force Ouvriere Chu), a major union with an important role in the strike committee, was dominated by Trotskyist and anarchist militants.

14) Cahiers de Mai, June 15, 1968.

15) “The Mass Strike in France,” p. 350.

16) The trade union landscape at the time was dominated by a powerful CGT totally subordinated to the Stalinist PCF. The FO was a major union, still very influenced by the anti-communist spirit of the Cold War, even though Trotskyist and anarchist militants found refuge there. The CFDT, barely emerging from its Christian origins, claimed a certain tactical openness and in some places welcomed militant worker activists.

17) Jacques Baynac, Mai retrouvé (Paris: Robert Laffont, 1978).

18) “Le Comité de liaison inter-entreprises, bilan d’une experience,” text by GLAT (1964-1978), a group active at Censier during the May 68 movement. Some of this group’s texts are available on the Archives Autonomies site.

19) Daniel Cohn Bendit was one of the energetic student activists in Nanterre University. One of the authors of the text Why Sociologists, he was also an anarcho-communist militant and one of the founders of the March 22 Movement. Coming from a German Jewish family living in France he was violently attacked over his origins by the Right and also by the Communist party and the press, who portrayed him as the archetypal Jewish outside agitator. Demonstrators responded with the chant, “We are all German Jews!” He became a media icon of the movement, was expelled to Germany and went underground for a while. Later on, he became a prominent German Green Party member and Euro-politician.