Эльдар Саттаров и Александр Бренер: «Психическая сила способна нарушить бесперебойный ход машин»

Два либертария, писатель и автор «Автонома» Эльдар Саттаров (на заглавном фото) и писатель и деятель современного искусства Александр Бренер (на фото ниже) сейчас работают над совместным романом под рабочим названием «Вести из Малой Станицы». Так называется самый старый район Алма-Аты, родного города и для Саттарова, и для Бренера. Публикуем их чат о том, что такое воображение.

А.Б. Жак Каматт однажды написал, что власть и капитал преследуют двойную смертоносную цель: 1. Уничтожить свободные человеческие сообщества и 2. Убить воображение, способное представить свободные сообщества. Согласно Каматту, первая цель уже достигнута, а вторая близка к завершению. Поэтому вопрос о воображении встаёт сегодня с особой остротой и неотложностью. Что такое воображение и почему оно так опасно для контроля и управления?

Э.С. Думаю, что Жак видел в воображении один из атавизмов естественности, всё ещё сохраняющейся в нас вопреки всему. Той самой естественности, которую наше общество стремится любой ценой подавить в людях, начиная с самого раннего детства. То есть подспудно организованное промывание мозгов каждой личности, которое всякое общество контроля, к сожалению, автоматически осуществляет в первую очередь через родителей (и я говорю это как отец двоих детей), оно преследует, помимо прочего, цель максимального приспособления новых рождающихся и растущих людей к заданному порядку вещей. А воображение, которое, в частности, получает бурный толчок в развитии, когда дети становятся подростками, в юности, оно способно противоречить логике вещей. Это такая колоссальная психическая сила, автономно существующая в коллективном бессознательном, спонтанный выброс которой способен поколебать и нарушить бесперебойный ход машин, из которых выстроен наш мир. Но мне кажется, что власть и капитал стремятся не столько убить воображение само по себе, сколько интегрировать эту функцию и заставить ее служить себе в целях своего бесконечного продления. Отсюда концепции вроде «креативного класса» и т.п. Капитал научился не подавлять, а интегрировать революционные движения, молодежные бунты, любые всплески креативности в творческой среде. Это очень важная тема для всех, я думаю. Поэтому Жак в своих теоретических исследованиях, начиная с последней пятой серии журнала «Invariance», начал всё больше погружаться в темы психологии и бессознательного.  

А.Б. Я вижу воображение как способность не быть собой. Всем известна формула Артюра Рембо: «Я - другой». Но что значит «другой»? По-моему, это чистая возможность твоей немыслимой метаморфозы, твоего чудесного превращения во что-то, чем ты не можешь быть, но чем ты тем не менее становишься. Например, ты воображаешь, что ты бог или бабочка. Или кусок говна, или красавица. И ты созерцаешь эту воображаемую возможность так явственно, что уже не можешь узнать себя ни в каких анкетах бюрократии или уголовных кодексах, ни в каких медицинских диагнозах или профессиональных дефинициях. Ты даже не можешь узнать себя в зеркале. И, разумеется, ты больше не принадлежишь ни к какой национальности, религии или политической партии. Короче, ты лишаешься полицейской идентичности. Ты попросту говоришь всему этому «нет», как Бартлби - знаменитый герой Мелвилла. Или как Грегор Замза, превратившийся в чудовищное насекомое. 

Так что для меня воображение связано с идеей потенциальности - главным концептом философии Джорджо Агамбена. Потенциальность - способность жить в неспособности быть собой, то есть отказ от себя и от мира, который говорит тебе: «Ты есть ты». Но я-то знаю, что я вовсе не я, а кентавр, чьё тревожное присутствие заставляет всё подвергать сомнению. 

Я думаю, именно это человеческое состояние больше всего ненавидит и боится власть, потому что кентавр - существо непредсказуемое и, возможно, неуправляемое.   

Э.С. В жизни определённо попадаются люди, которые не представляют из себя ничего иного, кроме как кусок говна. Так их видят окружающие, но, зачастую, они и сами о себе это знают. Это жертвы попыток приспособления к нашему жестокому миру или собственных иллюзий. Но встречаются, к счастью, и кентавры. Интересно, что ты упомянул идею потенциальности у Агамбена. Дело в том, что как раз в последнем номере V серии «Invariance» у Каматта впервые появилась теория «потенциальной смерти капитала». После этого бумажная версия журнала, начатого в 1966-м, перестала выходить спустя сорок лет. Причем упомянута эта теория была вскользь, на последних страницах, но автор неоднократно возвращался к ней как в своих поздних эссе, так и в частных беседах, вроде нашей. Как и Агамбен, он отталкивался от аристотелевских понятий потенции и акта, динамис и энергии. Но при этом он неизменно подтверждал связь потенциальной смерти капитала с его реальной смертью. А в последние годы он напрямую заговорил о реальной смерти капитала как о свершившемся факте, потому что видел вокруг себя признаки инверсии, связанной как раз с внутренним ресурсом естественности в психике человека, в его бессознательном. Мне кажется, для него эта скрытая внутренняя сила была способна перевернуть планету. Что же касается Агамбена, то его «inoperosità» довольно сильно напоминает мне концепцию «недеяния» как высшей мудрости у даосов древнего Китая. Это чрезвычайно плодотворный, освобождающий взгляд на вещи.

А.Б. А мне потенциальность Агамбена напоминает детство. Дети - существа, способные перевернуть мир взрослых с помощью силы воображения. Ведь они всё время хотят быть не собой, а другими: иногда пиратом, который вручает своему отцу чёрную метку, иногда Гераклом, который разрушает дубинкой здание школы, иногда Маугли, который живёт не с дураками-людьми, а с благородными волками, иногда питоном Каа, говорящим своим врагам: «Подойдите ближе, бандерлоги!», иногда счастливчиком Алладином, у которого есть волшебная лампа с джинном, решающим все проблемы. Дети втихомолку, в своём детском подполье, творят магические ритуалы, позволяющие им стать другими: всемогущими или беспечными, блаженными или ужасными, дикими или смешными. Это происходит потому, что у детей в рукаве не один козырь, как у взрослых, и им нравятся не логические доводы, а рифмы. Дети бывают столь же легкомысленны в своих превращениях в другого, как Дон-Кихот или милая шавка, трансформирующаяся в Цербера с тремя головами. Если у детей нет волшебной палочки, способной заколдовать мир взрослых, то по крайней мере у них всегда под рукой прекрасная месть графа Монте-Кристо. И хотя нынешние городские малолетки бездарно обменяли свою способность превращаться в гениев дзюдо на убогие пипикающие смартфоны, в глубинах смердящих провинций ещё остались детишки, способные отличить тюльпан от говняной кучи. Вот вам и детская профессия: метаморфоза. Она обещает вселенную дрожащих веток, даль, благоухающую вспоротым арбузом, разасфальтированные дороги, сосульки, которыми можно наесться от пуза, муравейники, освобождённые от полиции и судопроизводства, осьминогов, ставших вашими лучшими кентами, и прочие блага, о которых позабыли взрослые жители планетарного Ада. Воображение - бунтарская сила детей, Агамбена, Каматта и тех, кто плюёт на всемирную могилу капитала. 

Э.С. Это правда, конечно, потому что ребенок гораздо больше похож на чистый лист, чем любой взрослый, у которого такой лист уже плотно исписан и измаран неизвестно чем. Не так давно мы бродили с нашим общим другом, Тахиром, по алматинскому району, в котором я вырос, и он вспомнил про корабль Тесея, метафизический парадокс. В самом деле этот двор, куда мы вошли, словно в реку Гераклита, он лишь отдаленно внешне смахивал на ту советскую коробку, в которой я вырос. Не просто просели дома, стали выше деревья, или гуще кусты в палисадниках. Двор находился на том же месте, что и раньше, но совсем в иной реальности, из которой я бесследно исчез. Но ведь и я сам, тот же поток сознания внутри меня - это такая же Гераклитова река. Я - другой, совсем не тот пацан, что шёл когда-то по этой тропинке и прикидывал, дойти ли до школы или прогулять уроки. Дети плюют на капитал, потому что им до него нет дела, но их взрослая личность неумолимо формируется всем, через что им доводится пройти.

Ведь капиталу, напротив, есть дело до каждого из них, и ещё какое. Он приручает их в том числе через упомянутые тобой гаджеты, ежесекундно охотясь на их данные и отслеживая их цифровой след через тщательно смоделированную архитектуру соцсетей, приложений, поисковиков. Потом он торгует их цифровыми двойниками, как рабами, пытается управлять их жизненной траекторией при помощи вездесущих алгоритмов. Хотя, с другой стороны, кто знает, не прокладывают ли некоторые из этих малолеток прямо сейчас свои потаенные тропки в матрице, свои линии ускользания из гиперреальности наших дней.

Вот я часто задумываюсь, не было ли взаимосвязи между первой «свободной школой», которую Франсиско Феррер открыл в Барселоне в 1901-м году, и тем массовым освободительным, героическим и трагичным движением, что потрясло Испанию в середине тридцатых. В «свободных школах» не ставили оценок и не приучали к бездумной конкуренции за место под солнцем, учебный процесс был направлен на всестороннее развитие каждой личности через игру воображения и живой, непредвзятый диалог. Чаще всего я прихожу к выводу, что да, была такая взаимосвязь. Такие школы всё то время массово открывались по всей Испании при поддержке крупнейших профсоюзных организаций, представлявших в те времена львиную
долю трудящегося населения страны. В них выросло не одно поколение свободомыслящих и развитых личностей.

А.Б. А я вот недавно перечитал рассказ Кафки «Забота главы семейства», в котором возникает странное существо под названием Одрадек. Это создание напоминает звездообразную шпульку для ниток, и оно время от времени появляется в семейном доме, но его невозможно сцапать. Иногда Одрадек совсем исчезает, но потом показывается снова - то на лестнице, то на чердаке, то в передней. Отец семейства, от лица которого ведётся рассказ, несколько раз пытался заговорить с Одрадеком как с малым ребёнком. На вопрос: «Где ты живёшь?» - Одрадек ответил: «Без определённого местожительства». То есть он способен разговаривать и даже смеяться, причём его смех подобен «шелесту в опавших листьях». А ещё ему нельзя приписать какую-то цель или задачу - он совершенно бесполезен, как крошечная деревяшка. И в то же время Одрадек вызывает тревогу у отца семейства, который находит присутствие этого существа оскорбительным и даже опасным. Рассказ заканчивается такими словами: «Напрасно спрашиваю себя, что с ним будет. Разве он может умереть? Все, что умирает, имело прежде какую-то цель, производило какие-то действия и от этого износилось; об Одрадеке сказать этого нельзя. Значит, и под ноги моим детям и детям детей он ещё будет когда-нибудь скатываться с лестницы, волоча за собой нитку? Он ведь явно никому не причиняет вреда; но представить себе, что он меня еще и переживёт, мне почти мучительно».

Я думаю, Одрадек - это и есть воображение. Оно - подполье и беззаконность, приключение и причуда. Оно появляется и исчезает в рассказе Кафки так же, как появляется и исчезает в нашей беседе. Оно неуловимо, смехотворно и щекотливо. Но без него нет жизни - остаётся только выживание, рутина и безнадёга.  

Э.С. Красивая метафора. Одрадек напоминает мне воображение самого Кафки, страхового клерка, подарившего нам целые миры. Причем эти сумрачные миры во всём своём кажущемся неправдоподобии постоянно апеллируют к реальному опыту читателя. Поэтому моим самым любимым его произведением с юности остаётся «Америка». Кстати, в 1909-м Кафка ходил на уличную демонстрацию против смертного приговора Ферреру, которого я только что упоминал. Судя по его дневниковой записи, это событие оказало на него глубокое впечатление. По сути, система расстреляла человека именно за его воображение, за его мечты о более справедливом и свободном обществе. Чем не прообраз Йозефа К. из «Процесса»?

Сам я недавно перечитывал роман другого пражского писателя - «Голем» Майринка. В отличие от готических романов, там почти нет описания актов чудовища, описана именно его потенциальность. Нарратив посвящён нагнетанию мистической атмосферы вокруг незримого присутствия. Автор, мне кажется, хочет показать, что Голем - это не столько глиняный колосс, оживленный раввином-каббалистом для защиты местных от погромов, сколько плод изверившегося воображения скученного сообщества, населяющего пражское гетто. Голем - это коллективный симулякр, сотканный из паранойи, вечных страхов, той самой безнадёги. Этот симулякр живёт в тревожных снах, отголосках таинственных преступлений, лихорадочных
галлюцинациях, из которых состоит беспросветная рутина гетто. Будучи проездом в Праге, я побродил по тем местам. Джентрификация справляется с социальными язвами надёжнее жандармерии. Напротив Староновой синагоги лучезарно сверкают витрины «Chanel» и «Ralph Lauren», а в таверне «У Голема» под вывеской с изображением монстра нет отбоя от посетителей. Тоже корабль Тесея такой.

А.Б. Прага, Париж, Москва, Рим, Пекин, Токио - всё это ничто для губ воображения и очей мысли. Зато нынешние мегаполисы безусловно свидетельствуют о правоте Каматта: власть всеми возможными средствами пытается убить воображение как последнее пристанище другого. Но в чём суть этого другого? Мыслители, еретики и поэты не сомневались: в основе воображения лежит любовь. Метаморфоза, превращающая Рембо, ребёнка или анонимную девушку в другого - в кентавра, в яблоко, в блоху, в цветок, в саблезубого тигра, в скалу, в море или в Голема - возможна только когда ты любишь всё это. Познать что-то значит полюбить это что-то. И тогда открывается самая интимная, самая точная реальность: всё есть во всём, всё может быть всем, если мы этого любовно желаем, и мир находится в постоянном движении, преображающем все вещи и открывающем их божественную природу. И совсем неплохо, что ресурсы цивилизованных умов исчерпались раньше нефти и газа, и всё, созданное цивилизованным человеком, изуродовано, извращено, использовано для той или иной похабной цели. Настоящая весть заключается в том, что мальчик и девочка, одарённые воображением, то есть оставшиеся дикарями, даже на Невском проспекте смогут найти тайную лесенку для для своих волшебных погружений и восхождений. Они будут спускаться вглубь и снова подниматься в небо, а когда обнаружат, что ключ от двери в Рай утерян, им будет достаточно взглянуть в замочную скважину, чтобы обнаружить в двух зияющих сантиметрах мерцание бесконечных созвездий, недоступных никаким сверхмощным телескопам.

Поддержать работу Автономного Действия