Близкородственные отношения как фактор войны и социально-политических изменений

После начала вторжения путинских войск на территорию Украины среди противников агрессии обсуждался вопрос отношения к родственникам, поддерживающим войну. В какой-то момент ведущие оппозиционные спикеры начали говорить, что не надо портить отношения с такими родственниками, что с ними еще в любом случае жить, что с ними необходимо будет общаться, что не надо рвать отношения из-за разного отношения к войне. 

Теперь очевидно, что эти разговоры нормализовывали ситуацию, замораживали ее, успокаивали общество на непосредственном, бытовом уровне, и в конечном итоге примиряли с войной. В основном такие "примиряющие" разговоры приходилось слышать от либеральных спикеров на популярных интернет-площадках. 

Таким образом возможный положительный результат резкого неприятия войны в разговорах с близкими был в какой-то степени нивелирован этой позицией - что не нужно портить отношения с родными-сторонниками СВО. Из сегодняшнего дня видно, что это было ошибкой. Понятно, что задним умом все крепки, но очевидно, что еще далеко ничего не закончено, и необходимо делать выводы и извлекать уроки из сложившегося положения. 

Первый шок от развязанной войны в первые месяцы собственно и породил такую успокаивающую риторику от ведущих оппозиционных спикеров, дающую некоторое внутреннее успокоение для шокированного населения. Сейчас, по прошествии уже более трех лет с начала войны, эти разговоры об отношении к сторонникам войны в общем-то прекратились. 

Стало ясно, что российское общество примирили с войной, научили жить с ней. И даже извлекать из нее выгоды. Успокаивающая риторика первых месяцев войны в совокупности с другими факторами в первую очередь нивелировала протест на личностном уровне у каждого противника войны - в общении с родственниками, и оставляла только во многом формальный и опасный вариант публичного протеста - причем этот вариант скорее символический, для очистки совести. Сейчас можно сделать вывод, что это было абсолютно не оправдано - и напротив, ежедневная, непосредственная работа с родственниками и просто близкими, распространяясь по обществу, могла бы принести более значимый результат, чем символический публичный протест; при этом и публичных протестов, как следствия, могло быть значительно больше. 

Исходя же из популярной парадигмы о том, что в российском обществе было изначально по двадцать процентов радикалов в каждом из лагерей - сторонников и противников, и шестьдесят процентов пассивного большинства - получается, что такая позиция сглаживания лично-родственных конфликтов отдавала неопределившиеся шестьдесят процентов на волю пропаганде и тем двадцати процентам сторонников войны, сразу ее поддержавших и свободно излагающих свою позицию. Ведь потребность разобраться в ситуации возникла именно у этих шестидесяти процентов, а у противников войны по сути нет и не было вариантов свободной публичной дискуссии - под страхом репрессий. Тем более что у большинства противников войны и нет доступа к большой аудитории. 

Теперь ясно, что внутри России только в общении с родственниками и самыми близкими друзьями можно более-менее безопасно противостоять пропаганде. Такой способ протеста доступен каждому, для этого не надо иметь "медийность". Очевидно, что близких необходимо было ставить перед дилеммой - разрыв отношений или пересмотр позиции, или по крайне мере необходимость выслушивать и вникать в доводы противников войны - до полного переубеждения. Нет речи о резком обрыве отношений - их, конечно, необходимо поддерживать, но только в рамках дискурса о войне, и ни в коим случае не делая вид, что ничего не происходит. 

Для пассивных сторонников войны было характерно уходить от разговора о войне, "я не хочу говорить об этом"  - очень частый ответ на попытку говорить о войне. Это именно та болевая точка, которую необходимо было использовать с близкими родственниками - или разговор и признание преступности войны, или никаких отношений. Представляется, что относительно безопасное воздействие на общество в условиях репрессий возможно именно таким образом, через родственников, ведь родственными связями и родственными зависимостями разного рода переплетено все общество, и их разрыв для сторонников войны может быть очень болезненным, подрывающим весь жизненный уклад. В то же время сама позиция сторонников войны уже является болезненной и почти невыносимой для противников агрессии, вызывая необходимость борьбы, которая и могла быть относительно легко и безопасно реализована на непосредственном, личностно-родственном уровне, с гораздо более значимым результатом. 

Если же такое воздействие на родственника становится небезопасным, то, разумеется, разрыв отношений с ним неизбежен - вряд ли кого-то устроит такая родня, которая готова отдать тебя под каток репрессий. 

Прекращение же межличностных разговоров о войне, как "разрушающих отношения", привело к тому, что ранее нейтральная часть населения во многом приняла нараставшую агрессивную телевизионную пропаганду, а сторонники, наблюдая на личностном уровне молчание противников войны, начинают высказываться в положительном ключе о действиях власти, навязывая свою точку зрения. И только резкое неприятие останавливает их, приводит к тому, что они тоже начинают помалкивать, чтобы в свою очередь не портить отношения. 

Таким образом, отношения желательно было, конечно, не рвать, а принципиально сводить к дискурсу о войне, преступности власти и необходимости морального выбора. Да, это требует сил и эмоционального напряжения, и даже материальных потерь, однако уже очевидно, что на самом деле особого выбора не было и нет - это уже почувствовали жители приграничных территорий непосредственно на себе и те, кого непосредственно коснулась мобилизация, и в будущем это скорее всего почувствует каждый житель России. 

Таким образом, в сочетании с другими факторами активное меньшинство противников войны могло бы воздействовать на общество, ведь, по разным историческим оценкам, даже реальная активность меньшинства при пассивном большинстве способна инициировать изменения. 

Является ли такой дискурс с родственниками и близкими-сторонниками действий российской власти актуальным на сегодняшний момент, или возможность безвозвратно упущена - открытый вопрос. Но даже в случае заморозки конфликта такая тактика сможет работать на протестный потенциал внутри страны. Призыв к воздействию на ближайших кровных родственников со стороны оппозиционных спикеров, имеющих доступ к широкой аудитории, мог бы принести свои плоды - поставить общество в невыносимые условия изнутри и вынудить общество как на протест против войны, так и на социально-политические изменения. При этом, конечно, необходимо разделять и варьировать степень давления на кровных родственников и просто близких, что может быть достаточно сложно. 

Собственно, по прошествии более трех лет противникам войны добавилась масса аргументов - сотни тысяч погибших, аморальность наемной армии, освобождение преступников, уничтоженные города, военные преступления, боевые действия на своей территории, атаки беспилотников на околовоенную инфраструктуру европейской части России, угроза новой мобилизации и в конечном счете ядерной войны. Все это в принципе может мотивировать к новой попытке переубеждения, которая может иметь успех в силу усталости общества, ухудшения жизни и бесперспективности боевых действий - даже без учета моральных аспектов военного вторжения. 

Отсутствие же активного осуждения войны на личностно-бытовом, семейном уровне, в совокупности с высоким уровнем бедности и закредитованности населения привело к тому, что привлечение государством на войну за деньги вызвало приток контрактников на фронт и эскалацию военный действий. Власть начала использовать бедность населения в самых его низменных интересах - решение материальных проблем за счет преступной войны и гибели родных. 

Наличие ядерного арсенала значительно снижает вероятность прекращения агрессии извне. Поэтому, скорее всего, только ситуация совокупности экономических и внутренних социальных факторов может изменить политический режим. Для ее изменения изнутри необходимы массовые усилия внутри общества, что, как было показано выше, возможно в условиях текущей войны через воздействие на родственные связи. А война в этом случае выступает основным триггером такого воздействия. 

Насколько эффективной  была бы такая попытка консолидации российского общества, конечно, неизвестно. Однако никаких плюсов от противоположной тактики - неконфликтности на "личностно-родствненном" уровне - не просматривается, а этичность "прощения" родственникам их поддержки текущей власти выглядит очень сомнительно на фоне гибели и страданий огромного количества людей. 

Исходя из оценки суммарной аудитории оппозиции на ютубе в 2-4 миллиона россиян воздействие на общество могло бы быть весьма значимое. Однако аудитория у популярных оппозиционных блогеров выросла до таких масштабов именно за годы войны, а значит, и перспектива такого воздействия на общество росла постепенно, и сама возможность воздействия на общество появилась не сразу. Будет ли эта возможность конвертирована в социально-политические преобразования - вопрос открытый.

Разумеется, вряд ли стоит рассчитывать, что оппозиционные спикеры начнут согласованно призывать к такой тактике взаимодействия с ближайшими родственниками внутри России в силу как разобщенности политических взглядов, так и собственно политической конъюнктуры и популизма, характерного для традиционной политики. Однако, несмотря на всю атомизацию общества, родственные связи остаются одними из сильнейших мотивов жизнедеятельности, и, как представляется, самым недооцененным общественным активом, который может быть использован именно в критических условиях войны.