Юлий Бояршинов рассказал, как действует система насилия в СИЗО-6

Скоро год, как их держат за решеткой — двадцатилетних парней, схваченных в Пензе и Петербурге по обвинению в создании «межрегиональной террористической организации», якобы замышлявшей вооруженный мятеж с целью свержения власти. 19 октября стало известно, что трое питерских фигурантов дела «Сети» проведут еще как минимум три месяца в изоляторе ФСБ.

Дима Пчелинцев все это время сидит в одиночке. Каждый день его досматривают: «Я раздеваюсь перед посторонними людьми догола, я спускаю трусы и приседаю, несколько раз нужно присесть — продемонстрировать, что из тебя ничего не выпало».

Юлий Бояршинов полгода пробыл в камере с полутора сотней подследственных по тяжким уголовным статьям и своей страшной «кухней» — не попадающим в зону обзора видеокамеры закутком, откуда то и дело доносятся истошные крики и мольбы остановиться. За все девять месяцев заключения родителям Юлия дали только одно свидание с сыном. Единственным было свидание с матерью и у Виктора Филинкова. С женой Александрой не виделся с января — после того, как из Виктора пытками добывали нужные следствию показания, угрожая добраться и до его жены, Саша была вынуждена просить убежища в Финляндии.

Письма, случается, заключенным не передают с месяц — потому что цензор в отпуске.

Единственная для друзей и близких возможность увидеть и поддержать ребят — прийти в суд, где раз в два – четыре месяца им продлевают меру пресечения или рассматриваются жалобы по заявлениям о пытках (а через них прошли почти все обвиняемые по делу «Сети» и один свидетель). Но всякий раз по ходатайству следствия заседания проводят в закрытом режиме.

Если повезет, можно увидеть краем глаза родного человека — за те несколько секунд, что конвой ведет его к залу заседаний. Товарищи, чтобы обозначить свое присутствие, окликают по имени, выкрикивают «Мы с тобой!», хлопают в ладоши. Только несколько секунд, на которые любовь имеет власть выхватить его из мира насилия и ненависти. И дать сил по-прежнему не принимать такой мир и не сдаваться, когда придется туда вернуться.  Прошлый раз, когда под гром аплодисментов выводили Филинкова, конвойный с кривой ухмылкой обронил, как сплюнул: «Рок-звезда, блин!» 

Своя игра районного суда

Теперь Дзержинский районный суд Петербурга решил не пускать слушателей даже на лестницу, ведущую к залу во втором этаже. 19 октября, в день рассмотрения меры Виктору Филинкову, Юлию Бояршинову и Игорю Шишкину, всех — а пришло около 30 человек — отправили в тесный, заваленный пожароопасным хламом коридорчик первого этажа. Приставы заявили, что рассмотрения пройдут в закрытом режиме.

Потенциальные слушатели дружно написали и подали в канцелярию заявления о допуске как минимум на предварительную часть заседания и оглашение (должны, согласно постановлению Верховного суда, проходить публично).

Выглянувшая из-за спин приставов помощник председателя суда Елена Красоткина объявила, что судья Лариса Бражникова приняла решение проводить все три заседания в закрытом режиме еще 15 октября, при поступлении материалов в суд — по ходатайству следователя. Пообещав, что обращения о допуске на предварительную часть заседания будут рассмотрены и «о результатах вам сообщат, ждите», госпожа Красоткина удалилась.

Такие игры, надо сказать, в Дзержинском районном суде не в новинку. В январе, при первом избрании меры Игорю Шишкину, журналистов выставили из здания, сославшись на выходной день (заседание проходило в субботу).

В марте публику пустили только на предварительную часть заседания по продлению меры Виктору Филинкову. Вернуться в зал на оглашение никому не удалось: перед дверью встал пристав Давид Мартиросян, уверяя, что никому не препятствует, просто у него тут пост.

В июне объединенная пресс-служба судов Петербурга «по ошибке» еще накануне заседания распространила информацию о вынесенном решении продлить арест Филинкову.

В сам день заседания, на которое пришли около 40 человек, после устроенной конвоируемому антифашисту овации Елена Красоткина распорядилась «кого-нибудь уже задержать», и полицейские спустили с лестницы журналиста Давида Френкеля, швырнув с последних ступенек на пол, отчего у него разбились очки.

19 октября прессе разрешили подняться на второй этаж, но в зал никого не пустили — ни на предварительную часть, ни на оглашение.

В перерыве адвокат Виталий Черкасов сообщил, что заседание проводят в отсутствие самого обвиняемого: для всех, включая следователя, якобы стало сюрпризом, что Виктора Филинкова нет в СИЗО-3, куда за ним прибыла конвойная служба.

Напомним: в конце июля питерских фигурантов этапировали в Пензу для проведения следственных действий. Игорь Шишкин и Юлиан Бояршинов вернулись в Петербург за неделю до суда. Но Филинкова с конца сентября маринуют в Нижнем Новгороде.

«Сторона защиты настаивала на том, что продление меры нельзя рассматривать без обвиняемого. К тому же не представлено доказательств, что Филинков извещен о назначенном на сегодня рассмотрении. Но гособвинитель счел достаточными представленные следователем Геннадием Беляевым доводы (рапорт сотрудников конвойной службы) о невозможности доставить Филинкова, — рассказал Черкасов. — Мы подали несколько ходатайств: об отложении рассмотрения до возвращения Филинкова, об оглашении решения в открытом заседании, об избрании иной меры пресечения — приложив необходимые документы, подтверждающие готовность журналистки «Новой газеты» предоставить Виктору свою квартиру в случае избрания домашнего ареста. Но все наши ходатайства суд отклонил».

Согласно УПК и постановлению Верховного суда, режим проведения заседания определяется с учетом мнения сторон. Однако судья Бражникова вынесла решение о закрытом режиме без привлечения стороны защиты. По мнению правозащитника Динара Идрисова, рассмотрение дела в отсутствие Филинкова говорит о том, что решение о продлении ареста было принято заранее.

«Заблаговременно вынесенное Бражниковой определение о закрытом режиме заседания априори исключает возможность отказа в удовлетворении ходатайства следователя и иные меры. Когда обвиняемый отсутствует, он не может высказать по ним свое мнение. Если, например, суд решил бы изменить меру на домашний арест или подписку о невыезде, об этом тут же должны были известить и Филинкова, и тех, кто обеспечивает ограничение его свободы. А тут получается, что суд заранее не допускал такой возможности», — поясняет Идрисов.

Ссылки на «секретность материалов дела», чем всякий раз обосновывают необходимость закрытости процесса, тоже не выдерживают критики.  Как рассказывают сами обвиняемые, ни разу в таких заседаниях не прозвучало никаких представляющих тайну данных. При этом материалы дела, включая видео, оказались в распоряжении НТВ, выпустившего отвечающий интересам следствия фильм о деле «Сети». Через какое-то время родителям обвиняемых все-таки разрешили подняться на второй этаж. В ожидании новостей родители Бояршинова рассказывали о сыне и делились впечатлениями от посещения выездного заседания Совета по правам человека, проходившего в эти дни в Петербурге.

Там, кстати, с участием председателя Городского суда Алексея Лакова обсуждались и проблемы открытости судебных процессов, доступа прессы, произвола приставов. Говорили и о пытках.

«Мы благодарны всем, кто эту встречу организовал. Но будет ли результат? Не хотелось бы, чтобы вышло так, будто мы просто пришли выговориться», — переживает мама Юлиана Татьяна Копылова.

Отец, Николай Бояршинов, выступая на заседании СПЧ, рассказал о том, что пришлось пережить их сыну в гореловском СИЗО-6: «Юлика, в отличие от других арестованных по этому делу ребят, не пытали током. Может, не стали рисковать — у него слабое здоровье, мог просто не выдержать. Но нашли «замену» электричеству — устроили ему настоящий ад в Горелове. Там местные активисты, похоже, работают на ФСБ — фактически занимаются дознанием. Из того, что они говорили Юлику, на какие вопросы выпытывали ответы, ясно: им известны факты, которые могли предоставить только сотрудники ФСБ».

Кремлевские тайны

Подробности гореловской «кухни» Юлиан решился раскрыть после перевода в СИЗО-3, где его смогли посетить члены ОНК Петербурга Екатерина Косаревская и Яна Теплицкая.

В составленном с его слов акте ОНК сообщается не только о бесчеловечных условиях содержания, но и о действующей там системе насилия. В некоторых камерах, в том числе где содержался Бояршинов, заправляют так называемые старшие: «Старшие — это накачанные мужчины до 140 килограмм, «невероятные супермутанты» (они вкалывают себе соответствующие препараты прямо в камере)», фиксируется в акте. При попадании новенького они велят бежать в конец камеры и ни с кем не разговаривать. Сразу вымогают деньги или что-нибудь еще. Обычные расценки — пять тысяч за нижнюю шконку. Но, бывает, с кого-то брали и три тысячи, а с других — несколько десятков тысяч при заезде, а потом ежемесячно по пять. Места у телевизора стоят дороже, эта опция затем перепродается по разным схемам. При поступлении в камеру 1/2 Юлиана заставляли беспрерывно мыть пол — как только высохнет, снова мыть. Так весь первый месяц, потом в таком интенсивном режиме мыть заставляли эпизодически, «после жалоб или когда было необходимо оказать давление в связи с общественным вниманием или в интересах расследования». Затем — просто пять раз в день, столько же после перевода в другую, 3/11.

«Когда я попыталась умножить, сколько всего выходит, — рассказывает Яна, — Юлик предложил публикацию числа, как в Esquire: «600 раз — именно столько политзаключенный Бояршинов мыл пол камеры в СИЗО-6».

Денег с него не требовали. Со слов Бояршинова, отвечающий за камеру 1/2 оперативный сотрудник Иван Прозоровский объяснил, что на него есть «запрос». Поэтому «старшему» было дано указание ничего с Юлиана не брать. «Он объяснял, что система со старшими существует давно и будет всегда. Дал список из 180 человек, подписавших просьбу о переводе Юлия в другую камеру (сбор подписей проводился в открытом пространстве), и сказал писать объяснение, что в камере все хорошо, а никого из этих 180 человек не знаешь». Прозоровский, сообщается в акте ОНК, заставил также сокамерников Бояршинова писать объяснительные о том, что у него все хорошо.

Перед проверкой с участием членов ОНК Ленобласти (когда было известно, что точно будет сверяться исполнение требований закона о раздельном содержании лиц со статьями разной тяжести, первоходок и ранее судимых) дневальный обошел всех сокамерников Бояршинова, сообщив каждому номер статьи УК, которую надо будет назвать.  В камерах, где сидел Бояршинов, был специальный человек из заключенных — «писарь». Через него проходят вся корреспонденция и заявления. Он читал письма заключенным, в том числе Юлиану, комментируя их содержание.

А письма на волю фактически цензурировал — указывая, что вычеркнуть. Если конечный текст все равно не устраивал «писаря», письмо не отправлялось. Когда содержание заявлений не вызывало вопросов, «писарь» передавал их на утренней проверке, ели что-то не нравилось — нет.

«Писарь» вел учет корреспонденции в специальном журнале, сам ставил подписи за заключенных в журнале входящей и исходящей корреспонденции и на бланках передач из магазина. Продукты из передач забирались — существовал свой «налог» на табак и сладкое (это шло в «кремль»).

Однажды около девяти вечера оперативный сотрудник СИЗО Евгений Владимирович вызвал Юлиана из камеры и спросил, будет ли он на следующий день общаться с сотрудниками ФСБ без адвоката (всего таких посещений Бояршинова в отсутствие защитника было до двух в СИЗО-1 и три-четыре в Горелове). Юлиан ответил: «Да, конечно, с адвокатом пусть приходят». За такой ответ «старший» заставил его приседать в камере 1000 раз (обычная «норма» — 500 раз).

В камере 1/2 есть «кухонька» — она отсутствует на плане пожарной эвакуации и не попадает на видеокамеру (у нее там вообще очень маленький обзор). «Там происходят самые страшные вещи… практически каждый день слышал с «кухни» громкие крики и просьбы: "Денис, не надо"».

Чаще избивают так, чтобы не оставалось следов на видимых при осмотре частях тела: по пяткам — палками, по ягодицам — доской. Если следы все-таки оставались и выше пояса, для сокрытия фактов насилия заключенных заставляли писать объяснительные о том, будто они сами упали. Есть и другой способ. Во время проверки заключенные выстраиваются рядами, каждый из которых последовательно делает шаг вперед, чтобы сотрудник изолятора (и иногда медработник) мог пройти вдоль ряда, осматривая каждого. А заключенный с видимыми следами побоев перебегает из ряда в ряд, чтобы не оказаться напротив проверяющего.

Вскоре после заезда в камеру вызвали на «кухню» и Юлиана. «Старший» Денис схватил его за шею, прижал к стене и стал наносить удары по лицу и голове, кричал, матерясь: «Террорист, хотел взорвать моих детей, ненавижу!» Точных цитат Бояршинов привести не может, потому что удары Дениса, обладающего очень крупным телосложением, были такими сильными, что после каждого Юлиан на короткое время терял сознание.

Потом «старшие» еще несколько раз вызывали на «кухню», где задавали вопросы по его уголовному делу. Спрашивали, например, откуда у него предметы, перечисленные в протоколе задержания. При этом называли место задержания и время.

После поданной адвокатом Юлиана жалобы на условия содержания, включая его помещение в одной камере с курящими, «старшие» заставляли Бояршинова сфотографироваться на смартфон с сигаретой в руках. Юлиан отказывался. Избиения и угрозы изнасилования шли полтора часа. Говорили, что это заказ оперативника (Прозоровского), что из-за жалобы Юлиана у всех начнутся проблемы, отберут телефоны. Заключенный по имени Роман (не «старший», но жил в «кремле» — обособленной занавесочками части с тремя двухъярусными кроватями для «старших» и их помощников, откуда управляют жизнью камеры, иногда там принимает опер) угрожал: «Если у меня из-за тебя отберут телефон, я тебя точно вы...у». В разных вариациях это повторялось несколько раз, пока Денис не заявил, что сейчас эта угроза будет исполнена, «раз ты отказываешься» (сфотографироваться с сигаретой). По его указанию Роман и Константин Макаров (постоянный исполнитель «силовых операций» на «кухне») схватили Юлиана, Денис положил ему руку на пах. «Изнасилование Денис угрожал снять на камеру и разослать кому надо по зонам». После этого Юлиан согласился взять сигарету и сфотографироваться с ней.

Ода к радости

«Мы случайно только поняли, — рассказывает Яна, — что в первые дни в СИЗО-3 у него не было возможности пить когда хочет — только во время приема пищи. А Юлик на это сказал: «Зато здесь очень вкусный чай». Отвечая на какой-то наш вопрос по Горелово, он задумчиво так сказал: когда стал жить в части камеры, откуда можно наблюдать за активистами, увидел, что «старшие» много бьют своих «помощников» (а это те, кто выполняет приказы «старших», в том числе исполняют «силовые операции»). Без всякого злорадства сказал, с сочувствием. Какое-то время по ошибке оперативников Юлик немножко посидел в камере с боном (субкультурным нацистом), обсудил с ним Карелию и Горелово, и то, как человек может сохранить себя под очень тяжелым давлением в изоляторе, не ожесточиться во время отвратительного тяжелейшего следствия».

В Дзержинском суде, ожидая решения, мы тоже говорили с родителями Юлиана об этом. Я вспоминала, как их сын в письмах с этапа радовался возможности видеть по пути поля с пятнами иван-чая, читать вволю, выспаться и наконец побыть одному (из-за чесотки его поместили в отдельное условное купе), что из тюремного окошка в Ярославле виднелись две церкви и краешек Волги, а тюрьмы и здесь, и в Нижнем Новгороде «интересной архитектуры, старинные, из красного кирпича, с множеством декоративных элементов».

«Юлик всегда каждого стремится понять, с каждым поговорить по-человечески. Найти аргументы, чтобы переубедить. Думаю, если бы в Горелове с ним человек пять сидели в камере — через месяц все бы стали антифашистами, — улыбается Николай Николаевич. — Но их там было 150…»

Как хорошо, восклицаем мы синхронно, что его перевели на Шпалерную! Вот ведь каким вещам приходится нынче радоваться. После оглашения решения, когда антифашиста выводили из зала, до него донеслись-таки из-под лестницы аплодисменты и отчаянный хор товарищей, прокричавших кусочек из песни любимой Юлианом группы Truckdrivers:

Не нужна нам с наручниками свобода.
Нам нужна кристально чистая правда.
Ты можешь ее просить у баррикад
Или верить в закон и право.

Юлик улыбнулся.

Суд продлил содержание под стражей Филинкову, Бояршинову и Шишкину до 22 января. Ранее пензенским фигурантам дела «Сети» также продлили арест — до 18 января.

Источник