Илья Шакурский: В память о павших товарищах в борьбе за свободу

Представляем художественно-исторический очерк фигуранта дела «Сети» Ильи Шакурского событиях 1907 года, когда в пензенском лесу были казнены революционеры-анархисты, опубликованный в его личном блоге 7Х7.

Мы будем жить 

Но всех бессмертней тот, кому сквозь прах земли.
Какой-то новый мир мерещился в дали — несуществующий и вечный.
Кто цели неземной так жаждал и страдал.
Что силой жажды сам мираж себе создал.
Среди пустыни бесконечной.
(Н. М. Минский)

1905 год. Русская революция вихрем несется по глубинкам империи. Мятежный еще с пугачевских времен Пензенский край кипит в «аграрных беспорядках», возникших в Наровчате, Мокшане и Чембаре. По всей губернии образовались и активно действовали революционные боевые группы эсеров и анархистов. В 1906–1907 годах особую известность приобрела группа анархо-коммунистов, лидером которой являлся Герман Велькопольский.

Самодержавная власть предпринимала жестокие меры для своего спасения, пытаясь задушить революцию, так называемым «столыпинским галстуком». Министр внутренних дел Пётр Столыпин в 1906 году подписывает указ о введении военно-полевых и военно-окружных судов, дела которых проходили по ускоренной процедуре без присутствия обвинителей и защитников. Командующий Казанским военным округом, генерал Сандецкий по постановлению военно-окружного суда утверждает смертные приговоры пензенским анархистам. Около 20 человек будут повешены в Арбековской роще.

***

Осень 1907 года. Пензенская губерния. Утро в Арбековском лесу.

Осенняя прохлада вызывает дрожь по всему телу. Неужели просто от холода дрожу?  От темного леденящего утра стучат мои зубы? Или же страх управляет мною? Волнение сковывает каждую часть тела, руки трясутся, каждая мышца содрогается. Нет! Все это холод, ноябрь все-таки уже, зима совсем скоро, от этого и дрожь нескрываемая.

Вековой лес встречает тишиной, будто бы все живое затаившись наблюдает за каждым моим неторопливым шагом, за каждой секундой финала моего существования. Даже ветер, кажется, затих. Слышны лишь звуки нашего движения. Я иду размеренно не тороплюсь, но в то же время не затягиваю темпа, дабы не спровоцировать толчок в спину. Если закрыть глаза на долю секунды, может показаться, что я иду сам по себе, без какого-либо сопровождения, просто гуляю по еще темному осеннему лесу. Но сейчас мой взор нацелен вперед, стараюсь смотреть сквозь тех, кто ведет меня, пытаюсь не упустить ход отвлекающих от данного процесса мыслей. Снега почти что нет, припорошил лишь местами, от этого мгла и стала такой непроглядной. Не видно дали, а жаль, ведь так хочется посмотреть куда-то далеко, и убежать в эту даль. Ох, как хочется уйти, закрыть глаза и нет меня здесь, нет и все.

Упавшие веточки на земле врезаются в ноги, цепляются, останавливают будто задерживают, мол, «не иди, не иди, стой». А я иду, иду как под гипнозом, тело как будто само по себе движется, не мое уже это тело, покидает оно меня, уходит от моего разума. Хочется ведь упасть! Прижаться к земле, к опавшей листве, к сырости леденящей, к лесным ароматам. Прикосновения жизни, природы, вечности требует душа. А сейчас чувствую себя грязным, все последние дни был окружен лишь бетоном и железом, чернилами и печатями, пропитался кабинетной вонью, тело будто бы осквернили символами всего того, против чего боролся, что искренне ненавидел. Необходимо очищение прикосновением естественного свободного мира без окружения рукотворного зла. Умыться бы горсткой снега хотя бы, но ведь не дадут, да и просить не буду, не дождутся прошений моих, ни мольбы, ни прощения они не дождутся. 

Усталость, как следствие долгого томления и бессонницы погружает в туманное состояние. Глаза прикрываются, иду покачиваясь на ощупь, а передо мной сменяющиеся картинки; матушка смотрит на меня, так нежно и тепло смотрит, улыбается. Товарищи смеются, счастливые такие, добрые весёлые. Сестренка, отец, все рядом будто бы, и так хорошо видеть их, чувствовать, что они со мной сейчас. И она, такая красивая и светлая, словно ангел идёт мне навстречу, обнять бы ее и не отпускать никогда. Жизнь свою отдаю лишь бы зажглось солнце над ними, лишь бы согрели их лучи свободы отогнавшие тени унизительного рабства и покорного угнетения. Столько сказать им еще хочется, объясниться, вылить каждое слово томившееся в сердце, чтобы услышали, как сильно люблю их, как дорожу я воспоминаниями о их присутствии в моей жизни.

Ночная мгла постепенно рассеивалась в утренней широте небосвода. Поднял голову остановившись ненадолго, и никто на удивление не поторапливает меня в спину. А ведь небо все такое же, тихое и великое, простирающееся надо всеми нами, оно выше всех человеческих смут и лишений, свет его надо всем миром сияет, и пока мы здесь все вертимся суетливо в своих страданиях и радостях, губим, спасаем друг друга, мечемся, выживаем, оно тихо висит над нами считая секунды отрезков наших жизней. Там высоко, сквозь колышущиеся сети ветвей видно, как проплывают чуть прозрачные темные тучи. Я продолжаю идти. В горле пересохло, очень хочется пить. Жажда заглушила даже чувство голода, напоминающее о себе журчанием в желудке, но все эти инстинкты казались настолько незначительными по сравнению с наплывающими мыслями и обострением бурлящих эмоций. Любовь, сожаления, печаль, ненависть перемешиваются внутри, обретая неистовую силу. С каждым вздохом в памяти яркими вспышками мелькают воспоминания, лица, события. Нахлынувший адреналин приводил к грани безумия, но я стараюсь держать себя в руках.

Извилистая тропа привела нас к поляне являющейся будто бы сердцевиной густого высокого леса, она была заполнена толпой ожидающих силуэтов, но в глаза бросилось не это. Я видел кучи земли и вырытые ямы. Ничто так не вызывает страх, как эти ямы, глубокие, темные, сырые ямы. Отвернулся от них. Смотрю на лица, угрюмые, где-то ехидные, а где-то простые, светлые, смотрящие на меня с каким-то самоподавляющим сожалением. Им ведь, скорее всего, казалось, что сюда приведут обезумевшего подонка со стеклянным черным взглядом, а здесь вот человек, такой же как и они сами, как их сыновья, и видно, что им не по себе от этого нарастающего осознания, и они, скорее всего, гонят от себя его дабы не закричать, дабы схватившись за головы не убежать от всей этой процессии. Другие же, видно, как ненавидят меня, со злорадством смотрят, ожидая зрелища, страданий, хрипа и мольбы. 

Плюнуть бы им в эти мерзкие сучьи морды. Но большинство же будто бы с демонстративной неохотой находятся здесь, будто заставили их сюда прийти, и они нацепив маски безразличия смотрят сквозь меня, будто нет меня, а они собрались лишь на покачивания осин посмотреть, да ворон на ветвях посчитать. Они-то и есть самые злодеи, самые страшные люди, способные делать вид, что ничего не происходит, хоть деревни жги, насилуй и истязай, а они вот также будут смотреть куда-то, присутствовать молчаливо и тем самым превращать казни в обыденность.

А жить хочется, с каждым глотком воздуха хочется надеяться, и не подавить в себе эту тягу никогда. Рвануть бы в сторону, пусть стреляют, лишь бы самому не идти на эшафот, но ноги будто заледенели, чувствую толчок в плечо. Передо мной береза и темный табурет под ней, а рядом стоит крепкий татарин, убийца и палач. Мощи нет, так хочется кричать, вопросить всех их: 

— Какое же право имеете?! И почему это право себе решили присвоить?! Вы, рожденные в этом мире так же, как и я, вдруг наложили на себя бремя вершителей судеб человеческих, ведете судите, обвиняете, решаете, лишаете. Путь мой вашим умами неведомый, сердцами непринятый — преступным нарекли. Как врага меня уничтожаете за то, что против вас стоял, против вершин ваших державных, плетей и дворцов ваших. Неужели чужды для вас мысли и осознания человеческие о свободе? Другой я, на другой стороне родился, другим взором на мир смотрю, и поэтому лишаете меня небес, воздуха, солнца и тепла, потому что против оков слово и действо имел?

Мысли эти кричат внутри меня, и сквозь молчание мое этот зов пробивается слезами в глазах, которые всеми силами пытаюсь сдержать дабы за малодушие не были восприняты.

В промежутках голых деревьев виднелись пролетающие стаи туч. Я почувствовал режущие прикосновения толстой петли, сдавливающей шею. Вернулось ощущение тяжести под глазами. Видно было как один из служивых в толпе зажмурился и отвернулся. Холод прокатился по телу, будто кто-то невидимый обдувал меня ледяным клеймом. От рядом стоящего татарина воняло потом.

Неужели темнота ждет меня? Конец, небытие, пустота. Иль встречу кого? Иной мир ёпознаю и не сотрется сознание моё. А матушка всё о боге твердила, о всепрощении милостивом. Вот так вопросительно и неведомо ухожу в глубины тайн, которые никем так и не раскрыты. Будь, что будет, ибо ни о чем не сожалею, по зову совести искренней жил, и за правду злом человеческим погублен.

Капли дождя все быстрее и быстрее падали, разбиваясь маленькими всплесками. Я чувствую прощальное прикосновение жизни, что придает малую долю легкости. Стекающие струйки холодной небесной воды уносили с собой всю осевшую пыль острога и внутреннюю сковывающую ненависть. Исчезли толпы властных форм, не стало конвойных шеренг, ни мучительной готовности палача. Лишь ледяная свежесть, шум, разрастающегося дождя, и аромат, чуть замерзший опавшей листвы. Тяжелый вздох, один из последних, толстая петля не позволяет набрать полную грудь воздуха. Все расплывается. Слышу стук сердца, он так громок, пульсирует в веках отбивая секунды. Прощаюсь с миром, своим разумом, с теми, кто любил и окружал меня. Разрывают душу сожаления о том, что ухожу так скоро, что множество мечтаний и путей исчезают вместе со мной в тишине ночного леса. Кажется, что еще так много не успел и столько еще хотелось увидеть, познать. Я проиграл битву, которой посвятил свою жизнь. 

Я лишь потухший огонек  большого пламени, уходящий с надеждой, что минуя дни, годы, века, маленькие капли дождя приносящие столько неудобств окружающей меня толпе, в единстве своем перерастут в ливень. Смотрящим на меня сейчас не комфортно, не уютно, им холодно и мокро, они раздражаются, им хочется домой, они хотят остаться сухими и чистыми, не хотят соприкасаться с падающей водой. Им не нравится смывающие старую пыль частицы облаков, они укрываются и прячутся, а я стою уже весь промокший с петлей на шее и улыбаюсь, ибо верю, что воды небесные вечны, и придут они с ветрами в пустыни, и бурями смоют последствия засух. Зелень восстанет из-под тверди, прорастет до вершин разрушив собой песочно-золотые дворцы, и свет радуги окрасит собой темные, забытые лучами солнца места. Сегодня, мы — первые капли упавшие в каменную, сухую почву. Мы исчезли бесследно, подарив земле лишь надежду преддверия грядущего. Мы вновь возвысимся в небеса, чтобы вернутся с новым течением стихий.

***

Забила барабанная дробь, заглушившая последний тихий возглас молодого человека, стоявшего на эшафоте. Он смотрел перед собой куда-то в даль, так обреченно и задумчиво. Лишь близ стоявшие услышали последние слова, оставленные в этом мире молодым революционером перед тем, как палач выбил табурет из-под его ног. 

«Мы будем жить!» — прокричал он сквозь звуки смертельной дроби. Не каждый из присутствующих понял значение этих слов, ибо он сказал это не для них, он прокричал эти слова для самого себя, как спасительный манифест надежды, что всё то, чему он посвятил свою жизнь не сотрется казнью молодых душ, что каждая буква его искренних слов, действий и чувств имеет значение как для настоящего, так и для будущего, что он погибает не за зря. 

Эти слова эхом пронеслись по Арбековской роще, оставшись в ней вечным напоминанием о жизнях, мучительно ушедших с верой в истину борьбы против угнетения человеческой свободы, красоты и вдохновения. Они теряли воздух, который так сильно любили. Прохладный лесной ветер уже не мог дать им жизнь, его забрали у них так же нагло, как отбирали свободу у народа. Сердца, что несли в себе мечтательные строки о земном рае останавливались под ветвями русских берез.

Дождь закончился. Усилились порывы ветра, приводившие в движение опустевшую округу Арбековского леса. Оставшиеся капли дождя падали с верхушек деревьев в рыхлый еще не застывший чернозем. Спустя ровно 10 лет по всей России пронесется революция, сломавшая эшафоты самодержавной власти, но так и не нашедшая истинную свободу. Мрак и шум цепей продолжает властвовать в мире, в котором неотступно возрождаются новые силы сопротивления. «Мы будем жить!» — снова звучат слова из столетия в столетие, как напоминание любому властному режиму о его неизбежном крахе. Столыпинский галстук как символ, удушающий тягу к свободе, возвратился в узлах этапов столыпинских вагонов, затягивающихся петлёй перекрывающей дыхание свободного движения современной России. Это удушье забирает голос, воздух, жизнь, и мы будто бы снова стоим на эшафоте под моросящим дождиком в ожидании ливня.

***

Осень 2017 года. Пасмурный сентябрьский день. Арбековская роща разбросила жёлто-коричневые ковры листьев. Тёмное небо разрывается грохотом туч. Редкие берёзы покачиваются порывами ветра.

Я читаю имена на стеле посвященной памяти борцов за народное счастье. Григорий Донсков, Андрей Землеков, Николай Попков… Десяток судеб, самых разных людей, объединенных лишь общей целью — свободой. У каждого из них был свой отдельный путь, любимые близкие люди, привычки, мечты, свойства характера, все они абсолютно разные, непохожие друг на друга жители мрачной провинции, чьи жизни так и стерлись бы в долголетии истории, если бы не единый порыв, вызванный трепетом в сердце, если бы не прочитанные ими строки, пробудившие веру и стремления.

Сегодня мы весьма много знаем о теоретиках и практиках прошлых лет, мы чуть ли не наизусть знаем этапы их биографий и смыслы изречений, но значительно реже мы говорим о простом народе — рабочих, крестьянах и студентах, которые были лишь каплями в пролившимся дожде революций. О Яковах, Григориях, Николаях и Степанах, которые отдали свои жизни в борьбе против угнетения. Они весьма вероятно и не требовали для себя славы, а просто делали то, что считали нужным, пытались стереть этапы каторжных ссылок, казни тайных полиций, последствия классового неравенства. Ориентиром для них являлась эмпатия к народу, частью которого они и являлись. А народу России несмотря на всплески восстаний предстояли ещё долгие годы большевистского террора и нескончаемых репрессий.

На протяжении всех исторических периодов народ, от интеллигенции до крестьян, от учителей до бизнесменов, от художников до программистов объединившись или по одиночке продолжают сопротивление в самых разных формах. И не сосчитать нам всех лет свободы, что были отняты у людей ссылками и тюрьмами, не перечислить жизней каждого, кто был искренен в своей борьбе, нам остается лишь сохранить в себе осознание вечности сопротивления частью которого является чья-то неповторимая судьба.

Редкие капли дождя посыпались с затянутого темным полотном неба. Лесная тишина погружала в ощущение преемственности времен, летопись которых будто бы проявлялась в окружающих картинах — в древесных долгоживущих зарослях, ставших свидетелями многих событий самых разных поколений. Михаил Лазгачев, Алексей Лысенков, Егор Кулагин…… 

Дождь становился сильнее, и могучая сила ветра привела в движение лесное пространство. Яков Федотов, Иван Синеков, Федор Першин….

«Мы будем жить», — эхом неслось среди покачивающихся берез.

Василий Немов, Трофим Колокольцев, Борис Алексеев казнены в Арбековской роще в 1907 году за участие в революционной деятельности.

Октябрь 2017 года. С момента казни анархистов прошло 110 лет. Ресурс «ОВД-Инфо» сообщает о том, что в Пензе по подозрению в подготовке к свержению конституционного строя путем террористической деятельности задержаны пять анархистов. Тренировки молодых людей проходили в том числе и в Арбековском лесу.

Ноябрь 2022 года

Источники:
1. «Дела минувших дней. Почему забыли о памятниках рабочим?», еженедельник «Аргументы и Факты» «АиФ Пенза», 18.04.2017 г.
2. Статья «Википедии», Николай Семёнович Пчелинцев.
3. «Их подвиг не забыт», К. Раева, Ф. Пудов (нештатные инспекторы областного краеведческого музея).

Написать Илье можно по адресу: 431161, Россия, Республика Мордовия, Зубово-Полянский район, п. Озерный, ул. Лесная, д. 3, ФКУ ИК-17 УФСИН России по Республике Мордовии, Шакурский Илья Александрович 1996 г.р.

Финансовая помощь: 2202206318325417 (новая карта, Сбер, Нина Ивановна Ш.)