"Они просто скучные обыватели": интервью Андрея Кутузова

Мы публикуем интервью, которое тюменский анархист, участник "Автономного Действия" Андрей Кутузов на днях дал местному интернет-порталу. Напомним, что ФСБ обвиняет Андрея в «публичных призывах к осуществлению экстремистской деятельности» (ст. 280 УК РФ) на основании сфальсифицированной листовки. Недавно прокуратура направила дело в суд. В интервью подробно рассказывается о сложившейся ситуации, излагается подоплёка событий и ставится диагноз российскому "экстремистскому" законодательству.

Напомним, что уголовное преследование активиста началось после митинга, прошедшего 30 октября прошлого года в Тюмени. Акция была проведена в рамках всероссийских дней единых действий против так называемых Центров «Э» (подразделений Департамента по противодействию экстремизму МВД России). Сейчас Региональное управление ФСБ по Тюменской области обвиняет Андрея Кутузова в том, что на этом митинге он распространял листовки, содержащие призывы к осуществлению экстремистской деятельности. 12 октября этого года Кутузов был переведен в статус обвиняемого, а около недели назад дело было передано в суд.

- Около года назад Вы уже были фигурантом уголовного дела: проходили подозреваемым по делу о нанесении антивоенных надписей на стены тюменских военкоматов, однако до предъявления обвинения и суда дело не дошло, поскольку у следствия не оказалось доказательств Вашей вины. Какие доказательства предъявляются на этот раз?

- Да, я и еще два человека тогда проходили подозреваемыми, но дело действительно развалилось, поскольку следствие не смогло ничего доказать. Зато после того, как было прекращено уголовное преследование по нам, было возбуждено уголовное дело против сотрудников Центра по противодействию экстремизму, поскольку в ходе расследования этого дела они умудрились избить свидетеля.

Что же касается этого дела, то все доказательства я перечислить не могу, поскольку они представляет собой шесть внушительных томов. Но основное, на что опирается следствие — это показания «свидетелей». Федеральная служба безопасности, ведущая мое дело, каким-то чудом «нашла» их через полгода после того самого митинга 30 октября 2009 года, на котором я якобы дал им «экстремистскую листовку». Наверное, нет нужды говорить, что все остальные люди, присутствовавшие на митинге: его организаторы, участники, журналисты, даже сотрудники милиции, которые охраняли митинг — хором заявляют, что никакой листовки, призывающей к насильственным действиям, они там не видели.

- Но обвинение опирается не только на свидетельские показания. В качестве доказательства Вашей вины приводятся и лингвистические экспертизы текста листовки.

- Да, в деле, помимо свидетельских показаний, присутствуют экспертизы. Во-первых, поводом к возбуждению дела формально стали лингвистические экспертизы, которые признали текст этой самой листовки экстремистским. Эти экспертизы проводились в Екатеринбурге. Одну сделал Уральский центр судебных экспертиз, специалисты Усова и Архарова, вторую проводили опять же в Екатеринбурге, но уже сотрудница Свердловского регионального управления ФСБ некая Мочалова.

Кроме того, уже после того, как у меня прошел обыск и мне стало известно о существовании этого уголовного дела — полгода оно велось без моего ведома, — мы с моим адвокатом потребовали автороведческой экспертизы, поскольку с самого начала нам было ясно, что листовка сфальсифицирована. Это значит, что она является компиляцией из моих текстов, доступных в Интернете, но с добавлениями, которые сделал другой автор и которые очень четко выводят листовку на состав статьи 280 УК РФ («Публичные призывы к экстремистской деятельности»). В ответ на наше ходатайство следствие отправило эту листовку на автороведческую экспертизу — ни за что не догадаетесь куда! — в то же самое управление ФСБ по Свердловской области, той же самой госпоже Мочаловой. Мы решили перестраховаться и отправили тексты на экспертизу в Нижегородский государственный университет и другим независимым экспертам.

Результат можно предсказать: Мочалова пришла к выводу, что если в инкриминируемой листовке и в моих текстах есть несколько совпадающих текстовых фрагментов, значит и автор у них однозначно один. Вообще, я бы много чего мог сказать по поводу лингвистической состоятельности ее экспертизы — я кандидат филологических наук, то есть, кое-что в этом смыслю — но, пожалуй, это будет не очень объективно. Поэтому я буду опираться на данные независимых экспертов. Они пришли к выводу о том, что в тексте «экстремистской» листовки действительно присутствуют инородные фрагменты, не совпадающие с моими текстами по уровню грамотности, по коммуникативной направленности и по стилю.

Если говорить человеческим языком, то вот эти инородные фрагменты в тексте листовки действительно очень сильно отличаются, потому что они, во-первых, не очень грамотные, а во-вторых, они написаны совсем по-другому. Наша листовка, которую мы действительно раздавали на митинге, выдержана в спокойном духе: в ней излагается суть проблемы и предлагаются пути ее решения, причем эти методы выражены в форме вполне законных требований к органам государственной власти, например: отменить федеральный закон 114 «О противодействии экстремистской деятельности», расформировать Центры по противодействию экстремизму при МВД и так далее.

Ну, а в инородных фрагментах словарный состав очень экспрессивный, много ругательств, вроде «дебилы» или «жулики». Более того, эти фрагменты обращены не к властям, не к государству, а к каким-то абстрактным читателям этой листовки, которых призывают бить окна в Центре «Э», разрисовывать его стены, «истреблять ментов» и так далее. Эти фразы как раз, возможно, и тянут на состав преступления по статье 280, поскольку она подразумевает публичные призывы к экстремистской деятельности.

Таким образом, в деле сейчас присутствуют несколько противоречащих друг другу лингвистических экспертиз: экспертиза госпожи Мочаловой из Екатеринбурга, не имеющей ученой степени вовсе, и экспертизы целого коллектива кандидатов и докторов наук, которые пришли к противоположным выводам.

Мне, честно говоря, по-человечески жаль следователей и оперативников, которые вели и ведут мое дело. Они все прекрасно понимают, что оно сфабриковано, поскольку сами участвовали в этой фабрикации. Они видят, что меня поддерживают самые разные люди: университетские преподаватели, путешественники, автостопщики, музыканты, линуксоиды, гражданские активисты, студенты, менеджеры, журналисты и так далее. Сами же они — просто скучные обыватели, которые сидят в своих офисах и выполняют план, боятся начальства и все такое. Мне правда их жаль.

- Примечательно, что митинг, на котором Вы, как считает следствие, раздавали «экстремистскую» листовку, был посвящен как раз проблеме антиэкстремистского законодательства. Будучи одним из его организаторов, Вы высказывались о необходимости отменить федеральный закон 114 и расформировать Центры по противодействию экстремизму. Изменилась ли с тех пор Ваша позиция?

- Да нет, в общем-то я продолжаю считать, что существующий сейчас закон об экстремизме никуда не годится. Он, к сожалению, предоставляет большое поле для злоупотреблений, кроме того, он крайне нелогичен. Даже само по себе понятие «экстремизм» не очень хорошо определено в этом законе. С чисто житейской точки зрения, кажется, понятно, что «экстремизм» — это некие крайние мировоззрения. Но, опять же, любому ясно, что «крайность» — понятие относительное. То есть то, что когда-то считалось экстремизмом, сейчас для нас является обычным делом. Есть хороший пример: сто лет назад во многих «цивилизованных» странах экстремизмом было требование предоставить избирательные права женщинам, сейчас экстремизмом будут выглядеть призывы лишить женщин этих прав. Соответственно, здесь закон входит на территорию, которая вряд ли вообще должна регламентироваться государством: на территорию личных взглядов и мнений каждого конкретного человека.

Когда закон «О противодействии экстремистской деятельности» принимали, предполагалось, что с помощью него можно будет бороться с радикальными националистическими и фашистскими идеологиями, с распространением межнациональной розни. То есть, были благие намерения — уменьшить число убийств и других преступлений на почве расовой ненависти. Но тут вот какая проблема возникает: если закон допускает, что можно человека наказывать, сажать в тюрьму только за то, что у него националистические взгляды — не за то, что он кого-то убил или там свастиками синагогу разрисовал, а просто за то, что он так думает то, следовательно, ничто не мешает преследовать другого человека за то, что у него, например, коммунистические взгляды, или либеральные, или анархистские, или еще какие-то. Но кто будет определять, за какие убеждения нужно преследовать, а за какие — нет? Закон очень расплывчатый, значит, фактически, определять это будет оперативник из Центра «Э». Понятно, что оперативник этот — не специалист по социологии, политике, философии и так далее. Зато ему нужно сдавать отчетность, у него план горит. Вот и фабрикуются дела, как в моем случае. Поэтому я считаю, что просто опасно давать государственным органам право решать, какое мировоззрение «хорошее», а какое — «плохое».

Кстати, я не одинок в такой оценке наших «экстремистских» законов. Комитет по правам человека при Организации Объединенных Наций уже два раза — в 2007 и в 2009 году — рекомендовал России изменить закон «О противодействии экстремистской деятельности», в частности — уточнить само понятие экстремизма. Особо подчеркивалось, что в РФ этот закон часто используется просто для преследования тех, кто критикует власть. Но наши власти, к сожалению, до сих пор не прислушались к мнению ООН.

- Если обратиться к практике вынесения судебных решений по статье 280 УК, то видно, что разброс степеней наказания очень велик: от штрафа до лишения свободы. А оправдательный приговор со времени вступления в силу этой статьи был вынесен только однажды. Какого наказания требует для Вас прокуратура? Чего Вы ожидаете от суда?

Во-первых, у нас суды действительно очень редко выносят оправдательные приговоры, не только по 280 статье. Вселяет надежду, то, что все-таки выносят. Сложно говорить о том, чего ожидать. Прокуратура потребует конкретного наказания в ходе судебного следствия. И, конечно, мы будем добиваться полного оправдания. Никакие половинчатые меры меня не устроят. Я могу допустить, что судья вынесет обвинительный приговор. Естественно, в этом случае он будет обжалован в вышестоящем суде. Надеюсь, что судья будет работать объективно, поскольку, учитывая обстоятельства дела, в конце концов один из вышестоящих судов обязательно отменит обвинительный приговор, пусть даже это будет Европейский суд по правам человека.

- Не оказывает ли уголовное преследование влияния на Вашу преподавательскую карьеру?

- Я по-прежнему занимаюсь преподаванием, наукой, совсем недавно выступил с докладом на конференции «Экология языка на перекрестке наук». То есть, к чести университета, никаких репрессий пока не последовало, да это и понятно: ведь у нас презумпция невиновности, до приговора суда каждый человек считается невиновным. Естественно, что спокойствия мне это уголовное преследование не добавило, оно отнимает мое время, которое я мог бы потратить на что-то полезное, и деньги, которые я (и друзья, которые мне помогают) трачу на адвоката. Поэтому, хоть и не фатально, но все это абсурдное дело действительно повредило моей работе.

- Когда ожидать первого судебного заседания?

- Дело направлено в мировой суд Центрального района. Как только они там определятся с датой первого (предварительного) заседания, мне сообщат об этом по почте. Судебные заседания у нас по закону открытые, так что читатели этого интервью могут туда прийти и самостоятельно оценить позиции защиты и обвинения. Думаю, будет интересно.

Источник