Принципы, во имя которых наступают армии, убивают людей, опустошают земли и разрушают города всегда идеальны. Последняя мировая сила, США и их вассалы, не являются исключением: вместе с авианосцами, танками и боевыми вертолётами оккупационной армии в Ираке снова мобилизируется и идея прав человека, чтобы предъявить миру законный мандат на действия. Забавно, что критики этой военной акции также ссылаются на ту же идею. Миллионы людей, которые по всему миру демонстрировали против планов войны, не говорят на языке, отличном от языка правительства США. Когда речь заходит о принципах, то Ноам Чомски говорит то же самое, что и Джордж В. Буш. Во имя прав человека бомбы падают с неба, и во имя прав человека заботятся о жертвах и утешают их. Обычно критики говорят, что реальность не соответствует идеалам. Если есть человеческое право на жизнь и телесную неприкосновенность, то как можно смиряться с тем, что посредством военное вмешательство Запада ведет к большему количеству жертв, чем действия жестоких диктаторов и террористов?
США — как говорят — используют права человека лишь как прикрытие для совершенно обычных властных и экономических интересов: их интересует не положение населения, а нефть.
А поэтому — таково продолжение аргументации — используются двойные стандарты: повсюду, где диктаторы ведут себя примерно и, к примеру, разрешают на своей территории размещать боевые вертолёты США (как Турция и Саудовская Аравия), самозваная мировая полиция ничего не имеет против грабежа, преследования и убийства целых групп населения или против диктатуры.
Все эти аргументы ни в коем случае неверны, что касается фактов. Проблема в интерпретации этих фактов. Идёт ли речь всего лишь о непоследовательности западной империалистической силы, попирающей собственные принципы ногами? Тогда можно было бы в некотором роде эти принципы обжаловать, по крайней мере, по сути, и тогда распоясавшаяся власть осталась бы без легитимации. Или всё наоборот — совершенно не антигуманные интервенции и бомбардировки вполне соответствуют логике прав человека? Тогда ошибка была бы на стороне критиков, которые не понимают сущности этих принципов. На первый взгляд эта мысль кажется абсурдной. Не заключается ли посыл прав человека как раз не в универсальной признании всех индивидов равными, безо всякого различия? Как может тогда с правами человека сочетаться презрение к столь многим индивидам?
Кто аргументирует таким образом, забывает, что совершенно нормальная и повседневная процедура обобществления посредством рынка подразумевает перманентное не-признание неисчислимых человеческих существ. Когда high-tech-бомбардировщики из США сбрасывают свой смертельный груз на праведных и неправедных, они проводят в жизнь ту же самую логику, только активно и насильственно, которая более широко пассивно и тихо разворачивается в экономическом процессе. Год за годом миллионы людей (не только детей) умирают от голода и болезней по одной единственной причине — им нечем заплатить. Западный универсализм внушает нам безраздельное признание всех индивидов как «людей вообще», наделённых знаменитыми «неотделимыми правами».
Одновременно именно универсальный рынок создаёт фундамент для всех прав, включая элементарные права человека. Война за мировой порядок, уничтожающая людей, ведётся за свободу рынков, которые также убивают людей, а следовательно — и за права человека, ибо они без формы рынка немыслимы. Мы имеем дело с парадоксальным отношением: признание через не-признание, или наоборот — не-признание именно через признание.
Кажущееся противоречие разрешается, когда мы спрашиваем об определении человека, лежащем в основании этого парадокса. Первая формула этого определения звучит: «человек» – это принципиально платёжеспособное существо. Что, конечно, с другой стороны означает, что совершенно неплатёжеспособный индивид вообще не может быть человеком. Существо становится тем более человекообразным, чем более оно платёжеспособно, и тем менее человечно, чем меньше оно может этот критерий выполнять.
Если эксцентричный миллионер завещает своей собаке свои богатства, следуя этой логике, разбогатевшая таким образом собака является человеком в большей степени, чем ребёнок из трущоб. Однако, платёжеспособность в этом примере является лишь случайным внешним признаком. Но если мы понимаем определение человека как общественное отношение, в которых собака, конечно, участвовать не может, то признак платёжеспособности означает, что речь должна идти о субъекте товаропроизводящей системы. Только существо, зарабатывающее деньги, может быть субъектом права. Способность, участвовать в правовых отношениях связана со способностью каким-либо способом участвовать в процессе обращения капитала. По этому определению, человек должен быть работоспособным, он должен быть способным продавать себя (в случае необходимости и свои органы), его существование должно отвечать критерию прибыльности. Это — молчаливая предпосылка современного права вообще, т. е. и прав человека.
Вначале это право называлось «правом естественным». В особенности, философы так называемого Просвещения, считали, что индивиды появляются из утробы матери в «естественной» форме правового субъекта. Форма эта, однако, чисто общественная, она настолько же «естественная», как и договор аренды или чертёж межконтинентальной ракеты. То, что здесь говорилось о «природе», имело лишь идеологическую причину: общественные формы современной товаропроизводящей системы, абстрактного «труда», экономической рациональности и тотального рынка считались «естественными» формами человеческого общежития. Человек, как утверждают сегодня, обобществляется посредством товара, денег и рынка, столь же «естественно», как и бобёр строит плотины или пчела собирает нектар для своего улья. И поскольку тотальный рынок предполагает, что люди заключают юридические договоры на все случаи жизни, предполагаемая естественность рынка и капитала предполагает и естественность человека как правового субъекта. Права человека должны быть лишь элементарной гарантией этой общественной формы субъекта: универсальное признание «человека» по этим принципам и ни по каким иным.
Поскольку настоящий человек, плотский индивид ни в коем случае не рождается в биологическом автоматизме как субъект обращения и права, между реальным существованием индивидов и этой общественной формой зияет систематическая пропасть. Эта пропасть, в определённом смысле, не только «онтогенетическая», касающаяся одного отдельного человека, но «филогенетическая», касающаяся исторического развития общества. Ибо развитие капитализма и соответствующей ему общей правовой формы были настолько же мало «естественными», что эта система вообще смогла возникнуть в Современности и была установлена вопреки отчаянному сопротивлению людей. Изначально абстрактный «труд» для рынка с целью увеличения капитала не была «правом», к которому все стремились, но принудительным отношением, насильственно установленным сверху, чтобы превратить людей в «денежные машины».
При этом можно наблюдать двойное парадоксальное пересечение «признания» и «непризнания» в современной форме права. Право, по своей сути, предполагает отношения включения и исключения. Универсальна лишь претензия на абсолютную власть этой формы. Как уже было видно из внешнего признака платёжеспособности, речь идёт о власти общественной абстракции, воплощённой в форме денег, а тем самым, и права. Но эта форма абстрагируется именно от физического существования, от телесных, социальных и культурных потребностей людей, чтобы свести их к простому существования единиц затраты энергии ради самоцели накапливания денег. Подразумеваемый правами человека «человек вообще» является чисто абстрактным человеком, т. е. человек, когда он является носителем и одновременно рабом царящей общественной абстракции. И лишь как этот абстрактный человек признаётся универсально.
Но это означает, что это признание одновременно включает в себя и непризнание: материальные, социальные и культурные потребности исключаются как раз из фундаментального признания. Человек прав человека признаётся лишь как сведённое к общественной абстракции существо; он, с одной стороны, сводится к тому, что итальянский философ Джорджо Агамбен назвал «голой жизнью», которая определяется лишь положенной вне него целью. Это знаменитое «признание», на самом деле, на самом деле является тоталитарным притязанием на жизни индивидов, которые принуждаются к тому, чтобы практически жертвовать своими жизнями для столь же банальной, сколь и чисто метафизической цели бесконечного накопления денег посредством «труда». Лишь затем, для остатка жизни, который, собственно, служит для восстановления ради тоталитарной цели, у них есть право определять свою жизнь. Удовлетворение потребностей — лишь побочный продукт того метафизического самодвижения денег, к которому они привязаны своим признанием в роли субъектов абстрактного права.
Это парадоксальное признание (абстрактного человека) через непризнание (телесного и социального человека) получает свою удивительную силу убеждения от того, что всё может быть куда хуже. Ибо относительное непризнание, заключённое именно в этом абстрактном признании, всегда может превратиться в непризнание абсолютное: собственно, тогда, когда люди «выпадают» из тотального движения капиталистической самоцели, т. е. когда они больше не могут быть субъектами в этом смысле. Тогда они выпадают из «способности признания» как редуцированные, лишь абстрактные люди, согласно этому определению, перестают быть людьми; поэтому «объективно» они считаются лишь куском материи, простыми природными предметами вроде щебёнки, ботвы и колорадского жука. Маркиз де Сад первым высказал эти выводы в 18-м столетии со всей циничной прямотой.
Несчастье, быть признанным абстрактным, редуцированным человеком, пред лицом такой угрозы превращается в сомнительное счастье, хотя бы в этой негативной, призрачной форме обладать общественной значимостью и определённым сходством человека. Хотя признание является чисто негативным и предполагает подчинение, «выпавшие» ещё меньше избегают тотальных притязаний системы. Подчинение людей абстрактной форме облагораживается в «правах человека» так, что это подчинение выглядит как преимущество перед теми, кто даже не подчинён, но полностью выкидывается из бытия человека.
Т.к. между простым существованием людей и «правом подчиняться» зияет систематическая пропасть, индивиды считаются «людьми» не по природе, а могут лишь посредством селективного «процесса признания» превратиться в так определяемые человеческие существа и субъекты права. Селективный процесс может быть «объективным» (по законам накопления и состояния рынка) или он может быть задействован «субъективно» (согласно идеологическим и государственным определениям «друга и врага»). В этом процессе реальное существование индивидов может быть также отвергнуто, как и не принятый рынком товар, который считается «лишним». И в случае необходимости «процесс признания» однозначно окончится ракетами или ultima ratio атомной бомбой, чтобы привести «не достойных признания» индивидов на уровень физической материи.
Обещание прав человека всегда является угрозой: если молчаливые условия, определяющие в Современности «человека», не будут выполнены, то и признания не будет. Для большинства людей, однако, эти молчаливые условия просто больше не выполнимы, даже если они и напрягутся вплоть до самопожертвования, чтобы быть принятыми в подчинение абстрактной форме денег и права. Конец их существования предполагается как «побочные убытки» мирового рынка или во вмешательстве мировой полиции.
Это горькое понимание не противоречит мотивам многих индивидов и организаций, заступающихся за жертвы во имя прав человека и часто смело выступающими против властей. Но эти усилия напоминают труд Сизифа, если не удастся преодолеть парадоксальную и негативную форму мирового (со)общества, обладающего правом определения кто вообще может называться «человеком», и которым, тем самым, и определяются права человека.
Перевод: olladij
Добавить комментарий