Публикуем присланную нам беседу Василия Кузьмина и Александра Бренера. Василий Кузьмин - левый активист и участник независимого издательского кооператива "Напильник". Александр Бренер - писатель и деятель современного искусства.
Василий Кузьмин (на заглавном фото): Анархизм сегодня: что это? Знамя заранее обреченной на поражение героической борьбы с государственным колоссом? Субкультура для избранных, где ребятишки поют песни о добре с кулаками и едят по вегану? Поле для бесплодных споров ученых мужей, занимающих академическим трудом нищету своей обыденной жизни? Просто буква "А" в кружке, нарисованная корявым почерком на стене? Или все же попытка обрести новую сущность и переизобрести себя?
Александр Бренер (на фото ниже): Насколько я знаю, анархисты сегодня предпочитают не называть себя анархистами. Зачем бросаться в глаза властям? Зачем нагружать себя этой идентичностью? И главное: подлинный анархизм не сводим к какому-либо социальному, политическому или философскому источнику, основанию или набору принципов. Наоборот: одной из главных характеристик анархизма является стихийное или осознанное отрицание подобных источников. Анархизм - это не доктрина и не мировоззрение, не партийная программа и не активистское действие, а форма-жизни, то есть жизнь, неотделимая от своей формы и её становления. Что определяет эту форму? Две взаимосвязанных составляющих: уход и сопротивление. Уход из всех аппаратов государства и общества и сопротивление любым отношениям власти, контролирующим индивидов в обществе. Как сказал Мейстер Экхарт: „Истинно живёт только то, что обходится без принципа“.
В. К. На мой взгляд, сопротивление как понятие гораздо проще, чем уход, здесь действие классически встречает противодействие. О формах сопротивления мы ещё поговорим, но сначала хотелось бы прояснить суть ухода. Стоит ли говорить об уходе из-под контроля именно государства в какой-то конкретной стране, или речь скорее идёт об отказе от цивилизации и попытке создания новой сферы собственного бытия? Можно ли считать уход формой пассивного сопротивления? Или, наоборот, активного?
А. Б. Уход - сингулярное событие: у каждого свой уход. Есть уход Артюра Рембо, есть уход Фернандо Пессоа, есть уход Кафки и есть, например, уход Хлебникова. Ясно, что во всех этих случаях речь идёт об уходе автора из литературы и авторства, но при этом все перечисленные уходы разнятся между собой. Нужно понимать или хотя бы догадываться: почему, как и куда случился тот или иной уход. Ну а кроме писательских уходов есть уходы из науки, уходы из нации, уходы из семьи, уходы из разума, уходы из человечества, и т. д., и т. п. Добровольный уход из жизни - тоже уход, самый прямой из всех. Человек уходит от заданной ему обществом траектории: из полицейской идентичности, из профессии, из аппаратов государства, из истории.
Уход не является ни пассивным, ни активным сопротивлением. Уход - это становление. Становление сверхчеловеком, как у Ницше, или телом без органов, как у Делёза, или становление никем, как в случае Бартлби, или становление гнигой, как у Терентьева. Или становление неизвестно чем неизвестно где. Уход есть саботаж, смехотворчество, лилипутство и великанчество, линия бегства, акт воображения, яблоко Сезанна, чирикающая машина Клее, улыбка чеширского кота, превращение индивида в кентавра, а затем в Пегаса, а затем в морского конька, метаморфоза общественного отброса в природного медососа, лифт на Джомолунгму, верёвочная лестница на Луну, вечное возвращение в пещеру Эль-Кастильо, самое свежее из видЕний „Тысячи и одной ночи“, погружение в реку под названием Млечный Путь… Никто не может измерить мечты и желания в их становлении. Уход - это мечта, ставшая жгучим желанием, а затем событием. Уход есть отказ от себя, то есть та единственная кособокая лесенка, которая ведёт к головокружительной скале, с которой девушка прыгает вниз головой в невозможное, поскольку в конечном итоге речь идёт о том, чтобы дотянуться до звезды без названия, абрикосовой косточки, скатившейся за борт пьяного корабля… Вот что такое уход: ухо ходока-хаджи, уходящего вдаль от самого себя, чтобы стать всем без всего и вслушаться в тишину без ходиков.
В. К. “Сопротивление небесполезно". "Одно решение - сопротивление". "Ты и есть сопротивление". Подобные красивые рефрены пафосно украшают фасад каждой левацкой группы в любой стране, на деле не имея никакого практического смысла. Понятно, что готовых и универсальных рецептов сегодня нет и не может быть, но все же, какие формы сопротивления можно выделить как имеющие право на существование?
А. Б. Сопротивление никогда не является ответом или реакцией на действия власти. Оно исходит из собственной логики и следует своему собственному ходу (уходу) мысли. Коротко говоря, сопротивление - это иное использование аппаратов, идей и знаков: использование, вырывающее вещи и идеи из отношений власти. Например, слова: в настоящей поэзии они используются совершенно иначе, чем в институтах нормализации и контроля (в семье, школе, армии или экономике). Поэзия есть открытие неожиданных взаимосвязей между одним элементом и другим: между цветком и страстью, солнцем и атакой, смехом и свободой. Когда такое открытие происходит, сопротивление обретает свою материальность: камень становится дышащим словом, а слово - крылатым камнем. Когда-то Уильям Берроуз использовал стрелковое оружие, чтобы создать произведения изобразительного искусства - это, пожалуй, самый топорный случай использования вещи по-иному. Необходимо научиться использовать по-новому все вещи: презервативы, компьютеры, дома, тарелки, романы, рубашки, поцелуи… Как именно по-новому и по-иному? Так, чтобы открывалась божественность вещи или идеи. В конечном счёте весь мир - проявление божественной сути, а это означает, что нет на свете веток или ботинок, которые хотели бы остаться глухими и немыми. Сопротивление есть способность слышать голоса гор, воды, воздуха, зверей и растений - и делать то, что они нам шепчут. Тогда наши речи, изделия и предметы перестанут быть имуществом, товаром или орудиями смерти и превратятся в сопротивленческие игры, происшествия, события и проделки. Уличные баррикады - вот самый простой пример поэтического использования мусорных контейнеров, столов, стульев и полицейских заграждений.
Скажи, а что ты сам думаешь о сопротивлении сегодня?
В. К. Несмотря на скептичное отношение к использованию слова "сопротивление" в качестве беззубой мантры, я не могу и не собираюсь исключать это понятие из своей жизни. Для анархиста сопротивление в любой его форме это изначально индивидуальный акт, способный вылиться в коллективное действие. Как писал Камю, "я бунтую, следовательно, мы существуем". Здесь в первую очередь важно именно решение (могущее перетечь в поступок). Убежденность, позволяющая верить в то, что дважды два не равно пяти даже в кабинете 101. Сколь бы иронично это не звучало, но описанное в антиутопиях понятие "мыслепреступления" начинает буквально появляться в уголовных кодексах тоталитарных государств. Сопротивление начинается именно в головах, какие формы оно принимает в дальнейшем и насколько эффективным является - уже вопрос объективных исторических условий. При этом я глубоко убежден, что наиболее яркую и зрелую форму сопротивление способно приобрести именно в условиях открытой диктатуры. Случаи будут более единичными, но более выстраданными и монолитными. Два раза в год махать флагом в европейской стране не одно и то же, что читать запрещенную книгу в концлагере.
А. Б. „Махать флагом“ - это вообще не имеет никакого отношения к сопротивлению. Сопротивление - слово, нуждающееся в теоретическом обосновании, иначе оно утрачивает всякий смысл. Я попытался дать своё понимание сопротивления, основываясь на концептах Фуко (асимметрическое сопротивление) и Агамбена (его идея использования). Скажу ещё раз: сопротивление сегодня возможно только в сцепке с уходом из аппаратов. Это прежде всего партизанское, конспиративное событие. Чтобы оно состоялось, необходимы не „объективные исторические условия“, а радикальный выход из них, то есть создание свободного (автономного) пространства-времени, в котором встречаются и соучаствуют друзья-конспираторы. Конспиративное сообщество состоит как из живых заговорщиков, так и из их воображаемых собеседников - бунтарей прошлого. Именно из такого тайного, подпольного пространства жизни и воображения и совершаются сопротивленческие вылазки на вражескую территорию - в „открытые диктатуры“ или в мёртвые европейские демократии, разница между которыми стремительно стирается, поскольку они постоянно обмениваются наработанными технологиями контроля и усмирения. Формула „я бунтую, следовательно мы существуем“ является выражением этого подпольного летучего сообщества друзей.
Как ты понимаешь конспирацию? О ней сегодня говорят уйму глупостей, но без этого понятия невозможен разговор о власти и анархии.
В. К. Современные анархисты очень часто понимают под конспирацией собственную ложную безопасность. Считают, что установив в своем модном смартфоне "безопасное" приложение, они смогут обезопасить себя от всевидящего ока Большого Брата, и позже пачками заполняют тюрьмы, бездумно болтая об опасных вещах, которыми они по факту никогда не занимались и даже не имели такого намерения. Зато гордости до момента ареста полные штаны. Настоящая же конспирация растет корнями из Бланки с его концепцией революционного заговора. Сегодня это не вопрос исторических параллелей, а именно реальный союз между живыми и мертвыми, неуправляемое ясновидение в поисках контуров образа будущего. При этом лишь участники подобного заговора являются подлинно живыми, поскольку на них время не распространяется в принципе, как не распространяется оно на анархию и подлинную свободу.
А. Б. А я вот думаю, что конспирация - это темнота, имеющая двойной исток. Во-первых, это подземная, хтоническая тьма, в которую необходимо погрузиться, как в глубочайший сон, чтобы ощутить себя мастодонтом, кентавром, пещерным человеком или червём. А во-вторых, это ослепляющий солнечный свет, невыносимый для нормальных человеческих глаз, во вспышке которого можно нащупать путь только сообща, как слепцы на картине Брейгеля. И в этой двойной кромешной темноте раздаются голоса заговорщиков, шепчущих или кричащих что-то нечленораздельное, но совершенно ясное для них. Это - песнь-весть, понятная только идиотам и гениям, коими конспираторы и являются. То есть место конспирации - это хора, о которой говорил Платон: бесформенное пространство за пределами полиса, странная и опасная окраина, порог бытия, за которым то ли ничто, то ли Бог. И в этой темноте вспыхивают озарения, подобные тем, о которых писал Рембо. То есть возникает настоящая связь людей, ушедших из общества и ощутивших всеми своими фибрами, что их спасёт только дружба, только любовь. Это и есть то невозможное сообщество, о котором сказал Дионис Масколо: „Коммунизм - это процесс материалистического поиска коммуникации среди друзей“. Иначе говоря, реальный анархизм - коммунизм заговорщиков.
В. К. Анархистов часто называют бунтарями, вкладывая в это понятие негативный смысл, и пытаясь высмеять, придав карикатурный образ пьяных матросов. А что ты думаешь о самом понятии бунта?
А. Б. Бунт - первичная необходимость человеческого существа. Как голод. Как любовь. Как желание жить. Как желание умереть. Одним словом, бунт есть сокровенное желание, сопровождающее человека от рождения до смерти. Только вот одни смеют бунтовать, а другие нет.
В. К. Какие альтернативы государству и капитализму могут предложить анархисты сегодня?
А. Б. Я не эксперт и не гуру, а просто балда, но думаю, что настоящие анархисты - это существа, создающие своими телами реальность, которая просто напросто перечёркивает ложь под названием государство и капитализм. Дело в том, что государство и капитализм - навязчивая гегемониальная иллюзия, насаждаемая подлецами и барыгами. Когда анархисты обсессивно фокусируются на противостоянии государству и капиталу, они невольно воспроизводят логику этих пустотелых монстров, то есть сами погружаются в вязкое и вонючее болото иллюзии. А настоящие анархисты живут не в иллюзиях, а в реальности, то есть во взаимосвязи с миром и его элементами: ветром, морем, скалами, растениями, зверями, любовью, жизнью, смертью, страстями, мыслями… Коммуна - вот имя этой анархо-реальности. Коммуна возникает там, где осуществляется связь тел с явленным им миром. Про это знали люди, называемые пантеистами.
В. К. Ты упомянул о стирании границ между государствами открытой диктатуры и прогнившей западной якобы демократии. С одной стороны, я согласен с тобой, это действительно сродни выбору между говном и дерьмом. Но все же я считаю, что в практическом смысле разница довольно очевидна. Объективная разница между условной КНДР и условной Бельгией существует, поскольку в западных странах все же существует некое подобие гражданских свобод. Для меня принципиален тот момент, что иметь и отстаивать анархические убеждения в откровенных концлагерях все же сложнее, и именно поэтому я больше верю в то, что новая практика анархизма может зародиться именно в таких странах вопреки всему, как, допустим профсоюзное движение скорее может сформироваться на вредном производстве в третьем мире, а не в прилизанном офисе в Европе.
А. Б. Моделью и образцом для всех современных государств, будь то западные демократии или очевидные диктатуры, является нынешний Китай. Ну а вопрос: „демократия Китай или диктатура?", не имеет никакого смысла. Китай стал моделью потому, что его аппараты производства и контроля работают наиболее эффективно, и его способность к тотальной мобилизации населения несравненна. США и Россия, Саудовская Аравия и страны Евросоюза, Израиль и Бразилия - все они ориентируются на Китай как на лучшую форму управления, результативно сочетающую в себе элементы кнута и пряника, мягкой и грубой силы, поощрения и подавления. Это стало очевидно уже в период коронавируса, и подтверждается сейчас, во время мировой гибридной войны. Экономически, технологически, социально и даже в культурном департаменте Китай действует как новейший гегемон, под который подстраивается истеблишмент и аппараты всех стран глобализированного мира.
Что же касается анархического потенциала, то он проявляется неравномерно и самобытно, непредсказуемо и парадоксально, а также в зависимости от традиций и исторической памяти в тех или иных странах. Во Франции и Италии существует могучая ветвь анархо-мысли и анархо-жизни, хотя эти люди далеко не всегда называют себя анархистами. В США есть своя богатейшая история анархо-борьбы, сопротивления и ухода. Вообще говоря, анархизм - это прежде всего интернациональное движение, порывающее с национальными, географическими и культурными рамками. Бакунин и Кропоткин - деятели мирового анархизма, как и Эмма Голдман или Густав Ландауэр, Нестор Махно или Буэнавентура Дуррути. Все они, как и разномастные анонимы, были летучими духами, легко преодолевающими границы. Короче, анархическая мысль и анархическая жизнь возникают там, где люди разрывают завесу лжи, сотканную властью, и говорят решительное и весёлое „нет“ современному аду. И уходят из этого ада ради простого, радостного, анархического существования вкупе со звёздами, дикими тварями, предками и своими друзьями и любовниками.
В. К. Ты говоришь об уходе из государственного ада как единственном выходе для честных ребят. Однако как это могут реализовать анархисты, живущие в откровенно тоталитарных государствах? Будет ли считаться за уход эмиграция в концлагеря с более мягким режимом? На мой взгляд, уход в такой ситуации может в большей степени выглядеть как анархизм образа жизни, однако как действительно уйти в том же постковидном Китае, где государство буквально лезет во все сферы жизни своих граждан? Далеко не везде можно просто взять и уехать на периферию и зажить обособленно от всех государственных институтов. Большинство форм тоже недоступно. Как тогда быть, просто радоваться тому, что для тебя дважды два всегда равно четырем, как бы линия партии не вдалбливала, что правильный ответ пять? Мне кажется, что должен быть менее философский ответ, который сможет помочь расширить ряды анархистов, практика - критерий истины.
А. Б. Видимо, мне нужно ещё раз уточнить: я не верю в анархизм как в политический активизм. Активизм любого рода - всего лишь продолжение статус кво. Перефразируя Кафку, „активизм - это как ссора с женщиной, заканчивающаяся в постели“. Так что анархизм для меня никак не количественный вопрос „расширения рядов анархистов“, а прежде всего иная форма жизни, становление непокорных тел, телесный и духовный выход из логики государства, социума, капитала, власти, контроля, послушания. Такой радикальный выход невозможен без работы воображения. Эта работа начинается при обнаружении настоящего врага: именно он пробуждает в тебе безграничную храбрость. Далее ты делаешь первый шаг, исходя из своего понимания обстановки и воображаемого потенциала. И идёшь дальше - вверх, в гору, под землю, в море, в небо, в неизвестное, в предрассветную ночь. Как сказал тот же Кафка: „С определённого момента возврата нет. До этой точки можно дойти“. И ещё он, настоящий анархист, догадался: “Как можно наслаждаться миром, если не сбежать в него?“
В. К. Негри и Хардт писали об Империи, которой должно противостоять Множество. В целом, это схоже с твоими рассуждениями, только у них в качестве образующего столпа выступает не Китай, а США. Сегодня концепт Империи по-прежнему актуален, и с ним все более-менее понятно. А вот перспективы того самого Множества мне кажутся излишне оптимистичными и не прошедшими испытание временем. Веришь ли ты, что Множество (либо что-то еще) способно стать контр-Империей и бросить ей вызов?
А. Б. Мои рассуждения не имеют ничего общего с Негри и Хардтом. Концепт Империи, который нужно держать в уме, разработан не ими, а группой Тиккун и Невидимым Комитетом, совершенно враждебными негриизму. Множество (Multitude), о котором говорит Негри - это продолжение логики активизма, это активный социо-политический субъект, вовлечённый в демократическое движение. В конечном счёте это реформизм Империи: продолжение имперской истории в демократическом обличье.
Анархическая форма жизни есть нечто совершенно иное: полное выпадение из Империи, немедленный коммунизм, разрыв с Западом (с цивилизацией варварства), мессианская остановка истории. Как говорит мыслитель: „Человек исчезает сегодня, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке. Но то, что занимает его место, больше не имеет мира, это только голая, молчаливая жизнь без истории, брошенная на милость расчетов власти и науки. Возможно, только из этого хаоса однажды медленно или внезапно может появиться что-то другое - не бог, конечно, но и не другой человек - новое животное, а быть может, и другая живая душа.“ Вот это грядущее животное с живой душой и есть воплощённая анархия: „Смутная песня внутри языка, диалект или идиома, которую мы не можем полностью понять, но которую мы не можем не слышать - даже если наш дом горит, даже если на нашем горящем языке люди продолжают нести чушь“.
В. К. Помимо прямых репрессий у государства (или Империи) всегда было в арсенале одно верное средство - коммерциализация. Как говорится, кого нельзя убить, того можно купить. Верно ли считать, что только уход может быть застрахован от этого? И застрахован ли? Беспокоит то, что каждый понимает под уходом что-то свое, ты совершенно верно писал о том, что уходов столько же, сколько и совершающих их личностей, перечисляя уходы известных личностей. Рядом с этим понятием существует еще "анархизм образа жизни", который может запросто сводиться к банальному воровству продуктов из магазинов. Уверен, что унифицировать уход нельзя, но как не превратить его при этом в некий симулякр?
А. Б. У Империи есть множество наработанных и пробных способов репрессировать и примирять массы людей и отдельных индивидов. Империя - это установившаяся и постоянно набирающая обороты анархия власти. Согласно Джорджио Агамбену, современная власть стремится к установлению перманентного режима чрезвычайного положения по ту сторону любой правовой нормы и любого законодательства. Это и есть грёбаная анархия власти и её аппаратов: судов, полиции, армии, школы, пропаганды, экономики, культурной индустрии. Это и есть так называемая реальность (вопиющая иллюзия) сегодняшнего дня.
Но настоящий анархист - существо не от мира сего, он или она выпадают из нынешней кошмарной реальности. Анархист - тот или та, кто способен установить интенсивные отношения с НЕИЗВЕСТНЫМ - как в ежедневной жизни, так и в голове. Анархизм как форма жизни и освобождение должен быть прежде всего увиден внутренним зрением и телесно прочувствован, а не назван или прописан в какой-нибудь публикации. Чем больше мы говорим и пишем „анархизм“, тем меньше мы ощущаем то, что за этим словом скрывается.
Иными словами, анархизм лежит не в сфере репрезентации (не в стандартных анархистских сходках и мероприятиях), не в знании истории анархизма, не в обмене анархистской информацией, а именно в поле НЕИЗВЕСТНОГО и НЕСКАЗУЕМОГО, куда и необходим уход. Разумеется, это НЕИЗВЕСТНОЕ тоже имеет свою историю (истории) и невозможно без знания, но эту историю и это знание каждому и каждой нужно добывать заново, забыв о готовых рецептах и формулах. НЕИЗВЕСТНОЕ - сингулярный поиск и риск, а не активистские церемонии. Тут стоит вспомнить замечательное высказывание Симоны Вайль: „Мы не должны говорить „я“, но ещё реже мы должны говорить „мы“.
Добавить комментарий