«Черная книга капитализма» (подзаголовок: «Прощание с рыночной экономикой») – опубликованная в 1999 году монография Роберта Курца, посвященная критическому разбору истории и будущего капитализма. Она считается главной работой автора, принадлежащего к школе «критики стоимости», и вызвала дискуссии относительно изложения истории возникновения капитализма, диагноза его настоящего и последствий критики господствующих общественных отношений.
Основные идеи
В центре произведения стоит «социальный вопрос» современности. В настоящее время капитализм подталкивает к «безвыходной ситуации»; рыночная экономика больше не справляется со своими скачками производительности – автоматизацией и глобализацией. Уровень жизни широких слоев населения снижается, безработица растет, а выход в виде «общества услуг» оказывается иллюзией. Если не произойдет необходимого «скачка в сознании», в конечном счете, грозит «вытеснение» человека «рационализацией» и растущая «расцивилизация мира».
Курц считает, что, с точки зрения повышения благосостояния, капитализм демонстрирует «опустошительный» общий баланс (S.7) (1). Капитализм действительно ускоряет развитие производительных сил, но повышение благосостояния «характерным образом было связано с этим всегда лишь временно», будучи ограничено «определенными сегментами общества и регионами» (S.7). Капитализм никогда не был в состоянии использовать порожденные им возможности для улучшения жизни всех людей.
Для того, чтобы снова иметь возможность подумать об иных альтернативах, следует поставить капитализм, выступающий как природный, «ставший якобы внеисторическим» фактор, в исторические рамки (S.5). С этой целью Курц анализирует историю капитализма с его начала в XVI веке и вплоть до современности. Он исходит из того, что решающий отпечаток налmeожили три великие индустриальные революции: в первой произошла замена мускульной силы человека силой машины, во второй – рационализация рабочей силы человека, и в третьей – автоматизация, в результате чего человеческая рабочая сила стала излишней.
Центральным мотором истории при этом, по Курцу, было самоподчинение человека экономическому процессу умножения денег, что он описывает через возникшую благодаря Адаму Смиту картину «прекрасной машины» (S.41). Ее «совершенно безличностный» (S.41) и «слепой механизм» бездумно воспринимается изначально почти как «закон природы». Единственная цель «прекрасной машины» – это «самовозрастание стоимости» (S.85), непрерывное накопление «денег» и «количеств абстрактного труда» (S.145). Этим, заимствованным у карла Маркса термином Курц характеризует подчинение форме производства, которая, в конечно счете, «забывает о разумности» (S.16), поскольку речь идет уже не о ее содержании, а лишь о «затрате рабочей силы как таковой», о подчинении «абстрактной самоцели денег», «отчужденной деятельности, лежащей по ту сторону собственных потребностей и вне собственного контроля».
Следование принципу «абстрактного труда» является характерным и общим для всех обществ и их критиков с начала Нового времени. Даже представители буржуазных революций и рабочего движения не могли уйти от этой парадигмы.
Место
Работу Курца следует рассматривать в контексте «Манифеста против труда» (2) и других публикаций антикапиталистического журнал «Кризис» (3). Она укладывается в отстаиваемую Курцем теорию краха (4). Исходной точкой стала его работа «Коллапс модернизации» (1991), в которой он исследовал «крах государственного социализма и конец традиционного марксистского истолкования мира». «Черная книга капитализма» – это исследование «капиталистической истории» как смены трех индустриальных революций – с упором на изображение «сдвигов в производственных силах» и «истории идеологии». Продолжением «Черной книги» служит трилогия о процессе глобализации: «Война за мировой порядок» – исследование «традиционных дискуссий об империализме», «Мировой капитал» – анализ дискуссий о гобализации, а также неизданная до сих пор работа о роли США в мировой экономике после Второй мировой войны. (…)
Культурно-исторические основы
Духовно-историческое развитие
Курц начинает свой исторический анализ капитализма с начала XVII века, когда развилась общественная модель «тотальной конкуренции» (S.18) – «войны всех против всех». Лежащее в ее основе представление о мире и человеке, по его мнению, стало «господствующим во всей западной мысли Модерна до сегодняшнего дня». Поднимающееся рыночное предпринимательство обеспечило себе сильное положение в обществе. В то же самое время, оно больше не ощущало себя связанным «с традиционной структурой авторитарного господства» (S. 18) и развило собственную «идеологию господства» для легитимации своих особых интересов.
«Великим отцом-основателем» либерализма» (S. 18) является для Курца Томас Гоббс. Поскольку тот понимал людей как существа, эгоистические по своей природе и естественным образом пребывающие в «войне всех против всех» (S.20), с точки зрения Гоббса, была необходима верховная власть государства, которое должно было «укротить человеческих обезьян-разбойников ради негативной социальности» (S. 21). Эта идея оправдания «абсолютного государства», по Курцу, сохранилась до сих пор (S. 22). «Свобода» для Гоббса состоит, прежде всего, в том, чтобы «покупать, продавать и торговать друг с другом» (S. 19), а не в возможности «действовать в сотрудничестве, сообразно собственным потребностям и договоренностям».
Превращение стремления к конкуренции в позитивное качество – что Курц характеризует как «переоценку всех ценностей» (S.25) – было предпринято Бернардом Мандевиллем. Благодаря взаимной конкуренции ленивый по природе своей, эгоистичный и жадный до денег человек может, в конечном результате, превратить общество в «процветающее сообщество» (S.25). При этом «со-чувствие и со-переживание несчастиям и бедствиям других» объявляется слабостью, которому «рыночный человек» не должен поддаваться (S. 27).
Этот цинизм, говорит Курц, доведен до предела маркизом де Садом, который отстаивает «право сильного» в радикализированной форме вплоть до причинения смерти (S. 31). Любое социальное сочувствие клеймится де Садом как негативное «природное свойство» женщин (S. 32). Путем сведения сексуальности к совершению коитуса, он превращает ее «в известном смысле в механическое действие (по аналогу с процессом капиталистического производства)» (S. 34).
Взгляды Канта, по мнению Курца, стали дальнейшим шагом в этом направлении, поскольку он считал конкуренцию эгоистических индивидов законом развития человечества как такового. Кант рассматривал механизм мироохватывающего капитала «как дело «руки Божьей»», как «результат определяемого божьим прозрением общего процесса, «высшей природы» системы» (S. 38).
Эта идея «мудрого творца» привела затем к «невидимой руке» в теории Адама Смита. Этот символ, по Курцу, демонстрирует, «как картина мира современной экономики систематически строится на механической физике». Смит уверял, будто «путем из-за одержимой активности» капиталистов может быть достигнуто «максимально возможное улучшение и максимально лучшее распределение», которое будет выше любой критики. При этом восхвалялись «независимые и осуществляемые ради себя самой «красота упорядоченности» и блеск экономической «машины», регулярного и гармоничного движения Системы». Смит создал картину мира современной экономики, которая, в конечном счете, основана на механической физике.
Деятельность этих новых «политэкономов», по мысли Курца, состояла в том, чтобы изучать капиталистическую экономику как якобы естественную науку и одновременно каждый раз заново «доказывать» необходимость собственного существования. Этический принцип «максимального блага для возможно большего числа людей» Джереми Бентама пропагандировал общество, «которое дает или должно давать каждому человеку право быть «творцом своего счастья»», в духе формулы, записанной в Декларации независимости США. Объективным мерилом счастья, в конечном счете, служили деньги, и поэтому, согласно Бентаму, на право собственности не могло быть ни малейших посягательств.
Биологистский базис
Центральным явлением в XIX столетии, по мнению Курца, стал дарвинизм, демонстрирующий характер, типичный для современных естественных наук: «Действительно великое открытие полностью сплавилось с иррациональным идеологическим импульсом и неосознанными интересами капиталистической системы-фетиша, чтобы, в конечном счете, разрядиться с чудовищной разрушительной силой» (S. 154).
Курц считает Дарвина продолжателем традиции Просвещения и его программы сведения мира к «естественно-научности» (S. 155). Сторонники свободомыслия не стремились на самом деле к настоящему просвещению: мнимая замена религии естественными науками оставлялась уделом интеллектуальной элиты или же призвана была служить более рациональной формой патернализма и самодисциплины масс.
Дарвин верил, будто обнаружил механизм эволюции, то есть постепенного изменения и восхождения живого, в «борьбе за существование», то есть, в отборе. Обратное проецирование этого учения на общество стало желанным «естественно-научным» оправданием концепции капиталистической конкуренции. Поэтому так называемый «социал-дарвинизм» очень скоро был использован «такими империалистическими идеологами, как Фридрих Науманн, Вальтер Ратенау или Макс Вебер» для того, чтобы сформулировать притязания Германии на мировое господство.
Курц считает, что дарвинизм и капитализм соединились в движениях «евгеники», которые стремились произвести «научно»-обоснованный человеческий «отбор». Социал-дарвинизм ввел «негативную селекцию» с целью отсева «биологически неполноценных» в обществе, который должен был затронуть людей, особо склонных к преступности, и всех, кто был непригоден к труду «в капиталистическом смысле». Эта идеология социал-дарвинизма первоначально осуществлялась как своего рода «гигиена продолжения рода»:
«В то время как «неполноценным» и «вырожденцам» следовало, при необходимости, законодательно и с применением полицейской силы, запретить размножаться, с другой стороны, общественно-политической целью провозглашалось соединение человеческого материала «со здоровым наследством», по принципам сельского хозяйства». (S. 161). С дарвинизмом связан и современный расизм, который простирался от Канта (с его «расой») и Гегеля до Огюста Конта (с его «теорией стадий») и побудил графа де Гобино изобрести миф об «арийской благородной расе».
Сплавившаяся с дарвинизмом расовая теория, говорит Курц, приняла непосредственно биологистский характер. Х.С. Чемберлен выступил в роли поставщика интерпретации «всей истории, включая формы искусства, на основе «расовых» критериев» (S. 164). Такое соединение дарвинизма и расизма в капитализме привело к дуалистическому разделению на «людей-господ» и биологически-низший «человеческий материал». Социальная мания обнаружила поле для проецирования «воплощения собственной негативности» и «негативного сверхчеловека» «в облике еврея». Тем самым, считает Курц, произошла трансформация европейской традиции антисемитизма в капиталистический Модерн – в первую очередь, в идее «всемирного еврейского заговора». Курц полагает, что капиталистическая логика законов рынка, в конечном итоге, могла допускать лишь уничтожение «конкурента».
Курц усматривает антисемитские тенденции и в традиции социализма. Он обнаруживает их еще у Шарля Фурье, в работе которого «Теория четырех движений» (1808) обнаруживается антисемитская картина мира. Прудон также сводил понятие «капитализма» к процентному ростовщическому капиталу заимодавцев, так что его критика капитализма превращалась в антисемитское переистолкование этой общественной формы. Да и у Маркса обнаруживались «снова и снова» тенденции «к отождествлению «денег вообще» или «ростовщиков» и «процентщиков» с «сущностью еврея»» (S.178).
Исторический анализ
Первая индустриальная революция
Утверждение экономической рациональности
С победой либерализма над абсолютизмом в первой индустриальной революции, по Курцу, товаропроизводящая форма общества стала «расширяться, становиться привычной и распространять общее представление о своей необходимости» (S. 57). При этом «капиталистическая машина как самоцель» воспринималась как нечто само собой разумеющееся, и «буржуазное мышление» все более «переносило свой центр тяжести на организационную и естественную науку» и «технократический разум» (S. 57). Конкуренция между предприятиями побуждала теперь участников рынка к непрерывному развитию производительных сил, чтобы их предложение могло найти спрос на рынке. В борьбе за цены возникло состязание за то, где будут предложены более низкие уровни зарплаты; начинающаяся международная конкуренция служила средством социального шантажа (S. 59).
Вскоре капитализм стал рассматриваться как своего рода «социальное природное явление». На парадокс, состоявший в том, что он, с одной стороны, «добился до тех пор немыслимой экономии труда за счет применения машин», но, с другой, не мог использовать ее для «повышения общественного благосостояния и решения социальных проблем» (S.59), как считает Курц, отвечали лишь надеждой на «естественнонаучно – техническое спасение, которое когда-нибудь должно ведь было придти от самих сил машины». По мнению Курца, капиталистический способ производства попал в «неразрешимое логическое противоречие с самим собой», поскольку, с одной стороны, превращал «абстрактный труд» в товары, с другой же, продолжал заменять человеческий труд «научно-техническими агентами» и тем самым подрывал самое существо «создания стоимости».
Жертвы и восстания
Следствиями этой экономической рациональности в начале первой индустриальной революции стали массовая безработица и социальное опустошение целых регионов. В лице фабричного пролетариата возникла новая категория «работающих бедняков»; дети и женщины должны были работать на фабриках за нищенскую зарплату. Жертвы оказывали сопротивление, и вспыхивали социальные бунты.
Курц рассматривает новое движение радикальных, не останавливающихся перед насилием луддитов как ядро восстания. Да, они смотрели в прошлое, но взывали к «элементарным и универсальным условиям человеческой свободы», которые «были до основания разрушены капиталистической рыночной и фабричной системой». На континенте вспыхивали «голодные волнения», прежде всего, в период перед мартом 1848 г., когда «реальное существование социального осадного и военного положения» истолковывалось как «побочный феномен «необходимых» жертв модернизации».
Так называемый закон народонаселения священника Томаса Роберта Мальтуса Курц считает началом «биологизации общественного кризиса». Своим тезисом о том, что численность человечества будет расти быстрее, чем находящиеся в его распоряжении природные ресурсы. Мальтус предложил своего рода «окончательное решение» для объяснения массовой нищеты и безработицы. Тем самым проблемы, созданные самим капитализмом, были возведены в непреклонные законы природы.
Мартовская революция и социал-демократия
Выросшая из духа национализма – поиска «создающего идентичность конструкта» – революция 1848 г., имела, по Курцу, причину в цели, которую преследовал либерализм: занять оба полюса – государства и рынка. При этом либеральная буржуазия боролась одновременно против угрозы социального бунта. Ее поражение в мартовской революции в значительной мере способствовало тому, чтобы «навсегда приковать возникавших левых (или позднейший социализм) к проблемам либерализма и завести их в длинный исторический тупик».
Современный социализм, пишет Курц, возник из реформистских групп (прежде всего, рабочих ферейнов), которые пытались, в первую очередь, предотвратить или загасить социальные бунты и свести противоречия и ограничения капитализма к внешним влияниям. Лишь немногие интеллигенты – прежде всего, Карл Маркс и Фридрих Энгельс – «повернулись», благодаря личному опыту. Однако исторических последствий это не имело. Хотя Маркс и выражал симпатии к социальным восстаниям, но импульс их видел «в основном, в ошибочном настроении против «производительных сил»». Курц упрекает марксизм в том, что он перенял у либерализма его «позитивистское, естественнонаучно-техническое представление о прогрессе». Радикальная критика истории модернизации и ее измененного понимания труда отсутствует у «левых» до сих пор.
Вторая индустриальная революция
До Второй мировой войны
Курц характеризует начало ХХ столетия как «характерную шизофреническую смесь веры в прогресс и фантазий о гибели, мышления в духе технократического всемогущества и биологистской «философии ветеринара», государственного резона и рыночной конкуренции, индивидуальных притязаний и маниакальной коллективной субъектности «нации» и «расы»».
Унаследованные от аграрного общества традиционные социальные связи все быстрее и быстрее растворялись; идеи и программы социалистического рабочего движения становились в одно и то же время «пустыми и неправдоподобными в качестве возможной исторической альтернативы», поскольку они в основе своей были «заражены капиталистическими формами мышления, моделями действий и категориальными интересами».
Вслед за Джорджем Ф. Кеннаном, Курц рассматривает Первую мировую войну как «изначальную катастрофу ХХ века». Она способствовала расцвету «социал-демократизма». Поскольку социал-демократы «верно платили свою кровавую дань», им теперь был предоставлен «давно желанный им доступ в центры власти». Лидеры социалистов, некогда изгои, превратились в государственных деятелей – младших партнеров и составную часть «прекрасной машины».
Мировой экономический кризис и инфляция
В 20-е годы, казалось, наступила «новая эпоха всемирного капитализма массового производства и массового потребления», однако радикальные структурные изменения второй индустриальной революции были перекрыты крупнейшим до тех пор «социально-экономическим кризисом трансформации». Несмотря на новое качество и количество массового потребления, благодаря такому «инвестиционному средству потребления», как автомобиль, фордизм был не в состоянии без проблем продолжить первую индустриальную революцию: для этого ему недоставало прежде всего инфраструктуры, необходимых для этого инвестиций и стабильного мирового рынка с всемирными рынками сбыта.
Государство попыталось компенсировать долги, наделанные во время войны, увеличивая денежную массу. Порожденный этим инфляционный кризис разрушил денежную систему почти по всей Европе. Курц видит в этом проявление «глубокой иррациональности» капитализма и «фетишизма» этой общественной системы. Обнищавшим массам противостоял теперь сформировавшийся узкий слой спекулянтов, выигравших от кризиса.
Особенно в Германии «смесь страха перед войной, фантасмагорических проекций и спекулятивной гонки» вновь разбудила «старого, глубоко сидящего демона антисемитизма», прежде всего, в облике Национал-социалистической рабочей партии.
Спекуляция и кризис дефляции
В этой ситуации правительствам удалось оттеснить инфляцию с помощью драконовских мер. Такое развитие, в конечном счете, привело к тому, что государства принудительно аннулировали свои долги в отношении своих граждан и тем самым, равно как и мерами по борьбе с инфляцией, вызвали гигантское обнищание. Последовавший за этим подъем т.н. «золотых 20-х» происходил прежде всего в сфере спекуляции, результатом чего стала беспримерная волна спекуляции на рынках акций и недвижимости, где всевозможные «умельцы» делали все, чтобы «взвинтить цену определенной акции» (5).
Когда мыльный пузырь этого «фиктивного капитала» в 1929 г. лопнул с крахом на нью-йоркской бирже, это стало началом крупнейшей до сих пор депрессии в капиталистической истории. Результатом этого второго мирового экономического кризиса. По Курцу, был «глобальный дефляционный шок»:
«В США оставшиеся почти без средств массы в своих автомобилях «Форд», единственном оставшемся у них имуществе, беспомощно блуждали по стране в поисках случайной работы, чтобы заработать хоть немного на еду и бензин (…) Наряду с этими удивительными мобильными трущобами, в предместьях возникали огромные новые нищие кварталы, которые полностью так никогда и не исчезли». Экономический кризис за самое короткое время снова снизил социальные стандарты до уровня XVIII– начала XIX века, подытоживает Курц.
Диктатура и капитализм
«Буржуазное истолкование» диктатур ХХ столетия как чего-то «иного» и «чуждого», что «возникло из глубин истории и воплощает темную, антицивилизационную сторону человека вообще», Курц считает «самообманом» и «исторической фальсификацией». При рассмотрении всей истории модернизации становится ясно, что капитализм, либерализм и рыночную экономику следует воспринимать не как нечто позитивное, но как «негативную и репрессивную принудительную социализацию», которую осуществляет «чудовищная «прекрасная машина» «накопления стоимости»».
Корни диктатур ХХ века, по Курцу, лежат в самом капиталистическом способе производства и либерально-капиталистических формах его проявления. Он утверждает: «С такой негативной, критической точки зрения, особенно Освенцим можно понять лишь как крайнее, доведенное до конца следствие либеральной идеологии в традиции Гоббса, Мандевилла, де Сада, Бентама, Мальтуса и Ко». Ее «натурализация и биологизация социального» составляла «исторический пласт Освенцима». В диктатурах ХХ века лишь повторился «либеральный террор раннего капитализма на более высокой ступени развития и со сдвинутыми моделями идеологической легитимации».
Государственный капитализм Советского Союза
Курц рассматривает историю «государственно-капиталистического Советского Союза» как «прототип государственно-экономической «догоняющей модернизации» в ХХ веке». Советский Союз, по его мнению, оказался исторически в двойном безвыходном положении:
– В столкновении с «наличием капиталистически продвинутого Запада» он в принципе не мог уже встать на иной путь развития, ибо «мировое сознание» уже было капиталистическим;
– В мире, который определялся стандартами современного капитализма, он был вынужден прямо перескочить на уровень ХХ столетия.
Поэтому Курц придерживается мнения, что «преступления коммунизма» были ни чем иным как «сжатым во времени повторением ужасов раннего капитализма». Гибель от голода миллионов людей в начале 30-х гг. стала результатом жесткой политики индустриализации ради насильственного построения (государственно-)капиталистической индустриальной системы, с помощью которой стремились, используя методы раннего капитализма, вырваться в первые ряды мирового развития. Курц констатирует, однако, наличие «неразрешимого» до сих пор момента в «советской догоняющей модернизации», а равно и в идеологии «рабочего движения и левых вообще»: «мечты» о «свободной и сознательной самоорганизации», которая – хотя и на очень короткое время – проявилась в особенности в понятии «Совет», прежде чем оно выродилось в «простую фикцию».
Кейнс и кейнсианство
После мирового экономического кризиса, полагает Курц, вера в «доктрину «невидимой руки»» была утрачена, что выразилось в переходе к «всеобщему государственно-экономическому регулированию, к государству как важному хозяйственному субъекту». В США «новый курс» Рузвельта был самым глубоким разрезом в их экономической истории. Государственно-экономические элементы борьбы с кризисом шли рука об руку с созданием логистических общих условий для второй индустриальной революции – тех самых, которых прежде недоставало. В нацистской Германии государственное вмешательство в экономику «зашло гораздо дальше, чем в «новом курсе»». Собственно «фордистский прорыв» был, по мнению Курца, достигнут «финансовыми методами военной экономики», при которой могли быть снова раздвинуты абсолютные пределы «капиталистического самопротиворечия».
Параллельно с этими процессами, британский экономист Джон Мейнард Кейнс разработал «относящуюся к ним теорию «финансирования с помощью дефицита»». Кейнс считал действовавшую до тех пор теорию Сэя неправильной в основе своей. Курц критически замечает при этом, что Кейнс сам признавал, что, в случае с этой теорией, «в принципе речь может идти лишь о «сдвиге» абсолютной границы капиталистического производства. Точно так же против воли он обнажает абсурдность логики, неотъемлемо присущей капиталистическим отношениям». Первый раунд кейнсианства вылился в новую гонку вооружений: война снова стала матерью всех вещей, а Гитлер в известной мере был «исполнителем смертоносного «ухищрениия» этого сдвига.
Результатом этого процесса Курц считает Вторую мировую войну, которой посвящает следующее резюме: «Этот новый триумф «прекрасной машины» стоил жизни 35 миллионам людей; огромные пространства Европы и Азии были опустошены. Но что характерно: повторные и куда более чудовищные «издержки модернизации», которые количественно и качественно превзошли весь предшествующий террор и ужас капитализма, уже не вызвали такого духовного эхо глубокого потрясения (…) Все было так, как если бы деморализованный уже до предела человеческий материал почти равнодушно и уже роботоподобно вбежал через стену огня в коммерческую, уже совершенно бездуховную тупость грядущего безутешного рая потребления». В послевоенный период речь уже шла о том, чтобы «перевести структуры военной экономики (…) в «гражданские» формы регулирования экономики и расширить их в длительную систему».
Послевоенный период
После Второй мировой войны, продолжает Курц, капитализм, как казалось, возродился «как феникс из пепла». Создавалась видимость того, что и впрямь наступает «золотой век». Это послевоенное изобилие стало в большей или меньшей степени глобальным явлением. В Германии запустили в ход даже «магическое слово» экономическое чудо – хотя, подчеркивает Курц, само по себе оно означало, что речь идет о чем-то необычном.
Примерно до 1950 г. рынок все еще не был капиталистически унифицирован. Лишь «послевоенный фордизм» создал «сплошное производство и распределение всех потребительских благ с помощью фордистского индустриального капитала и его "государства труда"» и заставил почти полностью исчезнуть «традиционные сектора» (самопроизводство, семейное производство, неиндустриальное сельское хозяйство). Это означает, что население в целом было «в высшей степени отдано на произвол капиталистической общественной машины».
Капиталистический тоталитаризм и мобилизация
По оценке Курца, вторая индустриальная революция в значительной мере характеризуется понятием «тоталитарная». Он упрекает ходячие теории тоталитаризма в том, что в них термин «тоталитарный» используется лишь в «государственно-политическом» смысле, тогда как «экономический остается полностью за скобками», хотя политический тоталитаризм имеет экономическую основу. Ведь «как сталинистская, так и нацистская диктатура, и итальянский фашизм возникли на почве системы товарного производства».
В послевоенных демократия «тотальная мобилизация» проявляется в подстрекательстве к «постоянно растущему, все более бессмысленному потреблению товаров», «производительности» и «конкуренции» которое обрушивается более всего на женщин, благодаря «индустриализации домашней работы», что обрекает женщину на необходимость зарабатывать деньги на домашнюю технику и тем самым – на двойную нагрузку. Кроме того, Курц считает массовое развитие автомобильного транспорта «тотальной автомобильной мобилизацией» – подобным войне состоянием, которое на протяжении ХХ века отняло 17 миллионов человеческих жизней. Эти «человеческие жертвы» изображались как нормальные, необходимые и неотвратимые, как судьба.
Представление о том, что развитие капитализма ведет к «сокращению рабочего времени» и, следовательно, к увеличению свободного времени и удовольствий для людей, по словам Курца, весьма относительно. Это сокращение ограничивается, во первых, лишь немногими капиталистическими центрами, прежде всего, странами континентальной Западной Европы. Во-вторых, сокращение рабочего времени было лишь временным явлением в фазе быстрого экономического роста. В-третьих, оно с лихвой компенсируется свехпропорциональным увеличением трудовой нагрузки каждого отдельного работника. С другой стороны, свободное время является лишь «мнимо свободным», поскольку в «потреблении свободного времени» (к примеру, в массовом туризме «мобилизация» распространяется и на свободное время) «капиталистическое обусловливание» продолжается, так что, в конечном счете, не остается больше такого социального пространства, которое было бы свободно от него.
Тоталитарная демократия
Курц считает, что и демократия содержит тоталитарный элемент. Еще Эрих Людендорф понял, что «ни при какой другой форме государства человеческий материал не удается взять на поводок столь беспрепятственно и дешево, как при демократии» (6). Причина этого в том, что общественная жизнь, в конечном счете, не регулируется сознательными общими решениями членов демократического общества, поскольку демократические процедуры свободного выражения мнения, политического волеизъявления и свободных выборов всего лишь сопутствуют эффектам «социальной физики» анонимных рынков. Все демократические решения уже заранее установлены автоматикой экономической системы, понимаемой как закон природы.
Таким образом, за тремя государственными властями (законодательной, исполнительной и судебной) всегда стоит структурная (четвертая) власть тоталитарной рыночной системы, которая со времен Руссо скрывается под именем «общего блага» и на которую не распространяется провозглашаемый «народный суверенитет». Наконец, проявлением тоталитарного характера служит и тотальная бюрократия управления людьми при демократиях.
Разрушение мира и кризис сознания
На изломе экономического процветания в начале 1970-х гг., по Курцу, стали заметны его последствия: всеобъемлющее разрушение естественных основ жизни. Курц возводит этот процесс к логике «абстрактного труда», который перекладывает свои издержки на общество в целом, будущее и природу. Последнее подмечал еще молодой Энгельс в своем анализе «Положение рабочего класса в Англии». Однако лишь с капиталистической «тотальной мобилизацией» природа полностью отдается во власть абстрактной экономической логики использования и эксплуатации.
В 1972 г. в мире впервые начались дискуссии о «пределах роста» после появления одноименного исследования «Римского клуба», в котором была высказана проблема соотношения между побуждением к росту и естественными ресурсами. По мнению Курца, в данном исследовании «деструктивный характер экономической рациональности» проступает «в лучшем случае косвенно», как «вызывающий сожаление побочный эффект "индустриального общества"». Он полагает, что официальное общество начало дебаты о пределах и деструктивных экологических последствиях роста только для того, чтобы можно было лучше вытеснить проблему. Действительная причина экологической катастрофы забалтывается без всяких последствий или переводится в ни к чему не обязывающую пропаганду «примирения между экономикой и экологией».
Лишь бунтарское студенческое движение могло снова мечтать о мире, «освобожденном от капиталистической самоцели "прекрасной машины"» и сократившем производственную деятельность до 2 или 3 часов в день. «Впервые за многие десятилетия снова было нечто вроде попытки осмелиться на то, чтобы переформулировать Марксову фундаментальную критику капитализма. Парижский Май, казалось, потряс Систему до самых оснований».
Однако Курц приходит к выводу, что «движение 1968 года в смысле социального освобождения потерпело бесследную неудачу». В конце концов, радикальная критика товарной формы и «абстрактного труда» далее не развивалась, вместо этого студенты – как прежде рабочее движение – попало в «гибельное русло политики».
Третья индустриальная революция
Технологической основой Третьей индустриальной революции, по Курцу, стали электроника и информатика. Связанная с этим автоматизация ведет, по его мнению, «к качественно новой ступени массовой безработицы и тем самым – к системному кризису» Массовая безработица – это единственная логически возможная форма протекания автоматизации при капитализме. Главная проблема состоит в том, что те люди, которые становятся теперь «излишними», выбрасываются из системы зарабатывания денег и конкуренции, хотя она по-прежнему составляет неотъемлемую основу их существования. «Конец общества труда», считает Курц, грозит вылиться в «настоящий исторический системный крах», поскольку вместе с трудом угрожает исчезнуть «сама субстанция капитала».
Курц считает определяющими для Третьей индустриальной революции две инновации: кибернетику и ЭВМ. Параллельно с подъемом микроэлектронной революции после Второй мировой войны и особенно с 80-х гг. развилась «массовая безработица, характеризуемая как «структурная»»:
«Безработица стала структурной в той мере, в какой она больше не нарастала и падала, в соответствии с конъюнктурным циклом, но рола постоянно, независимо от него».
Попытки решения, предлагаемые современным либерализмом, Курц считает гротескными. Аргументы Ральфа Дарендорфа о радикальном снижении уровня реальных заработков и социальных услуг, по его мнению, не только не будут функционировать, но даже требовать такого от наемных работников было бы абсурдно. «Единственным разумным следствием», считает он, было бы, в соответствии с техническим прогрессом, «требовать больше досуга для всех, при полном участии всех в плодах гигантски возросшей производительности».
Вместе с «прогрессирующей дегуманизацией капитализма», пишет Курц, поднимается «демократический ГУЛАГ». Этот ГУЛАГ состоит из трех зон:
1. Первая зона – это учреждения, где охраняют и содержат людей. Это институты, в которых должно исчезать все большее количество «избыточных», «лишних», «криминальных» и прочих «непригодных для извлечения прибыли» людей, и которые сами уже разбухли до весьма дорогостоящих масштабов: тюрьмы, исправительные учреждения и дома, всякого рода «приюты», клиники для бедняков, психиатрические лечебницы и т.д.
2. Вторая, наиболее крупная зона состоит из масс безработных и выпавших из общества, которых администрация, управляющая делами бедняков и кризисом, бюрократически поддерживает в движении, притесняет, унижает и все больше сажает на «голодный паек»
3. Третью зону образуют «ютящиеся» совсем уж на обочине общества бездомные, дети улиц, иммигранты, люди, ищущие убежища, и другие нелегалы, которыми даже не управляют систематически, но спорадически превращают в объект полицейских, а иногда даже военных операций (либо в некоторых странах – в объект действий частных эскадронов смерти).
Итог, к которому приходит Курц, гласит: Третья индустриальная революция всего лишь за 20 лет породила крупнейший кризис с 1929 года, который не только вернул считавшуюся было преодоленной массовую безработицу, но и разрушил уже денежное хозяйство многих стран. Здесь самопротиворечие капитализма выступает в своем финальном облике.
Социальные последствия
Положение при национальном государстве
Эпоха грюндерства и его крах
Результатом волны спекуляций с акциями в Германии после 1850 г. стал великий «крах грюндерства» в 1873 г. Тем самым галопирующая индустриализация пришла в ползучую стагнацию почти на 2 десятилетия, до начала 1890-х гг.
В возвращении к системе протекционистских тарифов и растущего вмешательства государства (известном как Закон Вагнера) Курц видит проявление имманентной логики «индустриального капитализма»: он требует наличия логистических структур, которые «не могли бы сами работать по-капиталистически, по законам чисто экономической рациональности». Поскольку же само государство, в либерально-консервативном представлении, не может уже являться прибыльным «предпринимателем», возникала «проблема «финансирования» его растущих задач в индустриальной рыночной экономике». Решение лежало лишь в умеренном налогообложении «рыночных доходов» и растущей задолженности.
Социальное государство
Ради предотвращения социальных бунтов, либерал-консерватизм склонялся к тому, чтобы «передать государству известную социальную ответственность – разумеется (…) в неразрывном сплаве и связи с его репрессивной функцией». Курц определяет это как «повторный брак» либерализма с «абсолютистским аппаратом», который и был заключен во всех важнейших странах Европы.
Согласно Курцу, Бисмарк, проводя свое социальное законодательство, преследовал двойную стратегию, определявшуюся властно-политическими соображениями: он стремился дополнить «слепые природные законы рынка» «управляемой государством социальностью».
«Параллельно с запрещающим нажимом в старой левиафановской манере, его правительство всерьез и в форме, ставшей «классической», отнеслось к патерналистским социально-государственническими соображениям либерал-консерватизма и провело своего рода «белую революцию» сверху в социальном законодательстве, которой предстояло стать прототипом современного государства благосостояния ХХ столетия».
Курц сомневается в том, что, благодаря бисмарковскому социальному законодательству, социальное положение действительно улучшилось. Эти законы всего лишь «нормализовали» массовую бедность и воспрепятствовали взаимной солидарности наемных работников. Именно в этой ситуации и выросла в общественную силу социал-демократия, которая, по его мнению, выросла из либерализма. Поскольку рабочие последующих поколений уже больше не имели памяти о доиндустриальном положении, конечная цель социализма была отодвинута в «даоекое и нереальное будущее».
Настоящее и будущее
По мнению Курца, экономические кризисы двух последних десятилетий ХХ века, вместе с уходом государства от социальной ответственности и усилением неолиберализма, привели к крупнейшей с начала XIX столетия волне массовой бедности. При этом большая часть Третьего мира полностью разрушена, включая поднимавшиеся было страны Юго-Восточной Азии, а также государства бывшего Советского Союза и всей Восточной Европы. Однако и на Западе с каждым годом все большие регионы и группы населения впадают в массовую бедность. Курц делает из этого вывод о том, что глобальная капиталистическая система полностью отказала.
Он приводит самые разные примеры такого обнищания. Так, по всему миру растет обнищание детей: в Третьем мире и даже в Германии и США растет детский труд, массовое распространение получил феномен бездомных, уличных детей.
С начала 90-х происходит к тому же всемирный рост голода. Даже в западных индустриальных странах растет недоедание и идущие рука об руку с этим заболевания. В медицинском обеспечении узаконенное социальное страхование повсюду превращается в «страхкассы для бедных». За пределами крупных индустриальных держав, во многих странах Востока и Юга медицинская помощь и так уже оказывается только за наличные деньги.
Нехватка денег все больше «используется даже для того, чтобы отправлять бедняков на бойню, используя их как банк органов для тех, кто больше зарабатывает», и носителем этого «предложения» выступает «разрушенный мировым рынком Третий мир» (7). Для Курца это – «последняя еще мыслимая экономика предложения». Всеобщая «дегуманизация капиталистической медицины и здравоохранения» торжествует, в первую очередь, в том, как обращаются с нуждающимися в уходе стариками. Даже самые ближайшие родственники часто становятся далекими после того, как исчезают за стенами домов по уходу и прочих заведений. При этом дома престарелых для обнищавших масс под давлением груза издержек все больше принимают «характер, напоминающий концлагерь».
Выводы автора
В эпилоге книги Курц подводит итог: капитализм идет к собственному самоуничтожению, которое может закончиться разрушением и человеческого общества. Чтобы отвратить эту угрозу, должны «сойтись вместе радикальная критика и бунт». Курц видит два возможных пути преодоления капиталистической общественной системы. Самый короткий – это «захват предприятий производства, управленческих институтов и социальных учреждений массовым движением, которое непосредственно присвоит общественный потенциал и станет осуществлять все воспроизводство под собственным управлением, то есть, попросту лишит власти господствующие до сих пор «вертикальные» институты и ликвидирует их».
Возможна была бы и некая «переходная фаза, когда сформируется своего рода контр-общество, открывающее в борьбе с капиталистической логикой определенные социальные пространства, из которых будут вытеснены рынок и государство». В качестве возможного института будущего, который «мог бы заменить рыночную экономику и демократию», он рассматривает «Советы», то есть «консультативные собрания всех членов общества на всех уровнях общественного воспроизводства». Для этого следует сформировать определенную «ассамблеарную культуру», чтобы «все обсудить и взвесить».
Курц считает, что у такого будущего общества будут, прежде всего, три задачи:
– «использовать наличные ресурсы природных веществ, средства производства и (…) человеческие способности таким образом, чтобы всем людям была обеспечена хорошая, полная наслаждений жизнь, свободная от нищеты и голода»;
– «остановить катастрофический и ошибочный перевод ресурсов (…) в бессмысленные проекты и разрушительное производство»;
– «перевести общественный фонд времени, гигантски выросший, благодаря производительным силам микроэлектроники, в столь же большой досуг для всех».
При решении этих проблем, речь, в конечном счете, идет «не о материальной, технической или организационной проблеме, но только лишь о вопросе сознания». Однако Курц не исключает и того, что необходимого для этого «скачка в сознании» уже не будет. Тем не менее, капитализму уже не выжить, и это влечет за собой «неудержимое расцивилизирование мира».
Единственная активная альтернатива – это «культура отказа». Это означает отказаться от «любого разделения ответственности за «рыночную экономику и демократию», работать «строго по инструкциям» и саботировать капиталистическое Предприятие, где только представится возможным».
Примечания:
1.Все цитаты приводятся по немецкому изданию 2002 г.
2. См.: Манифест против труда (июнь 1999 г.)
3. A. Baumann. Ein Leichnam regiert die Gesellschaft // Telepolis, 8. Januar 2000.
4. R.Kurz: Das Weltkapital, S. 7 f.
5. Цит.по:J.K. Galbraith. Die Geschichte der Wirtschaft im 20. Jahrhundert. Ein Augenzeuge berichtet, Hamburg 1995.
6. См.: E.Ludendorff. Der totale Krieg, München 1935
7. См.: Der Spiegel.46/1996.
http://de.wikipedia.org/wiki/Schwarzbuch_Kapitalismus
Перевод: В.Дамье КРАС-МАТ
О Роберте Курце и его текстах:
Роберт Курц: Интеграция и исключение в Современности
Германия: умер Роберт Курц, один из ведущих леворадикальных теоретиков современности
Роберт Курц: «Климакс капитализма»
Роберт Курц. «Парадоксы прав человека»<
Роберт Курц о двойственной природе Маркса и марксизме как порождении либерализма
Курц Р.: Машина моральной ответственности
Негативная фабрика Освенцим (из "Черной книги капитализма" Роберта Курца)
Добавить комментарий