Принято думать, что только в большевистских застенках царит произвол, что только там издеваются и глумятся над заключенными. Такое мнение — ошибочно. Тюрьма — везде тюрьма. В какой бы стране она ни находилась, она не может быть институтом для воспитания благородных девиц, хотя апологеты тюрем и стараются приписать ей это свойство. Население тюрем состоит, говоря официальным языком, из преступников, подлежащих наказанию. Наказание же достигается не глажением человека по головке, а причинением ему боли и неприятностей. В былые годы под наказанием открыто фигурировала розга, теперь открыто розга не фигурирует, но в скрытой форме она продолжает действовать. Правда, проявляется она несколько иначе — не сечением по спине или по мягкой части тела — а нанесением ударов кулаком или же каким-нибудь другим твердым предметом. Но тому, кто получает эти удары, нисколько не легче от этого.
Если в тюрьме иногда и проявляются некоторые человеческие отношения, то проявляются они только к тем, кто обладает туго набитым кошельком. Если в тюрьму случайно попадет какой-нибудь генгстер [так в тексте], то ему там не придется переносить никаких испытаний. Его там никто пальцем не тронет, ибо он имеет возможность всех озолотить. Но тот, у кого нет туго набитого кошелька, никогда не может рассчитывать на человеческие отношения к нему со стороны тюремщиков. Особенно не могут рассчитывать на это политические заключенные. К уголовным преступникам — как правило — в тюрьмах относятся лучше, чем к политическим. И понятно почему. Уголовный преступник нарушает лишь некоторые нормы, но он не колеблет существующей системы. Уголовный преступник не против существующих порядков, а вместе с тем не против тюрем. Политический же преступник подтачивает самое существование тюрем. Осуществись то, чего добиваются политические заключенные — никаких тюрем не земле не будет. Таким образом, тюремщики видят в лице политических заключенных своих личных врагов, а не только врагов существующей системы. Поэтому и проявляют к политическим заключенным максимум жестокости.
Не являются исключением из этого правила и Соединенные Штаты. Тюрьмы в этой стране таят в себе такую же зверинность, как и тюрьмы в других странах. Об этом свидетельствует случай, имевший место в Нью Иорке 45 лет тому назад. (Тоже своеобразный юбилей...) [написано в 1963 г.]
Летом 1918 года население нижней части Ист-Сайда, как и население всей страны, знало мало отрадных минут. Война с Германией была в полном разгаре. Каждый день уходили на фронт новые эшелоны (грузились в порту на пароходы), каждый день призывались в армию новые новобранцы. Воздух оглашался ропотом и рыданьями... В довершение к этому, из России приходили тревожные вести. Зарево гражданской войны все расширялось и расширялось. Открывались новые фронты, появлялись новые „спасатели”, наконец, иностранные войска были двинуты на Россию. Правда, десанты иностранных войск были незначительны, но кто мог тогда поручиться, что эти десанты не возрастут в десять (а то и больше) раз? Такой гарантии в то время не было.
Русская революция для населения Ист-Сайда не могла быть тем событием, которое с Олимпийским спокойствием можно наблюдать, не волнуясь. Далеко нет!... Население Ист- Сайда в подавляющем большинстве родилось и выросло в России, поэтому оно с русской революцией было кровно связано. Оно ее ждало, и когда она пришла, оно ее восторженно приветствовало, и теперь, когда ей угрожала опасность, оно тревожилось. Тот факт, что у власти уже находились большевики, как-то оставался незамеченным. Самым главным для населения Ист-Сайда была революция, а не большевики. На большевиков смотрели, как на что-то второстепенное, как на какую-то накипь, несущуюся на гребнях революции. И если бы все дело сводилось к свержению большевиков, то это, пожалуй, мало кого тревожило бы. Но тогда все чувствовали, что за свержением большевиков неизбежно наступит разгром революции. Вот это и тревожило иcт- сайдцев, вот это и волновало их.
Как всегда бывает в таких случаях, жители Ист-Сайда не только тревожились, но и старались чем-либо предотвратить нависшую опасность. В их распоряжении было только одно средство — протест. И они протестовали. Созывали митинги, устраивали уличные манифестации, печатали и распространяли листовки с обращением к населению Соединенных Штатов остановить отправку американских войск в Россию. Свобода слова и печати, как известно, гарантируется в Соединенных Штатах конституцией, но тогда на конституцию не обращали внимания и людей, протестовавших против посылки американских войск в Россию, арестовывали. Нарождалась уже палмеровщина... Сыскное отделение уже работало. Его агенты проникали во все щели, во все уголки социальной жизни, где слышался ропот и недовольство. Все более-менее активные протестанты были уже на учете....
23 августа 1918 г. молодая девушка, Молли Штаймер, была остановлена сыщиками на улице. Ее обвинили в.... сотрудничестве с немцами. „Сотрудничество” это заключалось в раздаче листовок против интервенции в Россию. В то же время были арестованы и два товарища Штаймер —Ляховский и Липман. Им предъявили такое же нелепое обвинение — сотрудничество, с немцами. Другие два товарища Штаймер, Шварц и Абрамс, были прослежены до квартиры Абрамса. Квартиру обыскали и арестовали всех, кто там находился. Арестованных доставили в тюрьму Тумбc, где им пришлось пережить поистине Варфоломеевскую ночь. Послушаем, впрочем, что говорит об этом один из арестованных (Аврин, случайно оказавшийся во время обыска на на квартире Абрамса).
„Мы прибыли в полицейское правление приблизительно в 9 ч. 30 мин. Вечера. Абрамс, Шварц и я были помещены в одну комнату. Около 12 часов ночи Абрамса взяли на перекрестный допрос, а Шварцу заявили: „Ты побываешь в наших руках”. Когда Шварц им сказал, что он болен, что у него слабое сердце и что им не следует употреблять насилия, они ответили: „Кого интересует твое сердце”. Меня они перевели в соседнюю комнату и, погасив свет, стали допрашивать Шварца. Через несколько минут я услышал звук удара кулаком и ужасный крик, после чего агенты вошли в мою комнату в поисках воды. Проходя мимо меня, они с такой силой толкнули меня, что я ударился головой о стену. Позже, когда меня перевели обратно в комнату, где сидел Шварц, он произвел на меня впечатление мертвого человека. Он был бледен, как снег, непрерывно кашлял и плевал. Я не мог достаточно близко подойти к нему, но я думаю, что он выплевывал кровь. Этот его вид заставляет меня думать, что смерть его была причинена полицейскими агентами. Позже они привели к нам в комнату Ляховского, Пробера, Липмана и Абрамса. У Ляховского был ужасный вид. Платье его было изодрано, грязно, в крови. Лицо окровавлено и в синяках. На голове в нескольких местах вырваны волосы. Около 3-х часов утра они опять позвали Липмана и приказали ему снять очки. Через несколько минут мы услышали душу-раздирающие крики, а затем наступила тишина. Следующим позвали меня. Мне пришлось пройти через ту комнату, где избивали Липмана. Четыре сыщика стояли по углам комнаты и играли в мяч. Живым „мячем” был Липман. Они бросали его из одного угла комнаты в другой, нанося ему удары „блэк-джеками”. Он уже был без сознания, но они все еще продолжали свою „игру”. Затем, швырнув его в угол комнаты, сказали: „Пусть сдохнет там эта собака”.
Вот что было в Нью Порке... в самой свободной стране. Можно-ли после этого думать, что только большевистские тюремщики способны на зверства? Все тюремщики одним миром мазаны. Все они звери в образе человека.
Закончилось все это вынесением сурового судебного приговора. Судили, конечно, не тех, кто бил, а тех, кого били. Сначала избили, а потом осудили... Молли Штаймер приговорили к тюремному заключению сроком на 15 лет и к уплате штрафа в размере 500 долларов. Абрамса, Липмана и Ляховского приговорили к 20-летнему заключению каждого и к взысканию штрафа в сумму 1000 дол. с каждого. Джейкоб Шварц судебного наказания избежал. Но избежал потому, что его во время судебного процесса уже не было в живых. После Варфоломеевской ночи в полицейском застенке Шварц до того ослабел, что его пришлось отправить в Белвью госпиталь, где он через несколько дней и скончался.
Каким-то чудом Шварцу удалось, собрав последние силы, набросать на клочке бумаги небольшое письмо и отправить его на волю. Приводим отрывок из этого письма.
,.Дорогие товарищи! Наш арест был ужасный. Нарисовать его в деталях взяло бы слишком много времени, и здесь, где мы теперь находимся, не место для этого. Наш арест можно сравнить с испанской инквизицией. Это была ночь разъяренных дьяволов в львиной клетке; ночь самая ужасная, какую только мысль может вообразить. Тут было все — от вырывания волос до вытягивания языка, от „блэк-джеков” до ножек от стула — все это применялось к нам. За наше заявление, что мы — анархисты, нам пришлось претерпеть самые страшные пытки, которые 20-му столетию не удастся загладить... „Колесница справедливости” катилась полным ходом. Но катилась она не для того, чтобы раздавить нас, как личностей, а для того, чтобы раздавить нашу идею. Ее — нашу идею — они топтали. Но победили-ли они? Нет, дорогие товарищи, тысячу раз нет! Мы это чувствовали, и мы были горды, несмотря на физические боли. Что значат наши боли, наши синяки, красные пятна крови на нашей одежде по сравнению с величием нашего идеала? ... Мы горды, дорогие товарищи! Мы гордимся тем, что наш идеал — будущее, а они, хулители и душители нашего идеала — прошлое”.
С тех пор прошло 45 лет. Слова Джейкоба Шварца еще не сбылось, но они когда -нибудь сбудутся. Справедливость в кавычках не может постоянно торжествовать. Придет и ее конец. Спадет пелена с глаз и население увидит, что нельзя так жестоко обращаться с людьми только за то, что они распространяют кому-то неугодные прокламации.
Объективности ради, все же следует заметить, что в Соединенных Штатах есть возможность, хотя бы относительная, публично рассказать о том, что происходит в тюремных застенках, в СССР же такой возможности нет. О тюремных застенках, как и о всем прочем, там можно писать постольку, поскольку разрешает „хозяин”. Сейчас там пишут (хотя и с оглядкою) о том, что творилось в концлагерях при Сталине, но пишут исключительно потому, что это нужно Хрущеву. Прикажет Хрущев: „не писать” и перестанут писать.
И. С-ч.
Дело Труда – Пробуждение № 67 1963 c. 16-18
Добавить комментарий