Глава I, в которой сбежавшая мысль Агента Ли покидает Интерзону и выходит из-под Контроля
Два с половиной месяца назад, 22 мая 2022 года, в Нью-Йорке скончался от сердечного приступа 76-летний Питер Ламборн Уилсон, гораздо больше известный под псевдонимом Хаким Бей – пожилой суфий, реликт контркультуры и один из самых ярких и экстравагантных теоретиков современного анархизма.
Превращение Питера Ламборна Уилсона в Хаким Бея началось с ориенталистских приключений, довольно характерных для американского интеллектуала, чья молодость пришлась на шестидесятые. Уилсон родился в США в 1945 году, учился в Колумбийском университете. После убийства Мартина Лютера Кинга в 1968-м удрученный политической обстановкой в США он решил их покинуть и отправиться на восток. Уилсон путешествовал по Ливану, Пакистану и Индии, постигал суфизм и тантру, изучал медитативные практики и опиумные притоны, курил гашиш с Ганеш Бабой и получил инициацию в храме Кали благодаря Шри Каманарансану Бисвасу из «Партии Террористов Бенгали» (sic!). Затем осел в Иране, работал редактором традиционалистского журнала Sophia Perennis («Вечная философия» – латинское) и вместе со знаменитым исследователем исламского мистицизма Анри Корбеном занимался переводом классических персидских текстов. После исламской революции 1979 года Уилсон покинул Иран и вернулся в Нью-Йорк. Взгляды его эволюционировали от геноновского традиционализма к ситуационизму и анархизму.
Как и другой известный американский анархист Боб Блэк Уилсон состоялся в качестве яркого литератора с неповторимым собственным голосом благодаря зин-культуре восьмидесятых. Он отсылал в редакции самопальных журнальчиков, распространявшихся крохотным тиражом, «психоделические фетвы»: разрисованные суфийской вязью и провонявшие гашишом листки с набранными на механической печатной машинке текстами. Эти быстро набиравшие популярность статьи подписывались как коммюнике (состоявшей из одного Уилсона) «Ассоциации онтологических анархистов»: воображаемой группы, которая «собирается в подполье, в чёрных тюрбанах и блестящих облачениях, скрещивает ноги на ширазийских коврах, потягивая горький кофе и покуривая длинные чубуки и сибси (марокканские трубки для курения гашиша – прим. переводчика)». Слово «онтологический» в названии означало, что эта группа претендовала даже не столько на создание политического движения, сколько на изменение самого человеческого бытия. Из всех существующих политических систем анархизм при всех его недостатках лучше всего соответствовал этим устремлениям.
«Подобно Синдбаду и Ужасному Старику, анархизм шатается по округе с трупом мученика, волшебным образом приросшим к его плечам, — с гнетущим наследием провала и революционного мазохизма, стоячая вода в фарватере проигранной истории. Между трагическим прошлым и невозможным будущим анархизму, кажется, не хватает Настоящего — как будто он боится спросить себя здесь и сейчас: КАКОВЫ МОИ НАСТОЯЩИЕ ЖЕЛАНИЯ?» – так онтологические анархисты в лице Хаким Бея характеризовали текущую ситуацию, в которой оказалось антигосударственное движение. Избавиться от идолов прошлого и принять анархизм «третьего типа» (выражение Боба Блэка) – не коллективистский и не индивидуалистический; бороться за упразднение работы; развивать сеть американского samizdat (так в оригинале – Р.К.); отбросить позитивизм и вульгарный материализм и проявить интерес к мистическому опыту; освобождать сексуальность; экспериментировать с тактикой, «чтобы заменить устаревший багаж левачества» – такие рецепты выхода они из нее предлагали. Не то, чтобы эти максимы выглядят чем-то принципиально отличным от идеалов Вудстока и 1968 года, однако, Хаким Бею, судя по всему, удалось вдохнуть в них новую жизнь.
Тогда же, в восьмидесятые, Хаким Бей подружился с Уильямом Берроузом, который был старше его на 31 год, и в определенной мере стал его учеником. Оба они были заворожены легендами об ассасинах и их лидере, Хассане-ибн-Саббахе. За сбор сведений о последнем Берроуз выразил благодарность Уилсону в преамбуле своего романа «Западные земли».
Сведения о жизни Хаким Бея/Уилсона, пересказанные мной выше, нетрудно найти в сети, и они почерпнуты из вышедшей в 2012 году книги о нем авторства Майкла Мухаммада Найта – американского контркультурного автора, которого сравнивают с исламским Хантером Томпсоном. Книга Мухаммада Найта называется William S. Burroughs vs. The Qur’an («Уильям Берроуз против Корана»). Коран возник в заглавии потому, что Хаким Бей (как и сам Найт) выбрал ислам в качестве религии и формы сопротивления современному западному миру. (Большой фрагмент этой книги доступен на английском языке в сети, и кто знает, возможно, теперь, после смерти ее героя, кто-нибудь захочет перевести ее на русский язык и издать целиком?)
Найт открыл для себя книги Хаким Бея в бытность увлеченным идеями ваххабизма подростком и «не смог бы преувеличить», что они сделали для его мировоззрения. Берроуз – из-за техник нарезки, которыми увлекся сам автор, и потому, что проведший в обществе Уилсона немало времени Найт увидел его человеком откуда-то из вселенной Агента Ли, «мыслью Берроуза, которая обрела плоть и пишет теперь собственные книги».
Количество книг, которые эта «мысль Берроуза» успела написать за свою жизнь, исчисляется десятками, среди них есть сборники поэзии, прозы, анархистские манифесты и исторические исследования. Круг интересов Хаким Бея/Уилсона (в зависимости от темы издатели выпускали некоторые его книги под настоящим именем, а некоторые – под псевдонимом) включал в себя исламские ереси, суфийскую поэзию, социальное устройство пиратских сообществ, утопический социализм, теорию хаоса, связь экологии и эзотерики, философию Чжуан-цзы, луддизм, тайные общества, оккультизм, квир-культуру, язычество, психоделию и другие темы из списка столь обширного, что здесь едва ли было возможно привести его целиком. Последней из опубликованных при его жизни стала вышедшая в марте книга Peacock Angel: The Esoteric Tradition of the Yezidis («Ангел-павлин: Эзотерическая традиция йезидов»), на страницах которой возникают шейхи и суфии, алхимики, ангелы и сам Малак Тавус.
В полной мере оценить масштаб наследия Хаким Бея/Уилсона и степень его культурного влияния, живя в России, на самом деле довольно проблематично, поскольку на русском языке издано лишь три его книги – «Хаос и анархия», «Автономные зоны: временные и постоянные» и «Пиратские утопии».
Глава II, в которой устраивается фестиваль гигантских тыкв, а Временные Автономные Зоны становятся Постоянными
Самой известной идеей Хаким Бея стала концепция временных автономных зон (ВАЗ). Ее историческим прообразом были сокрытые от глаз государства уединенные поселения, живущие по собственным законам: спрятанные в неприступных горных ущельях крепости средневековых ассасинов и затерянные в океане острова, у которых пиратские капитаны устраивали пристань. Хаким Бей предлагал не отказываться от идеи всеобщего освобождения человечества, но признать, что в текущих условиях столкновение с государством в лоб не породит ничего, кроме бесполезного мученичества. Будучи почти всемогущим, государство, однако, «в то же время изобилует трещинами и пустотами». Эти пустоты можно использовать, чтобы до поры до времени скрыться от его вездесущего взгляда, создавая сообщества свободных людей и практикуя в них альтернативные стили жизни. ВАЗ может быть локализована не только в пространстве (как сквоттерское поселение или коммуна новых кочевников в трейлерах), но и во времени (как музыкальный фестиваль или оргия).
У Временной Автономной Зоны есть потенциал превратиться в постоянную. «Какие-то из трещин в Вавилонском Монолите настолько пусты, что целые группы могут проникнуть в их и там поселиться. Чтобы осознать это явление и использовать его как можно полнее, были развиты некоторые теории, такие как теория «пермакультуры». «Деревни»,»коммуны», «сообщества», даже «ковчеги», «биосферы» и другие модели утопического города уже находятся в стадии эксперимента и реализации», – писал Хаким Бей.
Если представить себе персональный рай Питера Ламборна Уилсона, то им, вероятно, будет мир, в котором человечество разделилось на тысячи самых невероятных субкультур и создает поселения, где жителей объединяет не рождение на одной территории, а преданность общим идеям. Среди них могут быть острова крадущихся сквозь джунгли дикарей-примитивистов и города техногиков, превращающих себя в гибрид человека с машиной, коммуны художников и общины экзотических религиозных культов, и так далее вплоть до поселений фанатов кукурбитологии (так называется область ботаники, изучающая тыквы, и о существовании группы людей, объединенных подобным интересом, Хаким Бей не без удивления узнал благодаря все той же благословленной зин-культуре восьмидесятых). Нечто подобное было описано в книге американского фантаста Брюса Стерлинга «Острова в сети» и в анархистской утопии «Боло-боло» швейцарского автора Ханса Видмера, скрывавшегося под псевдонимом p.m.
Разумеется, идея автономных пространств, существующих как «либертарные острова в море капитала», не была изобретена Хаким Беем, ведь подобные пространства создавались и уоббли, и испанскими анархистами 30-х, и сквоттерами второй половины ХХ века. Однако именно Хаким Бей популяризировал идею автономных пространств и придумал для нее звонкую аббревиатуру-ярлык, не без помощи которой она распространилась далеко за пределы анархистского сообщества.
Исследователь цифровой культуры Саймон Селларс в статье “Хаким Бей: Повторное заселение временных автономных зон” отмечает, что идея ВАЗ проникла как в популярную культуру, так и в академическое сообщество, и приводит перечень изданных в последние годы книг, в которых эта концепция так или иначе используется. К идее ВАЗ обращаются не только авторы многочисленных гендерных и этнических исследований, но и книг о велопробеге “Критическая масса” (ведь это “автономная зона”, свободная от автомобилей), кэмпингах (ведь это место, где автомобилисты могут обособиться от общества), – и даже общении глухих людей (ведь жестовый язык– это тоже “автономная зона” своего рода).
Принято считать, что манифесты Хаким Бея повлияли на рейв-движение (особенно на подпольные вечеринки в Великобритании конца 80-х-начала 90-х, чьи устроители и участники вступали в столкновения с полицией) и в особенной степени – на киберкультуру.
«Возможно, ВАЗ так и остались бы второстепенной работой, если бы не киберпространство, где они превратились в один из наиболее устойчивых мемов альтернативного искусства и культуры середины 1980-х–середины 1990-х годов», – пишет Селларс.
Примечательно, что сам Хаким Бей просто ненавидел интернет и не скрывал в отношении него откровенно луддистских устремлений. Буквально за две недели до того, как Питер Ламборн Уилсон скончался, я обсуждал с Андреа Часовски, главным редактором выпустившего на русском языке «Автономные зоны: временные и постоянные» издательства Chaosss Press, что мне хотелось бы взять у старого пирата интервью, но я не могу найти адрес его электронной почты. Мой приятель объяснил мне, что у Хаким Бея нет никакой электронной почты по той простой причине, что он до сих пор пользуется исключительно бумажной: «мы написали ему письмо, и это письмо получил на почте какой-то чувак и отнёс его Хакиму, тот ответил и письмо пошло к нам. На всю процедуру ушло четыре месяца».
Как пишет Мухаммад Найт, он как-то упомянул при Хаким Бее один малоизвестный факт из его биографии и в ответ на недоуменный взгляд «суфия» объяснил, что прочитал о нем в интернете. Хаким Бей в ответ на это пробурчал, что ему хотелось бы иметь такой молот, которым можно было бы уничтожить интернет целиком.
Глава III, в которой Хаос не дает Вселенной превратиться в гигантское кладбище
Еще одной важной идеей Хаким Бея помимо автономных зон стал поэтический терроризм. Нечто подобное имели в виду ситуационисты, когда говорили о конструированни ситуаций, помогающих преодолеть отчуждение обыденной жизни. Хаким Бей предлагал в качестве метода сопротивления устройство провокационных акций, напоминающих абсурдистский перформанс и хулиганскую выходку. Эти акции исполняют двоякую цель – шокировать и растормошить зрителей, разарушая привычный для обывателя порядок вещей, и интенсифицировать жизнь их создателей, превращая ее в череду маленьких приключений.
«Прикрути медные мемориальные таблички в местах (общественных или частных), где тебе довелось испытать озарение или приобрести особенно запомнившийся сексуальный опыт – и так далее. Выйди голым в ожидании знака. Организуй в своем учебном заведении или на работе забастовку на основании того, что это место не удовлетворяет твою потребность в праздности и духовной красоте», – такие примеры «поэтических терактов» предлагал Хаким Бей.
Поэтический терроризм способствует распространению в окружающей среде хаоса, а хаос – это важнейшая идея в онтологии Хаким Бея.
«Концепцию хаоса не следует рассматривать как синоним беспорядка или придуманный с целью привлечь больше внимания синоним анархизма», – пишет Энди Робинсон в статье ««Хаос никогда не умирал»: Онтология Хаким Бея» из сборника статей о Хаким Бее, опубликованных в журнале Ceasefire. «Хаос – это не простое отсутствие законов или государства. Это онтологическое состояние, характеризующееся постоянным течением и изменением, отсутствием нормативных и других критериев порядка и состоянием, близким к опьянению. Хаос, говорит нам Хаким Бей, – это «непрерывное творение». Он также постоянно говорил, что «Хаос никогда не умирал». Хаос пережил предполагаемое возникновение порядка. Это базовая онтологическая реальность, которую мы должны принять и прославлять».
Понятие хаоса в текстах Хаким Бея схоже со становлением в философии Делёза и бергосоновским пониманием времени, а также с дао как наивысшим состоянием бытия и принципом творения. Хаос всегда присутствует в нашей жизни, хотя отчуждение не дает нам полностью погрузиться в его поток. Мы можем соприкоснуться с хаосом в моменты максимальной полноты бытия, сопровождающиеся переживанием измененного состояния сознания: любви, вдохновения, опьянения, бунта или религиозного экстаза.
В отличие от многих анархистов Хаким Бея понимал религию не как метод порабощения индивидуума, а как один из способов доступа к тем же надрациональным состояниям сознания. Поэтому его, как нетрудно догадаться, в первую очередь интересовали различные шаманские и экстатические практики, сопровождающиеся переживанием индивидуального мистического опыта.
Считая себе мусульманином, Хаким Бей проявлял огромный интерес к самым разнообразным сектам и ересям. Найти объяснение его парадоксальной фразы «если мусульманин поймет Ислам, он станет идолопоклонником» можно в том, что для человека, принимающего единобожие, нет принципиальной разницы между обликами, в которых Бог является своим апологетам – будь то Аллах, Кришна или даже Кали. Размножаясь, ереси плодят новые техники соприкосновения с хаосом, способствуют организации гетерогенных сообществ с различными ценностями – от кумранской общины до Мавританского научного храма Америки, прихожанином которого был сам Хаким Бей – и цементируют их.
Глава IV, в которой Старец Горы оказывается педофилом
Хаким Бея не любили многие. Прежде всего, за адвокацию педофилии. Действительно, он воспевал сексуальные отношения между опытными мужчинами и подростками в духе античности, написал стихотворение о наблюдении за мастурбирующим ребенком и поддерживал NAMBLA (North American Man-Boy Love Organization – Северо-Американская Ассоциация Любви Мужчин и Мальчиков). Эта организация, действовавшая в Америке в 80-90-х годах прошлого века, выступала за снижение возраста согласия и освобождение из тюрем мужчин, осужденных за добровольный секс с несовершеннолетними. Некоторые из произведений Хаким Бея даже были опубликованы в бюллетенях NAMBLA, а чтобы понять, какой тип сексуальности его привлекал, достаточно посмотреть на обложку романа порнографического фэнтези Crowstone.
В сети нетрудно найти большие тексты (например, Leaving out the ugly part – Hakim Bey/Peter Lamborn Wilson или Paedophilia and American anarchism – the other side of Hakim Bey), авторы которых требуют прекратить считать Хаким Бея анархистом на основании того, что дети не могут давать информированного согласия на секс. Следовательно, формат сексуальных отношений, за легализацию которых он выступает, априори является изнасилованием.
«Педофильские тексты Хаким Бея указывают на общую лживость его философии и свидетельствуют в пользу того, что концепция Временной автономной зоны вдохновлялась не доброй волей, а оппортунизмом. Представляя аргументы в пользу человеческой свободы, он на самом деле желает создать ситуации, в которых сможет претворить свою ненормальную сексуальность в жизнь», – пишет Роберт Хелмс, автор второй из приведенных мной в качестве примера гневных прокламаций.
Надо сказать, что эта сторона личности “шейха” поставила в тупик даже Мухаммада Найта, который первоначально думал, что рассуждения Хаким Бея о педофилии – это какая-то разновидность суфийских аллегорий вроде стихотворения Руми о сексе с ослом, и только потом осознал, насколько все серьезно.
«Исторические условия, которые он использует для подтверждения своей правоты, будь то средиземноморские пираты или маргинальные средневековые суфии, отсылают не столько к гомосексуальности, сколько к тюремному изнасилованию: гетеросексуальные мужчины, обладавшие силой и/или властью, но не имевшие доступа к женщинам, использовали любые теплые дырки, которые им удавалось найти. То, что Хаким Бей называет «освобожденной сексуальностью» – это в действительности все тот же старый патриархат: бородатые мужчины, выражающие свою власть посредством пенетрации», – пишет Найт.
Здесь стоит заметить, что, по крайней мере в воображении Хаким Бея, сексуальные контакты такого рода были проявлением любви, а не насилия. В своей книге «Пиратские утопии» он приводит в качестве примера алжирского корсара Мурата-реиса «Старшего», который «впервые получил под свое командование корабль, когда ему было 12 или 13 лет, от пиратского капитана, влюбившегося в него до безумия». Судя по всему, он также сохранял способность проводить различение между тем, как вещи выглядели в его романтическом воображении, и тем, как дела чаще всего обстояn в реальности. Так, в самом начале все тех же «Пиратских утопий» он признает, что «настоящее пиратство – это обычно отвратительное, эгоистичное, жестокое занятие» и не призывает своих читателей отправляться в Сомали.
Саймон Селларс подчеркивает, что ни в одном тексте Хаким Бея невозможно найти оправдание сексуальным действиям в отношении ребенка, не достигшего возраста половой зрелости. То, о чем он говорит, это сексуальное влечение к подросткам. И до Питера Ламборна Уилсона известные литераторы-гомосексуалы как, например, Уильям Берроуз и Аллен Гинзберг не скрывали, что их сексуально привлекают подростки. Более того, Аллен Гинзберг точно также поддерживал NAMBLA. Читателей Гинзберга или Берроуза это, кажется, никогда слишком не заботило, однако то, что именно Хаким Бей стал подвергаться за свои сексуальные предпочтения столь сильному осуждению, может быть следствием моральной паники по поводу педофилии, охватившей с тех пор американское общество.
С моей точки зрения, абсурдно было бы считать, что в анархическом обществе возраст согласия будет установлен на том же уровне, что и в современных Соединенных Штатах (хотя вполне вероятно, что даже в анархическом обществе таких людей как Хаким Бей не будут допускать к работе в образовательных учреждениях). Еще более абсурдным выглядит все это обсуждение, если понимать, что речь в любом случае идет о воображаемых подростках. Живя не в Интерзоне Танжера пятидесятых, а в современной Америке, Хаким Бей никоим образом не мог знакомиться с подростками, не опасаясь навлечь на себя уголовное преследование. Обсуждение же чьих-то сексуальных фантазий с такой же серьезностью, как если бы речь шла о закоренелом сексуальном преступнике, на мой взгляд, не лучшим образом свидетельствует об интеллектуальной ситуации, в которой находится анархистское движение.
Вторая группа претензий к Хаким Бею заключалась в том, что его идеи – это по сути просто описание богемного образа жизни, и они имеют крайне опосредованное отношение (или не имеют вовсе) к исторической практике анархизма как политической борьбы.
Действительно, в обществе со сравнительно демократичной политической системой предлагаемый Хаким Беем способ протеста может выглядеть как детские шалости и развлечение пресыщенной от скуки богемы. Примечательным образом, однако, в России нулевых годов поэтический терроризм оказался если и не эффективным, то, по крайней мере, удивительно эффектным способом сопротивления. Разве не является, например, спетая в неположенном месте (Храме Христа Спасителя) песенка архетипическим образцом поэтического терроризма, каким его понимал Хаким Бей? И не является ли примером поэтического террориста, например, Павел Крисевич, арестованный за выстрел из холостого пистолета на Красной площади? Медийный эффект и влияние на умы акций Pussy Riot и группы Война был именно таким, каким старый суфий, вероятно, воображал результат «поэтических терактов» в своих самых смелых мечтах.
Наиболее последовательными апологетами идей Хаким Бея в России стала воронежская арт-группа «Тоталитарная секта «Краденый Хлеб»» (интереснейшую статью об их деятельности «Больше чем акционизм» можно прочесть на Кольте). За свою акцию с баннером «Бог умер», вывешенном на воронежском мосту в Страстную пятницу (то есть, для христианина – в день воспоминания о крестных муках и смерти Иисуса Христа), они подверглись репрессиям и вынуждены были покинуть город.
Наконец, абсолютно неправомерно было бы говорить и о том, что в США идеи Хаким Бея являются исключительно синонимом арт-протеста: все мы помним о том, как неподконтрольную государству Автономную зону Капитолийского холма пытались создать активисты во время массовых митингов Black Lives Matter.
Глава V, в которой очаги анархии зажигаются в память о Хаким Бее
Для многих анархистов XIX и начала ХХ веков капитализм был иррациональной системой, бездарно расходующей силы человечества и не дающей развиться его возможностям. В качестве его замены предлагалась позитивистская утопия, в которой человеческое общество и окружающий мир будут переустроены в соответствии с законами разума и новейшими достижениями науки. Для Петра Кропоткина необходимость построения бесклассового и безгосударственного общества фактически была научным законом, открытие которой стало возможным благодаря наблюдению за кооперацией животных одного вида в дикой природе.
В конце ХХ века, ознаменовавшемся крахом советского проекта и отмеченном, выражаясь словами Лиотара, «недоверием к метанарративам», стало понятно, что к этим идеям можно высказать очень серьезные претензии, и они должны быть, по меньшей мере, проблематизированы. Мировой анархической революции может никогда не случиться, так что нам предстоит понять, как организовать свою жизнь в условиях государства и капитализма. В человеческую природу не заложена естественная склонность к кооперации, потому что никакой природы человека по всей очевидности не существует. А общество, выстроенное по лекалам научных исследований, скорее всего, будет напоминать тоталитарный ад.
Хаким Бея капитализм не устраивал во многом из-за своей невыносимой рациональности. По сути, его мировоззрение представляло собой чистейший, дистиллированный романтизм, и подобно романтикам прошлого он пытался сбежать от механизированного мира, не оставившего места приключениям, на Восток, в детство, к пиратам, в мечты, в галлюцинации.
При этом политическая часть его программы (замена идеи революции идеей восстания, акцент на персональном освобождении индивидуума и борьбу с властными отношениями на микроуровне) была во многом синонимичнп тому, о чем уже заметно позже стал говорить, например, такой известный теоретик постанархизма Сол Ньюман. Однако если Ньюман выбрал для своих текстов стиль академического ученого, то Хаким Бей предпочел создать себе образ полубезумного уличного проповедника, изъясняющего цветастыми фразами и периодически сбивающегося на глоссолалию.
По всей видимости Хаким Бей чувствовал, что его романтическому взгляду на вещи остается все меньше и меньше места в реальности. Так, уже в предисловии 2003 года к своей книге «Временные автономные зоны» он писал, что «ВАЗ кажутся мне в гораздо большей степени принадлежащим восьмидесятым, странной романтической и эротической эпохе, чем девяностым или той безымянной декаде, в которую мы обитаем». Мухаммад Найт, встречавшийся с ним в десятых, с сожалением подумал, что Хаким Бей принадлежал к последнему поколению, у которого действительно был исторический шанс что-то изменить в мире.
Трудно представить мир более далекий от того, о котором мечтал старый пират, чем тот, где мы оказались сегодня. Вместо множества автономных зон – огороженные непроницаемыми границами национальные государства эпохи пандемии. Вместо фестивалей и праздников – падающие на людей бомбы и повсеместная угрюмая готовность к новой мировой войне. О каких пространствах, якобы свободных от капитала, можно говорить сейчас, если в этих пространствах невозможно спрятаться от бомбардировки?
С другой стороны, это не значит, что мир останется таковым навсегда, и нам больше не представится возможность увидеть прорастающие из него всходы чего-то нового. Британский анархист Колин Вард писал, что «стоит словосочетанию Временные Автономные Зоны осесть в вашем разуме, как вы начнете замечать их повсюду: недолговечные очаги анархии, возникающие в повседневной жизни».
Учиться замечать такие очаги и поддерживать их пламя, а также не терять надежду и иметь хотя бы немного романтизма в себе самом, насколько бы рациональным человеком вы ни были – вот лучшая память о Хаким Бее, какую возможно было бы сохранить.
Добавить комментарий