Алексей Полихович: "Мне стало казаться, что я родился в тюрьме, просто меня выпустили ненадолго"

На прошлой неделе освободился Алексей Полихович, один из немногих фигурантов болотного дела, кто действительно вёл активную общественную жизнь до злосчастного митинга 6 мая. (А сажали именно за это, как мы теперь все понимаем: по подозрению в активной гражданской позиции). Так вот Алексей еще до «болотки» защищал Цаговский лес, участвовал в антифашистском движении. Некоторые из тех, кто сидит четвёртый год в тюрьме по этому делу, на площади оказались случайно. Но Полихович осознанно выбрал такой образ жизни — открытую борьбу. Опасный образ жизни для нашей страны, будь твоя борьба хоть десять раз в рамках закона.  И осознанно выбрал именно такой образ мысли. На Болотную он шел в колонне антифашистов.

Впрочем, на Болотной 6 мая Полихович попал под раздачу также случайно, как остальные участники митинга. Вырывали из толпы не глядя, кто попался под горячую руку.

Полихович на судах повторял, что не признает себя виновным,  и понимал, что судят за убеждения.

Три года тюрьмы должны были исправить — что? Жизненную позицию? Но он свои взгляды пронёс через заключение. Если исправление значило  изменить им, то он не исправился, так он сам говорит. Но кое-что все-таки выучил.

После освобождения Алексей рассказал об уроках зоны.

"Я три года не видел людей в разноцветном. Отвык от того, что рядом могут быть женщины и дети. Простые вещи сейчас кажутся новыми. После колонии Москва очень красивая.

Когда я попал на Петровку, я не понимал, насколько все серьезно. Воспринимал все, как какую-то экскурсию, жесткую, но экскурсию.

Арестовывали меня с формулировкой: «является активным участников молодежных объединений деструктивной направленности». У «эшников» (сотрудников Центра «Э», специализация — борьба с экстремизмом — Ред.) не было четкого мнения по поводу меня — правый я, левый. К кому меня приписать? Главное, чтобы страшно звучало.

Операм мы были интересны. Они привыкли работать с исламистами и нацистами. А левые, социал-демократы, либералы, кто по политическому делу ангажированному сидит, — для них это непривычное. Опера любили с нами общаться. Помню один из первых разговоров — толпа оперативников передо мной, рассказываю, за что сижу. Объясняю: не хотел никого бить, задачи такой не стояло — ну так сформулировал просто. Они сразу напряглись: «А какая стояла? Кто поставил задачу?». Грубовато они мыслят.

Про наше дело другие заключенные знали, откровенного негатива по этому поводу я не встречал. Даже наоборот, иногда видели публикации о нас, прибегали с газетой — «О, это наша рок-звезда». Не очень образованные люди встречались, которые думают: раз сидит за митинг, значит, националист. Я очень серьезно несколько раз ругался, меня это начинало оскорблять.

Я ожидал, что в СИЗО будет полная изоляция, а там хутор — друг с другом все на связи. Свое общество. На Бутырке мне объяснили, как «коней гонять». «Кони» в централе — это веревка, межкамерная связь. Книжки промачивали наркотиками и передавали, кому нужно было. Из-за этого, кстати, нам начали нормальные книги тормозить. По внутренним законам заключенных нельзя ставить под угрозу официальные каналы поступления продуктов, сигарет в централ.

Колония, где ты не заперт на 8 квадратных метрах, по сравнению с СИЗО похожа на нормальный мир. Там видно небо. И новенького в колонии сразу видно — мы все бледнющие приехали. За два года судов в грибы почти превратились. Я поедал кожей солнце. Загорел, сразу черный стал.

В какой-то момент мне стало даже казаться, что я родился в тюрьме. Просто меня  потом выпустили на волю. Быстренько нашел себе друзей, жену, родителей. Накосячил чего-то — и обратно вернулся в тюрьму.

Алексей Полихович с семьей. Фото из семейного архива

Хорошие книги в тюрьме мало кто читает. В основном мыло — детективы, фантастику плохую. «Затягивают» книги с воли редко. Мы устроили с книжным магазином «Фаланстер» какой-то книжный карнавал: они мне начиная с СИЗО нескончаемым потоком книги передавали. Столько загнали книг в тюрьму, что я мог еще срок отсидеть, дочитывая! На волю я вынес всего один рюкзак — в нем только книги и письма. Выходя из зоны, надо по-максимуму оставлять там, что возможно. Не у всех есть возможность иметь две пары теплых носков. Я с собой забрал те книги, которые, уверен, не будут интересы никому. «Как писать хорошо» Уильяма Зинсера, учебник по русскому языку Розенталя — я подумал, что все-таки наконец выучу русский, чтобы стыдно не было печатать, вынес сборник прямухинских чтений.

Эти три года были. Не могу их отрезать или вычеркнуть. Наверное, я хотел бы провести их не в тюрьме, но я провел их там. Это фундамент, опыт, на котором я сейчас стою, я не могу его вытолкнуть из-под своих ног. Не потому что упаду, а просто не могу физически: это трудно, это глыба.

Злюсь ли я на кого? Каких-то прям катастрофических страданий не было за эти три года. Я могу злиться на эту систему за своих близких. Они-то уж точно не заслужили этого и ни в чем не виноваты.

За три года я как-то злее, наверное, стал. И подустал я."

Источник