Знаешь, я так и не поверил до конца, что ты утонул.
– Как?.. – произнёс я растерянно, когда утром позвонил Миша Цовма и сказал, что тебя больше нет. Как такое возможно, если только три дня назад возле памятника Есенину на Тверском бульваре ты – живой и настоящий – читал отрывки из своего «Чёрного знамени»? Участники нашего неформального Первомая весело смеялись от каждого двустишия, улыбались случайные прохожие, в сторонке дежурили стражи порядка, а ты щедро одаривал всех искрами своего жизнелюбия, светясь изнутри от вдохновения и затаённого счастья. Потом пели «Атлантов», «Варшавянку», ещё что-то, а впереди у тебя была дорога, ещё одна экспедиция в мир без отчуждения – из тех, в которые ты умел превращать любой заурядный поход.
И вот, на следующее утро – этот предательский оверкиль на казавшейся такой безобидной равнинной реке в Новгородской области.
Наверное, весло зацепило корягу – почти полностью скрытая высокой водой, она внезапно возникла на очередном повороте извилистого русла. Тело, прогретое майским солнцем и разгорячённое весёлой борьбой, холода не ощутило, когда могучая сила реки мгновенно закрутила байдарку вокруг внезапного препятствия и опрокинула через борт.
Ленá вынырнула в нескольких метрах впереди, на секунду обернулась – солнечный блик скользнул по её намокшим огненно-рыжим волосам (утончённый лирик, ты и тогда был готов ей любоваться!) – и, убедившись, что ты на поверхности, уверенно поплыла к берегу. А ты… Почему ты не переобулся при стапеле? Отяжелевшие сапоги пудовыми гирями тянули вниз, выплывать поперёк быстрого течения с каждой секундой становилось всё труднее. Ты попробовал сбросить обувь, но мокрая резина липла к ногам, и чтобы от неё избавиться, требовались нечеловеческие усилия…
Возможно, всё было и не совсем так, но в любом случае я знаю, что ты боролся до конца…
– Миша, но раз тело не нашли, значит, не утонул, а пропал без вести?
– Андрей, я и сам хотел бы верить, но прошло уже двое суток.
Ещё два дня ребята безуспешно искали твоё тело (нелепо звучит, правда?), прощупывая шестами с плота дно реки. Потом они вернулись. Я поехать не смог, и пока ждал известий, всё не давал умереть надежде, представляя, как они встретят тебя живого и здорового, и ты расскажешь, как был снесён течением, потерялся и потом долго искал своих. Первый раз, что ли? Ты, романтик, разве не исчезал на несколько суток в лесах под Архангельском, уведя с собой девушек-археологов?.. В то время я ещё не успел побывать на обжитых берегах речки Мды, чтобы понять, насколько несбыточны были мои надежды.
После возвращения Петя написал пронзительные строки:
Спеши с тускнеющей зарёю
Хотя б на миг поймать мечту.
Звени натянутой струною,
Чтоб оборваться на лету.
…
Звучит над тихою рекою,
Где прервались твои следы,
С нечеловеческой тоскою
Протяжный реквием воды.
Примерно тогда же ты стал меня навещать бессонными ночами. Теперь, начитавшись Юнга и нахватавшись от него всяких умных слов, я знаю, что это называется техникой активного воображения. Ты приходил всегда во всём тёмном – наверное, намекал насчёт моей собственной теневой стороны? Но эти намёки я начал понимать гораздо позже…
Тело нашли через месяц твои друзья и коллеги – географы из МГУ, – когда схлынул весенний разлив, оно обнаружилось возле самого берега. Если ты вдруг не в курсе или запамятовал, похоронили тебя на местном кладбище. О том, как на твоей могиле щиплет глаза, будто в костёр подбросили сырых сучьев, я узнал только через пять лет, в 2001-м, когда мы с Петей, Мариной и шестилетним Славкой добрались до тех берегов. Наверное, всему виной твой такой живой портрет на памятнике. И красота тамошних мест…
Известную фотографию – на ней ты в джемпере с гербом ушедшей в историю страны и надписью по кругу: «Вся власть – советам!», широко улыбаясь, обращаешься к невидимой аудитории – я прикрепил к стеклянной дверце книжного шкафа. (Ну, ты помнишь, таких снимков было напечатано несколько; теперь один из них есть и на обложке твоего юбилейного сборника «Чёрный фронт» – да-да, по названию «африканского» рассказа.) В уголке изображения я поместил вырезанную из пачки индийского чая сцену из «Махабхараты» – когда Арджуна обращается к своему известному колесничему с мучительным для себя вопросом, а тот отвечает, что смерти нет, и хватит, мол, об этом. Фото и сейчас на месте, а в 2005-2009 гг. под ним проходили сборы ефремовского кружка.
Сейчас я вдруг осознаю, что с молодым Иваном Ефремовым у вас обнаруживается немало общего. То, что оба красавцы-мужчины, жизнелюбы, неутомимые путешественники, знающие и любящие Землю, – ещё не так удивительно. Но ведь и тот же тонкий лиризм настоящего романтика, та же любовь к звучным словам из других языков, их неспешное смакование, с тем, чтобы после нанести на бумагу в огранке нового сюжета. И даже лёгкое заикание у обоих. Когда же я думаю о том, что именно в год и месяц твоего рождения Иван Антонович пережил сильнейший сердечный приступ, который едва не стоил ему жизни («едва не перешагнул черту Беспредельности», как выразился он в одном письме), все эти совпадения мне начинают казаться мистическими.
Те, кому довелось заглянуть за черту, иногда рассказывают о проносящихся перед внутренним взором картинах прошедшей жизни. Какие картины мог видеть ты?
Мне представляется необычно яркое летнее утро. Сколько тебе лет? Наверное, не больше десяти. Вы с младшим братом идёте по просёлку через поле встречать с электрички маму. Безветрие. Машет невесомыми крыльями бабочка-лимонница, над высокими травами неподвижно зависают стрекозы, откуда-то из небесной выси разносится негромкая трель жаворонка…
«Николай Муравин родился в Москве в 1966 году. Биография его (служба в армии в промежутке бесконечного процесса обучения в школах, техникумах и вузах) для широкой публики интереса не представляет, поэтому опускается», – написал ты однажды в справке на себя самого для какого-то сборника. Мы мало рассказывали о себе – находились более актуальные дела, – и теперь значительная часть траектории яркого метеора под названием твоя жизнь восстанавливается лишь по твоим литературным работам.
Твои опубликованные воспоминания начинаются с подвыпивших парней, «стреляющих» мелочь на выходе из школы. Начало восьмидесятых. Яростные споры с другом о том, всё ли прогнило в стране, или есть ещё надежда. Ты нашёл ответ: революция продолжается, но не здесь, – её отголоски иногда просачивались в новостях, её частицы приносили люди с другого континента. Была советско-латиноамериканская Интербригада имени Эрнесто Че Гевары, были стихи, книги и музыка, концерты в школьных актовых залах и плакаты революционного содержания по стенам «явочной квартиры». И разговоры – разговоры, от которых пьянеешь без вина…
Служил ты на Севере. Визборовской шутливой романтики – «В полуночном луче с базукой на плече…» – ты в середине 80-х там не нашёл, зато позже, вспоминая армейскую жизнь, проявил себя как талантливый и остроумный антрополог: «Специфика жизни армейских коллективов, в значительной мере изолированных от внешних влияний и зачастую занятых совершенно неестественной, с точки зрения гражданских лиц, деятельностью, позволяет их уподобить неким замкнутым квазиплеменам. Нам представляется, что такое уподобление особенно правомерно для частей, размещённых вдали от географических центров цивилизации. Эта своеобразная среда, в которой элементы родовых, кланово-феодальных и абсолютистско-этатистских отношений сосуществуют в группах людей, работающих с современной военной техникой, ещё ждёт своего Миклухо-Маклая…»
Потом – учёба, а затем работа на географическом факультете МГУ, творческая группа «Крюк», журнал «Ровесник», Конфедерация анархо-синдикалистов. В Университете мы и познакомились с тобой в 1990-м году, а твой шедевр «Момент зависания Крюка над урюковой чащей, полной тушканчиков» и сейчас придаёт мне заряд веселья и бодрости.
Я вспоминаю акции памяти китайских студентов, погибших на площади Тяньаньмэнь. Вспоминаю карнавальные представления: «День политика», «Референдум по теореме Пифагора» – в них мы пародировали московскую политическую жизнь того времени, которая нам казалась клоунадой, и особенно не задумывались о том, что реальная политика в это же самое время делалась за закрытыми дверьми кабинетов и офисов.
Не помню, чем закончилось голосование по Пифагору, но судьба страны, не смотря ни на какие референдумы, была предрешена. Жизнь становилась жёстче и жесточе. Рухнуло социальное государство, на окраинах бывшего Союза лилась кровь.
Именно тогда в фойе главного здания МГУ, на досках объявлений в общежитиях, на остановках городского транспорта появились КАС-овские листовки с твоими рисунками, зовущие к объединению, – потому что «солидарность – не роскошь, а средство выживания». Спустя десять лет именно так отреагирует на кризис народ Аргентины.
Потом 93-й год, не по Гюго. В мае – памятное для тебя жестокое сражение демонстрантов с ОМОНом на Калужской площади; в октябре – кровавая развязка двухлетнего противостояния. Помню, как четвёртого днём мы с тобой стояли в толпе на Новом Арбате и разговаривали с парнем, который периодически громко вопрошал: «Зачем же они столько народу положили?!..» Через пять дней ты написал рассказ «Боль».
Потом война в Чечне, бомбардировки городов и сёл без разбора, обгорелые трупы женщин и детей (через двадцать лет похожая история произойдёт в соседнем государстве). «А что вы протестуете? Чеченцы – бандиты, их всех поубивать надо», – бросила нам с Мариной одна с виду интеллигентная женщина, когда мы в метро клеили листовки с твоим рисунком: Vodka “Eltzin” и дымящиеся развалины городов. Тогда же ты провёл ночь в кутузке и наутро делился со мной впечатлениями.
Должен тебе сказать, что сегодня мир не стал заметно лучше, но довольно о плохом. Помнишь, как вы с Ленóй подарили новорождённому Славке зелёного бегемотика – такого, который прицепляется к занавеске и висит на ней, глядя сверху? Святослав уже давно вырос, а бегемотик по-прежнему висит на занавеске.
А как вы в Польше встретили Вадима Дамье? Просто, случайно услышали знакомый голос, который как раз в это время произносил ключевую фразу: «Читайте Кропоткина!»
А как я тебя с днём рождения поздравлял через радиостанцию «Юность», несказанно удивив дежурившую на телефоне девушку? Родился-то ты в день Парижской Коммуны, вот я и попросил передать поздравление сразу с двумя праздниками и поставить песню Виктора Хары. Записей марксистского певца у них не нашлось, и они включили какую-то незапоминающуюся пустяковину.
Ты подолгу пропадал на учебно-научных станциях географического факультета: на Таймыре, где зарисовывал с натуры белых медведей («скорость такая махина на коротких дистанциях развивает больше, чем Карл Льюис…»), в Карпатах, в Хибинах и, конечно, в Сатино.
Я помню, как ты однажды вёл нас туда заснеженными полями из древнего Боровска. А в последнее своё лето ты успел побывать на Бирюсе, чтобы встретиться со староверами и написать об этом документальный рассказ для журнала «Вокруг света». Смотри, я неплохо усвоил твои уроки географии: без труда нахожу на карте Восточный Тимор (кстати, страна добилась независимости в 2002-м, и в этом есть капелька твоего участия), знаю, где говорят на кечуа, кого в Мексике называют гачупинами и где протекают реки Бирюса и Мда…
Хочется процитировать один из твоих шедевров, очень вкусный:
«Две белые кошки живут в море, простирающемся до самого горизонта на уровне подоконника 10-го этажа 12-этажного дома. Наверное, волн в этом море никогда не бывает, иначе давно затопило бы квартиру. Когда утром ты просыпаешься, встаёшь и откидываешь трепещущие на ветру, пропитанные солнцем лёгкие занавески, кошки плывут тебе навстречу. Они совсем не боятся людей и обожают свежую землянику, которая хранится на подоконнике в эмалированных кружках»
Эту чудесную зарисовку дополняет рисунок «Сбор земляники в Сатино», теперь также украшающий обложку твоего сборника: эмалированными кружками уставлено всё поле до горизонта, вдали плывёт дирижабль, а завершает композицию Одинокое Дерево, которое мне представляется Мировым. Такая вот космогония.
Ты не представлял себе, каким будешь после тридцати, и, достигнув этой возрастной отметки, просто ушёл в последнюю экспедицию. Куда тебя ведёт Дорога? Может, ты пробираешься через сельву, на привалах заполняя блокнот заметками и зарисовками. Или ставишь пьесу в одной из сапатистских деревушек, где над сценой висит знамя: Чёрное, с красной звездой Команданте Че по центру. А может, затерянный в пространстве, ведёшь свой звездолёт, постигая многомерную «географию» космоса. Ведь смерти нет, или, как ты сам сказал в одной пьесе, «ведь никто не умирает».
Возможно, в смежной вселенной, на планете, очень похожей на нашу, жизнь повернулась немного по-другому, и тебя попросили задержаться. И тогда…
Медленно возвращается сознание, поднимаясь из глубины, с самого илистого дна. Нет, после дна было ещё что-то... но что?.. Ты судорожно делаешь глубокий вдох и заходишься в кашле, который выгоняет из лёгких оставшуюся воду и окончательно возвращает тебя к жизни. Сильные руки переворачивают тебя на спину, под голову кладут что-то мягкое и удобное и начинают энергичные растирания.
– Да-а, Колька, напугал ты нас. Хорошо, тебя прибило к берегу, и Ленá углядела.
Ты разлепляешь веки: на фоне неба – такого же высокого, как в детстве – на ветру трепещет травинка…
Весело трещит в огне валежник, пар клубится над каном с закипающей водой. Окрепшим голосом ты произносишь:
– А знаете, откуда у реки такое название? Вот послушайте. – И начинаешь эпическое повествование, а в глазах загораются привычные весёлые искры.
– Это случилось давным-давно, когда мир был ещё юным. Отступал ледник, за ним к северу поднималась граница леса, взбирались по склонам тёмные ели. Вдоль долины шёл первобытный охотник. Он был одет в кожаные штаны и куртку, расшитую бусами из мамонтовой кости, на его ногах удобно сидели мокасины, на могучей груди лежал амулет – медвежий клык. В руке охотник сжимал копьё с каменным наконечником. Днём солнце освещало его путь, ночью дорогу указывали звёзды. И вот, увидел охотник это извилистое русло, увидел эти густо заросшие берега, поскрёб мощной рукой затылок и задумчиво произнёс: «М-да…» Так и назвали реку.
Июнь 2016г.
Добавить комментарий