Если говорить о состоянии современных анархистских практик или так называемого анархистского движения в современной России, то хотелось бы обозначить несколько пунктов и затем предоставить слово желающим эту тему обсудить, высказаться и внести свою лепту.
Анархистская среда в России находится в глубоком кризисе. Кризис этот парадоксальный, и парадокс состоит в том, что количество людей, считающих себя анархистами, по сравнению с тем, что было 10-15 лет назад, увеличилось. (Слава богу, я имею возможность сравнивать, благодаря возрасту). Только в начале 1990-х годов можно вспомнить ситуации, когда под анархистскими флагами и лозунгами на акции, демонстрации и какие-либо мероприятия выходили сотни людей. С другой стороны, если мы посмотрим на качественное наполнение анархистской среды, то мы не обнаружим большого прогресса, а скорее, обнаружим отступление назад. Это связано с теми проблемами, которые я и хотел бы дальше обозначить.
Произошло увеличение количества за счет размывания качества. Под качеством я имею в виду как степень убежденности, идейности и ясности понимания целей среди большинства участников современного анархистского движения, так и то, насколько это движение сознает само себя или, иными словами, имеет четко проработанные или, хотя бы, понимаемые в самых общих чертах, цель, стратегию и тактику. В этом направлении произошло отступление назад. С чем это связано?
Для ответа необходимо охарактеризовать общественный фон. Анархизм не оторван от общества, он не может процветать, когда общество загибается, грубо говоря. В условиях, когда ощущается дефицит социальности, личностности, когда мы живем, по словам Зигмунда Баумана, в эпоху социальной агорафобии. В эту эпоху люди страдают от отсутствия инфраструктуры, обеспечивающей возможность собраться вместе, обсудить и решить проблему своего совокупного бытия (что составляло греческую агору и что составляет изначальную основу любой социальности и любого потенциального самоуправления). В этих условиях в современном обществе люди контактируют не на агорах, площадях, ассамблеях, а в супермаркетах, и обсуждают не то, как им строить свою жизнь совместно в условиях свободы, а то, какие товары купить, что модно, что не модно, что потреблять и что не потреблять. В этих условиях распада было бы трудно ожидать, что анархизм с его идеей самоорганизации, мощной социальной повседневной активности каждого человека, будет процветать. Это все понятно. Но что является основным фактором неблагоприятного общественного фона?
Общепринятый термин для этого – массовое общество: общество, в котором размыты прежние социальные структуры; оно социально аморфно, распалось на отдельных атомизированных индивидов. При этом не изменилось его социальное состояние, классы не исчезли, отношения между эксплуататорами и эксплуатируемыми не исчезли. Но классовое сознание исчезло почти что бесповоротно. Люди перестали осознавать себя принадлежащими к тем или иным классам. Они осознают себя, с одной стороны, как граждан, то есть подданных государства и не обязательно активных, а с другой стороны, как потребителей. В этих условиях социального распада произошла катастрофа анархизма, поскольку он утратил свою социальную базу и повис в воздухе. Если мы посмотрим на то, чем был анархизм вначале и что он представлял собой в эпоху массовых анархистских движений, когда он имел возможность влиять на происходящие в мире события, то мы увидим, что он был движением трудящихся масс, которые отстаивали как свои повседневные права и интересы, так и новую систему ценностей, альтернативную по отношению к существующей цивилизации. Анархизм выражал стремление этих людей заменить существующую цивилизацию с ее системой ценностей, несправедливостью и вообще со всеми ее основами как таковыми на нечто совершенно иное, основанное на совершенно иных ценностях. Я не буду это описывать, мне видится это вполне понятным. До тех пор, пока анархизм был крайним и наиболее радикальным способом выражения этих надежд, чаяний и идеалов, он обладал потенциалом массового движения. С распадом общества он лишился этой базы, он перестал быть социальным массовым движением трудящихся. Он стал либо движением интеллектуалов, либо людей, которые в силу темперамента хотят что-то делать, и это желание у них часто заменяет вопрос: «А зачем это делать?»
Как писал Мюррей Букчин , анархизм стал движением отдельных недовольных людей среднего класса. Поскольку средний класс – это, вообще говоря, не класс, то очевидно, что анархизм лишен социальной базы. В условиях социального распада и распада социального движения трудящихся, которое претендовало на все, анархизм превратился в архипелаг субкультур.
История говорит нам одну простую вещь – только та идейная система, которая претендует на все или, простите за нехорошее слово, на тотальность, может возобладать в масштабе общества в целом. Группа «Друзья Дурутти» сформулировала это несколько провокативно: социальная революция должна быть тотальной, они даже сказали – тоталитарной. Они имели в виду не тоталитарную доктрину, а всеохватность. Анархизм был силен тогда, когда претендовал на замену всего общества и всей системы ценностей иной моделью, основанной на новой системе ценностей. Когда исчез этот замах, он превратился в систему субкультур и стал претендовать на меньшее. Капитализм победил именно потому, что претендовал на цельность, а феодализм довольствовался островками, где существовали разные образы жизни.
Капитализм унифицировал окружающий мир, он с самого начала ставил перед собой далеко идущие цели. Точно так же, обратите внимание, либерализм, превратившийся в систему «мульти-культи», потек со всех сторон и во все стороны и утратил связность, саму возможность быть чем-то цельным, и он тоже попал в глубокий кризис. Обратите внимание, какая система бросает западному либеральному капитализму эффективный вызов – политический ислам, исламский фундаментализм, который, как любой фундаментализм, претендует на тотальность, на целостность. Анархизм, к сожалению, в настоящее время в России и на Западе в значительной мере утратил эту претензию, этот замах, это намерение стать чем-то целым для всего общества. Отсюда – его распад на субкультуры и заведомая слабость, проигрышность как движения.
Теперь обратимся к российскому движению: мы можем обнаружить несколько его характерных черт.
Первая: тусовочность. Как недавно мне написал один из оппонентов–анархистов: «Да, у нас тусовка, мы слушаем, прежде всего, своих, и если человек свой, для нас это важнее, чем аргумент, который мы слышим». Я утрирую, но смысл сказанного именно в том, что предложения, идеи, инициативы принимаются, если исходят от своих. Оборотная сторона – своим прощается все. То есть даже те вещи, которые никогда не простят другим, – даже отказ от основополагающих принципов анархизма.
Вторая: отсутствие четкой цели и смысла движения. Упомянутый текучий модерн поразил анархизм в полной степени... Есть слова, термины, все знают теоретические формулировки, но насколько для большинства участников движения это связано с тем, что они делают? Большой вопрос: насколько они отдают себе отчет в том, что делают? Появляются активизм ради активизма, насилие ради насилия. Я хочу оговорить свою точку зрения, она очень многими, к сожалению, сейчас не понимается – я не являюсь анархо-пацифистом, я не сторонник той точки зрения, что анархизм никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не может прибегать к силе. Я был бы плохим историком, если бы я это утверждал.
Но анархизм как массовое движение, а не выступления групп одиночек, всегда стремился поставить вопрос – зачем он это делает? Почему он прибегает к этому способу, а не иному? Применение силы должно быть оправдано с точки зрения целесообразности и понимания этих вещей обществом в целом.
Любят ссылаться на Грецию. Греция прекрасно понимает, почему анархисты прибегают к силе. Вы помните историю с убийством 16-летнего парнишки... и в ответ в течение месяца Грецию сотрясали демонстрации анархистов, переходящие в столкновения с полицией и разгромы офисов политических партий и государственных органов, полицейских участков и т. д. И опросы общественного мнения показали, что большинство греков прекрасно понимали и одобряли мотивы анархистов. Насилие было здесь оправдано защитой общества от репрессий со стороны верха, и именно так оно обществом и понималось.
Но когда общество спит и молчит, анархисты, фактически, не желая того сами, становятся авангардом, которому никто не доверял и не поручал, который действует вместо спящего общества (в надежде его разбудить, может быть). Но в условиях полного непонимания, такими действиями анархисты могут способствовать только непониманию анархистов в обществе. Если мы хотим революции, то необходимо участие большинства людей. И большинство должно понимать, чего мы хотим. Если люди выучили красивые анархистские слова, но не осознают, за какие ценности они борются, то грош этому цена.
Способствуют ли наши действия – без расчета целей, средств, соотношения сил, ситуации, возможностей – распространению идей анархизма в массах? Нет. В этом еще одна проблема активизма ради активизма.
Третья: размытость идей и ценностей, терпимость внутри движения к людям, которые высказывают идеи, кардинально противоречащие анархистским ценностям и идеалам. Вспоминаю дискуссию нашей анархистской группы с некоторыми анархистами и анархистскими группами несколько лет назад по вопросу о национализме: допустимо ли присутствие в анархических организациях людей, которые проявляют терпимость к национализму или сами являются националистами? Мы отвечали: «нет». Мы понимаем, конечно, что национализм распространен в обществе, что мы работаем в массе, в том числе, в массе, которая настроена националистически, это естественно, но для того, чтобы иметь возможность вести такую работу, мы сами должны быть чистыми в этом отношении. Мы-то сами не должны допускать таких вещей в нашей собственной среде. Потому что, если мы уступаем этим вещам в нашей собственной среде, то как можем бороться с этими вещами вовне? Но мы столкнулись с тем, что в некоторых группах такие вещи отдельным членам этих групп прощаются, потому что они – свои. Есть склонность закрывать на это глаза, считать это неважным, второстепенным...
Еще одна проблема анархистского движения в современной России: миф о едином движении. Стоит появиться человеку, который вынесет сор из избы, скажет, что что-то не так в движении, он немедленно прослывет ужасным скандалистом: он хочет подорвать единство движения, расколоть его на составные части! Упаси бог помешать эффективности и дееспособности движения! Дорогие друзья, если мы миф о единстве движения будем ставить выше смысла, целей и задач движения, мы будем погрязать в болоте все глубже и глубже. Пока мы считаем, что анархистское движение – это просто совокупность людей, называющих себя анархистами, мы не будем иметь настоящего движения. Это все равно, что всех сторонников государства: фашистов, консерваторов, коммунистов и либералов – считать движением «этатистов». Почему нужно раскалывать единство такого мощного, такого успешного движения?! Какая неправильная позиция, правда? Точно так же, если мы не порвем с мифом, который тянется с 1990-х, если не с 1980-х годов, о том, что анархисты – это все, кто называет себя анархистами, что для того, чтобы быть анархистом, достаточно назвать себя таковым, мы ни на шаг не продвинемся.
И наконец, последнее – по очереди, но не по значению: отрыв анархистов от реальных социальных проблем. Я не имею в виду, что анархисты этих проблем не формулируют, они их, безусловно, формулируют. Они даже периодически ими занимаются! Но, вот вам, друзья, основная проблема. В Москве еще пару лет назад на анархистские мероприятия, демонстрации ходило несколько сот человек. Триста, четыреста, иногда пятьсот. С демонстрациями все хорошо, но возникает вопрос: что большинство этих людей делает в промежутке между демонстрациями? Вы скажете: работает. Ну, какая-то часть из них работает в каких-то конкретных проектах. Хорошо, принимается. Но есть, ведь, и более глубокая постановка вопроса. Скажите, что легче: выступать против «власти» как таковой, против президента, премьер-министра, партии «Единая Россия», чего-то большого, глобального, абстрактного, очень размытого, или бороться у себя по месту работы, жительства, с конкретным предпринимателем, который нарушает твои права, с конкретным начальником, который мешает тебе жить и нарушает твои права? Что опаснее? В первом случае максимум, что можно получить, – это 15 суток, во-втором – лишиться основ существования: работы, квартиры. С точки зрения повседневной жизни, это куда более опасный конфликт. Ведь эти четыреста человек где-то работают или учатся, живут, и там сталкиваются с огромным количеством вполне реальных повседневных проблем. С точки зрения высокой анархистской теории, это, наверное, все мелочи, повседневье, обывательщина. Но почему надо к этому относиться именно так? Ведь права людей – не официальные политические права (черт с ними, с этими конституциями!), а реальное человеческое достоинство, их реальные человеческие права – нарушаются каждодневно. Если бы эти триста-четыреста человек создали у себя по месту работы, учебы, жительства инициативы, и назовите их как хотите: профсоюзами, ассоциациями, гражданскими инициативами... какая разница. Но триста групп, растущих вокруг своих проблем в масштабе Москвы – это огромная сила. И не было бы ситуации, при которой принимается пресловутый федеральный закон № 83, катастрофический по своим последствиям, выбивающий две трети, если не три четверти общества на обочину, вообще в никуда. Я понимаю, что социальное государство – это плохо, и отдельные его элементы – это «не фонтан» и т. д., но нам же сейчас нечем это заменить, мы не имеем своей собственной самоорганизации в области обучения, медицины и прочего. Это было бы идеально, но у нас нет этого на сегодняшний момент. И пока этого нет, мы должны сопротивляться попыткам нас маргинализировать и выкинуть нас в никуда, низвести наших детей на уровень обучающихся в церковно-приходских школах. То есть, это сопротивление носит характер не защиты социального государства, а, прежде всего, защиты человеческого достоинства, наших собственных человеческих прав. И при том, что три четверти населения затронуто этим законом, сколько людей выходит на демонстрации, митинги и протесты? В Москве было организовано несколько митингов. На митинге нашей группы было тридцать человек, митинг всех левых сил собрал от силы несколько сотен человек. И речь идет о самом скандальном законе за весь период так называемых неолиберальных реформ. А дальше начинается замкнутый круг: социальная пассивность – упадок анархизма, упадок анархизма способствует еще большей социальной пассивности.
Перехожу к выводу. Я не могу дать никаких однозначных рецептов. Но, тем не менее… Наше общество находится в социальном распаде. Наша задача – заново воссоздать его снизу на новых основах самоуправления и самоорганизации. Мы не можем это сделать, просто повторяя красивые анархические слова, тем более, если большинство общества их вообще не понимает. К примеру, не только слово «анархия», но и слово «самоуправление» очень часто просто не понимается: многие считают, что речь идет о муниципальном самоуправлении. Нас это устраивает? Нет. Не надо цепляться за слова, за красиво сформулированные идеи, а надо цепляться за конкретные проблемы, касающиеся каждого человека по месту жительства, учебы, работы и т. д. Если вокруг этих проблем удастся организовать какое-то реальное повседневное сопротивление, каким бы малым оно ни казалось на первый взгляд, то мы заложим первый камешек в процесс самоорганизации. Нам сейчас важно даже не то, в чем конкретно состоят требования в таких инициативах. Это вопрос второстепенный: главное не за что, а главное – как. Если эта борьба будет вестись через государственные или партийные структуры, систему представительства, официальных бюрократических профсоюзов, то ни к какой самоорганизации это не приведет. Это будет только реформистским телодвижением. Если же мы будем способствовать тому, что в процессе этого сопротивления люди будут восстанавливать агору снизу, начнут коммуницировать друг с другом, начнут взаимодействовать на неиерархической основе, на основе совместного принятия решений ассамблеей, то таким образом мы будем способствовать перерождению этого сопротивления в самоорганизацию. Пусть это будет временная организация, от сих до сих, только на то время, пока существует конфликт. Но единственная наша надежда – на то, что в какой-то момент после того или иного победоносного конфликта люди не захотят разойтись и сказать: «ОК! Теперь мы доверяем властям, и они эту проблему решают». В какой-то момент они могут сказать: «Черт возьми! Они нас уже столько раз надували! А давайте-ка попробуем хотя бы проконтролировать, как они будут это делать. Хотя бы». И их ассамблея превратится в комитет народного контроля за тем, что происходит. И такого рода комитет, если он продолжает быть связанным с ассамблеей и не порождает новых лидеров и новых чиновников, и будет прототипом, ячейкой будущей системы самоуправления.
Таким образом, я вижу три необходимых этапа – не последовательных, а процедурных – сопротивление, самоорганизация, самоуправление. Каждый следующий этап вырастает из предыдущего и является его логическим развитием (или не вырастает – поле действий открыто). Мне кажется, что если анархическая среда России и любой другой страны пойдет по этому пути (т. е. привяжется к конкретным проблемам общества и научится из них выращивать элементы самоорганизации и самоуправления), то только в этом случае анархизм получит какой-то шанс. Какой-то – потому что никакой железной необходимости, никаких железных законов в развитии общества нет.
Вадим Дамье
Выходные данные: этот текст представляет собой доклад, прочитанный на «Прямухинских чтениях» летом 2011 г. , то есть до периода подъема общественно-политической активности накануне декабрьских парламентских выборов 2012 г. в России. Тем не менее, высказанные в этом выступлении замечания по-прежнему актуальны.
Добавить комментарий