В ночь с 9 на 10 июля 1934 г. в нацистском концлагере Ораниенбург погиб писатель-анархист Эрих Мюзам
Жизнь и творчество Мюзама невозможно воспринимать отдельно друг от друга. Нельзя разделить жонглирующего рифмами автора текстов для кабаре от враждебного государству бунтаря, меланхолического поэта от политзаключенного, анархистского агитатора от жизнерадостного эротомана, драматурга от активного революционера.
Сама долгая и полная мучений смерть Мюзама как одной из первых жертв нацистской машины уничтожения не была случайной. Ведь его убили, в первую голову, не из-за его еврейского происхождения (как столь многих после него), а как анархиста и автора произведений, которые он нам оставил – произведений, не утративших с тех пор своей актуальности ни по неповторимому звучанию и остроте языка, ни по своему освободительному содержанию.
Главными темами в творчестве Мюзама всегда оставались неограниченная свобода в жизни и мышлении и борьба «за справедливость и культуру». Конечно, его политическое мировоззрение менялось вместе с пережитыми им социальными потрясениями, но революционным анархистом он стал не по прошествии многих лет: он был им с самого начала. И для этого имелись все основания.
Эрих Мюзам родился 6 апреля 1878 года в семье аптекаря-еврея в Берлине. В это время Германской империи было всего 7 лет, и фундамент двух будущих мировых войн и ужасов нацистского господства еще только закладывался. Создание этой империи стало воплощением мечты немецкого бюргерства; ориентиры большинства его представителей после поражения революции 1848 – 1849 гг. приобретали все более консервативно-националистический и антисемитский характер. В самый год рождения Мюзама был принят бисмарковский "Закон против социалистов", который, в конечном счете, привел к расколу социал-демократии на СДПГ, с одной стороны, и т.н. левых социалистов или анархистов, с другой.
Первоочередной задачей первой было вернуться в парламент-рейхстаг в качестве партии, почти любой идеологической ценой, чтобы иметь возможность работать там, сохраняя лояльность по отношению к государству. Вторые были убеждены в необходимости радикального преобразования общества, достичь которого через парламентаризм было невозможно.
Такой же была позиция и Мюзама, причем, очевидно, с самого юного возраста. Во всяком случае, в возрасте 17 лет будущий писатель уже был исключен из солидной любекской гимназии "Катаринеум" за "социалистические происки".
Неохотно следуя указаниям отца, он закончил среднюю школу в Пархиме и изучил аптекарское дело, но когда он в 1900 г. приехал в Берлин, то уже твердо намеревался стать свободным писателем. Однако Мюзам никогда не связывал эту профессию с оторванным от мира прекраснодушным искусством ради искусства – но с желанием политических действий ради преобразования мира. Свои мотивы – а фактически даже программу, которой ему было суждено сохранить верность на протяжении всей жизни – он сформулировал еще в 1902 г. в анархистском журнале "Дер арме Тойфель" ("Бедняга-дьявол"): "Я назову себя Nolo: «Я не хочу!» Нет, я действительно не хочу! Нет, я не хочу больше видеть все эти ненужные страдания, которыми переполнен мир, подчиняться глупостям, лишающим нас радости и счастья, биться во всех этих окорвах, что мешают нашим ногам идти и сковывают наши руки. Я не хочу больше наблюдать за тем, как несправедливо и хаотически рассеяны высшие блага нашей жизни – искусство и знание, труд и наслаждение, любовь и познание. Я не хочу – nolo!"
Этой позиции Мюзам остался верен на протяжении всей своей жизни. Она проявляется у него как у судорожно колесившего по всей Европе странника и апологета "свободной любви" и в не меньшей степени – как у мюнхенского агитатора начала 20 века, который под флагом "группы Дело" пытается привлечь на сторону дела революции проституток, сутенеров и жиголо, раздаривая направо и налево потоки дарового пива. А после начала Первой мировой войны, когда Мюзам практически не мог больше печататься, он целиком погружается в конспиративно-политическую деятельность, вплоть до того, что он называл "подпольными связями" (так, он выступил вожаком голодных бунтов в Мюнхене, - прим. перевод.)
Осенью 1918 года он сражается на баррикадах, где (по крайней мере, по его собственным словам) 6 ноября первым провозглашает революцию, одним из ведущих активистов которой он остается вплоть до своего ареста 13 апреля 1919 года.
Хотя краткая мечта Мюнхенской Советской республики давным-давно предана забвению, и у многих людей Эрих Мюзам ассоциируется лишь с веселым стихотворением "Ррреволюционер" ("Revoluzzer"), память о нем и его дело живы до сих пор. При этом даже самые убежденные "мюзамцы", как правило, сходятся в том, что "их Эрих" не был ни величайшим в мире поэтом или драматургом, ни блестящим теоретиком анархизма.
Что же тогда делает его творчество таким важным?
Прежде всего, это сам человек Мюзам, который брызжет жизнью в каждой строке своих произведений, при жизни обладал гигантским обаянием, и само существование которого до сих пор вдохновляет людей.
Еще в молодые годы он стал лицом сначала берлинской, а затем мюнхенской богемы, излюбленной объектом фотографов и карикатуристов как образец литература из кафе и ходячего вызова добропорядочным гражданам, и при этом всегда поддерживал активные интеллектуальные контакты почти со всеми литературными деятелями своего времени. Из письменных воспоминаний современников о нем можно составить целый том: подчас они приправлены гримаской "Ох уж, этот Мюзам!", но чаще наполнены глубоким уважением или восхищением его деятельностью, особенно в защиту так называемого люмпен-пролетариата, и его образом жизни, последовательно соответствующим его собственным идеалам.
Вот как это формулирует писатель Мартин Андерсен Нексе: "Как должно выглядеть будущее, чтобы обеспечить всем достойное человека существование, – этого Мюзам не знал; в революционной политике он был ребенком. Но подсознательно он и Ценцль создали мир, в котором уже можно было дышать воздухом новой эпохи".
С другой стороны, значение творчества Мюзама как раз в том и состоит, что литература для него никогда не была самоцелью – но формой выражения ясной политической позиции, в чем Мюзам, конечно же, был в начале 20 века отнюдь не одинок. Существовал целый ряд левосоциалистических журналов, в которых одновременно провозглашались литература и политика, а Мюнхенская Советская республика по праву вошла в историю как "революция литераторов". Помимо Мюзама, в ней участвовали такие писатели как Эрнст Толлер, издатель журнала "Изготовитель кирпичей" ("Der Ziegelbrenner") Рет Марут, Оскар Мария Граф и приехавший из Берлина наставник самого Мюзама – Густав Ландауэр.
Даже лирик Райнер Мария Рильке в то время пытался писать политическую прозу. Но после кроваого подавления Советской республики войсками, направленными новым правительством СДПГ в Берлине, влиянию людей искусства, вдохновлявшихся идеалами свободы, на реальную политическую ситуацию был положен конец. Ландауэр был зверски убит.
Марут бежал, чтобы несколько позже стать в Мексике Б. Травеном. Толлер, Мюзам и на некоторое время Граф исчезли за тюремными стенами. Одновременно с притязаниями на единоличное представительство революции выступила новообразованная КПГ, и получаемые ею из Москвы партийные директивы не оставляли места для анархистских поэтов.
Когда в декабре 1924 г. Мюзам был выпущен из тюремной крепости, он обнаружил изменившийся мир. Место на стыке литературы и политики теперь занимали скорее такие буржуазные авторы, как Курт Тухольски и Карл фон Оссиецки. И хотя он по-прежнему пользовался большой любовью в среде пролетариата, полупролетариата и политических заключенных, его анархистские позиции отныне не оказывали существенного влияния на культурные дискуссии.
Насколько сильно переживал Мюзам эту политическую и интеллектуальную изоляцию, свидетельствует его воззвание: "Где же Изготовитель кирпичей?", которое он опубликовал в 1927 г. в журнале "Fanal" ("Предвестник"). В нем говорилось: "Не знает ли кто-нибудь из читателей «Предвестника», где остался Изготовитель кирпичей? Рет Марут, товарищ, друг, соратник, человек, отзовись, шевельнись, подай знак, что ты жив, что ты остался Изготовителем кирпичей, что твое сердце не обюрократилось, мозг не покрылся известью, а пальцы не сведены судорогой".
И однако же нередко встречающееся утверждение, будто Мюзам "не понял" Веймарскую республику, неверно. Да, он ее отвергал, но понимал ее, возможно, лучше, чем большинство других. Для Мюзама это государственное образование было всего лишь бессвязным конструктом, странным промежуточным антрактом в незаконченной революции: в итоге либо она завершится, либо, в противном случае, ей неминуемо положит конец фашизм. К сожалению, история подтвердила его правоту.
Тот, кто сегодня перелистывает журналы Мюзама "Каин" и "Предвестник", журнал Карла Крауса "Факел» или "Изготовитель кирпичей" Рета Марута, не может не восхищаться являющимся в них свободным духом этих людей, их уверенностью в себе и нестандартностью их мышления, их даром литературной формулы и бескомпромиссностью их убеждений, несмотря на все преграды. Конечно, Мюзам не был таким захватывающим рассказчиком, как Б.Травен или таким тонким аналитиком, как Краус. Но дар убеждать, любовь и гнев, которыми пропитаны его тексты, еще при жизни делали его неповторимым, и они ощутимы до сих пор. Он не был теоретиком – он был пропагандистом лучшего мира, и в этом ремесле он был непобедим: как раз потому что не мог подчиняться никаким директивам или стратегическим соображениям.
И именно это делало его столь убедительным.
Если, напротив, взглянуть на нынешний литературный ландшафт, на политические высказывания современных литераторов, которые – если они вообще имеют место – чаще всего не выходят за рамки гражданского статус-кво или модных левых настроений, с соответствующими языковыми догмами, хочется иногда воскликнуть: "Где же Nolo?"
Сердцевиной мюзамовского принципа Nolo было не только отрицание существующей системы, но и обмен со всеми, чья деятельность нацелена на создание каким-либо образом лучшего мира, не поступаясь при этом своими собственными позициями.
Нечего и говорить, что этот уверенный в себе подход, который до сих чужд многим людям, в эпоху Мюзама означал жизнь в условиях постоянной угрозы. Так в период заключения в крепости его окружила стеной изоляции КПГ, после того, как он – непоколебимый ненавистник парламентаризма – отказался баллотироваться на выборах от их партии.
Со стороны анархистов, наоборот, ему подчас даже отказывали в праве называться анархистом – как раз из-за принципиальной готовности идти на контакты с КПГ. Одновременно его изоляция среди левых не помешала тому, что он занял видное место в "черном списке" нацистов, в результате чего на следующий день после пожара рейхстага его арестовали и, в конце концов, после полуторагодовых пыток убили.
С гибелью Эриха Мюзама для его жены Кресцентии (Ценцл) началась борьба за память ее мужа, которую ей было суждено вести всю жизнь: ведь она оказалась законной хранительницей его наследия. И ее преследовал нацистский режим, и ей тоже пришлось пережить попытки присвоения со стороны "коммунистов" и обвинения в нежелательных контактах со стороны анархистов. Не имея иного выхода, она бежала в "Советский Союз", где вскоре ей предъявили обвинение. Она перенесла Лубянку, лагеря и ссылку, пока 19 лет спустя не смогла выехать в ГДР.
Там она стоически переносила надзор за собой как "ненадежной попутчицей". Ей пришлось выполнять бесчеловечную "рекомендацию" воздержаться от посещения могилы мужа в Западном Берлине и писать демонстративно-сердечные письма Вильгельму Пику, который в свое время в Москве травил ее как "троцкистскую террористку" – и все это для того, чтобы можно было снова издавать произведения Мюзама. Только в 1962 г., умирая, 87-летняя Ценцл неохотно выпустила из рук авторские права мужа.
Все те, кто после 1945 года занимался литературным наследием Мюзама, должны быть ей благодарны за то, что мы и сегодня знаем о его принципе Nolo – об этом импульсе к последовательной самостоятельности мысли и смелому действию, невзирая на все общественные и догматические преграды. Можно не соглашаться с теми или иными позициями Эриха Мюзама, но лежащее в их основе отношение сегодня столь же важно, как и тогда. Именно так следует понимать его фразу: "Люди, оставьте мертвых покоиться с миром / и исполните их надежды!"
Маркус Лизке, Маня Прэкельс
(“Graswurzelrevolution”. Nr.390. 2014. Sommer)
