Весной 2011 года надежды и оптимизм революций арабского мира на наших глазах преобразовался в ливийское месилово, где обе стороны конфликта день за днем превосходят друг друга в мерзости и отвратительности. На расстрел безоружных демонстрантов сторонниками Каддафи повстанцы отвечают расстрелом безоружных гастарбайтеров, которые просто требовали, чтобы их отправили домой. Идет «соревнование», чей полицейский аппарат расстреляет больше «подозрительных», какая сторона сольет в интернет более отвратительные съемки с пытками. Меньше чем за полгода до этого, в ночь с 2 на 3 февраля, я не смог отвлечься от интернет-телевидения «Аль Джазира», которое вещало прямо с площади Тахир в Каире, где шли ожесточенные бои. Именно в эту ночь народ одержал победу над сторонниками власти.
Оставим морализм о «недостаточной радикальности событий» сектантам и обсудим, как мы, либертарные коммунисты, должны поступать в подобной ситуации. Ведь, на самом деле, у режима в России довольно много общего с авторитарными режимами арабских стран, гораздо больше, чем с государствами западной Европы. В Тунисе все началось с протестов против ментовского беспредела — вопрос, который в России уж совсем наболел. Фактически, все восстания «развитых» или близких к ним стран последних 30 лет произошли именно под «демократическими» лозунгами. Эти революции можно разделить на три категории по признаку жесткости реакции власти на народный подъем:
1. Плавная передача власти, низкий уровень конфронтации – к этой категории относятся практически все «цветные» революции последних лет (кроме киргизской), событий во время распада восточного блока, в том числе в России в августе 1991 года (кроме Румынии и Чечни).
2. Передача власти имела насильственный характер, но конфронтация была скорее между фракциями элиты, чем между государством и структурами народной самоорганизации. К этой категории относятся события в Румынии, Чечне и Киргизии, а также в Тунисе.
3. Конфронтация, в ходе которой государственные структуры полностью заменяются структурами народной самоорганизации. К этой категории относится только восстание против военной хунты в Южной Корее, в городе Кванджу, в мае 1980 года, которое было жестоко подавлено. События в Ливии относятся ко второй категории даже гораздо более явно, чем события в Тунисе. Однако до третьей категории далеко, и судя по всему, это во многом из-за резкости и стихийности событий и быстрого успеха восстания – многие государственные структуры просто перешли на сторону восстания нетронутыми. Мы всегда должны адекватно оценивать ситуацию: каков уровень легитимности власти, и какая степень изменения режима будет одобрена народом.
Мы должны всегда быть чуть впереди «масс» в плане радикальности, но если мы убежим слишком далеко вперед, мы просто будем маргинализованы и сразу же уничтожены. Первое, что анархисты должны сделать в случае подобных волнений, это добавить к демократическим требованиям еще и социальные. Если демократические перемены могут оставить устройство общества фактически нетронутыми, то любые социальные требования всегда ему угрожают. Я с радостью читал об ужасе египетской элиты, когда нищие появились в их кварталах.
Но когда уровень конфронтации повысится, у нас будут шансы преобразовать теорию в практику. Речь идет именно о захвате ресурсов. И самые первые – это ресурсы коммуникации. Много говорят о твиттере, социальных сетях и интернете в целом, но это все фуфло – польза от них может быть только на самом начальном этапе, и, как показывает пример Египта, они могут быть быстро отключены.
Следует разработать другие, более децентрализованные системы цифровой передачи информации. Во время событий в Москве в 1993 году Фидонет играл большую роль в распространении информации о происходящем. Может, будет у него новая жизнь? В Египте стационарные телефоны вообще не отключили, возможно, каждый революционер должен задуматься о том, чтобы установить себе такой, со старым добрым dial-up, возможно даже BBS. Также следует задуматься о спутниковых телефонах – если не о покупке, то по крайнее мере о том, откуда можно такой стырить в случае необходимости. Интересные варианты доступа в мировую паутину предоставляет такой гаджет, как Kindle. Ну и в таких условиях, несомненно, будет возвращаться и бумажные медиа.
Следовательно, когда анархист устроится на работу в офис, он в первую очередь должен задуматься о том, как при необходимости оттуда можно вынести ксерокс. Покупка ризографа имеет смысл и в контрреволюционные времена, но время восстания он становится вообще незаменимым. И еще должен быть план добычи огромного количества бумаги. Все эти средства коммуникации нужны не только для выдвижения именно анархических требований, но также для организации протестов в целом.
В случае массового подъема анархисты должны, в первую очередь, уходить от бессмысленных массовок, которые служат только амбициям политиков на подиуме, и выдвигать идею организации на рабочих местах (если удастся, то заявить о всеобщей забастовке – идея, которая редко нравится политикам), у себя на районах или хотя бы на отдельных баррикадах. И структура подобной организации – всеобщий совет, который работает на принципах прямой демократии.
Но почему в Ливии все произошла иначе? Что же происходило в Ливии? Истинное народное восстание, или реализация давно запланированного заговора западного империализма? На самом деле, скорее всего, происходило совершенно обычное дело – кооптация народного протеста, и преобразование его в рознь между властными фракциями.
Когда сначала в Бенгази, а потом и в других городах массовые протесты вышли из-под контроля, и власть начала расстреливать народ, перед каждым полицейским и солдатом встал выбор – на чью сторону встать. Когда значительное число рядовых полицейсих и солдат перешло на сторону повстанцев, то за ними потянулись их командиры – дело дошло до министров и офицерского корпуса. Собственно они теперь и являются руководителями повстанцев, следовательно, никакие перемены производственных отношений нас не ожидают. И повстанцы-то машут флагами времен реакционной монархии.
Но также очевидно, что столь масштабный заговор, как нам его пытаются показать сторонники диктатора был бы невозможен. Эта война – буржуйская, поскольку обе фракции представляют собой капиталистические. Сам я согласен с Бакуниным, который писал, что даже самая гнилая республика всегда лучше, чем власть даже самого просвещенного автократа. Бредовые идеи современных «ультралевых» о том, что фашизм не хуже парламентского капитализма мне даже лень комментировать. Следовательно, касательно событий в Тунисе и в Египте, мне очевидно, кого поддерживать.
Однако когда речь идет о кровопролитии в таких масштабах, как это сейчас происходит в Ливии, вопрос приобретает дополнительную сложность. Готов ли я убивать или умирать, чтобы заменить диктатора на какого-то бывшего министра внутренних дел, экономики или просто миллионера? Вряд ли. Я считаю, что анархическое движение должно участвовать в разборках между власть имущими, если это предоставляет нам значительные дивиденды. Так это было в Испании в 1936-ом году – когда анархисты выступали против попытки захвата власти фалангистами, что позволяло им экспроприировать землю сторонников переворота и создавать коммуны на этих землях в Арагоне и в меньшей степени в других регионах.
Если бы анархисты просто сидели и «не вмешивались в разборки буржуев», то этого ценнейшего опыта просто не было бы. Это следует учитывать, несмотря на то, что участие анархистов в правительстве республики никак не почетно. В Ливии, однако, нет никакого анархического движения, которое могло бы получить подобные дивиденды от свержения Каддафи. Какие могут быть выводы от ливийского провала?
Во-первых, милитаризм и революция вещи несовместимые. В условиях современных военных технологий, энтузиазм народных масс может помогать против государственных армий в течение несколько дней, в лучшем случае, в течение несколько недель, но ни в ком случае в течение несколько месяцев. Время тачанок в прошлом. В течение последних 60 лет, любые сражения партизан с регулярной армией вели к многократным потерям первых по сравнению с потерями вторых – как это было во Вьетнаме, в Афганистане в 1980х годов и там же сегодня. Исключение – лишь Чеченская война, и исключительно из-за развала российской армии. И даже в Чечне регулярная армия в итоге одержала победу – сейчас взрывают и стреляют в основном в соседних с Чечней республиках. Маловероятно, что революция будет совершенно некровавой, но совершенно не реалистично ожидать, что сотни тысячи людей готовы себя жертвовать собой в длительных боях с технологически превосходящим противником. Следовательно, мы можем рассчитывать только на быструю победу – какими были победы в Тунисе и Египте.
Во-вторых, многие ультралевые марксисты и повстанческие анархисты испытывают иллюзии о «естественной» направленности любых восстаний против капитализма. И в течение ливийских событий, самые различные либертарные группы успели совершенно некритично поддерживать повстанцев, и теперь они испытывают трудности объяснить, почему же все там преобразовалось в такой кал. Но, вопреки всех теории ультра-левых о латентном коммунизме масс, у революций не бывают никакого единого закономерного направления. То есть, при исчезновении власти в любом географическом пространстве, ее может заменить что угодно. И даже самые мелкие остатки любых альтернативных существующему строю идей, от монархизма и фашизма до либертарного коммунизма, сразу же начинают стремительно завоевать популярность. И побеждают идей, у которых в самом начале были самые благополучные позиции, и последователи которых знали, как поступать.
Следовательно, если сражения между альтернативами не выигрывают либертарии, то побеждают монархисты, националисты и авторитарии, как это случилось в Ливии. И так может произойти вне зависимости от классового состава движения. Сейчас либертарии со скепсисом обсуждают «возможности революции» в течение нашей жизни, но на самом деле все может начаться хоть завтра. И если мы этот шанс пропускаем, то каждому из нас будет стыдно, что мы вообще родились.
Сахарный Холм
