В данном тексте мы попытаемся проследить историю общественной борьбы против антикризисных экономических мер и капитализма, которая развернулась в 2010-2011 годах по всему свету. Мы хотим обозначить ограничения, на которые натолкнулось движение сопротивления. Надеемся, что понимание характера этих ограничений позволит преодолеть их в будущем.
Кризис продолжается. Это не просто дрожь, пробежавшая по рынку ценных бумаг. Это структурный коллапс. Система, основанная на конкуренции за всё возрастающую прибыль, не может существовать бесконечно. Рано или поздно всё, что может быть превращено в товар, окажется на рынке, капитал перетечёт в руки немногих богачей, и все финансовые потоки иссякнут.
Сегодня всё больше заводов переходит на эффективное автоматизированное производство, которое делает рабочих всё менее востребованными. Единственный способ получить прибыль от реализации подобных товаров — снижение цены производства: или совсем избавиться от рабочих, или практически не платить им за труд. Но без работы и заработной платы люди не смогут играть роль потребителей. И вот оказывается, что единственные вакансии предлагают полицейские формирования, ведущие нескончаемую войну с собственным народом, пытающиеся навязать нищим и безработным корпоративный контроль. Вот почему наш мир переполнен дешёвым дерьмом. И вот почему человеческая жизнь — самое дешёвое, что есть на планете.
Как же капиталистам получать прибыль на фоне того, что товары дешевеют, а потребители беднеют? Для этого был изобретён кредит: именно благодаря ему потребители могут продолжать потреблять даже в отсутствие зарплаты. Когда продажа товаров более не может обеспечивать доход, профит придётся получать за счёт будущих выплат: другими словами, за счёт спекуляции.
Но как и всякий карточный домик, долг невозможно накапливать вечно: рано или поздно, кто-то потребует выплаты. Наш планетарный карточный домик рухнул в 2008 году, когда стало ясно, что ожидаемым выплатам по долговым обязательствам не суждено материализоваться. И вместо пересмотра отношения к капитализму, власти взялись за уничтожение последних структур, которые использовались для умиротворения рабочего движения.
Финансовый кризис предвещает куда более серьёзный метафизический кризис: система, поддерживающая собственное существование за счёт создания нереализуемых эмоциональных ожиданий, не может удовлетворить не только их, но и материальные потребности населения планеты. Высокий уровень безработицы повсюду от Египта до США невозможно объяснить деятельностью коррумпированных деспотов вроде Мубарака или жадностью отдельных капиталистов. Всё указывает на то, что система, которая никогда не работала на нас, и вовсе перестала работать.
Некоторые надеются воскресить социальную демократию. Но разве не социальная демократия парализовала движения сопротивления в XX веке? Разве не социальная демократия способствовала созданию государства столь могущественного, что оказалось возможным навязать нынешний уровень неравенства? Демократия всегда стояла на страже капитализма. Именно при демократической модели людям предлагаются наиболее соблазнительные причины встроиться в иерархическую систему и институты угнетения. Именно демократия уравнивает свободу с частной собственностью. Если уж капитализм обречён, то нам стоит поискать что-то совершенно новое. И правда заключается в том, что мы только этим и были заняты всё это время.
Капитализм не рухнет за одну ночь. Его ритуалы и система ценностей настолько глубоко проникли во все аспекты наших жизней, что его смерть может растянуться на поколения. И на его останках взойдут ростки чего-то много более ужасного. Поэтому если мы хотим повлиять на будущее, нам следует научиться задавать правильные вопросы. Не только в ходе теоретических дебатов, но и в ходе нашей борьбы в реальном мире, в распространяемых нами нарративах. В данном тексте мы попытаемся проследить историю общественной борьбы против анткризисных экономических мер и капитализма, которая развернулась в 2010-2011 годах по всему свету. Мы хотим обозначить ограничения, на которые натолкнулось движение сопротивления. Надеемся, что понимание характера этих ограничений позволит преодолеть их в будущем.
Провалы и парадоксы: студенческое движение 4 марта 2010
Экономический кризис проник в общественное сознание в 2008 году на волне сокращения государством финансирования системы образования. Студенческое движение, которое началось в декабре 2008 года с оккупации частной школы в Нью-Йорке, вошло в новую фазу осенью 2009 году в ходе нового витка студенческих протестов (в основном, в Калифорнии)[1]. Кульминацией стала национальная демонстрация протеста 4 марта 2010. Бэй Ареа стал эпицентром протестной активности: десятки тысяч людей на улице. И вместе с тем, именно в этот день ярко проявились противоречия внутри движения.
Хотя ведущую роль в акциях захвата играли анархисты, главная роль в организационной деятельности в канун 4 марта досталась реформистам. На этот день они запланировали стандартный марш протеста и митинг. Также была предпринята попытка взять под контроль нарратив студенческихх протестов. За неделю до акции, вечеринка в студенческом кампусе университета Беркли превратилась в небольшое восстание: студенты заполнили улицы, смешались с не-студентами и организовали отпор прибывшей полиции. Было произведено всего два задержания. После того, как информация о событиях распространилась, либералы и леваки поспешили заявить о кознях внешних сил, пытающихся «угнать» у них движение. Некоторые продолжали мусолить эту мысль месяцы спустя. Впрочем, всем нам эта ситуация знакома.
Как и в случае с антивоенным движением семью годами ранее, анархисты сами ограничили своё участие в протестах. В значительной степени мы сосредоточились на эскалации радикальности тактик. Значительная часть радикальных акций организовывалась неформально. Не существовало ни автономного комитета для координации акций ПД, ни представителя в организационных структурах движения. Подобная скрытность давала известное преимущество в плане внезапности, но в конечном счёте привела к тому, что реформисты смогли обойти радикалов за счёт доминирования в общественном информационном пространстве и организации таких акций протеста, которые были крайне неудобны с точки зрения использования конфронтационных тактик. Анархисты не смогли распространить точку зрения, которая бы помогла студентам увязать их собственную борьбу с более глобальной борьбой других маргинализованных групп, поэтому большинство участников акций протеста придерживалось точки зрения «по умолчанию»: цель протестов — добиться увеличения государственного финансирования системы образования. Поэтому нам оказалось затруднительно объяснить студентам присутствие не-студентов на акциях протеста: в лучшем случае, к ним относились как к пассивным «союзникам». Бороться против правительства никто не хотел.
4 марта с территории кампуса в Беркли стартовал студенческий марш на Оукленд. Группы студентов-организаторов акции играли в перегонки с чёрным блоком за место во главе колонны. В центре города колонна соединилась с митингующими школьниками и учителями. Как всегда, один говорун сменял другого на подиуме. На это время было запланировано начало несанкционированного марша, но один из выступающих принялся активно отговаривать всех присутствующих, делая акцент на нелегальном и опасном характере этого второго марша. По толпе распространились слухи, что радикалы имеют некоего рода договорённость с организаторами официального митинга. Естественно, слухи эти так и не были подтверждены. Большая часть собравшихся поспешила разойтись сразу после митинга, но несколько сотен в итоге перегруппировались возле фургона со звуковой системой и отправились в турне по городу. В итоге эта группа смогла перекрыть шоссе. После чего почти всех задержали. При задержании 15-летний школьник, спасаясь бегством от полиции, упал с эстакады, получив серьёзные травмы головы. Это было трагичным подтверждением опасений говоруна-легалиста.
В последующие дни победные реляции и истерические упрёки сменяли друг друга. Студенческая протестная деятельность пошла на спад. В отстутствие инициативы и драйва радикальных групп, реформистам удалось положить корабль протеста в дрейф: началась стадия безнадёжных попыток договориться с политиканами. Тот же сценарий разыгрался во всех частях страны.
Перед анархистами стоит задача найти место в обществе, где мало кто по-настоящему понимает, чего мы хотим. Иначе мы будем раз за разом оказываться в парадоксальных ситуациях, подобно участию в прогосударственной студенческой борьбе. Принимая участие в студенческих протестах, анархисты рисковали легитимизировать те самые социальные структуры, роли и привилегии, которые обычно стараются подорвать. Студенческое движение 2009-2010 годов могло бы добиться большего, если бы смогло формулировать свои задачи в контексте более общей борьбы всех тех, кто лишается или уже лишился своих мест в существующей экономической системе. Не говоря уж о борьбе тех, кто никогда и не имел никакого статуса. Но по крайней мере студенческие протесты подготовили почву для Oккупируй Оуклэнд.
Анархисты «захватывали всё» задолго до того, как Захвати Уолл Стрит стало бельмом в глазу Kелли Лэсн.
Предел достигнут: Первомайская демонстрация 2010
Первого мая 2010 года в стране прошли немногочисленные, но дерзкие анархические демонстрации, дополненные серией нападений на частную собственность. Особенно отличились Санта Круз, Калифорния и Эшвиль, Северная Каролина. В Эшвиле полиция задержала одиннадцать человек. Им были предъявлены обвинения в заговоре и ряде других уголовных преступлений. Позже все они были освобождены под залог в $65,000.
Аресты вызвали противоречивую реакцию в анархических кругах. В одном из текстов (озаглавленных “Что можно сделать на $55,000” [sic]) высказывалось предположение, что стратегически более оправдано оставить арестованных товарищей в тюрьме, а деньги использовать на покупку шелкографического оборудования и оплаты аренды помещений для социальных центров в Чикаго. Сколь бы больной не была эта идея, статья отлично продемонстрировала, насколько на самом деле разошлись пути у инфраструктурных активистов и тех, кто призывает к конфронтации. И насколько невыгодна позиция повстанческих анархистов с точки зрения всего движения в свете государственных репрессий.
Статья, впрочем, ставит важный вопрос. Что мы могли бы совершить разрушительного, используя такую сумму денег? Как бы развивались события, захвати мы инициативу, собери заранее такую сумму специально под серию наступательных конфронтационных акций, а не в качестве средства защиты от репрессий? Отказ от стратегии, которая принимает во внимание необходимую реакцию на государственные репрессии, следование мантре нападения ради нападения, - это подобно тому, как неопытный шахматист бьёт первую же уязвимую фигуру врага. Так недолго и подставиться. Слепое следование доктрине постоянной атаки может привести движение в состояние затяжной обороны.
Анархия в Великобритании:
Студенческое движение ноябрь-декабрь 2010
10 ноября 2010 года национальный студенческий профсоюз собрал 52,000 человек на акцию протеста в Лондоне. Акция была приурочена к принятию нового закона, который должен был поднять верхнюю планку цены высшего образования с £3290 до £9000. По мере того, как главная демонстрация продвигалась к Millbank Tower, отколовшаяся группа из нескольких сотен участников во главе с 30 анархистами из чёрного блока ворвалась в штаб-квартиру тори. Началось биение окон, рисование граффити и драки с полицией. Тысячи сторонников протестующих собрались снаружи и развели на улице костёр из своих плакатов и рекламных распорок. Полиции потребовалось несколько часов, чтобы восстановить контроль над районом. Кадры оперативной съёмки с вертолёта показывают, как протестующие занимают крышу Millbank, на площади внизу волнуется толпа демонстрантов. И всё это в густом дыму от костра.
И хотя именно отдельные анархисты первыми ворвались в здание, ни одна из анархических организаций Великобритании так и не обозначила своего присутствия на акции протеста. Последние годы в Великобритании выдались относительно тихими. Предыдущие кампании протестов в этой стране организовывались активистами. В результате возникла активистская субкультура. Она очень помогла в формировании радикальных групп и соответствующей инфраструктуры, но не смогла установить связь с меньшинствами, страдающими от капиталистического угнетения. Большинство молодых людей, объявленных в розыск после этих событий — либо молодые активисты, недавно пришедшие в движение, либо недовольные студенты. На фотографиях нет ни одного бывалого радикала.
Нападение на Millbank вызвало волну протестов, забастовок и прочих акций неповиновения, в которых за следующие два месяца приняло участие более 100,000 человек[2]. Школы по всей стране захватывались и превращались в синапсные узлы сети сопротивления. Несколько тысяч молодых людей собрались 24 и 30 ноября в центре Лондона. Полиция реагировала окружением и многочасовым блокированием демонстрантов. Своего пика движение достигло 9 декабря, когда на фоне заседания британского парламента по вопросам принятия пакета антикризисных мер в Лондоне вспыхнули уличные бои. Полиция оцепляла и блокировала демонстрантов. Многие подверглись жестоким нападениям. Один из мальчиков был избит копом и попал в госпиталь с ЧМТ. Протестующие оборонялись, разбили витрины Казначейства и ряда других офисов, а также напали на машину, в которой ехали Принц Чарльз и Герцогиня Корнуэлльская.
В отличие от студенческого движения США, в британских протестах основную роль сыграли именно исключённые. Это бесконечно расстроило «правильных» студентов-профсоюзных активистов. В сети гуляет видео, снятое 9 декабря. На нём люди в балаклавах заявляют: «Мы — выходцы из трущоб Лондона. Как мы можем заплатить £9000 за университет?» Политики и корпоративные СМИ попытались вбить клин между представителями различных социальных слоёв, которые принимали участие в движении: именно классовое разнообразие протестующих сделало это движение таким успешным.
С принятием закона активность постепенно сошла на нет. Как и в Греции двумя годами ранее, конец года стал своего рода закрывающей скобкой, обозначив завершение политической активности.
Движение в Великобритании подняло голову вскоре после серии забастовок и демонстраций рабочих в Испании и Франции; оно совпало по времени с аналогичным студенческим движением в Италии, которое вылилось 14 декабря 2010 года в поджоги и бунты на улицах вокруг итальянского парламента. Пламя разгоралось всё ярче.
Открытие второго фрона (информационного):
Wikileaks, Anonymous, Lulzsec
Уличные протесты против мер антикризисной экономии вовлекали всё больше и больше участников, а в сети в это время происходили похожие процессы. После публикации Wikileaks секретных документов оккупационных сил в Афганистане и Ираке, а также дипломатической переписки Госдепа США, ряд корпораций разорвал все связи с этой группой, прекратив всякое финансирование. В ответ Anonymous (интернет-мем, служащий для обозначения прямого действия в интернете) организовали DDOS-атаки на серверы этих компаний, обрушили их сайты и привлекли к проблеме международное внимание.
Первое поколение хакеров конца XX века действовало под влиянием собственного любопытства и желания нашкодить. Продолжатели традиций искали личной выгоды, действуя либо в рамках буржуазных преступных сообществ, либо работая на службы безопасности (а часто сначала первое, потом второе). И вот, наконец, сформировалось политизированное хакерство. В каком-то смысле это было выгодно правительству США, которое только искало повода начать репрессии против хактивистов. И в то же время, это очень положительный момент в развитии нашего движения, потому что сетевые сообщества, существующие благодаря анонимности и свободному обмену информацией, осознали необходимость защищать свою среду обитания.
Ранняя культура Anonymous была пронизана подростковым юмором и агрессивностью, свойственной форумному общению, но к 2011 году участники этого и похожих проектов стали проявлять достаточно зрелые анархические взгляды. Вот фрагмент из заявления Lulzsec о взломе ресурсов Аризонского Департамента Общественной Безопасности: “Мы сделали это не только потому, что выступаем против расистской аризонской полиции, но и потому, что мы боремся за мир, свободный от всякой полиции, тюрем и политиков.»
Открытая публикация секретной правительственной информации способствует демонстрации неприглядных черт властей, а также разрушает миф об их неуязвимости. Публикация Wikileaks дипломатической переписки, где описывается роскошный обед любимого тигра президента Бен Али, в то время, как жители Туниса умирают от голода, привела к революции в стране. Но эти атаки вносят вклад в формирование и более долгосрочной стратегии. И сам капитализм, и стоящий у него на службе репрессивный аппарат, зависят от информационных потоков. Таковы реальности XXI века. Заставить корпорации и репрессивные органы ограничить собственные потоки данных — значит нанести им серьёзный удар, который покалечит их инфраструктуру на много лет вперёд.
CNN: Какова ваша конечная цель? Что вы рассчитываете увидеть в результате Операции Расплата?
Anon: Лично моя? Утопическое общество. Это — всего лишь один из методов борьбы...
А вот и восстание:
“Арабская весна,” декабрь 2010 — март 2011
Никто не был готов к тому, что правительства начнут падать одно за другим. Сначала полыхнуло в Тунисе. Демонстрации начались после того, как бедный уличный торговец поджог себя в знак протеста против того, как с ним обошлась полиция. Изначально в протестах участвовали только маргиналы, но каждая попытка государства подавить бунты приводила лишь к распространению восстания: вскоре в беспорядках участвовали и профсоюзы, и даже юристы. После того, как Бен Али покинул страну 18 января 2011 года, события приняли ещё более радикальный оборот.
Через неделю в Египте прошли первые массовые демонстрации. Их организовала коалиция протестующих, состоявшая в основном из молодых людей. Одним из самых влиятельных ресурсов протестующих в сети была страница Facebook, которая называлась “Мы все — Халед Саид,” в честь убитого полицией мужчины. Полиция обходилась с протестующими крайне жестоко, правительство отключило сотовую связь и интернет в большей части страны. Но, как и всегда, это только усилило недовольство. В ходе уличных боёв с полицией были сожжены многие полицейские участки, а также центральный офис партии власти. После этого демонстранты сознательно изменили тактику: вместо эскалации военных действий они перешли к ненасильственному сопротивлению. К началу февраля большая часть страны участвовала в революции, несмотря на сотни убитых и тысячи раненных.
Президент Мубарак неоднократно выступал с предложением удовлетворить требования протестующих, но всегда с опозданием на один шаг. По мере того, как движение набирало ход, люди обретали уверенность. Требования становились всё более смелыми. И вот, было выдвинуто требование ухода в отставку. 11 февраля Мубарак заявил о своём уходе с поста президента страны. Через неделю уличные демонстрации и восстания прокатились по Бахрейну, Сирии, Йемену и другим странам Ближнего Востока. В результате начавшейся полномасштабной гражданской войны Каддафи был окончательно изгнан из Ливии.
И хотя Северная Африка может показаться чем-то бесконечно далёким, мы не должны удивляться тому, как знакомым оказалось всё в этой истории революций в глобализированном мире: безработица и озлобленность, акции протеста, организованные люди, возмущёнными полицейской жестокостью, к которым присоединились школьники и студенты. В XXI веке нет места экзотическим заморским революциям. Пусть эти события и затмили предшествовавшие им бунты в Греции и студенческие протесты в Англии, корни у этих событий одни, как и формы, которые придали процессам возмущённые народы. Волны массовых протестов, омывавших Европу все последние годы, показали всем, что значит бунтовать. И жители Северной Африки достигли таких высот в этом деле, о которых нам пока остаётся только мечтать.
Изучая эти события мы можем очень многое узнать о том, как выглядит революция в XXI веке. Восстание началось на периферии. Как в географическом отношении: Тунис — это относительно небольшая страна, в то время, как Египет — самая населённая на всём Ближнем Востоке. Так и в социальном: среди безработных, молодых и бедных. Оно быстро распространилось на все классы и городские центры, а также вызывало волны в международной политике. В мире, где всё тесно взаимосвязано, нестабильность на окраинах может угрожать самому центру власти.
Восстания продолжили эксперименты с новыми технологиями и децентрализованной организацией — характерными чертами антикапиталистического движения. Было наглядно продемонстрировано, что анонимные сети вполне способны организовать революцию без лидеров. Поскольку информация стала жизненно необходимым инструментом для капитализма[3], а интернет — новым фабричным пространством, то и анонимные группы в сети стали первыми рабочими советами новой эпохи, новой формой коллективной самоорганизации людей, которые хотят избежать представительной демократии.
Впрочем, если и говорить о том, что новые коммуникационные технологии сыграли ключевую роль в восстании, то необходимо делать оговорку, что произошло это только потому, что стало возможным извратить привычные функции, которыми наделяют эти технологии жители Запада. На Востоке коммуникационные технологии были использованы для того, чтобы по-настоящему сблизить людей, вместо того, чтобы разъединить и изолировать. Это подтверждает тот факт, что с отключением сотовой связи и интернет-услуг, демонстрации протеста только усилились. Материальная инфраструктура интернета до сих пор сильно централизована. Мы можем использовать этот инструмент, но было бы ошибкой зависеть от него, покуда он находится в руках капиталистов.
Мубарак был вынужден выбирать одно из двух зол: или оставить систему коммуникации в покое, но смириться с тем, что она будет использована против него, или отключить её, но спровоцировать ещё больший гнев народа и всплеск интернациональной солидарности. В будущем можно ожидать того, что власти будут структурировать и перенаправлять информационные потоки, вместо того, чтобы попросту перекрывать их (как уже давно делается в России силами проправительственных троллей, айти-компаний и спецотделов ФСБ). В России и США Facebook не столько используется для координации восстаний, сколько для ускоренной атомизации индивидов в борьбе за общественный капитал (внимание).
Североафриканские бунты были поддержаны рабочими, но важно иметь в виду, что происходило всё вовне рабочих мест и осталось сосредоточено в общественном пространстве вроде площади Тахрир в Каире. Рабочее движение минувших дней основывалось на солидарном рабочем опыте и общем нарративе борьбы. Наследовавшие рабочим профсоюзам субкультуры сопротивления разделяли общее представление об антипотребительской этике. В эру всеобщей безработицы и нищеты, когда всех нас объединяет тот факт, что мы полностью зависимы от прихотей экономической системы, где нам не уготовано никакого постоянного места или роли, кажется логичным, что захваты заводов уступили место захватам общественных пространств. Полиция играет по отношению к безработным ту же роль, какую играют боссы по отношению к рабочим: неудивительно, что в странах с астрономическими процентами безработицы бунты начинаются с нападений на полицию.
Недостатком начала революции вне рабочего места является то, что в таком случае существует реальный риск сформулировать цели революции в политическом, а не экономическом ключе. Революции, прокатившиеся по Северной Африке, были вызваны экономическими причинами, но в результате движение выступило в оппозиции к правительствам а не к экономическим структурам, которые эти правительства насадили. Возможно, кругозор участвовавших в революции людей оказался ограничен по причине нехватки представления об альтернативных формах межличностных отношений. В отсутствие альтернатив общественного устройства, люди обратились к традиционным идеям национализма (это проявилось в обилии египетских флагов и кричалок вроде «Мусульмане! Христиане! Мы все Египтяне!») и демократии. Как это часто бывает, само восстание приняло много более радикальный характер, чем можно было бы предположить, глядя на список требований. Ближний Восток продолжает бурлить, и в этом плавильном котле прочно закрепились новые традиции сопротивления. Нам остаётся надеяться, что жители региона не только возьмут на вооружение наши тактики, но и смогут увидеть мечты и идеалы, которые привели к появлению самих этих форм сопротивления.
За пиком так называемой «Арабской весны» последовал период хаоса, который продолжается и по сей день. Государство в отчаянии ищет способ столкнуть лбом простых людей, чтобы они потеряли доверие по отношению к друг другу и снова стали бояться соседей. Как тайная полиция Мубарака рядилась в мародёров для оправдания репрессий, так и вспышки этнического насилия оказались очень удобны для тех, кто хочет легитимизировать власть государства. Но несмотря на это, площадь Тахрир снова и снова захватывалась демонстрантами. Изгнание Мубарака и Бен Али — только начало долгой борьбы.
Египет стоял на втором месте после Израиля по объёму военной помощи: 1.3 миллиарда долларов в год. На гранатах слезоточивого газа, которыми обстреливали демонстрантов, было написано “Сделано в США.” Изгнание Мубарака и Каддафи — свидетельства того, что всё зашло слишком далеко, и военные перестали играть решающую роль. Они с трудом справляются с задачей бомбардировок собственных городов. В то же самое время, если мы хотим добиться большего, чем простой смены правителей, необходимо распространить восстание на армию и за пределы национальных границ. Пока не ясно, когда мы сможем пересечь эту грань, но, с другой стороны, Тунисского восстания тоже никто не мог предвидеть.
В ЕГИПТЕ БЫЛО ВОССТАНИЕ
Обама (до недавнего времени — горячий сторонник власти Мубарака, речь от 11 февраля): “Египтяне вдохновили всех нас, они показали миру, что справедливости нельзя достичь через насилие... Ненасильственное сопротивление стало той моральной силой, которое направило исторический процесс в Египте в сторону справедливости... Я также уверен, что талант и отвагу, проявленную молодёжью Египта в эти дни, можно направить в руслосоздания новых рабочих мест и бизнеса”
Оккупация Капитолия вместо атаки на капитал:
Висконсин, февраль-март 2011
Следуя египетскому примеру, антикапиталистические протесты стали набирать обороты и в США. Через четыре дня после ухода Мубарака с поста президента, группа людей, мобилизованных Ассоциацией Учителей США, ожидала возможности обратиться к правительству штата Висконсин по поводу законопроекта о снижении бюджетного финансирования системы образования и антипрофсоюзных законов. И когда публичные слушания закрылись с наступлением темноты, эти люди отреагировали спонтанной оккупацией здания правительства: они опасались того, что и на следующий день их не выслушают.
Здание Капитолия оставалось захваченным демонстрантами до 3 марта и стало центром сбора для беспрецедентного количества демонстраций. Учителя массово брали отгулы по болезни. В результате многие школы оставались закрытыми. Анархисты и сочувствующие автостопщики захватили корпус университета в Милуоки в попытке распространить общественное беспокойство. В сети возникли и распространились слухи о всеобщей забастовке.
9 марта, пока демократы из сената принимали участие в протестах, республиканцы на очередном заседании приняли один из антикризисных законов (тот, который лишил профсоюзы права на коллективную борьбу). В ответ на это тысячи протестующих вернулись к Капитолию, прорвали хлипкую линию оцепления и снова захватили здание. Люди делом показали своё отношение к предыдущему решению суда, который признал оккупацию незаконной.
Здание Капитолия играло центральную роль в ходе этого витка противостояния. Его захват указал на важность выбора физического пространства для оккупации задолго до появления движения Occupy. Подобно тому, как захваченные университеты служили нервными синапсами во время декабрьского восстания в Греции в 2008 году, так и здание Капитолия стало фокусной точкой для сосредоточения демонстрантов, в результате контроля над которой удалось развить протестную деятельность. В наше время, когда университеты последовательно уходят из политической сферы, мы можем рассчитывать на использование таких пространств, как шоппинг-центры или стадионы. То, что раньше считалось миролюбивым общественным пространством, стремительно радикализируется и радикализирует.
Подобный уровень общественного недовольства оказался очень необычен для тихого провинциального Висконсина. И снова, хотя сам захват правительственного здания принял относительно радикальную форму, он оказался ограничен законопослушным демократическим дискурсом. Это привело к обретению неожиданных «попутчиков». Например, отдельные сотрудники полиции выразили поддержку действиям протестующих, а позже приняли участие в разгоне участников. Демократы попытались добить то, что осталось от движения протеста, перенаправив энергию активистов в русло заранее обречённой компании против местного губернатора.
Несмотря на хитрый характер республиканского замысла, они всё же использовали демократический процесс для принятия закона. Тот самый процесс, который применялся для принятия множества других законопроектов. И хотя сами протестующие говорили о себе как о сторонниках демократии, их прорыв полицейского оцепления и оккупация Капитолия 9 марта по сути доказали, что они сами полагали нелегальный захват государственного учреждения деятельностью более легитимной, чем то, чем занимаются сенаторы. К сожалению, эта мысль так и не была озвучена и донесена до широкой общественности. Люди оказались готовы нарушать законы, но были всё ещё не готовы к тому, чтобы перестать верить в законы. Это очень многое говорит нам о той роли, которую сыграли леваки и либералы из числа организаторов, которые нелегально проникли на территорию Капитолия 9 марта только для того, чтобы убедить всех остальных покинуть здание.
В период с 15 февраля и до 3 марта первоначальная инициатива по захвату Капитолия постепенно подтачивалась серией компромиссов. Сначала полиция попросила захватчиков очистить одно помещение. Полиция ведь такая вежливая. И потом, разве мы все не на одной стороне? Потом копы вежливо попросили освободить ещё одно помещение, и авторитетные организаторы поддержали их просьбу. И так далее, и тому подобное — пока, наконец, бывшие оккупанты не оказались в полном недоумении на тротуаре перед закрытыми дверями Капитолия. Тот же самый процесс повторился и в ночь на 9 марта.
Эта история позволяет выучить важный урок: ваш первый компромисс очень может оказаться последним. Каждый раз, как мы сдаём свои позиции в диалоге с властью, мы создаём прецедент, который будет снова и снова повторятся. Наши противники, которые хотели бы видеть нас мирными и покорными, а не буйными и протестующими, будут наглеть всё больше и больше. Полиция не арестовала демонстрантов не потому, что полицейские симпатизировали протестующим, и не потому, что демонстранты имели право находиться внутри здания, а потому, что демонстранты смогли мобилизовать достаточно сил, чтобы заставить власти отступить. Вежливость и желание подчиняться только лишают нас возможности на что-либо повлиять.
Роль, которую могут играть анархисты в общественных выступлениях — это роль политической группы, которая отказывается идти на компромисс. Более того, мы можем поделиться своим столь тяжко полученным опытом с другими, менее опытными протестующими: например, мы можем обратить их внимание на то, что, несмотря на кажущуюся лояльность отдельных представителей полиции, мы не можем доверять им, покуда они остаются сотрудниками полиции.
Однако чтобы добиться результата, анархистам придётся оказаться в гуще событий, а не взирать с брезгливостью на общественные протесты с комфортного и безопасного расстояния (как многие поступили во время протествов в Висконсине). Анархисты повстанческих взглядов поддержали оккупацию в Милуоки, которая, впрочем, не смогла развиться во что-то заметное. В Мэдисоне анархисты сосредоточились на организации протестной инфраструктуры.[4] Безвозмездное предложение ресурсов — отличный способ установить связи с незнакомцами. И всё же, наша задача выходит за рамки вспомогательного обеспечения различных протестов. Мы должны стараться превратить каждый протест в угрозу существующей властной системе. Поэтому необходимо захватывать инициативу и организовывать собственные акции протеста, а не заниматься материальным обеспечением демонстраций. И в ходе своей деятельности в период общественных возмущений мы должны взаимодействовать с публикой, а не только друг с другом. В будущем стычки с системой станут более конфликтными, чем протесты по поводу бесплатного питания и судьбы детских садов, но, если мы настроены достичь чего-то важного, эту конфликтность нужно обратить нам на пользу.
Милуоки. Захваченное здание театра
Распространённым замечанием, которое озвучивали более радикально настроенные участники оккупации в Мэдисоне, было то, что организаторы-леваки во многом предопределили характер протестов. Анархисты просто-напросто побоялись критиковать доминирующие протестные настроения из опасений оказаться в меньшинстве («опять эти маргиналы в чёрном»). Но, по правде говоря, в подобных обстоятельствах нам нечего терять, потому что с точки зрения любого левацкого вождя и либерала анархисты — маргиналы a priori. Леваки не предлагают ничего, что находилось бы вне рамок капитализма. И даже когда они не столь наивны, они видят свою деятельность как попытку отвлечь и нейтрализовать тех, кто жаждет настоящих перемен. Поэтому там, где политическое пространство делят левые и правые, анархистам стоит разрушать эту дихотомию и действовать вне биполярных отношений. Даже если мы будем проигрывать, по крайней мере мы расширим горизонт политического пространства.
Это подводит нас к ещё более важной проблеме: какой может быть цель протестов против антикризисных мер экономии? В Висконсине многие участники акции протеста принимали за данность тот факт, что они должны бороться против принятия конкретного закона. Другими словами, они боролись за то, чтобы всё оставалось по-прежнему. При таком подходе финансовый кризис предстаёт ничем иным, как выдумкой жадных до прибыли капиталистов.
Но с точки зрения капиталиста меры антикризисной экономии необходимы. Другого способа сохранить систему нет. И в других частях США демократы плачут и рыдают, но предлагают те же самые законопроекты для штатов, где у них большинство. И им никто не противостоит по причине отупляющего воздействия двухпартийной политической системы.
Капитализм — это не статическое состояние. Это динамический процесс, который меняет окружающий мир. Протесты не могут остановить ход истории. Даже если нам удастся остановить одну волну антикризисных мер, последуют тысячи новых. Государству в прямом смысле некуда отступать. Политикам некуда отступать. Поэтому якобы реалистичные цели (протестовать против конкретного законопроекта) на самом деле менее реалистичны, чем попытка изменить всю систему в целом.
Многие рабочие в нашей стране не понимают этого. Учитель из Висконсина, Пегги Круз: «Большая часть учителей с радостью принимает сокращение зарплат на 18%. Мы поддержим всякий проект, который поможет стране. Нас волнует лишь отказ в праве коллективного протеста.» Другими словами, мы согласны на всё - только не лишайте нас права быть согласными! Пусть Билл Гейтс сохранит свои 56 миллиардов долларов, пока нам урезают зарплату или выбрасывают на улицу. Только не лишайте нас иллюзий, будто мы можем на что-то повлиять.
Настрой на поражение в борьбе подобен слепой приверженности мирным протестам. На плакатах в Висконсине можно было прочитать «Боритесь как египтяне», но в Египте демонстранты занимались поджогами полицейских участков. Революционеры в Египте представлены беззубыми младенцами. Двоемыслие, к которому призывает Обама, не сможет сделать больше.
Если мы откажемся от оценки акций протеста по количеству голов или по итогам голосований в правительстве, возможно, мы поймём, что куда более важно для нас содержание акций протеста. Способствуют ли они образованию новых межличностных связей между людьми? Помогают ли они найти новые формы взаимодействия с окружающим миром? Имеют ли люди возможность увидеть общечеловеческие ценности, находящиеся вне капиталистических рамок? Помогают ли протесты росту движения, открывают ли новые методы борьбы, помогают ли появиться новым неподконтрольным?
Здание Капитолия представляет демократию. Другими словами, представляет коллективное участие в осуществлении контроля сверху-вниз. Оккупация Капитолия продемонстриовала, что люди и сами могут стоять на страже демократии, без всяких выбранных представителей. И пока рабочие будут вести себя так, как будто их лишили в том числе и права на самоорганизацию, так и будет.
Как и студенческое движение, движение протеста в Висконсине заглохло, потому что с самого начала ограничило себя решением специфического местного вопроса, который затрагивал только один слой общества. Оформленное как последний бой работников бюджетной сферы, оно дошло до логического предела. К акции присоединились люди из разных классов, но общий характер протеста помешал им принять полноценное участие в формулировании требований протестующих и выработке стратегии борьбы. Бюджетные работники как бы не замечают, что миллионы рабочих, лишённые профсоюзов и гарантированной государством зарплаты, уже много лет страдают от условий, которые республиканцы только сейчас вознамерились распространить и на бюджетников. Если бы движение ориентировалось на включение представителей различных слоёв общества и различных профессий, оно бы росло как снежный ком. И его оказалось бы не так просто подчинить. Об этом можно было догадаться по спонтанным акциям протеста в ВУЗах страны в феврале (массовый отказ студентов и молодых преподавателей посещать ВУЗы). Можно было бы увязать пакет антикризисных законов, направленных против бюджетников, с отчуждением, которое испытывают молодые люди, которым ещё только предстоит быть выброшенными в условия бесчеловечной конкуренции за рабочие места. Вместо этого преимущественно белые рабочие оформили протесты как попытку защиты собственных привилегий, отказав в возможности присоединиться к протесту таким социальным слоям, как безработные афроамериканцы. Это стало ещё одной причиной поражения.
Это тоже пройдёт
Огонь распространяется: Движение Occupy, май-июнь 2011
Время безразличия прошло. Нас утомляют те, кто продолжает кичиться своим безразличием. Они всё больше и больше кажутся нам последними стражами этой гниющей системы. Системы, лишённой всякого достоинства. Нестабильной системы. Системы, которой нет доверия. Мы не хотим безразличия. Мы хотим революции. Поэтому в следующий раз, когда 300,000 нас соберётся на улицах, давайте не пойдём домой с наступлением темноты. Берите с собой спальные мешки. Знайте: этой ночью мы не будем спать в уютных постелях.”
-Франко Берарди Бифо
Заклинание захватов продолжало расти и выплеснулось за пределы Висконсина — вместе с заклинанием демократии. Прямая Демократия Сейчас (смысл затеи точно передаёт испанское сокращение — DRY [dry – англ. сухо, сухой — прим. пер.]) стала новой группой, претендующий на протестную деятельность вне существующей политической системы и без всяких идеологий. Эти люди организовали протесты против антикризисных мер экономии и коррупции во власти в Испании. Протесты начались 15 мая. Идея захватывать городские площади на манер оккупации площади Тахрир распространялась через Твиттер. Инициативы по захвату площадей были организованы вокруг ассамблей, действующих в соответствии с принципами «прямой демократии». Очень быстро движению удалось привлечь в свои ряды тысячи новых участников. Коммунисты, анархисты, представители различных движений за национальное освобождение, смешались с простыми людьми всех классов и страт. Многие из последних в прошлом сторнились всех протестов и считали себя аполитичными гражданами.
К моменту национальных выборов (через неделю после начала протестов), в захвате площадей так или иначе поучаствовало несколько сот тысяч человек. Около 50% населения бойкотировало выборы, ещё 5% сдало пустые бюллетени.
27 мая полиция окружила захваченную площадь в Барселоне с намерением «зачистить» городское пространство. Против полицейских вышли десятки тысяч человек. Организаторы попытались навязать кодекс ненасилия (как они пытались делать на каждом собрании ассамблей до этого). Полиция напала и на площади начались уличные бои. После продолжительного сражения, полиция отступила. Более ста человек было ранено, у многих из них оказались сломаны кости.
В ряде городов местные ассамблеи, координирующие оккупации, с самого начала поставили свои подписи под манифестом DRY. Таким образом, был сделан важный шаг в направлении идеологической гомогенизации протеста. Эти ассамблеи не смогли привлечь большого количества участников или поддерживать захват сколько-нибудь долгое время. Те инициативы, которые остались вне рамок манифеста DRY, которые остались площадками для дискуссий и дебатов представителей различных политических течений и взглядов, оказались более живыми и устойчивыми проектами. И всё же, к середине июня площади страны опустели, хотя в ряде городов продолжилась деятельность районных ассамблей. Оккупации площадей в Испании вообще не ставили перед собой никакой конечной цели, они не собирались разворачивать наступление на капитал или частную собственность. Это были увлекательные эксперименты по совместной деятельности и самоорганизации, которые не предложили никакого направления развития.
Как и студенческое движение в Великобритании, движение Occupy помогло представителям новых общественных слоёв присоединиться к антигосударственному движению (на этот раз речь идёт о разочаровавшихся представителях среднего класса). Новички приняли часть ценностей и концепций радикального сопротивления (например, автономность и независимость от политических партий). В этом отношении всё зашло намного дальше, чем в Висконсине. В то же время, они принесли с собой веру в такие догмы, как пацифизм. А также миф о лучшей, чистой демократии. От лица движения выступали центральные ассамблеи, которые формулировали требования к властям и захватили власть внутри проекта Occupy.
25 мая, вдохновлённые испанцами, греки начали захватывать городские пространства. Эта деятельность продолжалась намного дольше, чем в Испании. На пике активности движения в акциях принимали участие сотни тысяч человек. Они организовали 48-часовую всеобщую забастовку 28 и 29 июня 2011 года. Забастовка была приурочена к голосованию по новому пакету анткризисных законов, которое должно было пройти в греческом парламенте. Подобно Испании, разочаровавшиеся представители среднего класса, присоединившиеся к протестам, принесли с собой не только веру в пацифизм, но и различные версии национализма. Пацифизм стал настоящей угрозой движению: как уже было в случае с Протестами против G20 в Торонто (и во множестве других случаев), по движению расползлись необоснованные теории заговора о «радикальных хулиганах» в чёрном, которые действуют по указке властей, являются полицейскими провокаторами и т.д. и т.п. Звериный оскал национализма является не менее тревожным призраком прошлого Рождества. Хотя откровенных фашистов в общей массе протестующих было почти незаметно, с углублением кризиса даже умеренный национализм грозит превратиться в откровенную ксенофобию.
Несмотря на эти трудности, всеобщая забастовка прошла в праздничной атмосфере уличных боёв с полицией. Впервые после трагичного поджога банка Марфин (5 мая 2010 года), к повстанцам, объединившим свои усилия в декабре 2008 (анархисты, антиавторитарии, студенты и маргиналы), присоединилось презентабельное большинство.
Анархия в Великобритании, дубль два: августовские бунты и реакция
Месяц спустя Чили всколыхнули самые массовые бунты за долгие годы правления демократического режима. 874 задержанных в ходе студенческих протестов против приватизации системы образования. В этот же день Standard & Poor’s снизили рейтинг кредитного доверия США. Немдленно вслед за этим бунты захлестнули Великобританию. Искрой послужило полицейское убийство человека по имени Марк Дагган. Вызванный кризисом протест и не собирался идти на спад: весь земной шар уже нагрелся, и пламя стало вырываться тут и там.
6 августа начались беспорядки в Лондоне. Они стартовали в родном районе Даггана (Тоттенхем) и стремительно распространились на всю страну. После того, как полиция обрушила всю свою мощь на столичных бунтовщиков, протесты растеклись по всей стране и приобрели радикальный характер. Это было полной противоположностью захвату площадей: целый класс пошёл на обострение войны с полицией и частной собственностью. Никаких публичных выступлений, никаких требований, никаких иллюзий. Прямой конфликт со всем капиталистическим обществом. В бунтах участвовали представители всех рас, но в основном только одного класса. Многие группы были мультиэтническими.
Перераспределение власти
Экспроприация
Совокупный ущерб от британских бунтов оценивается в 200 миллионов фунтов стерлингов. Сюда включены массовые экспроприации и поджоги. И снова, Твиттер и Фейсбук использовались для координации действий на местах. На этот раз власти смогли воспользоваться всеми преимуществами цифровых технологий: в ходе последовавших репрессий активно применялись материалы, полученные оперативниками из упомянутых социальных сетей. В ходе уличных боёв погибло ещё пять человек.
Бунты прокатились по Великобритании сразу после провала протестов против новых антикризисных мер правительства. Люди смогли воочию увидеть то, к каким последствиям приводит отказ в будущем для целого поколения. Последующие усилия правительства по лишению семей бунтовщиков всяких социальных льгот подчёркивают формирование нового класса исключённых, с которым власть не считает нужным вести какой-либо диалог, кроме диалога насилия. А появление народных дружин («виджиланте»), в том числе сформированных на базе фашистских организаций вроде English Defense League, и приведение вооружённых сил страны в состояние повышенной боевой готовности, указывает на то, какие формы примет это государственное насилие.
Поэтому особенно шокирующим является количество британцев, которые вслед за корпоративными СМИ осудили и демонизировали бунтовщиков (и даже поучаствовали в съёмках юмористического ролика с мётлами, где выражалась поддержка курса партии британским народом). Если британский рабочий класс питает какие-то надежды пережить следующую серию антикризисных мер и скоращение рабочих мест, ему стоит устанавливать связи солидарности с теми, кто уже сражается, и с другими угнетёнными. Капиталисты могут позволить себе снижать зарплату и урезать социальные льготы именно потому, что перед недовольными рабочими всегда есть альтернатива оказаться в числе безработных. Пытаясь подчеркнуть свои привилегии по сравнению с ещё более бедными людьми, рабочие обрекают себя на то, что именно их голова будет отрублена в следующей фазе кризиса. Конечно, в глобальном масштабе, британские рабочие совсем недавно начали терять свои привилегии. Поэтому не удивительно, что им требуется какое-то время, чтобы осознать ситуацию.
DIY-классовое предательство
Отсутствие адекватной анархической реакции на разгоревшееся восстание не может не печалить. В очередной раз история оказалась слишком быстра, чтобы мы смогли за ней угнаться. Взгляд на классовую проблему через призму политики идентичностей не подготовил консервативное большинство британских анархистов к жизне в мире, где антикапиталистическая борьба ведётся вне рабочего места.
Грядущие оккупации
В сентябре 2011 года североафриканские протесты наконец приняли ту форму, которую оказалось возможным распространить на другие страны. Форму, испробованную на моделях протестов в других частях света. В следующем тексте мы обсудим уроки движения Occupy. Пока же ограничемся тезисом о том, что движение Occupy Wall Street смогло распространиться по всему континенту именно потому, что смогло учесть уроки недавних побед и поражений народного сопротивления по всему миру. Следовательно, изучение недостатков этих движений может помочь нам развить недавний успех.
Одним из очевидных уроков является важность структур принятия решений, которые формулируют стратегию анархического действия. Ни разу за весь период описанных протестов анархисты не организовали автономную публичную структуру, которая бы смогла сыграть роль Комитета по встрече RNC (комитет играл важную роль в координации протестов в ходе Республиканской Национальной Конвенции 2008 года) или PGRP при протестах против G20 в Питтсбурге в 2009 году. Это было стратегической ошибкой, в результате которой либералы и авторитарии смогли монополизировать пространство общественного диалога, образовавшееся вокруг протестов, что, в свою очередь, повлияло как на характер протестов, так и на их условия. Без критически важного преимущества, которое даёт нам открытая для публики эгалитарная структура по координации протестов, можно с уверенностью рассчитывать на будущие предательства и пользования со стороны тех, кому чуждо наше враждебное отношение ко всякой иерархической власти.
То, что хорошо для анархистов, должны делать сами анархисты, или анархисты в сотрудничестве с другими группами, разделяющими анархические устремления и автономность. В таких случаях нам будет проще задавать тон в событиях и выбирать поле боя. Возможно, именно этим объясняется тот факт, что оккупации и другие «спонтанные» акции способствуют образованию автономных зон и создают новые возможности для антигосударственной деятельности в намного большей степени, чем широкомасштабные организованные протесты вроде разрешённой демонстрации 4 марта 2010 года. Авторитарные организации и сторонники компромиссов ради максимально широких альянсов доминируют в легальных протестах последнего рода. Они в прямом смысле этого слова навязывают всем участникам своё видение протеста и пытаются монополизировать легитимность в глазах всего общества, пытаясь выдать себя за полномочных представителей всего движения. Покуда анархисты остаются на периферии либерального и авторитарного протестного активизма, «похищают» демонстрации и митинги и тому подобное, нехватка инициативы и «легитимности» в глазах публики останутся структурными ограничениями, которые мешают нам достичь собственных целей.
Нам нужны публичные, открытые призывы к равноправному участию в протестах и соответствующие структуры принятия решений и координации протестов. Это необходимо как для того, чтобы предоставить возможность присоединиться для тех, кто хотел бы сражаться вместе с нами, так и для того, чтобы помешать авторитариям задушить революцию в зародыше. Они делают это постоянно, когда выбирают невыгодные для народа условия конфронтации. Общественно-ориентированная организаторская деятельность может дополнять менее публичную деятельность, но как правило, вся менее публичная деятельность становится возможной только после формирования прочного фундамента в виде анархической инфраструктуры. Неудивительно, что анархистам удалось провести наиболее захватывающие и вдохновляющие акции в рамках движения Occupy именно в тех городах, где движение либо обладало солидным представительством в общих ассамблеях, либо сохранило открытость своих структур по отношению к другим противникам власти: Оуклэнд, Сиэтл, Сейнт-Льюис.
По мере того как капитализм выбрасывает на обочину экономики всё больше людей, нам будет становится всё более трудно атаковать его с позиций легитимности в глазах системы («рабочие» или «студенты»). Те студенты, кто наиболее активно боролся против прошлогодних урезаний бюджетных количества мест в системе образования, в этом году бросили ВУЗы. Те рабочие, кто в прошлом году протестовал против снижения заработной платы, в этом году потеряли работу. Нам необходимо легитимизировать борьбу вне рамок экономической системы. Необходимо создать новый нарратив сопротивления.
Если нам это удастся, мы сможем оставить позади обвинения в том, что мы - «полицейские провокаторы» и «агенты влияния власти», которые так часто выдвигают либералы и коллаборационисты против всех бунтовщиков и революционеров. Что более важно, мы сможем превратить протесты против мер антикризисной экономии в возможности по образованию межличностных связей для всех, кто оказался выброшен капитализмом на помойку. Нашей целью должна быть вовсе не защита привилегий тех, кто сохранил свои рабочие места и продолжает обучение в ВУЗах. Мы должны найти способ направить против системы ненависть и гнев тех, кто лишился всего по воли капитализма.
Помимо обличения противоречий, свойственных жизни в эпоху финансового кризиса, мы должны также попытаться сделать жизнь в условиях бунтов и восстаний более приятной и удобной, чем ежедневная рабочая жизнь. Те, кто принимают участие в забастовках, блокадах, захватах, должны иметь возможность получать большее удовлетворение именно от такого рода деятельности, чем от повседневной рутины. Удовольствие настолько большее, что станет возможным представить себе жизнь после капитализма. Поскольку многие анархисты уже живут в постоянном состоянии исключённых, пытаясь получать все преимущества из такой жизни, несмотря на внешние факторы, наше сообщество может очень многому научить и во многом помочь вновь прибывающим беженцам с капиталистического континента.
И наконец, мы уверены, что необходимо продолжать критику демократической системы, поскольку многие члены нашего общества интуитивно обращаются к демократии как к альтернативе бесконечно расширяющемуся сибаритскому капитализму. Чем менее популярна какая-то идея, тем более важно её поддержать. Частная собственность и правительство — это две священные коровы нашей эпохи. Ради них принесены в жертву наши жизни и сама планета. Борьба с ними и с тем, как они монополизируют пространство легитимности — это один проект, а не два. Эту двуглавую тварь нельзя победить, отрубив только одну голову.
“Это была очень символическая битва. Вернее, это был пугающее реальный и очень кровавый бой за символическое место. Само сражение стало нашим посланием народу.” –участник сражения за египетское Министерство Внутренних Дел
Добавить комментарий