"Простейший сюрреалистический акт
состоит в том, чтобы с револьвером
в руке выйти на улицу и стрелять
наугад, сколько можно, в толпу."
Второй манифест сюрреализма
Интеллигенция и революция никогда не обходятся друг без друга. В нестандартные исторические эпохи поэмы столь часто становятся петициями, а петиции – поэмами (как говорил герой фильма Бертолуччи), что трудно бывает понять, какая из сторон служит источником вдохновения для действий другой. Но что ещё важнее, «перепроизводство» идей в эти эпохи оказывается столь велико, что многие из них так и не получают визы в реальность – может быть, у консульских отделов вечности просто не хватает времени. А может быть, именно замыслы, не сумевшие до поры претвориться в социальную практику, гораздо ценнее для нас сейчас, ведь то, что было только задумано, должно иметь приоритет у будущего перед тем, что уже произошло.
Возвращаясь к интеллигенции, надо заметить, что в большинстве случаев её революционные призывы критиковали несправедливую реальность с рациональных позиций. Но сплошь и рядом оказывалось, что восстающие массы движутся каким-то своим, особым путём, и источник их воодушевления лежит гораздо глубже конкретных лозунгов и политических программ. Движутся даже в ущерб собственным интересам. Наверное, уже не одно поколение анархистов задаётся вопросом, почему, при всей очевидной выгоде для себя либертарных преобразований, народные массы в революции в конечном итоге поддерживают такие политические силы, как большевизм и нацизм? Постоянные ссылки на невежество и внутреннюю несвободу обывателя не могут быть удовлетворительным объяснением.
Вот почему, по-моему, самого пристального внимания заслуживает опыт группы «Контратака» – проекта революционных действий, попытавшегося опереться на иррациональную составляющую человеческого существа, на глубинную психологию масс, и исходящего, к тому же, от одного из самых новаторских творческих течений первой половины XX века. Хотя «Контратака» и не достигла, по разным причинам, своей конечной цели, знакомство с её замыслом небесполезно для тех, кто видит необходимость в пересмотре традиционных для левой части политического спектра способов социального действия.
Группа, названная «Контратака: Союз борьбы революционной интеллигенции» была создана осенью 1935 г. Она объединила политически ангажированных деятелей французского литературного авангарда, так или иначе вовлечённых в сюрреалистическое движение. Главными идейными вдохновителями «Контратаки» стали бессменный лидер «ортодоксального» сюрреализма Андре Бретон и радикально-нонконформистский писатель и философ Жорж Батай.
Революционность сюрреалистов проявлялась уже в их литературном творчестве, более того, совершенно осознанно, программно, заявлялась участниками движения, поставившими перед собой цель тотального освобождения человеческого духа. Освобождение это мыслилось возможным через преодоление границ, налагаемых устоявшимися культурными и языковыми штампами, и во многом опиралось на фрейдовскую модель человеческой личности. Однако, в отличие от Фрейда, сюрреалисты видели в подсознании не просто тёмный животный субстрат духа, нуждающийся в обязательном окультуривании, а живительный источник новых творческих возможностей. Отсюда, например, происходит их излюбленный приём «автоматического письма», состоящий в конструировании текста из первых приходящих в голову словосочетаний, фраз и ассоциаций, оберегаемых немедленным записыванием от какой-либо цензуры со стороны сознания и репрессивной логики языка. Вообще, для сюрреалистов в высшей степени характерно представление о разуме, как о силе, подавляющей свободное самовыражение индивида. Показателен один пример, уже несколько выходящий за рамки только литературной игры. В апреле 1925 г. Андре Бретон вместе со своими единомышленниками направил письмо к главврачам парижских психиатрических лечебниц, в котором требовал немедленного освобождения их пациентов, названных в письме «жертвами социальной диктатуры». И дело здесь не только в критике пресловутой «репрессивной медицины», но в том, что безумие, с сюрреалистической точки зрения – одна из высших ступеней освобождения, свобода от тиранического правления разума.
Неудивительно, что столь широкий размах притязаний скоро вывел сюрреалистов из сферы эстетики в область политики. Непримиримая враждебность к буржуазной культуре закономерно привела к неприятию самой политической системы капитализма и определила первоначальный политический выбор. В 1927 г. главные деятели движения – Андре Бретон, Луи Арагон, Бенжамен Пере, Поль Элюар вступают в Коммунистическую партию Франции. Коммунизм казался им тогда единственной силой, способной перевернуть увязший в буржуазной реальности мир. Союз этот, впрочем, продолжался ровно столько, сколько коммунистов хватило поддерживать свой имидж непримиримых борцов за дело мировой революции. Подписание Советским Союзом в декабре 1934 г. договора о взаимопомощи с Францией – буржуазным государством – и позиция о «защите национальной культуры», заявленная на VII конгрессе Коминтерна, окончательно убедили Бретона в революционной несостоятельности коммунистического движения. Актом, символически выразившем разрыв, стала пощёчина, отвешенная Бретоном Илье Эренбургу, члену советской делегации на «Международном съезде писателей в защиту культуры» (1935 г.) в ответ на характеристику сюрреалистов как «специалистов в педерастии и сновидениях». Разошедшись с соцреализмом, литературный авангард стал искать новые пути для выражения своих политических устремлений.
Жоржа Батая, второго основателя «Контратаки», в современной левой интеллектуальной среде знают прежде всего как автора концепции «экономики траты», основывающейся на фундаментальном стремлении человека и природы к саморасточению; в 30-е же годы он стал известен благодаря своему радикально- (если не сказать религиозно-) порнографическому роману «История глаза». До 1935 г. Батай сотрудничал в журнале «Социальная критика», издававшегося «Демократическо-коммунистическим кружком» Бориса Суварина, который был одним из первых политических изданий во Франции, прямо говоривших об авторитарном вырождении русской революции. Темы, поднимавшиеся Батаем на страницах журнала, были далеки от традиционной марксистской риторики: от важности социально-подрывной роли сексуальных «извращений» и необходимости обогащения революционной теории идеями психоанализа до обнаружения религиозных, а не только экономико-политических, корней такого явления, как фашизм. Долгое время Батай и Бретон находились по разные стороны философско-эстетических баррикад: Бретон критиковал «фобию к идеям» и чрезмерную приземлённость «низкого материализма» Батая, а тот, в свою очередь, видел в увлечении своего оппонента «сюрреальностью» опасность возвращения к лживым «надмирным» ценностям буржуазного идеализма. Однако стремление к прямому социальному действию создавало почву для совместного выступления писателей, тем более, что этому способствовало крайнее обострение политической ситуации во Франции в середине 30-х.
Окончательно радикализировали политическую позицию французского литературного авангарда события начала 1934 года. Воодушевлённые недавним успехом своих немецких «собратьев», французские фашистские лиги, включая знаменитые «Огненные кресты» полковника де ля Рока, попытались осуществить государственный переворот. 6 февраля 1934 года они организовали «поход» на Бурбонский дворец, намереваясь разогнать парламент, но были остановлены полицией и вышедшими на улицу активистами левых партий. Столкновения сопровождались человеческими жертвами.
Видя организационные возможности фашистов и их решимость добиться власти, и, не дожидаясь развития событий по сценарию, осуществившемуся у зарейнских соседей, Андре Бретон приложил все усилия для создания объединения интеллигенции, в рамках которого могли бы быть разработаны эффективные методы антифашистской пропаганды. Встретив, однако, полное равнодушие к своим планам со стороны властей (он даже встречался с премьер-министром Леоном Блюмом) и, видя неспособность левых партий как-либо активизировать антифашистские действия правительства на международной арене (особенно после начала итальянской интервенции в Эфиопии), Бретон убедился в необходимости самых срочных и радикальных мер. Эта необходимость, вместе с разочарованием сюрреалистов в революционных возможностях парализованного сталинизмом коммунистического движения, как и в действенности парламентской демократии, вылилась в создание «Контратаки», в которой вместе с сюрреалистами объединились бывшие участники «Демократическо-коммунистического кружка» во главе с Ж. Батаем.
Революционная тактика социалистов и коммунистов признавалась манифестом «Контратаки» безнадёжно устаревшей: «…существующий режим должен быть атакован при помощи обновлённой тактики. Традиционная тактика революционных движений пригодна только для уничтожения монархических режимов. Будучи применяема в борьбе против демократических режимов, она дважды приводила рабочее движение к краху». Формирование идеологии левых партий восходит к эпохе жёсткого противостояния монархической власти и угнетённого народа, когда ненависть к тирании и желание свободы были достаточными источниками воодушевления для восстающих масс. Сам монарх объединял своей одиозной фигурой всех недовольных режимом. В изменившейся политической обстановке призыв к свержению власти, который по инерции продолжают провозглашать левые, теряет всякий смысл. В условиях буржуазной демократии конкретные политические фигуры и группировки периодически устраняются из властных структур посредством института выборов, и не могут «сфокусировать» на себе недовольство бунтарских устремлений. Власть, перестав быть атрибутом определённых персонажей, окончательно растворяется в пространстве социальных отношений; она не может быть атакована привычным способом.
Другой проигрышный аспект традиционной деятельности левых партий участники «Контратаки» видели в политических последствиях её негативно-разрушительной направленности в условиях кризиса буржуазной демократии, когда «оппозиция развивается в правом и левом направлениях, образуя два всё более усиливающихся потока». На фоне непрерывной чехарды сменяющихся кабинетов и общей неустойчивости всех государственных институтов призывы правых к укреплению власти встречают всё большее число сочувствующих. И если в революционной России правые силы не смогли предложить ничего, кроме обветшалой идеологии самодержавия, предопределив тем своё поражение, то в Италии и Германии они сумели применить новые средства пропаганды и принципы организации, опираясь как на жёсткое противостояние коммунистической программе, так и на подспудное заимствование наиболее эффективных методов партийного строительства, выработанных большевиками. Деятельность коммунистов в этих странах только облегчила фашистам приход к власти.
Итак, в условиях разлагающейся парламентской демократии призывы к свержению власти ведут лишь к усилению профашистских сил, а даже самые социально ориентированные партийные программы – ничто по сравнению с зажигательными речами вождей толпы. «Контратака» предложила единственную возможность эффективного противостояния нарастающему влиянию фашизма на массы – обращение к иррациональному началу в человеке, выражающемуся, прежде всего, в коллективистских инстинктах и жажде насилия, без которых невозможно никакое восстание. Воздействие на иррациональные побуждения масс имело первостепенное значение в успехе фашизма в Италии и Германии, где он «сумел использовать фундаментальное стремление людей к эмоциональной экзальтации и фанатизму», потому участники «Контратаки» и говорили о необходимости «воспользоваться для освобождения угнетённых оружием, которое было выковано для их бóльшего порабощения». Тот факт, что иррациональные устремления не могут иметь никаких определённых политических предпочтений, кажется источником опасности для успеха социальной революции. Опасность существует, но необходимо ясно осознать, что манипуляция «разогретыми» массами умелыми вождями возможна только до некоторой, не очень большой, степени развития бунтарского порыва. Нарастающая сила восстания разорвёт любую навязываемую сверху авторитарную организацию и националистическую идеологию, как вышедшая из-под контроля сила давления пара взрывает поработившую её машину. «Эмоциональное возбуждение (exaltation), которое послужит всеобщему интересу людей, должно быть бесконечно более серьёзным и более сокрушительным, выражать совершенно иное величие, чем величие националистов, скованных социальным консерватизмом и эгоистическими интересами родины».
Вместо изживших все свои творческие способности политических партий, задачу коллективного воплощения революционных устремлений должна взять на себя новая сила, названная Жоржем Батаем в программной статье «Путь к настоящей революции» «органическим движением» (mouvement organique). Определение «органический» указывает на тесную функциональную связь такого коллектива с конкретной социальной действительностью. Органические движения порождаются «драматическими историческими ситуациями», развиваются «независимо от установленных политических рамок, с декларируемой враждебностью по отношению к парламентаризму, начиная не столько с программы, основанной на строго определённых интересах, сколько с выражения необузданных страстей». И далее: «программа органического движения не может быть абстрактной и схематичной. Что касается её непосредственного осуществления, то оно не может быть напрямую подчинено рациональным концепциям. Оно необходимо соединяет непосредственные нужды, отчасти случайные и временные, с устремлениями, которые действительно воодушевляют данную массу в данном месте и в данное время».
Анри Дюбьеф, один из участников группы, вспоминает, что выступавшим на собраниях, организованных «Контратакой», особенно Ж. Батаю, удавалось создать атмосферу своего рода ритуальных политических представлений, вызывавшую у присутствовавших чуть ли не религиозный восторг и готовность к самым крайним действиям.
Возможность зарождения органического движения участники «Контратаки» увидели в масштабных антифашистских народных выступлениях, явившихся ответом на попытку путча 6 февраля 1934 г. Особенно многолюдными были выступления 12 февраля того же года, когда более 150 тыс. человек вышли на демонстрацию в Венсенском лесу, а во всеобщей забастовке приняли участие 4,5 млн. французских рабочих. Благодаря этим выступлениям родился Народный фронт, объединивший, из-за необходимости противостояния фашистам, коммунистов, социалистов и даже радикалов (партия мелкой буржуазии). Все пропагандистские усилия «Контратаки» были направлены на то, чтобы нараставшее движение, оставаясь «уличным», продолжило бы антифашистскую борьбу антиправительственной, чтобы «Народный фронт обороны» превратился в «Народный фронт нападения». Однако, это движение, так и не достигнув «критической точки» социального «плавления», было втянуто в обычную парламентскую игру левых партий. Очередным доказательством бесперспективности парламентской сублимации народного недовольства стала победа Народного фронта на выборах весной 1936 г., несмотря на которую он так и не сумел серьёзно повлиять на внешнюю политику Третьей республики, никак не препятствовавшую триумфальному шествию фашизма по Европе.
Вскоре после этих событий Андре Бретон возвращается из кратковременной политической вылазки в более привычное русло хотя и революционных, но всё же только литературных начинаний. Жорж Батай, вместе с группой друзей и единомышленников (М. Лейрисом, П. Клоссовски, Р. Кайуа, Ж. Амброзино, Ж. Шави и другими) в 1937 году создаёт своеобразный научно-политический диптих: с одной стороны, был учреждён открытый клуб «Коллéж социологии», главным предметом обсуждений в котором стал вопрос о «сакральном ядре», формирующем всякое человеческие общество; сюда привлекались все главные достижения французской социологической школы, равно как и новейшие открытия этнографов, изучавших в этом отношении первобытные коллективы; параллельно этому, тайное общество «Ацефал», название которого отсылает к родному для всякого анархиста принципу, пробует применить эти познания на практике. Подробности деятельности «Ацефала» до сих пор остаются неизвестными. Во всяком случае, уверенный в скорой победе фашистской диктатуры по всей Европе, Батай рассчитывал создать некий тайный орден, который в условиях глубокого подполья смог бы продолжить дело «Контратаки», объединяя своих участников чем-то вроде новой религии. Религия эта, в противоположность тем культам, которые пытался реанимировать национал-социализм, должна была основываться не на почитании всепобеждающей силы и воинской иерархии, а на жертвенно-трагической патетике саморасточения, только и могущей быть залогом непрерывной свободы.
Говоря о необходимости перерастания восстания в «органическое движение», участники которого спаяны скорее аффективными стремлениями, чем рациональными политическими расчётами, «Контратака» фактически призывала к воссозданию первичного человеческого сообщества. Того сообщества, которое было выстроено вокруг соучастия в ритуалах, а не основано на экономических или военных интересах. Деградация, то есть иерархическое перерождение, такого сообщества под действием непрерывно увеличивающего своё могущество принципа производительности хорошо описана Ж. Батаем в «Теории религии» и «Проклятой доле». Современное общество совершенно не знает настоящего коллектива – ни промышленная корпорация, ни «нуклеарная семья», ни даже компания друзей, пьющих пиво после работы – не является таковым ни в малейшей степени. Это, впрочем, уже общее место любой «новолевой» критики. Замысел «Контратаки» именно в том, что революционное воссоздание настоящего сообщества, иррациональность объединяющей силы которого является гарантией от любого идеологического влияния, и станет концом старого мира. Главное – помнить, что диктат разума – первый пособник капитала.
Андрей Будаев
