американская версия доступна на сайте http://crimethinc.com
Когда-то нуклеарная семья была базовой ячейкой патриархального общества. Призывы к отказу от семьи были радикальным требованием. В наши дни семьи сильно фрагментированы - но разве это существенно улучшило положение женщин или автономность детей? В прошлом мейнстримовые СМИ состояли из нескольких теле- и радиоканалов. Их число не только не возросло до бесконечности, но на самом деле эти виды СМИ сейчас замещаются такими медийными формами как Вконтакте (Facebook), Youtube и Twitter. Но положило ли это конец пассивному потреблению? И, выражаясь структурно, как много контроля на самом деле имеют пользователи над этими форматами?
Когда-то фильмы были символом общества спектакля. Теперь видеоигры дают нам возможность почувствовать себя в главной роли эпического боевика, а индустрия видеоигр ворочает финансами, сравнимыми с голливудскими. Когда люди сидят в зале и смотрят фильм - каждый(ая) одинок@. Самая сильная доступная реакция - это освистать дурной сюжетный ход. С другой стороны, в новых видеоиграх можно взаимодействовать с виртуальными воплощениями других игроков в реальном времени. Но где здесь большая свобода? Большее единенине?
Были времена, когда можно было говорить о социальном и культурном мейнстриме, и субкультура казалась подрывной по самой своей природе. Теперь “разнообразие” - это лейтмотив наших правителей, а субкультура - это главный двигатель общества потребления: чем больше идентичностей, тем больше рынков.
Минули дни, когда люди вырастали в тех же сообществах, что и их родители и прародители, а путешествие считалось дестабилизирующим фактором, разрывающим статические социальные и культурные структуры. Сегодня жизнь - это постоянное движение. Люди сражаются за возможность поспевать за требованиями рынка. Вместо репрессивных статических социальных структур мы получили перманентное перемещение и всеобщую атомизацию.
Раньше рабочие могли проработать на одном месте годы, если не десятилетия, развивая социальные связи и вырабатывая общее отношение к различным проблемам, что делало возможным существование старомодных профсоюзов. Сегодня же, трудоустройство стало крайне временным и ненадёжным по мере того, как всё больше рабочих уходят с заводов и покидают профсоюзы ради индустрии услуг и принудительной гибкости труда.
Когда-то оплачиваемый труд был отдельной сферой человеческой жизни, которую было легко определить. Не менее легко было восстать против методов эксплуатации наших трудовых возможностей. Теперь же, каждый аспект нашего существования становится “работой” в смысле “деятельности, приносящей прибыль в капиталистической экономике”: когда ты проверяешь электронную почту - ты помогаешь заработать продавцам интернет-рекламы. Вместо чётко очерченных специальных ролей в капиталистической экономике, мы видим всё более гибкое совместное производство капитала. Причём за большую часть этой деятельности никто никому ничего не платит.
В прошлом мир был полон диктаторских режимов, в которых власть явно распространялась сверху вниз и имела очевидные недостатки, присущие этой модели, которыми пользовались недовольные. Теперь, дикатутра уступает место демократиям, которые используют иллюзию включения в политический процесс большего числа людей, таким образом легитимизируя репрессивную власть государства.
Когда-то основным мерилом государственной мощи была нация, и нации боролись между собой для обеспечения собственных интересов. С наступлением эпохи капиталистической глобализации, интересы государственной власти выплёскиваются за национальные границы, а доминирующим видом конфликта становится не война, но внешнее управление. Иногда это применяют против “наций-изгоев”, но намного чаще и последовательнее - против собственных народов.
Когда-то сторонний наблюдатель мог провести грань (пусть и не всегда чёткую) между так называемыми Странами Первого Мира и Странами Третьего Мира. Но сегодня Первый и Третий Миры сосуществуют в каждом метрополисе, а система белого превосходства в США получила афро-американского президента в качестве администратора.
- - Похоже, ты недоволен даже тогда, когда получаешь, что хотел
- - Наша цель - не осуждать ход истории или ныть о том, что у нас украли наши идеи, но изучить, как некоторые из наших форм сопротивления стали частью мира, который мы отчаянно хотим изменить
Борьба в новых условиях
В конце прошлого столетия мы могли помыслить об анархизме исключительно в ключе отказа от всемогущего общественного порядка
Десять лет назад мы - юные мечтательные маньяки - опубликовали книгу “Дни Войны, Ночи Любви”, которая, к нашему удивлению, стала одним из самых продаваемых анархических произведений десятелетия.[1] И хоть в те дни она казалась нам противоречивой, в ретроспективе можно утверждать, что она отражала чаяния многих анархистов: немедленные действия, децентрализацию, DIY-сопротивление капитализму. Мы добавили щепотку провокационных элементов: анонимность, плагиат, преступления, гедонизм, отказ от работы, делегитимизацию истории и предпочтение мифов, идею, что революционная борьба может на самом деле быть романтическим приключением.
Наш подход был продиктован специфичностью исторических условий. Прошло всего ничего со времени краха Советского блока, грядущий политико-экономико-экологический кризис только-только замаячил на горизонте. Повсюду можно было чувстовать триумф капиталистов. Мы сосредоточились на подрыве системы ценностей среднего класса по той причине, что эти ценности вдруг стали всеобщими мечтами. Мы представили анархическую борьбу как индивидуалистический проект по той причине, что предложить что-либо иное было очень затруднительно. По мере того, как в США набирало силу антиглобализационное движение, переродившееся в антивоенное движение, мы стали мыслить о борьбе в более коллективном аспекте, который - тем не менее - корнями всё равно уходит в желание отдельной личности бросить вызов устоявшемуся порядку вещей.
В наши дни, многое из того, что мы поднимали на знамёна нашей борьбы, уже более не актуально. По мере того, как капитализм перешёл в стадию перманентного кризиса, а технологические инновации глубоко проникли на все уровни нашей жизни, основными характеристиками нашего общества стали нестабильность, децентрализация и анонимность. Вот только мы ни на йоту не приблизились к воплощению наших мечтаний.
Радикалы часто думают, будто они живут в глуши, отрезанные от социума, хотя на самом деле они - на передовой общественных изменений. Хотя не всегда общественные изменения соответствуют заявленным радикалами целям. Как мы уже полемизировали на страницах Rolling Thunder #5, сопротивление - это мотор исторического процесса. Оно сообщает импульс социальным, политическим и технологическим нововведениям, заставляет существующий мировой порядок постоянно развиваться и совершенствоваться для того, чтобы переиграть и поглотить оппозицию. Поэтому мы своими действиями можем вызывать колоссальные изменения, но при этом так и не достигать намеченных рубежей.
Вышесказанное не задумывалось как хвала радикалам за попытки подорвать протекающие в мире процессы, а скорее как тезис, что зачастую мы невольно оказываемся подхваченными мировыми процессами. В историческом масштабе времени все наши устремления бесконечно малы - но любая мало-мальски значимая политическая теория предполагает, что мы всё же можем осмысленно воплощать наши цели в жизнь.
Когда мы обсуждаем стратегические цели отдельных кампаний, стоит избегать распространённой ошибки: требований, которые могут быть реализованы частичными реформами. Иначе наши угнетатели нейтрализуют всю кампанию, просто-напросто проведя соответствующие реформы. Некоторые примеры с лёгкостью кооптированных радикальных программ настолько очевидны, что кажется даже вульгарным их перечислять: это и велосипедный фетишизм, и “возобновляемые” технологии, и “фейр трейд” вкупе с другими формами этического потребления (веганство), и работа волонтёров, которые помогают уменьшить объём страданий, вызванных глобальным капитализмом, вместо того, чтобы бросить вызов породившей страдания системе (зоозащитные приюты, раздача еды и одежды бездомным, поездки по детским домам).
Но это явление случается и на структурном уровне. Нам стоило бы подумать над тем, как именно мы призывали мир к социальным переменам (которые в итоге и произошли, нисколько не затронув основы капитализма и иерархии), чтобы в следующий раз наши усилия вывели нас к конечной цели.
Мы бросили работу - сработало ли это?
Сегодня это должно стать нашим путём к спасению из разваливающегося мира
Определяющим провокационным моментом в ранние годы коллектива была попытка непосредственного воплощения ситуцианистского девиза “НЕ РАБОТАЙ!” Некоторые из нас решили на собственной шкуре проверить, насколько это реализуемо. Эта бравада указывала на всю гениальность неразумной юности, а равно на таящиеся опасности. И хоть бесчисленное число людей уже прошло по этой тропе до нас, мы чувстовали себя Белками и Стрелками, запущенными в космос. Ну, по крайней мере мы делали что-то - мы всерьёз отнеслись к мечте о революции как к проекту, который каждый(ая) мог(ла) бы начать воплощать здесь и сейчас. Как мы любили тогда замечать, воплощать “с аристократическим презрением возможных последствий”.
Идея скептически отнестись к подобным решениям как к сомнительным арт-проектам подкупает своей простотой. В то же время мы должны понимать, что это была ранняя попытка найти ответ на вопрос, который до сих пор стоит перед будущими революционерами в США, России и Западной Европе: Что может прервать цикл нашего послушания? Современные повстанческие анархисты ставят перед нами тот же вопрос, и ответы, которые они дают, столь же ограничены, как и наши. Ни добровольная безработица, ни бездумный вандализм не способны сами по себе втащить общество в революционную ситуацию.[2] Несмотря на все наши старания, мы всё ещё находимся в самом начале пути, всем своим существом понимая, что для достижения революционной ситуации необходим принципиально иной способ жизни на нашей планете. И это нельзя редуцировать к выделению дополнительных временных и человеческих ресурсов на те же самые задачи, которые мы и так уже выполняем с завидной периодичностью. Сущностная ткань нашего общества - завеса, разделяющая нас и иной мир - находится вовне таких понятий как хорошее поведение эксплуатируемых или исключённых.
Наш эксперимент безнадёжно устарел десятилетие спустя. История удовлетворила наши требования безработицы, пусть и в извращённой форме: к концу 2009-го года официальный процент безработных вырос с 4% (в 2000-м) до 10% - и это только те, кто активно ищет работу (данные по США). Избыточность общества потребления наделяла изгоев определённым ореолом сознательных неудачников. Экономики периода кризиса капитализма стёрли все различия и придали безработице привкус неизбежности.
Оказывается, мы точно так же не нужны капитализму, как и он нам. И это справедливо не только в отношении анархистов-изгоев общества, но и в отношении миллионов рабочих в развитых странах мира. Несмотря на экономический кризис, основные корпорации рапортуют о росте прибыли—но вместо найма сотрудников и расширения штата, деньги инвестируются в иностранные рынки, покупку новых технологий, призванных ещё больше снизить численность наёмных работников, и выплату дивидендов акционерам. Выходит, то, что хорошо для General Motors, всё-таки не так уж и хорошо для всей страны[3]. Наиболее успешные компании США сейчас выводят производство и (!) потребление на заморские рынки в другие страны.
В этом контексте культура добровольного выпадения из общества становится похожа на волонтёрскую аскетическую программу. Для богачей даже лучше, если мы откажемся от потребительского материализма, потому что теперь товаров уже всё равно на всех не хватает. В конце XX века, когда большая часть населения идентифицировала себя со своей работой, отказ от карьеры как способа самореализации представлял собой отказ от капиталистической системы ценностей. Но теперь эпизодическая занятость и самоидентификация через хобби, а не работу, стали нормой и переведены из плоскости политической в плоскость экономическую.
Капитализм постепенно инкорпорирует наш тезис о том, что люди должны действовать, руководствуясь своей совестью, а не соображениями материальной выгоды. В условиях экономики, изобилующей возможностями по продаже человеческого труда, имеет смысл акцентировать внимание на поисках иных мотиваций для человеческих поступков. Но в условиях экономики с нехваткой рабочих мест, желание работать забесплатно несёт в себе совсем другие коннотации. Государство всё больше и больше полагается на ту самую DIY-этику (Сделай Сам), которая когда-то сподвигла андеграундную панк-сцену на попытки атаковать бредовые последствия капиталистической экономики. В наши дни дешевле (коммерчески выгоднее) воспользоваться услугами волонтёров-инвайроменталистов для нейтрализации последствий выброса нефти из скважины BP (или для борьбы с пожарами в России и помощи погорельцам), чем оплачивать труд специалистов. То же самое справедливо и в отношении инициативы Еда Вместо Бомб, если относиться к ней как к благотворительной программе, а не как к средству обмена субверсивными ресурсами и контактами в сообществе.
Сегодня перед нами не стоит задача убедить людей отказаться от продажи своего труда. Мы должны продемонстрировать, как избыточный рабочий класс может выжить и как он может сопротивляться в новых условиях. Безработицы у нас теперь с избытком - осталось остановить процессы, производящие нищету.
Вчерашние изгои. Завтрашние изгои
Новые технологии, анахроничные стратегии
Во второй половине XX века радикалы опирались на субкультурные анклавы, из которых осуществляли нападения на мейнстримовое общество. Призыв к конфронтационной безработице предполагал, что должны существовать контркультурные пространства, в которых люди могли бы заняться чем-то ещё.
Сегодня культурный ландшафт разительно отличается от того, что было 10 лет назад. Благодаря новым коммуникационным технологиям, изменения в нём развиваются и распространяются намного быстрее. И столь же быстро вытесняются. Например, панк-рок больше не явлется средой инициации в радикальное сообщество для старшеклассников и студентов. Сцена до сих пор формируется усилиями участников, но теперь это - такой же потребительский рынок, управляемый деперсонифицированными инструментами вроде интернет-сообществ и провайдеров медиа-контента (по оценкам одного из музыкантов группы “Политзек”, выпуск и распространение в движении музыкальных альбомов на территории СНГ нецелесообразны, поскольку большинство товарищей всё равно скачивают музыку из сети). Неудивительно, что люди уже много меньше вовлечены в процесс: также легко, как они открывают для себя что-то новое, они могут отбросить его и двинуться к следующей субкультуре. В мире, состоящем из информации, субкультура более не может существовать вовне общества. Это более не способ сбежать от общества консумеризма, а лишь один из многочисленных уровней в лабиринте культуры потребления. Вопрос жизненной позиции, превращённый в вопрос вкуса.
В то же время, интернет превратил анонимность, доселе бывшую привелегией преступников и анархистов, в неотъемлемый атрибут ежедневного общения. И совершенно неожиданно это вызвало перетасовку политических идентичностей и точек зрения в соответствии с новой логикой. Интернет-адреса формируют ландшафт политического дискурса. Когда каждый тезис занимает однозначное место в известном политическом созвездии, становится крайне сложно формировать мифологию коллективной власти и совместной трансформации общества. Постер на стене мог поклеить кто угодно. Он обозначает лишь общие чаяния, даже если они и совпадают с чьими-либо личными идеалами. С другой стороны, заявление, опубликованное в сети, оказывается в мире, навсегда разделённом на идеологические гетто. Миф о Crimethinc как о децентрализованном анархическом подполье, членом которого могла стать любая (любой), вызвал к жизни бурную деятельность в реальном мире, пока топография интернета постепенно не сосредоточила всеобщее внимание на одном-единственном сайте.
Таким образом, Интернет одновременно воплотил и разрушил потенциал, который мы видели в субкультуре и анонимности. То же самое можно утверждать и в отношении плагиата. Десять лет назад нам казалось, что мы заняли крайнюю позицию по вопросам авторских прав и интеллектуальной собственности, хотя на самом деле оказались всего-навсего на шажок впереди общей тенденции. Недели, которые мы тратили на поиски необычных и редких изображений в национальных библиотеках, предвосхитили мир, где практически каждый(ая) делает то же самое для своих блогов с помощью Google Image Search. Привычные заметки об авторстве заменяются новыми формами производства, вроде краудсорсинга, которые указывают на возможное будущее, где волонтёрская работа будет лежать в основе мировой экономики, станет неотъемлемой частью капитализма, а не средством атаки.
Альфонс: Но разве Википедия - это не наглядный пример работающего анархизма, который мы можем показать публике?
Целеста: Если мы не будем развивать критическую точку зрения на Википедию как на неполное и репрессивное по сути воплощение того, за что мы боремся, мы не сможем понять препятствий, которые возникнут перед нами в будущем
Мы подобрались к моменту рефлексии на тему того, как извращённо наши желания были воплощены по форме, но не по содержанию. Когда-то, свободное распределение казалось альтернативой капиталистической модели экономики, - теперь это обычное дело в обществе, где средства материального производства до сих пор крепко удерживаются капиталистами.[4] Электронные форматы по самой своей природе способствуют бесплатному распространению информации. Это заставляет производителей материальных форматов (вроде газет) или распространять их бесплатно (по свободной цене), или выходить из бизнеса: их с радостью заменят работающие забесплатно блоггеры. В то же время, еда, жильё, все предметы первой необходимости - не говоря уже о “железе”, которое обеспечивает доступ к электронным форматам - всё также стоит денег, и притом немалых. Эта ситуация предоставляет неимущим определённый (правда, сильно ограниченный) доступ к информации, но при этом наибольшую выгоду из status quo до сих пор получают те, кто и так уже контролируют огромное количество ресурсов. Это идеально для эры массовой безработицы, когда стало необходимо успокаивать безработных, чтобы использовать их в своих интересах. Перед нами рисуется будущее, в котором богатая элита использует по своему усмотрению бесплатный труд огромного числа неустроенных и безработных, чтобы поддерживать свою власть и усиливать зависимость угнетённых от угнетателей.
И это тем более отвратительно, что упомянутая бесплатная работа будет совершенно добровольной, и даже будет на первый взгляд более полезна обществу, чем выгодна элите.
Добавить комментарий