Избирательные системы и воля народа

В связи с надвигающимися в России парламентскими "выборами" публикуем статью Кирилла Великанова, посвящённую проблемам и перспективам представительной демократии. Автор не заявляет о себе как об анархисте, но нам представляется, что его анализ может быть полезен для адекватной оценки существующей ситуации. Подробнее об анархистских и либертарных альтернативах представительной системе вы можете, например, прочитать у Корнелиуса Касториадиса или посмотреть лекции с семинара по прямой демократии, который провела группа АД-Тюмень в 2012 году.

Полгода назад региональные выборы во Франции заставили не только всех французов, но и всю Европу застыть в напряженном ожидании на целую неделю, от объявления «скандальных» результатов первого тура до появления «успокоительных» результатов второго. Перед этими выборами Францию потрясла серия терактов, и это сыграло на руку крайне правой партии «Национальный фронт» (FN), которая по результатам первого тура вышла на первое место аж в шести из тринадцати регионов страны, да и в остальных семи регионах уверенно находилась на втором или третьем месте. Но во втором туре французы взялись за ум и дружно дали отпор этим «страшным и ужасным фашистам», которые в итоге не набрали большинства ни в одном регионе. Просто немножко попугали французы свое правительство — не слишком, мол, балуйте с этими, которые понаехали…

На самом деле всё гораздо сложнее. Не так уж много французов «взялось за ум» перед вторым туром — всего лишь 8,5%, т. е. примерно каждый 12-й. Притом результаты FN, хотя и уменьшились от первого тура ко второму в процентах от проголосовавших, в абсолютном исчислении (т.е. в процентах от числа всех зарегистрированных избирателей) даже увеличились: с 13,9% до 15,8%.То есть к тем шести с лишним миллионам, кто в первом туре пришел показать начальству кузькину мать, во втором поспешили на помощь еще почти 2%, т.е. еще 860 тыс. распропагандированных и обозленных или испуганных французов.

Пожалуй, еще более интересный вопрос — всевозможные договоренности между избирательными блоками перед вторым туром. В разных регионах они происходили по-разному, к рекомендациям своих центральных «политбюро» далеко не все региональные партийцы прислушались. В двух регионах, где FN был особенно близок к победе, «левые», занявшие там третье место, решили вообще выйти из игры, призвав своих избирателей голосовать за «правых» («левые» и «правые» во Франции — это, в общем, скорее левоцентристы и правоцентристы, в отличие от «крайне левых» и «крайне правых»). В других регионах партии и блоки приняли другие «стратегические» решения, повсюду, однако, имея в виду одну общую цель: «Национальный фронт» не должен выйти на первое место и получить пост президента регионального совета.

(К слову сказать, если бы в Германии коммунисты так же дружно вошли в коалицию с социал-демократами, ну хотя бы в самый последний момент, на выборах в ноябре 1932 года, то Гитлер не стал бы рейхсканцлером, и, возможно, не было бы ни холокоста, ни мировой войны, ни десятков миллионов убитых, — но Сталин решил иначе и попросту запретил Эрнсту Тельману договариваться с «этими ренегатами»…)

Можно много еще рассуждать о политических аспектах этих французских выборов (или, например, президентских выборов в Австрии в мае 2016-го, или еще каких-нибудь столь же драматических), но я хотел бы продолжить о другом: почему существуют различные избирательные системы, почему всё время придумываются какие-то новые; какие при этом требования пытаются удовлетворить и каких целей достигнуть; и, наконец, есть ли какая-нибудь польза от систем «электронного голосования». Тема эта весьма обширна, и моя статья растянется поэтому на два номера.

Зададим для начала вопрос: а зачем вообще нужны выборы? Мы склонны ответить не задумываясь — чтобы выразить волю народа. В этой руссоистской формуле, однако, каждый член требует уточнения. Начать с того, что же это такое — «народ»? Ну, допустим, это все граждане данной страны, достигшие определенного возраста, соответствующие определенному образовательному и/или имущественному цензу (этот последний пункт, впрочем, в течение прошлого века почти всюду отменен); если выборы региональные или местные — то гражданин должен реально проживать в данном регионе или городе…

Но это всё — не о «народе» как общности, а о совокупности отдельных лиц, имеющих право проголосовать на данных выборах. У каждого из них своя личная «воля»; народ — лишь собирательное название. Можно ли говорить о «воле народа»? Обсуждение этой темы нас завело бы далеко, так что ограничимся простейшими соображениями, за недостатком места даже не приводя ссылок на авторитетных авторов.

Итак, народ составлен из граждан, у каждого из которых, вообще говоря, своя собственная иерархия (или система, или просто набор) ценностей, исходя из которых (осознанным или неосознанным образом) гражданин формулирует цели и требования в отношении возможных решений тех или иных социальных проблем и исходя из этих ценностей, целей и требований выбирает какое-то из предложенных ему решений; а если ему предлагают выбирать не между решениями, а между кандидатами на то, чтобы его представлять, то выбирает того или тех, от кого он ожидает принятия решений в соответствии с указанными выше ценностями, целями и требованиями, т. е. в соответствии со своей «волей».

Как же из этого множества индивидуальных воль может возникнуть общая «воля» народа, этого коллективного суверена, по знаменитому выражению Руссо? Можно каждый раз принимать в качестве «воли народа» решение, получившее простое большинство голосов; но это очень плохой метод. Представьте себе выбор между пятью предложенными решениями, из которых самое «популярное» набрало, скажем, 25% голосов, а другие — 23%, 20% и меньше. Можно ли считать волей всех волю лишь четверти избирателей? Или все-таки предпочтительнее как-то договариваться?

Представительная (парламентская) модель демократии исходит из того, что обсуждать и договариваться, конечно, надо, но перемещает этот вопрос в зал заседаний избранного народом парламента: мы их избрали, а они там пусть совещаются между собой и договариваются, стараясь защищать наши интересы (цели и ценности). Напротив, прямая демократия (в простом варианте референдумов) не занимается этим вопросом вообще: поставлен вопрос — пусть каждый ответит на него, выберем ответ, набравший большинство голосов. А чтобы простое большинство было сразу абсолютным, вопрос ставится в бинарной форме: либо за или против предлагаемого решения, либо два разных варианта решения.

Каждая из этих двух моделей — и прямая, и представительная — по-разному упрощает и огрубляет поставленную выше общую проблему выражения воли народа исходя из совокупности индивидуальных воль; каждая вносит свои ограничения и при этом порождает собственные проблемы.

Одна из проблем представительной демократии — необходимость каждому избирателю выбирать одного представителя (или партийный список) по заявленной каждым кандидатом программе, касающейся многих разных тем, — между тем как избирателю, вообще говоря, хотелось бы по теме А голосовать за Васю и тем самым за его предложение по этой теме, а по теме Б — не за Васю вовсе, а за Машу и ее предложение по теме Б (многомерность выбора). Голосуя все-таки за Васю, этот избиратель скрепя сердце должен согласиться с тем, что по теме Б решения будут приниматься с искажением его воли или даже вопреки ей — многомерность заменяется одномерностью, сложная картина неоправданно упрощается.

Другая проблема — безусловность представительства: вот я выбрал Васю, он теперь мой представитель, скажем, в парламенте, но у меня нет никакого контроля ни за тем, в какой мере он соглашается в процессе парламентских дебатов и голосований отступать от заявленной им программы, ни даже за тем, старается ли он хоть сколько-то продвигать эту свою программу, ради которой я за него голосовал. Это обычная проблема с выбранными переговорщиками в любой потенциально конфликтной ситуации.

Если же правила представительства таковы, что Вася не должен ни на шаг отступать от своей предвыборной программы, за которую мы с вами голосовали (это называется «императивным мандатом»), то никаких дискуссий и компромиссов в парламенте возникнуть не может; но тогда зачем мы вообще этого Васю избирали и зачем нужен парламент?

Менее сильная формулировка императивного мандата состоит в том, что Вася, избиравшийся в парламент от такой-то партии, в течение всего срока полномочий этого парламента не должен выходить из соответствующей партийной фракции и подчиняться ее внутрипартийной дисциплине. В этом случае дискуссии в поисках (внутрипартийного) компромисса происходят в основном в партийных фракциях, и так, собственно, и бывает организована работа в парламенте. И опять у нас тот же вопрос: а зачем нужен конкретный Вася? Почему не голосовать просто за ту или иную партию, просто увеличивая ее «вес» в парламенте?

Для решения указанных двух проблем (естественной многомерности выбора избирателя и навязанной ему безусловности представительства) сравнительно недавно была предложена модель так называемой текучей (liquid) демократии (по-русски было также предложено называть ее «облачной»). Реализовать ее практически можно только в «электронном» (т. е. компьютерно-программно-сетевом) виде — иначе будет слишком громоздко и трудоемко.

В этой модели я имею возможность по теме А выбрать своим представителем Васю, а по теме Б — Машу. Каждый голос, отданный, например, Васе по теме А, увеличивает вес его собственного голоса — но именно по этой теме А, в то время как по другим темам он должен получать голоса отдельно. Более того, я могу разделить свой голос — скажем, по теме А отдать 2/3 Васе и 1/3 Маше; а могу и оставить весь мой голос или какую-то долю себе самому и голосовать напрямую. Таким образом, в своих крайних выражениях модель текучей демократии включает в качестве частных случаев и классическую представительную, и классическую прямую модель.

Дополнительное свойство текучей демократии — ответственность представителей перед избирателями: я могу в любой момент ознакомиться с действиями Маши и Васи, и если вижу, что, например, Вася «нарушает данные мне обещания», то могу отозвать свой голос, тем самым уменьшив вес голоса Васи в дебатах и голосованиях.

Текучая (она же облачная) демократия не избавляет, однако, от третьего недостатка представительной демократии: рядовой участник процесса отдает свой голос за человека, а не за идею. Однако, как сказано, «Платон мне друг, но истина дороже» (первообраз этой фразы — у самого Платона, и там говорится о Сократе; Аристотель повторяет ту же максиму, но говорит просто о друзьях и идеях).

В практических реализациях облачной демократии часто наблюдается феномен «раздувания репутации» кого-нибудь из участников за счет голосов его друзей, мало обеспокоенных тем, насколько дальнейшие действия их «представителя» соответствуют их собственным предпочтениям. В сегодняшней представительной демократии этому соответствует еще более прискорбное явление: когда голоса избирателей отдаются кандидату в соответствии с его медийной картинкой — например, популярному киноартисту.

Наконец, при отсутствии политических свобод выбор конкретного представителя может быть результатом насилия; например, директор предприятия может организовать контролируемое голосование, пригрозив какими-то материальными ограничениями, — в точности как в известной нам всем реализации представительной модели.

Прямая демократия референдумов, со своей стороны, таит в себе еще более серьезные опасности, в особенности в странах, к референдумам не привыкших (а привыкла на сегодняшний день, кажется, только Швейцария). Дело в том, что акт тайного голосования отдельного «рядового гражданина» зачастую является довольно безответственным: он в значительной мере подвержен, с одной стороны, влиянию пропаганды через массмедиа, с другой — эмоциональным реакциям на текущий момент и на эту самую пропаганду.

Авторитарные правители умеют этим пользоваться, организуя референдумы по ключевым вопросам в эмоционально разогретой обстановке: вспомним гитлеровские «плебисциты» о выходе из Лиги Наций, вводе войск в Рейнскую область и аншлюсе Австрии. Послевоенная конституция Германии содержит полный запрет референдумов на федеральном уровне — так сказать, для подстраховки, чтобы не могло повториться…

Региональные выборы во Франции, о которых говорилось выше, являются ярким примером безответственного голосования значительной части общества. Голосование за киноактера тоже пример безответственного голосования. Но при выборах в представительный орган опасность безответственного голосования всё же ниже, чем на запущенном властями референдуме, поскольку «безответственно избранные» депутаты — все-таки живые люди с каким-то чувством ответственности, и они совсем не обязательно поддержат популистское антиконституционное предложение, которое легче прошло бы на всенародном прямом референдуме. Так, по крайней мере, считают противники референдумов; впрочем, более серьезное обсуждение этой темы потребовало бы отдельной статьи.

Основное противопоставление — обсуждение альтернатив через представителей (в парламенте) или выбор из предъявленных кем-то альтернатив без их обсуждения (на референдуме). Это противопоставление снимается в разрабатываемой мною модели прямой совещательной демократии, в некотором роде являющейся развитием античной афинской демократии и переводом ее на численно другой уровень с помощью специализированных компьютерно-сетевых инструментов; но об этом тоже невозможно рассказать кратко в данной статье.

Итак, представительная демократия, при всех ее несовершенствах, продолжает оставаться основным типом государственного устройства в западных странах, а с некоторых пор к этим странам формально примкнула и Россия. Я не случайно здесь уточнил — «формально примкнула», потому что по многим параметрам нынешнюю российскую систему управления лишь с большой натяжкой можно назвать «представительной», слишком уж большую роль играет в ней административный аппарат государства. Во второй части этой статьи я постараюсь обосновать как это критическое утверждение, так и мой оптимизм относительно будущего — готовясь к которому мы обсудим и сравним различные избирательные системы и различные методы голосования, что отнюдь не является чисто академическим вопросом.

***

В первой части этой статьи я попытался кратко обсудить проблемы представительной демократии, вытекающие из трудностей определения самого понятия представительства и того, в какой мере оно может использоваться для выражения «воли народа»; рассказал в этой связи о модели так называемой текучей, или облачной, демократии (реализованной пока только в маломасштабных экспериментах); упомянул и о собственном проекте прямой совещательной демократии, призванном снять противопоставление прямой и представительной модели путем распространения строгой парламентской процедуры (специфическим образом измененной и компьютеризованной) на обсуждения в общенародном масштабе; и завершил все эти рассуждения в духе знаменитой фразы, произнесенной когда-то Черчиллем: демократия — плохая система управления, но лучшей пока не придумали (он выразился несколько иначе и имел в виду именно представительную демократию британского, так называемого вестминстерского типа). Сегодня мы можем поправить: придумали, но еще не опробовали; западные демократии почти полностью остаются пока в рамках представительной модели. Поэтому сравнение различных избирательных систем и различных методов голосования остается вполне актуальной темой — к которой мы теперь и переходим.

Таких систем существует достаточно много, и не только в теории. Чем вызвано это многообразие? Начнем с напоминания о коренном различии, даже противопоставлении, законодательной власти и власти исполнительной: законодатели избираются, исполнители назначаются. Собственно, кого-то в исполнительной власти можно было бы тоже избирать, а не назначать — и так это иногда и делается; в частности, всенародно избираемый президент в большинстве стран считается главой исполнительной власти, а не суперарбитром, стоящим над обеими структурами. Но чиновники с «исполнительными» функциями в конкретных областях деятельности должны все-таки быть специалистами в этих областях; даже в античных Афинах, при полной и бескомпромиссной демократии, все должности занимались по жребию, кроме стратегов (т. е. военачальников) и городских музыкантов для процессий и торжеств, которые назначались в соответствии с их профессиональными умениями: невозможно стать хорошим флейтистом только потому, что на тебя пал жребий.

Законодатели же должны именно избираться, и это, в частности, означает, что им не обязательно (да и вообще незачем) быть специалистами в чем-либо — кроме… Кроме искусства ведения обсуждения, формулирования и отстаивания определенной позиции, умения понять позицию других людей, а затем найти компромиссное решение, в достаточной степени соответствующее защищаемым ценностям. Можно сказать — нашему депутату желательно быть адвокатом. Ну что ж, так оно и было во французском Конвенте: большинство представителей «третьего сословия» было адвокатами и нотариусами… Не только именитый артист или выдающийся спортсмен, но и «знатный шахтер», и даже «крепкий хозяйственник» — никто из них не имеет никаких оснований кого-либо представлять в законодательном органе; и не потому, что имеет другую систему ценностей, чем его избиратели, а просто потому, что не сумеет квалифицированно их отстаивать. Вся эта фразеология, восхваляющая «крепких хозяйственников», «стабильность», «возможность эффективно работать» (второй, третий и т.д. срок) не что иное, как сознательный и целенаправленный обман с целью сохранения власти, обман, тянущийся из советского времени и рассчитанный на людей, совершенно необразованных и не подготовленных к демократии…

Итак, избираемые нами наши представители должны уметь защищать наши ценности и интересы при обсуждении законодательных предложений с представителями других интересов и ценностей. Сразу два вопроса: кто это «мы», что это за группа людей? И как «мы» можем выбрать лучшую кандидатуру среди нескольких предложенных нам (партиями, профсоюзами, иными организациями или самовыдвиженцев)?

Еще недавно оба эти вопроса имели простой ответ: «мы» — это жители какого-то «избирательного округа», представляющего собой некоторую территорию или даже историческую область, с характерными для нее ценностями, традициями, экономическими интересами и культурно-общественными предпочтениями; предлагаемых нам кандидатов мы знаем, хотя бы издалека — они не «спущены» нам сверху центральными бюро разных партий; таким образом, «наш выбор» становится понятным и осязаемым. Мы получаем чисто мажоритарную вестминстерскую избирательную систему со сравнительно небольшими одномандатными избирательными округами. При этом, если выборы проводятся в один тур (как, в частности, в Великобритании и в США), то победителю достаточно набрать простое большинство голосов, которое при большом числе кандидатов может оказаться, например, лишь 10% от общего числа проголосовавших, так что депутата, избранного по этой системе, трудно назвать представителем большинства. Между тем другой кандидат, набравший меньше голосов, чем этот, при повторном голосовании (т. е. во втором туре), возможно, получил бы гораздо большую поддержку.

На этом соображении основываются системы голосования в два тура; в самой распространенной из них, применяющейся, например, на парламентских и президентских выборах во Франции (а также на президентских выборах в России), ко второму туру допускаются ровно два кандидата, занявшие в первом туре соответственно первое и второе место. Общая идея такова: в первом туре ты можешь голосовать за кандидата, которого считаешь лучшим («искреннее» голосование); во втором же туре, если твой кандидат не прошел, ты выбираешь «меньшее из двух зол» («стратегическое» или «тактическое» голосование). Поскольку кандидатов во втором туре только два, победитель набирает не относительное, а уже абсолютное большинство голосов.

Принцип как будто достаточно разумный, хотя и он обладает существенными недостатками. С одной стороны, второй тур требует и дополнительного финансирования, и дополнительных усилий как от кандидатов, так и от избирателей, многие из которых либо не приходят голосовать во втором туре, либо, рассчитывая на него, не приходят на первый; в обоих случаях результаты могут сильно отличаться от тех, которые были бы при активном и искреннем голосовании.

Кроме того, результаты второго тура могут достаточно сильно исказить реальные предпочтения большинства. Рассмотрим для примера некий избирательный округ, в котором 55% избирателей придерживаются, условно говоря, левых взглядов, а правых в этом округе только 45%. Допустим, два правых кандидата (А и Б) набрали соответственно 24% и 21% голосов, а три левых (В, Г и Д) — соответственно 20, 18 и 17 %. Во второй тур пройдут оба правых, и один из них выиграет — что не соответствует реальному раскладу предпочтений.

Этот реальный расклад лучше всего выражается так называемым рейтинговым голосованием, когда каждому избирателю предлагается, вместо того чтобы выбрать ровно одного кандидата, пронумеровать их в соответствии со своими предпочтениями. В нашем схематическом примере правые, скорее всего, поставят на первые два места двух правых кандидатов (одни в одном, другие в другом порядке), а левые поставят на первые три места, в том или ином порядке, трех левых кандидатов. Предпочтения сформулированы искренне и точно, дело теперь за алгоритмом агрегирования голосов; есть несколько таких алгоритмов, дающих достаточно обоснованные результаты. Рейтинговое голосование применяется на парламентских выборах в Австралии, а в Индии — и на парламентских, и на президентских. Возвращаясь к принципу территориального одномандатного представительства, следует отметить, что сегодня для его систематического применения остается всё меньше оснований: территориально определяемые интересы ослабевают, замещаясь интересами профессиональных, культурно-социальных, этноконфессиональных групп, не имеющих четко определенной территориальной привязки. Появляются основания для пропорционального представительства, когда вся страна выбирает между несколькими списками, и места в парламенте делятся между этими списками в пропорции набранных ими голосов. Эти списки кандидатов обычно составляются политическими партиями, и в них на первых местах ставятся партийные функционеры, своего рода чиновники, только не государственные, а партийные, в качестве поощрения за верную службу своей партийной структуре. Зачастую это люди совершенно неизвестные «широкому избирателю» и ничем не доказавшие ни своих ораторско-адвокатских способностей, ни своей приверженности ценностям, провозглашенным в партийной программе (верность системе — это не то же самое, что верность ценностям). Кроме того, это, как правило, люди столичные, и провинция, таким образом, оказывается лишенной своего «личного» представительства. В чистом виде такую партийно-пропорциональную систему разумно применять только в маленьких странах; она используется, например, в Израиле.

В больших же странах, в особенности имеющих федеративное устройство, пропорциональная система применяется на уровне многомандатных округов, соответствующих федеративному делению страны. Одна из наиболее проработанных таких систем реализована в Германии, где (в отличие от России) в избирательных списках партий вообще нет «общефедеральной части», т. е. это просто отдельные списки по различным федеральным землям. В целом германский бундестаг формируется по смешанной системе: примерно половина депутатов избирается по одномандатным округам, другая половина — по многомандатным. Такая смешанная система представительства сглаживает противоречия между территориально-мажоритарным и партийно-пропорциональным представительством, поскольку каждый избиратель имеет два голоса: за предпочитаемого им кандидата от его территориального округа и за предпочитаемый им партийный список от его земли.

По германской пропорциональной системе (в отличие от российской) места в бундестаге распределяются в максимально точном соответствии с процентными соотношениями голосов, поданных за их партийные списки, при безусловном прохождении всех «одномандатников», число которых вычитается из числа депутатов, которое партия получила бы по партийному списку, если бы ни один одномандатник не прошел; иначе говоря, если какая-то партия набрала, например, 10% голосов, что соответствует примерно 60 депутатским местам, а одномандатников от этой партии прошло 40, то из партийного списка пройдет только 60 – 40 = 20. (По нынешней же российской системе эта партия имела бы в Думе — допустим, расширенной до общего числа 600 депутатов, — целых 60 + 40 = 100 мест. Именно таким образом известная «партия власти» получила сверхвысокое большинство в последней Думе).

А что, если эта германская партия, набравшая по своему списку 10% голосов, наберет в одномандатных округах больше, чем 60 мест, например 65? В этом случае все 65 пройдут, из партийного списка не пройдет ни один, а другие партии получат в бундестаге дополнительные места, с тем чтобы соблюсти соотношение голосов, поданных за их партийные списки. Бундестаг, таким образом, может получить в одном созыве больше депутатов, чем было в предыдущем. Зато пропорциональность представительства сохраняется в максимальной степени.

Система французских региональных выборов, с которых мы начали первую часть этой статьи, — довольно интересный недавно разработанный вариант пропорциональной системы в два тура. Во второй тур проходит каждый список, набравший не менее 10% голосов, а списки, набравшие менее 10%, но более 5%, могут объединиться с проходными. Таким образом, во втором туре может остаться и три списка, и более. Именно это обстоятельство дало возможность левоцентристским и правоцентристским спискам в большинстве регионов скооперироваться, чтобы «стратегическим» голосованием победить крайне правых. Другая особенность этой новой французской региональной системы — своеобразный бонус в 25% мест, который получает партийный список, набравший большинство. Это сделано, чтобы облегчить победившему списку сформировать абсолютное большинство, набрав только относительное . Вроде бы весьма недемократичный принцип; но на уровне региональных собраний, где обсуждаются не законопроекты, а практические решения (например, по формированию и исполнению регионального бюджета), центральные французские законодатели предпочли эффективность справедливому представительству. Ближайшее будущее покажет, не было ли это ошибкой.

***

Наша российская система формирования федеральной Думы в основном следует немецкому образцу, со многими оговорками, некоторые из которых указаны выше. Формально она определена как смешанная система с половиной мест от одномандатных округов и половиной от многомандатных; впрочем, в какой-то момент господам на самом верху показалось удобнее и безопаснее вообще отказаться от территориального одномандатного представительства; а потом они же решили, что теперь его можно и вернуть…

Главную же «оговорку» я уже сформулировал в конце первой части этой статьи: наша российская псевдодемократия является, по сути дела, имитацией, это род потемкинской деревни. Нынешнюю российскую систему управления лишь с большой натяжкой можно назвать «представительной». Избирательная система фактически определяется, формируется и контролируется административным аппаратом государства; выдвижение кандидатов, процесс голосования и подсчета голосов, да и дальнейшая деятельность «избранных» таким образом депутатов — всё это находится под полным контролем так называемой Администрации Президента. Я не буду приводить здесь конкретных доказательных примеров, ни всем известных, ни кем-то приватно мне сообщенных, потому что достаточно обратить внимание на один простой факт: колоссальные финансовые возможности Управления делами Президента (УДП) в сравнении с весьма скромными возможностями аналогичных управделами при Думе или при Совете Федерации (или при региональных законодательных собраниях). Первое — это целая финансовая империя с огромными объемами земель, недвижимости и прочих активов, в том числе заграничных, приносящих никем не учитываемые и не контролируемые доходы (Счетная палата не имеет возможности сунуть туда свой беспокойный нос); второе — это весьма ограниченный бюджет для выполнения текущей деятельности соответствующего якобы представительного органа. С этими никем не учитываемыми доходами УДП имеет возможность напрямую влиять на результаты думских обсуждений, избирательным образом распределяя разнообразные блага между депутатами в зависимости от их «послушности». У меня нет никаких конкретных доказательств, но сам этот принцип вряд ли кто-нибудь может оспорить: черная касса всегда есть источник коррупции; в данном случае — коррумпирования выбранного представительного органа действующей административной системой. Кто платит — тот и заказывает музыку…

В силу вышесказанного преимущества той или иной избирательной системы применительно к России можно пока обсуждать лишь в чисто академическом аспекте и в сослагательном наклонении: какая избирательная система могла бы лучше подойти в российском контексте, отличающемся определенным социальным составом, наличием или отсутствием тех или иных общественных традиций, какими-то унаследованными и еще не изжитыми качествами, скажем, «советского человека», или «крепостного раба», или вообще «ордынского вассала», ползущего к хану на брюхе за вожделенным ярлыком на княжение, если… Если в качестве предварительного условия и в народе, и среди тех, кто им «управляет», возникнет убеждение в том, что легитимность решений важнее их эффективности (даже если эта эффективность реальная, а не просто кем-то провозглашенная без достаточных оснований). Я не случайно начал с краткого изложения перипетий последних французских выборов, потому что эти самые французы хоть, может быть, и не вполне, но в достаточной мере продвинулись в сторону выполнения указанного предварительного условия.

И наконец, о якобы давящем нас советском, крепостническом и ордынском «наследии». На этом поле пляшет и танцует целая ватага историков, социологов и политологов, серьезных и не очень, которые наперебой нам твердят, что русский человек — он вот такой, он любит крепкую руку, которая бы его почаще била и только иногда гладила, и т. д. Мне лично все эти рассуждения глубоко противны. Источник моего оптимизма — в тех периодах или моментах нашей истории последних полутора веков, когда вроде бы безнадежно забитый и замордованный народ «вдруг» проявлял невиданную гражданскую активность, способность и договариваться, и совместно и мирно требовать чего-то, и самим решать вопросы местного масштаба… Я имею в виду в первую очередь земство и суды присяжных в период после Великих реформ Александра Второго, но также и избирательную активность во время подготовки Учредительного собрания, и политическую активность конца перестроечного времени… Возражение — так ведь ничего же не удалось! — не относится собственно к народу; это упрек, который я бы адресовал скорее к интеллигенции, легковерно и, по сути, нечестно склоняющейся к поддержке «большевиков» разных мастей, когда коммунистической («Вот уничтожим богатых и тогда заживем хорошо»), когда либеральной («Вот создадим поскорее богатых и тогда заживем хорошо»). Когда власть обманывает (а она всегда готова обманывать, пока не схватили за руку), а интеллигенция готова обмануться, поверить, подождать, дать начальству время, — пока это так, народ безмолвствует. А что ему еще остается делать? Не за топоры же браться…

Кирилл Великанов