Под таким заглавием мы впервые на русском языке перепечатываем отрывки из статьи известного французского историка и теоретика либертарного коммунизма, исследователя творчества Маркса М. Рюбеля «Перестройка или ностальгия по капитализму». Максимилиан Рюбель считает себя последователем аутентичного Маркса и близок к течению «коммунизма рабочих Советов». Полный текст см. : Maximilien Rubel. «La perestroika ou la nostalgie du capitalisme. // Pour une lecture mat?rialiste de la perestroika». (Economies et Soci?t?s — Cahiers de lґISMA. T.XXV, n° 6-7, 1991, S?rie ?tudes de marxologie, n° 28/29. Grenoble-Paris, 1991.
В сентябре 1917 г., за несколько недель до Октября, Ленин написал две работы, в которых попытался теоретически обосновать всю программу экономической и политической организации, дать настоящий план немедленных мероприятий, с одной стороны, и доктрину перехода к цели в собственном смысле, с другой, — «шаг к социализму». Таково было главное содержание брошюры «Грозящая катастрофа и как с ней бороться». В том же месяце Ленин завершил работу над «Государством и революцией».
Центральный тезис обеих работ : экономическое спасение страны. В качестве «революционно-демократических» мер Ленин предлагает как серию огосударствлений и синдицирование в промышленности и торговле, так и объединение населения в потребительские кооперативы, но, в первую очередь, государственный контроль над банковскими операциями или национализацию банков. Только завоевание власти пролетариатом во главе с партией большевиков способно обеспечить нормальную работу механизмов снабжения и распределения. К этому прибавлялась необходимость установления подлинно демократического контроля над капиталистами.
Для этого, по Ленину, нужна «революционная диктатура демократии», осуществляемая революционным пролетариатом. Мировая война сделала прогресс более быстрым в соответствии с «диалектикой истории», которая значительно ускорила превращение монополистического капитализма в государственно — монополистический : «социализм — ни что иное, как государственно — капиталистическая монополия, поставленная на службу всего народа» и потому «перестающая быть капиталистической». Замена капиталистического государства революционно-демократическим, конечно же, не означает социализма, но государственно-монополистический капитализм в условиях такого государства — неизбежно «шаг к социализму». Ленина не покидает одна-единственная идея, его мучит один-единственный инстинкт. Это идея и инстинкт власти; Советы характеризуются им как новый «тип государства». Не будет преувеличением сказать, что действительная оригинальность всего его творчества, как теоретического, так и политического, состоит в разработке для России политико — экономической системы перехода. Для него и его партии речь не идет о «введении» социализма, но только о плане мер, прежде всего экономических, чтобы справиться с проблемами, порожденными войной, и шаг за шагом продвигаться в сторону социализма.
Теоретическое дело Ленина — в приложении «марксизма», понимаемого не как «догма», а как «руководство к действию», к исторической ситуации, которая делала возможной — и даже «необходимой» — буржуазную революцию. Он «обновляет» его в теории и на практике : в «Государстве и революции» он пытается «углубить» марксизм и вывести из одного из последних политических текстов Маркса идею и «вывод» о том, что при коммунизме некоторое время продолжает существовать не только буржуазное право, но и «буржуазное государство без буржуазии». Так возникает новая концепция буржуазной власти «без буржуазии», начало теории субституции (замены), вместе с другой основной теоретической находкой у Маркса — диктатурой пролетариата. Эта последняя отождествляется с властью партии, его «авангарда». Руководство партии имеет одну цель — завоевание государственной власти, централизация сил для сопротивления эксплуататорам и для того, чтобы «вести весь народ к социализму», руководить новым строем, выполняя функции экономического руководства вместо отстраненной от власти буржуазии. В этом — то, что можно назвать ленинской идеей — фикс, которую он пытается теоретически оправдать обилием цитат из «классиков» и ссылками на революционную историю Франции, как 1792 — 1793 гг. и якобинства, так и 1848 и 1871 гг.
Политическая деятельность Ленина и его партии почерпнула весь этот арсенал аргументов, который, в конечном счете, сформировался в догму об идеологической субституции : русская революция, «коммунистическая» по своим целям, остается «буржуазной» с точки зрения материально — исторических условий. Большевистско — коммунистическая партия, взамен слабой российской буржуазии, добившись доверия Советов, сможет создать механизмы государственного принуждения, благодаря которым Российская империя превратится в огромную многонациональную индустриальную стройку, которая мерещилась Ленину. Он, конечно, не мог предвидеть, что сталинская диктатура породит империю, лживо именовавшуюся «СССР».
Еще в царской ссылке Ленин написал против народников объемистый труд под предопределяющим заголовком «Развитие капитализма в России». Народник Н. Даниэльсон, корреспондент Маркса и переводчик «Капитала», выразил сомнения в возможностях капиталистического развития в России, одной из редких стран, где крестьянская община давала шанс создать коммунитарную экономику. Этот тезис встретил интерес и симпатию у Маркса, который предупреждал, что Россия рискует потерять «лучшую возможность, которую история когда-либо предоставляла народу», чтобы миновать капитализм. Но Ленин его отверг.
Установление нэпа подтверждает относительное «открытие» Ленина в том, что касалось перехода от развалившейся экономики, названной «военным коммунизмом», к гибридной экономической системе. Можно только подивиться искренности Ленина, который не стал характеризовать эту переходную экономику как какую-нибудь из возможных форм «госсоциализма», а имел смелость прибегнуть к концепции «государственного капитализма», поскольку очевидно, что Маркс не имел никакого отношения к этой теории экономической политики, порожденной катастрофической и разрушительной ситуацией. Ленин слишком хорошо знал работы своего учителя, чтобы не понимать, что Маркс никогда не мог бы подумать, что власть, объявившая себя «диктатурой пролетариата», может силой навязать многонациональному 150 — миллионному населению нормы государственного капитализма.
Через несколько месяцев после Октябрьского переворота и после подписания Брестского мира Ленин публикует брошюру, содержащую полемику против «левых коммунистов». Он пытается объяснить свою концепцию перехода к коммунизму. Его тезисы, в общем, сводятся к следующему. Государственный капитализм представляет собой огромный шаг вперед по отношению к ситуации, существующей в Советской республике. Установление госкапитализма в полугодовой срок будет надежной гарантией того, что в течение года в стране будет окончательно установлен социализм. Посмотрите на Германию. Достаточно освободить ее современную, крупную капиталистическую технику от господства буржуазно — помещичьего империализма и заменить военно — империалистическое государство другим классовым государством, пролетарско-Советским, — и готовы необходимые условия для построения социализма. Наша задача — пройти школу германского государственного капитализма, не боясь никакого диктаторского метода для введения западной культуры в «варварской России». Это был взгляд тем более ирреальный, что Ленин прекрасно знал социально-экономические уклады, существовавшие в огромной империи, которую он не переставал именовать «Россией». Спасительный элемент он видел в том, что «трудящиеся удерживают в своих руках государственную власть».
Через 3 года после публикации этой апологетики государственного капитализма Ленин снова провозглашает добродетели неминуемого «перехода». Замена продразверстки продналогом облегчает переход от «военного коммунизма», навязанного войной и разрушением экономики, к «социалистическому продуктообмену». Это не препятствует развитию капитализма, но ориентирует его на государственный капитализм. В работе «О продналоге» (апрель 1921 г.) Ленин в деталях объясняет «формы гос. капитализма» : кооперативы, концессии, капиталистическая торговля продукцией гос. промышленности, передача гос. предприятий в аренду частным предпринимателям. Таковы методы для перехода от «докапиталистических условий» к «социализму». Капитализм — шаг назад по сравнению с социализмом, но спасение перед лицом средневековой экономики мелкого производства. Абсолютные императивы : оставаться хозяином процесса капиталистического перехода, бороться с бюрократизмом и эксцессами «мелкобуржуазных элементов», то есть не уступать политического пространства, завоеванного диктатурой пролетариата в лице его авангарда.
Необходимость сочетать господство аппарата пролетарской власти с управлением капиталистической экономикой возвращает к большевистской партии. И тут ленинская концепция диктатуры пролетариата может, без всяких сомнений, читаться как иллюстрация учения Маркса об «азиатском деспотизме» и «бонапартизме». Более того : как предвосхищение сталинизма. За несколько недель до выдвижения тезиса о гос. капитализме как неизбежном этапе на пути к социализму Ленин открыл смысл того, что он конкретно понимал под словами «диктатура пролетариата». До тех пор он ограничивался ссылками на Парижскую Коммуну и на авторитет Энгельса, тем самым ошибочно отождествляя диктатуру пролетариата с тем, что для Маркса было «рабочим правлением», «политической формой, при которой возможно экономическое освобождение Труда».
Он сводил центральный теоретический постулат политической философии Маркса к идеализированному представлению одного эфемерного эпизода движения за освобождение человечества. Но только волей к неограниченной власти можно объяснить то, что истолкование дошло до смешения «диктатуры пролетариата» и «личной диктатуры»; патологическое подчинение инстинкту господства рационализировалось с помощью этой идеи — фикс : освободительная борьба трудящихся масс может воплотиться в выдающейся личности. Личная диктатура вполне совместима с «советской демократией» и даже с «социализмом», не исключая «личной диктаторской власти». Сама крупная индустрия — материальная база социализма — требует безусловного и строжайшего единства воли, руководящей общим трудом десятков тысяч человек. Безусловное подчинение масс единой воле — «в интересах социализма». Такое определение диктатуры пролетариата служит обоснованию олигархической власти группы профессиональных революционеров. Для ХХ века характерен новый тип абсолютизма, и Ленин был одновременно его изобретателем и осуществителем. Своей апологией личной персонификации диктатуры пролетариата он некоторым образом открыл путь Сталину. Иными словами, Ленин создал «сталинизм» как тип абсолютизма нашего века.
За год до выхода своих последних статей об улучшении работы госаппарата Ленин выступил на Х1 съезде партии с политическим отчетом ЦК. Редкий государственный деятель, уже предчувствуя надвигающийся конец (он уже пережил первый приступ апоплексии), смог бы столь ясно и свободно говорить о руководящих принципах политики экономических преобразований, которые можно резюмировать одним словом : «отступление». Ленин мог похвалиться тем, что несмотря на все ошибки и зигзаги он остался верен своим основным представлениям о переходе от капитализма к социализму. Он не упускал возможности подчеркнуть свою приверженность концепции, сформулированной в мае 1918 г. и повторенный категорически в апреле 1921 г. в связи с «отступлением» к нэпу. Последние работы Ленина вращаются, в основном, вокруг темы «перехода», и он снова не перестает ссылаться на свои первоначальные тезисы. Социализм и коммунизм никогда не ставятся под сомнение; материальные условия играют важную роль, но все же не решающую в силу контроля и бдительности со стороны «Советской власти».
«Пролетарское государство» то есть «авангард», образуемый партией, то есть ЦК обладает силой и гением, умением и волей для того, чтобы имперски руководить по методам крупных менеджеров западных, особенно немецких капиталистических предприятий. Ленин пытается показать, с Марксом или без него, что стратегия перехода требует ориентации нэпа на курс капитализма — одновременно «классического» и ультрасовременного, типа капиталистической экономики, авторство которого он приписывает себе : Нет ни одной книги, которая исследовала бы «государственный капитализм при коммунистическом режиме»; «даже Маркс не написал ни слова на сей счет». Одно из двух : либо Ленина следует считать жертвой трагической забывчивости «классиков», либо же, прекрасно зная «классический» документ, он без малейшего колебания отказывает ему в каком-либо значении для теоретического обоснования собственного «открытия». Что же в программе «классиков» не давало Ленину сослаться на авторитет Маркса для теоретического обоснования «государственного капитализма при коммунистическом режиме»? Основная причина, по которой российский изобретатель не мог воспользоваться рекомендациями «Коммунистического манифеста» — экономическая и культурная отсталость бывшей царской империи.
В сознании Ленина государственный капитализм представлял капиталистический переходный этап. Ему хватает ясности и смелости, чтобы создать формулу, которая счастливо и правильно выразила социологическую природу политического образования, созданного революцией 1917 г. — «буржуазное государство без буржуазии». Он покидает историческую сцену без малейшей иллюзии, будто за пять лет существования «Советского» режима это «буржуазное государство без буржуазии» стало готово к превращению в «республику, действительно заслуживающую имя социалистической, советской и т. д.».
Кто говорит «капитализм», тот неизбежно говорит «пролетариат» или «наемный труд». Маркс говорил о «наемном рабстве»; в ленинской диалектике это выражение снималось благодаря превращению рабочего класса в господствующий класс, осуществляющий свою диктатуру, то есть управляющий своей собственной эксплуатацией. Экономическую теорию Ленина, доведенную до логического конца, можно резюмировать так : Россия не созрела для социализма в «марксистском» смысле слова, пролетарской власти, то есть аппарату рабочего государства, большевистской партии, авангарду профессиональных революционеров или даже, если потребуется, личности, воплощающей в себе диктатуру пролетариата, выпала задача ускорить этот процесс созревания посредством экономических реформ буржуазно — этатистского характера.
Применяя критерии западноевропейских революций, писал Ленин, мы сегодня близки к уровню 1793 г. или 1871 г. Эту историческую параллель подтверждает известный историк Альбер Матьез : «История никогда не повторяется в точности, однако схожесть, которую наш анализ установил между двумя великими кризисами 1793 г. и 1917 г., не является поверхностной или случайной. Российские революционеры добровольно и умышленно подражали французским революционерам. Они вдохновлялись тем же самым чувством. Они передвигались в среде тех же проблем, в аналогичной атмосфере. Времена иные. Цивилизация проделала век с четвертью. Но Россия в ее отсталом состоянии более, чем обычно думают, должна напоминать об аграрной и неграмотной Франции, какой она была в конце ХIХ века».
Максимилиан Рюбель
О ХАРАКТЕРЕ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Если мы бросим взгляд на предпосылки объявляющих себя социалистическими революций в России, Китае и других странах «социалистического лагеря» (если там вообще состоялись революции), то бросаются в глаза, насколько общественные отношения в царской России или в «открытом» для империализма Китае отличаются от развитых капиталистических производственных отношений. Ни в той, ни в другой стране, не говоря уже о бывших колониях в роде Вьетнама или Кубы, не существовало «общества» в смысле структуры, охватывающей объективно и субъективно всех индивидов, в смысле марксова понятия общественной целостности Традиционные производственные отношения, достаточные для обеспечения человеческой жизни, были разрушены в той мере, в какой соответствующие территории подверглись вторжению капитала. Но этот процесс не вел к образованию общественного «синтеза» на базе всеобщего товарного производства. Напротив, глобальное расширение капитала вызывает его собственное отрицание в виде противоречия между метрополиями и периферией, между общественной интеграцией и дезинтеграцией вообще. Этот процесс препятствует появлению «универсальной» связи между всеми индивидами, возникновению «общественного индивида» в зависимых обществах.
Там появляются структуры, знакомые нам по странам т.н. Третьего мира : крайнее разделение между городом и деревней, пауперизация мелких крестьян благодаря переориентации крупного помещичьего землевладения на безграничное высасывание сельских производителей, массовая нищета в городах как основа практически беспрепятственной эксплуатации фабричных рабочих, разрушение мелкого домашнего производства, диспропорции в промышленном развитии и т. д. Такие производственные отношения непосредственно подчиняются пульсу капитала метрополий, изменяются вместе с изменением его конъюнктуры и не имеют своей внутренней динамики. В этих деформированных общественных отношениях отсутствуют все предпосылки для социалистического развития. Но и для капиталистического тоже. Сохранение в составе мирового рынка означает неизбежное цементирование деформаций. Только освобождение от диктата мирового рынка может открыть шанс для общественной интеграции и развития производительных сил. Но поскольку это диаметрально противоречит капиталистическим интересам, подобная попытка означает насильственный конфликт с метрополией в виде антиимпериалистической революции.
Царская Россия конца ХIХ — начала ХХ вв. была отнюдь не колонией, а международно — значительной державой с функционирующей национальной экономикой и отнюдь не слабым государством. Но структурные моменты деформации можно различить уже со времени, когда стали разрушаться традиционные производственные отношения с тем, чтобы гарантировать России сохранение ее великодержавного места перед лицом возникшего капиталистического мирового рынка. После того, как поражения в Крымской войне продемонстрировало, что на основе некапиталистических производственных отношений это уже невозможно, царизм и помещики оказались вынужденными изменить основу собственного господства для сохранения самого этого господства. Царский министр финансов С. Витте формулировал проблему достаточно ясно в памятной записке в 1900 г. : «Мировая конкуренция не ждет нас. Если мы не предпримем энергичных, драконовских мер с тем, чтобы в последующие десятилетия развить нашу промышленность, так чтобы мы могли снабжать промышленными товарами Россию и азиатские страны, стоящие или могущие стоять под нашим влиянием, то иностранная промышленность прорвет наши таможенные барьеры … и это, возможно, приведет к политическому триумфу заграницы».
Но намеренно запущенный в ход процесс капитализации России в силу своих историко — социальных предпосылок вызвал явления деформации, сравнимые с описанными выше и оказавшие затем решающее влияние на Октябрьскую революцию. Капитал был слишком тесно связан с царским государством (гарантом крайних условий эксплуатации, покупателем, кредитором и стимулятором капиталистической индустрии) и с социальными отношениями в деревне (с русским вариантом помещичьего землевладения (как неисчерпаемым источником налогов для финансирования осуществляемой через государственные долги капитализации). Ожидать от столь зависимой от старого общества буржуазии выполнения «ее исторических задач» было бы при таких обстоятельствах чистой утопией.
Дискуссии среди российских революционеров часто вращались вокруг проблемы, следует ли пролетариату России перенять «собственно буржуазные» задачи, и как это сделать. Но из этого не следовало перескакивание буржуазной фазы общественного развития. То же самое обстоятельство, которое порождало неспособность буржуазии, порождало и нетипичную по сравнению с классической форму рабочего класса. Ни буржуазия, ни пролетариат не развились и даже не наметились как определяющие классы буржуазного общества, оба были подчинены структурам царского общества. Для пролетариата это означало, что он существовал лишь в немногих городах и мог взяться за свои исторические «задачи» только в союзе с эксплуатируемыми крестьянами, которые существовали однако в качественно иных общественных условиях. Вследствие такого перемешивания аграрной и пролетарской революций переворот в России с самого начала не мог носить чисто пролетарский характер, а ликвидация наемного труда в системе «свободной ассоциации производителей» если и могла выдвигаться, то только как одна из целей наряду с крестьянскими требованиями «земли и воли».
В России требование о ликвидации системы наемного труда вообще в этой форме не появлялось; революционное движение черпало свою динамику из каталога требований : «хлеба, мира, земли и воли». Насколько мало эти цели были осуществимы в рамках старого общества, настолько же мало перспектив содержали они для социалистического общества (что становилось все яснее в последующие годы). С другой стороны, предпосылкой развития такой перспективы была бы сформировавшаяся целостность буржуазного общества, созданный им и в нем «общественный индивид» — условие, которое не имело шансов на реализацию в царской России.
Следовательно, рабочие и крестьяне России объективно стояли перед альтернативой : или терпеть угнетение, или бороться против старого общества, что означало вступление в союз, в котором цели борьбы участников качественно различались если не в вопросе о свержении царизма, то в перспективах на будущее. Так, в модифицированном виде были осуществлены «собственно буржуазные» задачи.
Победившая революция встала перед задачей с помощью своих небуржуазных средств создать общественную целостность вместе с «общественным индивидом», «догнать» буржуазные достижения другими средствами. Это неизбежно означало : изменить не только средства для достижения цели, но и саму цель. Российская революция должна была объявить себя социалистической, хотя не могла быть чем-либо большим, чем просто антикапиталистической. И она должна была (поскольку в общественном смысле была возможной только в такой форме) ввести «капиталистический» прогресс, не основываясь на капиталистических отношениях.
Направленная против капитала Октябрьская революция давала, таким образом, единственный шанс для того, чтобы на практике осуществить в России «цивилизаторскую тенденцию» капитала. В будущем этим создавались новые противоречия. Ведь формирование «общественного индивида» должно было осуществляться насильно большевистским партийным государством, заменившим неспособных еще на «свободную ассоциацию» производителей. Тем самым оно вступало в противоречие само с собой.
Райнер Ротермунд, Урсула Шмидерер, Хельмут Беккер — Паниц (Из статьи «»Реальный социализм» и реальный социализм», опубликованной в ежегоднике «Рабочее движение : теория и история», т. 5 («Критика ленинизма»). Франкфурт-на-Майне, 1977)
МАРКСИСТСКИЙ АНТИЛЕНИНИЗМ
Под таким, несколько вызывающим названием в издательстве «Са ира» вышла книга, содержащая тексты так называемых коммунистов — сторонников рабочих Советов, которые посвящены ленинско — большевистской традиции. Переиздание этих текстов в 1991 г. издатели обосновали так : «Социальная революция не может быть ни делом партии, ни действием государства — это было исходным пунктом критики коммунистами Советов социал-демократов и партийных коммунистов с 1920 года. Против Паннекука и Гортера Ленин написал памфлет «Детская болезнь левизны в коммунизме», который стал библией сталинизма. С тех пор, как государственно-капиталистические системы Востока погибли от старческого маразма, непреходящая актуальность коммунистов Советов очевидна».
Тексты написаны преимущественно в 30-40-е годы. Книга включает один из программных документов Группы интернациональных коммунистов (ГИК) — «Тезисы о большевизме», первый вариант которых родился еще в окружении группы «Красных борцов» в Германии, а в 1934 г. был перенят в общих чертах ГИК. Статья Пауля Маттика «Ленинизм и рабочее движение Запада» подытоживает позицию коммунистов Советов с учетом послевоенного развития (статья уже публиковалась в 1970 г.) Рукописи Антона Паннекука «Ленин как философ» и Карла Корша «К философии Ленина» содержат основополагающую критику ленинской концепции материализма, которую Паннекук и Корш выводили из особого соотношения классовых сил в России. В книгу включены также тексты Пауля Маттика и Альберта Флахмана об Антоне Паннекуке, одном из самых значительных теоретиков коммунистов Советов. Статья Дитхарда Беренса и Корнелии Хаффнер о современной дискуссии «В поисках «подлинного социализма»" завершают книгу.
Левокоммунистическая традиция
Течение коммунистов Советов восходит к западноевропейскому левому коммунизму революционных лет (1918 — 1920) и уходит еще дальше, к годам перед первой мировой войной. Тогда нидерландская социал-демократия раскололась по вопросу о массовой и всеобщей стачке. Леворадикальная часть, к которой принадлежал и Антон Паннекук, создала самостоятельную партию СДП. Существовали тесные связи с Германией, особенно с Бременскими левыми. В отличие от левых в немецкой социал-демократии (Роза Люксембург и др.), немецкие и нидерландские левые радикалы очень рано подвергли критике не только «ревизионистское» крыло во главе с Бернштейном, но и политику «марксистского центра» СДПГ во главе с Карлом Каутским. При этом в центре стоял вопрос о массовой стачке. Приоритету партии они противопоставляли самодеятельность рабочего класса, элемент спонтанного действия и самоорганизации. Партии они отводили лишь просветительскую и поддерживающую задачу. Этим они были близки к позиции Розы Люксембург, но уже в годы войны проявились организационные различия.
Как и нидерландские левые радикалы в 1907 г., левые радикалы в Германии форсировали в 1914 г. организационный разрыв с социал-демократией, в том числе с «Независимой СДПГ» и ее предшественниками. Так возникли «Интернациональные социалисты Германии», переименовавшиеся позднее в «Интернациональных коммунистов Германии». Наряду с группой «Спартака» они были в числе создателей Компартии Германии. Из левокоммунистического течения в 1920 г. возникла Коммунистическая рабочая партия Германии (КРПГ), которая после 1922 г. раскололась на различные фракции и продолжала существовать в виде различных групп. В Нидерландах произошел аналогичный процесс раскола КРП Нидерландов. Наиболее известными группами этой традиции стали ГИК и «Красные борцы» в Германии (группа, сформировавшаяся под влиянием коммунизма Советов внутри молодежи СДПГ).
В соответствии со своим пониманием классовой борьбы и классовой организации группы коммунистов Советов формировались в виде не партий, а групп, которые должны были анализировать классовые противоречия, критиковать традиционные рабочие организации, работать над просвещением, а решающей основой для политической перспективы они считали самостоятельную борьбу рабочего класса. Теоретическая роль их была значительно больше, чем размеры групп или их окружения. По словам исследователя Г. Мергнера, «ГИК оставалась кружком обучения, который ограничивался просветительской работой и повышением сознания рабочих. Ее теоретические работы мыслились как материалы для дискуссии с другими левыми группами. Практическое руководство пролетариатом осуществлять не хотели и не могли». После Второй мировой войны течение коммунизма Советов продолжало существовать в виде различных групп и изданий, придав новые импульсы леворадикальным движениям и группам после 1968 г. Особое значение имели работы Пауля Маттика, анализ китайской революции и коммунистической политики в Китае Чарльза Риве и Кайо Бренделя, в которых была развита и актуализирована критика большевизма.
Леворадикальная теория краха
Подоплекой их критики большевизма было твердое убеждение в том, только при высокоразвитом капитализме рабочий класс в состоянии осуществить социалистическую революцию, что только развитый капитализм может создать объективные и субъективные предпосылки коммунизма. С одной стороны, они с беспощадностью и редким для того времени реализмом отмечали растущую интеграцию рабочего класса в систему. С другой, они продолжали придерживаться почти катастрофального представления о революционном крахе капитализма. «Продолжающееся обнищание и растущая неуверенность в существовании заставляют (.) рабочий класс бороться за коммунистический способ производства. ГИК призывают рабочих в этой борьбе взять в свои собственные руки управление производством и распределением по общим для всех социальным нормам, чтобы осуществить таким образом «ассоциацию свободных и равных производителей»" — говорилось в их декларации.
Та же самая марксистская ортодоксия, которая позволила им так проницательно смотреть на развитие Советского Союза, обнажает их слабые места именно там, где для коммунистов Советов лежала центральная проблема социалистической революции. — в классовых боях в капиталистических центрах Западной Европы. Горизонты своей критики большевизма коммунисты Советов выводили из теоретической концепции, которая могла опереться на Маркса, но не на реальный ход классовых битв. Именно это делает «хрупкой» их актуальность. Это историческая, современная критика большевизма, и в этом особая ценность этих текстов. Они показывают, как марксистская критика большевизма может дойти до самых границ марксистской ортодоксии, так что сами эти границы могут быть названы.
Якобинство и большевизм
Антонио Грамши в 1917 г. образно говорил о российской революции, как о «революции против «Капитала»", имея в виду двойное значение слова — капитализм и книгу Карла Маркса. Коммунисты Советов в известной мере повернули это выражение в «революцию для «Капитала»" — также в двойном значении слова. В России по причине «отсталости» страны, по их мнению, была невозможна пролетарско-социалистическая революция. По причине политической слабости российской буржуазии пролетариату выпала роль свержения царского господства, однако под давящей классовой мощью крестьян рабочему классу был всего лишь навязан особый тип капиталистического развития, госсоциализм как государственный капитализм. В этом и состояла роль большевиков, которые были единственной партией (прежде всего, благодаря раннему анализу и деятельности Ленина), могущей осуществить подобное. Опираясь на часть рабочего класса — и ,тем не менее, господствуя над ним — большевики осуществили интересы государственно-капиталистического развития и придали этим интересам и необходимым законам политическую форму выражения.
Ленинское сравнение большевиков с якобинцами эпохи Французской революции коммунисты Советов в своей критике используют так, чтобы показать предательский смысл сравнения. Речь шла не только о формальной аналогии, но о далеко идущем совпадении между революционно — буржуазным и централистско-диктаторским элементом якобинской политики и большевизмом- ленинизмом. Идеологическая формула о «внесении научного социализма» становится внесением госкапиталистической позиции в пролетариат, что в условиях нэпа могло означать только одно — победа крестьянской позиции в рабочем классе. Анализируемый Троцким «бонапартистский» характер сталинистского господства — государственная и партийная диктатура над противостоящими классами — заложена, по мнению коммунистов Советов, уже в самой концепции большевизма как такового.
Не злая или добрая воля «вождей» решает судьбу классов, а объективная необходимость догоняющей индустриализации, которая политически проявлялась в классовых противоречиях тогдашних этапов развития, будь то нэп, великий скачок индустриализации и осуществленная таким образом подавление крестьянства. Внутренние классовые противоречия, по анализу коммунистов Советов, находили свое продолжение на международной арене : на Западе в виде все более реформистски ориентированной политики компартий, которые опирались на отдельные фракции трудящихся классов, но должны были устанавливать союз между СССР и частью буржуазии (например, в политике народного фронта), на Востоке, в колониальных областях — в виде сменяющихся концепций национально-освободительных движений, которые опирались на те же противоречивые отношения между индустриальными рабочими и крестьянами, как и в самом СССР. Этот сформулированный уже в «Тезисах о большевизме» взгляд на большевизм как на политическую модель догоняющей государственно-капиталистической индустриализации были расширены Паулем Маттиком в статье «Ленин и западноевропейское рабочее движение» и на послевоенное время, на примере национально-освободительных движений : «Национально — революционные движения Третьего мира — не знаки приближающейся всемирной социалистической революции, а родившиеся из нужды попытки собственной капитализации, первой предпосылкой которых является борьба против старого империализма».
Марксистская ортодоксия и философия прогресса рабочего класса
Актуальность этих тезисов очевидна и, с учетом времени написания и оригинальности, может посрамить некоторые из сегодняшних анализов. Но можно поставить и несколько вопросительных знаков. Коммунисты Советов до сих пор продолжают придерживаться классической марксистской схемы развития, а, в конечном счете, философии прогресса как развития производительных сил. Это заметно по сомнительной определенности, с которой они приписывают всей совокупности крестьянских классов (в России, Китае и Третьем мире в целом) только и исключительно мелкобуржуазно — капиталистическую позицию, что — по крайней мере в таком общем и абстрактном виде — весьма сомнительно. Далее, это представление об историческом прогрессе покоится на столь же абстрактной концепции рабочего класса, которая проявляется особенно в катастрофальных представлениях о западноевропейской революции. Здесь пробивается схематизм, который зачастую был общим для леворадикальной марксистской ортодоксии и для социал-демократии.
В прямой связи с критикой большевизма коммунисты Советов разработали детальную систему коммунистического способа производства, сердцевина которого — управление производством и планирование в соответствии с демократией Советов. Эта система изложена в «Основных принципах коммунистического производства и распределения» (1930 г.). Здесь становятся видны пределы позиции коммунизима Советов. Госсоциализму — госкапитализму они противопоставляют продуманную систему производства и воспроизводства, которая на уровне чистой экономики должна доказать возможность советско-демократического планирования без закона стоимости. Но эта система настолько оторвана от живых классовых отношений и внутренних структурных процессов в рабочем классе, что в ней нет ничего живого, кроме мысленной конструкции органов управления и планирования.
В ней выражен, в конечном счете, характерная для исторических «авангардов» рабочего движения позиция квалифицированных рабочих, для которой коммунизм — это всего лишь вопрос экономической организации и должен поэтому превзойти по компетентности в вопросах организации и управления менеджерский капитализм. Концепция коммунистов Советов далека от коммунистической критики труда, она лишь продолжает спор о технико-экономической эффективности систем планирования. Как и реформистская политика, концепция коммунистического «способа производства» у коммунистов Советов — ни что иное, как введение политической демократии в процесс труда, который сам по себе не ставится под вопрос. Этот взгляд квалифицированных рабочих в его классической социалистической форме пал вместе с развитием капитализма. Но он снова и снова повторяется в различного вида теориях о «производственной демократии» и «самоуправлении», носители которых принадлежат чаще всего к квалифицированному управленческому персоналу капиталистического производства.
Соединение классовой борьбы, развития производительных сил и революции, как оно сформулировано в предложенном коммунистами Советов варианте марксистской ортодоксии, не подтверждается историческим ходом классовых движений и боев в западноевропейских метрополиях. Эти критические моменты необходимо помнить, учитывая исторические и теоретические пределы критики большевизма коммунистами Советов. Это не умаляет их вклада, а яснее показывает, над чем еще предстоит работать.
Мартин Райнлендер
( Статья М. Райнлендера была опубликована в немецкой газете «ак», § 352, 10 марта 1993 г. и приводится здесь с небольшими сокращениями. Она содержит также некоторые элементы либертарной критики в адрес «коммунизма Советов»).
ТЕКСТЫ И ДОКУМЕНТЫ
ИЗ ДОКУМЕНТА «КОММУНИСТОВ СОВЕТОВ» «ПРИНЦИПЫ КОММУНИСТИЧЕСКОГО РАБОЧЕГО ИНТЕРНАЦИОНАЛА» (1922 г.)
Третий Интернационал
1. Третий Интернационал — это российское порождение, порождение Российской коммунистической партии. Он был создан для того, чтобы поддержать российскую революцию, т.е. революцию частично социалистическую, частично буржуазную.
2. Благодаря двойному характеру российской революции, поскольку Третий Интернационал призван поддержать как пролетарскую, так и буржуазную российскую революцию, то есть благодаря двойственному характеру его цели, сам Третий Интернационал стал организацией частично пролетарской, частично буржуазной.
3. Постольку он призывал к революции, к экспроприации капиталистов, он был пролетарской организацией по ликвидации капитализма; поскольку же он продолжал придерживаться парламентаризма, профсоюзов, диктатуры партии или вождей, он был буржуазной организацией, созданной для того, чтобы поддерживать и строить капитализм. Ведь парламентаризм, профсоюзы и диктатура партии или вождей ведут не к коммунизму, а к сохранению капитализма.
4. Третий Интернационал был, таким образом, с самого начала частично контрреволюционной организацией.
5. Эта организация привела затем и в европейских странах не к победе, а к поражению пролетариата.
6. Когда с февраля 1921 г. удерживающая диктатуру над Россией большевистская партия перешла к капитализму, она вскоре вынудила Третий Интернационал вернуться к капитализму, и Третий Интернационал стал с лета 1921 г. на деле полностью капиталистическим и буржуазным. Он отказался от революции и стал стремиться только к реформам, его целью стало построение капитализма.
7. Поскольку в России должен быть построен капитализм и поскольку он не может быть построен без восстановления и строительства европейского капитализма, Третий Интернационал вынужден был отказаться от революции и вернуться к реформизму, то есть выдвинуть целью строительство капитализма.
8. Поэтому, чтобы строить капитализм, Третий Интернационал — как и российская, ныне капиталистическая большевистская партия — ныне связывается с европейскими капиталистическими правительствами и европейским капиталом, чтобы строить капитализм в России, и со 2-м и 2 1/2-м Интернационалами для строительства европейского капитала.
9. Цель Второго, Второго с половиной и Третьего Интернационалов, таким образом, та же, что у капиталистических государств и правительств. Единый фронт этих трех Интернационалов есть единый фронт с капитализмом.
10. Поскольку капитализм находится в смертельном кризисе и все еще не видит выхода, Советское правительство и Третий Интернационал предлагают себя на роль его спасителей.
11. Поэтому Третий Интернационал, как и российская большевистская партия превратились в совершенно контрреволюционные, предающие пролетариат организации. Он является таким же, как и Второй и Второй с половиной Интернационалы.
12. Подобно тому, как пролетариат всех стран является средством в руках социал-демократических, буржуазных и реакционных партий для того, чтобы сохранить, построить капитализм и распространить его по всему миру, и передать правительство и власть этим партиям и их вождям, точно так же пролетариат служит средством для Третьего Интернационала для достижения той же цели. Его цель — не революция, не освобождение пролетариата, а собственная власть в буржуазном государстве и рабство пролетариата.
Коммунистический Рабочий Интернационал
1. Насколько положение всего международного пролетариата в находящемся в смертельном кризисе мировом капитализме требует мировой революции как осуществления его насущной практико-политической задачи, настолько мало, с другой стороны, духовное настроение и организационная связь международного рабочего класса. соответствует этому всемирно-историческому требованию. Пребывание подавляющего большинства мирового пролетариата в цепях логики буржуазной частной собственности и форм международного капиталистически-пролетарского трудового сообщества, которому содействуют все существующие организации пролетариата вместе и порознь, ставит революционных пролетариев всех стран перед исторически неизбежным выводом — созданием нового пролетарского Интернационала.
2. Этот новый пролетарский Интернационал — Коммунистический Рабочий Интернационал — выступает за пролетарско- революционную классовую борьбу в чистом виде; его практические задачи — ликвидация буржуазно-капиталистической частной собственности и превращение ее в пролетарско — социалистическую общественную собственность. Он борется далее в принципе за осуществление коммунистического общества.
3. Признавая факт наличия объективных предпосылок для свержения буржуазии и для господства пролетариата, он выдвигает во всей своей деятельности на первый план принцип развития классового сознания пролетариата, то есть содействие осознанию пролетариатом исторической необходимости непосредственной ликвидации капитализма и тем самым пробуждению воли пролетариата к пролетарской революции.
4. Условием для этой цели является открытая (по форме и по содержанию) антикапиталистическая позиция и руководство всей его борьбой. Его главное направление — не особые интересы отдельных национальных групп рабочих, а общий интерес всего мирового пролетариата — мировая пролетарская революция.
5. В качестве первого шага к этой цели он стремится к провозглашению диктатуры пролетарского класса в форме разрушения капиталистических и создания пролетарских государственных институтов (государств Советов). Он отвергает все реформистские методы и борется антипарламентским и антипрофсоюзным оружием пролетарско-революционной классовой борьбы за создание революционных рабочих Советов и революционных фабричных организаций (Рабочих союзов).
6. В особенности он борется с существующими международными организациями пролетариата (Лондонским, Венским и Московским Интернационалами), которые как пособники буржуазии в их общей попытке восстановить мировой капитализм стремятся установить единый фронт буржуазии и пролетариата против пролетарской мировой революции и, следовательно, служат самой опасной помехой для освобождения пролетариата.
ТЕКСТЫ МАРКСА ДОКАЗЫВАЮТ : В ОТЛИЧИЕ ОТ БОЛЬШЕВИКОВ И «КОММУНИСТОВ СОВЕТОВ» ОН НЕ СЧИТАЛ РОССИЙСКОЕ КРЕСТЬЯНСТВО СПЛОШЬ БУРЖУАЗНЫМ И ДОПУСКАЛ РАЗВИТИЕ К СОЦИАЛИЗМУ ЧЕРЕЗ КРЕСТЬЯНСКУЮ ОБЩИНУ .
«Я пришел к такому выводу. Если Россия будет продолжать идти по тому пути, по которому она следовала с 1861 года, то она упустит наилучший случай, который история когда-либо предоставляла какому-либо народу, и испытает роковые злоключения капиталистического строя».
«Глава о первоначальном накоплении (в «Капитале») претендует лишь на то, чтобы обрисовать тот путь которым в Западной Европе капиталистический экономический строй вышел из недр феодального экономического строя». «Если Россия имеет тенденцию стать капиталистической нацией по образцу наций Западной Европы, — а за последние годы она немало потрудилась в этом направлении, — она не достигнет этого, не превратив предварительно значительной части своих крестьян в пролетариев; а после этого, уже очутившись в лоне капиталистического строя, она будет подчинена его неумолимым законам, как и прочие нечестивые народы. Вот и все. Но этого моему критику слишком мало.
Ему непременно нужно превратить мой исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются, — для того, чтобы прийти в конечном счете к той экономической формации, которая обеспечивает вместе с величайшим расцветом производительных сил общественного труда и наиболее полное развитие человека. Но я прошу у него извинения. Это было бы одновременно и слишком лестно и слишком постыдно для меня». «Изучая каждую из этих эволюций в отдельности и затем сопоставляя их, легко найти ключ к пониманию этого явления; но никогда нельзя достичь этого понимания, пользуясь универсальной отмычкой в виде какой-нибудь общей историко-философской теории, наивысшая добродетель которой состоит в ее надисторичности». ( Из «Письма в редакцию «Отечественных записок»" — К.Маркс, Ф.Энгельс, Соч. Т. 19. С. 119-121).
«В основе капиталистической системы лежит … полное отделение производителя от средств производства … основой всего этого процесса является экспроприация земледельцев. Радикально она осуществлена только в Англии … Но все другие страны Западной Европы идут по тому же пути». «Следовательно, «историческая неизбежность» этого процесса точно ограничена странами Западной Европы. Причины, обусловившие это ограничение, указаны в следующем месте ХХХII главы («Капитала»): «Частная собственность, основанная на личном труде, … вытесняется капиталистической частной собственностью, основанной на эксплуатации труда, на труде наемном». В этом, совершающемся на Западе процессе дело идет, таким образом, о превращении одной формы частной собственности в другую форму частной собственности. У русских же крестьян пришлось бы, наоборот, превратить их общую собственность в частную собственность.
Анализ, представленный в «Капитале», не дает, следовательно, доводов ни за, ни против жизнеспособности русской общины. Но специальные изыскания, которые я произвел на основании материалов, почерпнутых мной из первоисточников, убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России, однако для того, чтобы она могла функционировать как таковая, нужно было бы прежде всего устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития». (Из «Письма Вере Засулич» — К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. Т. 19. С. 250 — 251).
«… Так как земля никогда не была частной собственностью русских крестьян, то каким образом может быть к ним применимо это («Капитала») теоретическое обобщение?»
«(В России) благодаря исключительному стечению обстоятельств, сельская община, еще существующая в национальном масштабе, может постепенно освободиться от своих первобытных черт и развиваться непосредственно как элемент коллективного производства в национальном масштабе. Именно благодаря тому, что она является современницей капиталистического производства, она может усвоить его положительные достижения, не проходя через все его ужасные перипетии. Россия живет не изолированно от современного мира, вместе с тем она не является, подобно Ост-Индии, добычей чужеземного завоевателя.
Если бы русские поклонники капиталистической системы стали бы отрицать теоретическую возможность подобной эволюции, я спросил бы их : разве для того, чтобы ввести у себя машины, пароходы, железные дороги и т. п., Россия должна была подобно Западу пройти через долгий инкубационный период развития машинного производства? Пусть заодно они объяснят мне, как это им удалось сразу ввести у себя весь механизм обмена (банки, кредитные общества и т. п.), выработка которых потребовала на Западе целые века?
Если бы в момент освобождения крестьян сельская община была сразу поставлена в нормальные условия развития, если бы затем громадный государственный долг, выплачиваемый главным образом за счет крестьян, вместе с другими огромными суммами, предоставленными через посредство государства (опять-таки за счет крестьян) «новым столпам общества», превращенным в капиталистов, — если бы все эти затраты были употреблены на дальнейшее развитие сельской общины, то … все признавали бы в ней элемент возрождения русского общества и элемент превосходства над другими странами, которые еще находятся под ярмом капиталистического строя».
(Россия сталкивается с капитализмом) «в состоянии кризиса, который окончится только уничтожением капитализма, возвращением современных обществ к «архаическому» типу общей собственности…» («в более совершенной форме»).
(Далее Маркс замечает, что история первобытных общин и их разложения еще точно неизвестна; «было бы ошибочно ставить их всех на одну доску; подобно геологическим образованиям и в этих исторических образованиях есть ряд типов первичных, вторичных, третичных и т. п.». Известно лишь,) «1) что жизнеспособность первобытных общин была неизмеримо выше жизнеспособности семитских, греческих, римских и прочих обществ, а тем более жизнеспособности современных капиталистических обществ; 2) что причины их распада вытекают из экономических данных, которые мешали им пройти известную стадию развития, из исторической среды, отнюдь не аналогичной исторической среде современной русской общины».
(Первобытная) «община погибла в обстановке непрестанных войн, внешних и внутренних; она умерла, вероятно, насильственной смертью». «Новая община, введенная германцами во всех покоренных странах, стала в течение всех средних веков единственным очагом свободы и народной жизни». «… Сельская община в Германии вышла из недр общины более архаического типа. Она была здесь продуктом спонтанного развития, а вовсе не была перенесена из Азии в готовом виде. Там — в Ост-Индии — она также встречается, и всегда в качестве последнего этапа или последнего периода архаической формации». ( По мнению Маркса, эта новая «земледельческая община» типа германской и русской, отличается от архаической тем, что 1) она не покоится на кровном родстве, поэтому способна к расширению и внешнему воздействию, 2) дом и двор не составляют общую материальную основу общину, а находятся в частной собственности, 3) земельная собственность остается общей, но землепользование и обработка земли не общие, а индивидуальные; распределение также индивидуальное, с назначенного семье и периодически перераспределяемого участка. Это дуализм общины, по мнению Маркса, обеспечивал ее развитие : общая собственность на землю обеспечивала устойчивость, а индивидуальное ведение хозяйства благоприятствовало развитию личности.
Но со временем этот дуализм мог «стать источником разложения» — накопление имущества разлагает экономическое и социальное равенство, «порождает в недрах самой общины столкновение интересов», которое ведет сначала к превращению пахотной земли в частную собственность, а общинных земель — в ее «придатки», а затем — к частному присвоению общинных земель.) «Именно поэтому «земледельческая община» повсюду представляет собой новейший тип архаической общественной формации, и поэтому же в историческом движении Западной Европы, древней и современной, период земледельческой общины является переходным периодом от общей собственности к частной собственности, от первичной формации к формации вторичной». (Но развитие общины не всегда идет этим путем. Здесь возможна альтернатива) : «либо заключающийся в ней элемент частной собственности одержит верх над элементом коллективным, либо последний одержит верх над первым. Все зависит от исторической среды, в которой она находится … a priori возможен и тот и другой исход, но для каждого из них, очевидно, необходима совершенно различная историческая среда».
«Россия — единственная европейская страна, в которой «земледельческая община» сохранилась в национальном масштабе до наших дней … С одной стороны, общая земельная собственность дает ей возможность непосредственно и постепенно превращать парцеллярное и индивидуалистическое земледелие в земледелие коллективное, и русские крестьяне уже осуществляют его на лугах, не подвергающихся разделу. Физическая конфигурация русской почвы благоприятствует применению машин в широком масштабе. Привычка крестьянина к артельным отношениям облегчает ему переход к хозяйству коллективному, и, наконец, русское общество, так долго жившее за его счет, обязано предоставить ему необходимые авансы для такого перехода». «Необходимо, конечно, начать с того, чтобы привести общину в нормальное состояние на нынешней основе, потому что крестьянин повсюду является противником всяких крутых перемен».
«С другой стороны, одновременное существование западного производства, господствующего на мировом рынке, позволяет России ввести в общину все положительные достижения, добытые капиталистическим строем, не проходя сквозь его кавдинские ущелья».
«Есть одна характерная черта у русской «земледельческой общины», которая служит источником ее слабости и неблагоприятна для нее во всех отношениях. Это — ее изолированность, отсутствие связи между жизнью одной общины и жизнью других, этот локальный микрокосм, который не повсюду встречается как имманентная характерная черта этого типа, но который повсюду, где он встречается, воздвиг над общинами более или менее централизованный деспотизм. Объединение северных русских республик доказывает, что эта эволюция, которая первоначально вызвана была, по-видимому, обширным протяжением территории, была в значительной степени закреплена политическими судьбами, пережитыми Россией со времени монгольского нашествия. Ныне этот недостаток весьма легко устраним» («как только правительственные путы будут сброшены»). «Следовало бы просто заменить волость, учреждение правительственное, собранием выборных от крестьянских общин, которое служило бы экономическим и административным органом, защищающим его интересы».
«Разумеется, эволюция общины совершалась бы постепенно, и первым шагом в этом направлении было бы создание для нее нормальных условий на ее нынешней основе.». «А историческое положение русской «сельской общины» не имеет себе подобных. В Европе она одна сохранилась не в виде рассеянных обломков, наподобие тех редких явлений и мелких курьезов, обломков первобытного типа, которые еще недавно встречались на Западе, но как чуть ли не господствующая форма народной жизни на протяжении огромной империи. Если в общей собственности на землю она имеет основу коллективного присвоения, то ее историческая среда — одновременно с ней существующее капиталистическое производство — предоставляет ей уже готовые материальные условия совместного труда в крупном масштабе … Парцеллярное земледелие она может постепенно заменить крупным земледелием с применением машин, для которых так благоприятен физический рельеф русских земель. Она может, следовательно, стать непосредственным отправным пунктом экономической системы, к которой тяготеет современное общество, и зажить новой жизнью, не прибегая к самоубийству».
(Общине, отмечает Маркс, противостоит частная земельная собственность помещиков, удерживающая лучшую половину земель в стране). «Именно поэтому сохранение «сельской общины» путем ее дальнейшей эволюции совпадает с общим движением русского общества, возрождение которого может быть куплено только этой ценой. Даже с чисто экономической точки зрения Россия может выйти из тупика, в котором находится ее земледелие, только путем развития своей сельской общины; попытки выйти из него при помощи капиталистической аренды на английский лад были бы тщетны : эта система противна всем сельскохозяйственным условиям страны» («противна всем общественным условиям страны»).
«Но для того, чтобы коллективный труд мог заменить в самом земледелии труд парцеллярный, источник частного присвоения, — нужны две вещи : экономическая потребность в таком преобразовании и материальные условия для его осуществления.
Что касается экономической потребности, то она даст себя почувствовать самой «сельской общине», как только последняя будет поставлена в нормальные условия, то есть как только с нее будет снято лежащее на ней бремя и как только она получит нормальное количество земли для возделывания. прошло то время, когда русскому земледелию требовались лишь земля и ее парцеллярный земледелец, вооруженный более или менее первобытными орудиями. Это время прошло с тем большей быстротой, что угнетение земледельца истощает его поле и делает последнее неплодородным. Ему нужен теперь кооперативный труд, организованный теперь в широком масштабе. И притом, разве крестьянин, которому не хватает самых необходимых вещей для обработки его двух или трех десятин, окажется в лучшем положении, когда количество его десятин удесятерится?»
«Мелкое землевладение совершенно архаического типа — предмет мучений современных агрономов — в свою очередь толкает к этому. Если в какой-нибудь местности вы увидите пахотную землю со следами борозд, придающих ей вид шахматной доски, состоящей из маленьких полей, можете не сомневаться — это владение исчезнувшей земельной общины. Ее члены … поняли, что одинаковое количество земледельческого труда, затраченное на полях, различных по своему естественному плодородию и местоположению, дает и различный доход. С целью уравнять шансы своего труда они разделили землю на определенное количество участков, границы которых определялись природными и экономическими отличиями почвы, затем все эти более обширные участки снова раскроили на мелкие участки соответственно числу земледельцев. После этого каждый получил долю в каждом участке. Такой порядок, практикующийся и доныне в русской общине, безусловно противоречит агрономическим требованиям. Помимо прочих неудобств, он вызывает бесполезную трату сил и времени. Тем не менее, он благоприятствует переходу к коллективной обработке, которой, казалось бы, на первый взгляд противоречит».
(Итак, по словам Маркса, оборудование, удобрения, агрономические методы — все это должна дать общине «историческая среда», а первоначальные интеллектуальные и материальные издержки производства должны покрываться за счет общества, которое столь долго жило за счет общины, а теперь должно искать в ней источник своего возрождения).
«Но в данное время жизнь сельской общины находится в опасности». «Чтобы экспроприировать земледельцев, нет необходимости изгнать их с их земель, как это было в Англии и в других странах; точно также нет необходимости уничтожить общую собственность посредством указа. Попробуйте сверх определенной меры отбирать у крестьян продукт их сельскохозяйственного труда — и, несмотря на вашу жандармерию и вашу армию, вам не удастся приковать их к полям.» (Так, уничтожив общинную собственность в Индии, англичане совершили, по словам Маркса, «акт вандализма», толкавший население «не вперед, а назад» : они «достигли лишь того, что расстроили туземное земледелие, участили и усугубили бедствия голодных годов»). «С самого так называемого освобождения крестьян русская община поставлена была государством в ненормальные экономические условия, и с тех пор оно не переставало угнетать ее с помощью сосредоточенных в его руках общественных сил. Обессиленная его фискальными вымогательствами, оказавшаяся беспомощной, она стала объектом эксплуатации со стороны торговца, помещика, ростовщика. Это угнетение извне обострило уже происходившую внутри общины борьбу интересов и ускорило развитие в ней элементов разложения»..
«За счет крестьян государство выпестовало те наросты капиталистической системы, которые легче всего было привить — биржу, спекуляцию, банки, акционерные общества, железные дороги, дефицит которых оно покрывает и авансом выплачивает прибыль предпринимателям». «За счет крестьян государство выпестовало те отрасли западной капиталистической системы, которые, нисколько не развивая производственных возможностей сельского хозяйства, особенно способствуют более легкому и быстрому расхищению его плодов непроизводительными посредниками. Оно способствовало, таким образом, обогащению нового капиталистического паразита, который высасывал и без того оскудевшую кровь из сельской общины . … Словом, государство оказало свое содействие ускоренному развитию технических и экономических средств, наиболее способных облегчить и ускорить эксплуатацию земледельца, то есть наиболее мощной производительной силы России, и обогатить «новые столпы общества»".
«Известный род капитализма, вскормленный за счет крестьян, при посредстве государства, противостоит общине; он заинтересован в том, чтобы ее раздавить. В интересах помещиков также создать из более или менее состоятельных крестьян средний сельскохозяйственный класс и превратить бедных земледельцев, то есть массу их, в простых наемных рабочих, — то есть обеспечить себя дешевым трудом. … Жизни русской общины угрожает не историческая неизбежность, не теория, а угнетение государством и эксплуатация проникающими в нее капиталистами, взращенными за счет крестьян тем же государством».
«Это стечение разрушительных влияний, если только оно не будет разбито мощным противодействием, должно естественно привести к гибели сельской общины».
(Но почему же, спрашивает Маркс, эти силы, включая «крупные промышленные предприятия, находящиеся под правительственной опекой», стараются убить общину, если им выгодно ее существование? И дает ответ:) «Именно потому, что они чувствуют, что «это современное положение» не может продолжаться, что, следовательно, нынешний способ эксплуатации уже не годится». «Бедственное положение земледельца уже истощило землю, которая становится бесплодной. Хорошие урожаи чередуются с голодными годами. Средние цифры за последние 10 лет показывают не только застой, но даже падение сельскохозяйственного производства. Наконец, впервые России приходится ввозить хлеб, вместо того, чтобы вывозить его. Следовательно нельзя терять времени. Нужно с этим покончить». «Следовательно, нужно что-то новое, и это новое, преподносимое в самых разнообразных формах, сводится постоянно к следующему : уничтожить общинную собственность, дать более или менее состоятельному меньшинству крестьян сложиться в сельский средний класс, а огромное большинство превратить просто в пролетариев.
С одной стороны, «сельская община» почти доведена до края гибели; с другой — ее подстерегает мощный заговор, чтобы нанести ей последний удар. Чтобы спасти русскую общину, нужна русская революция …
И в то время, как обескровливают и терзают общину, обеспложивают и истощают ее земли, литературные лакеи «новых столпов общества» иронически указывают на нанесенные ей раны, как на симптомы ее естественной и неоспоримой дряхлости, и уверяют, что она умирает естественной смертью и что сократить ее агонию было бы добрым делом. Речь идет здесь, таким образом, уже не о проблеме, которую нужно разрешить, а просто-напросто о враге, которого нужно сокрушить. Чтобы спасти русскую общину, нужна русская революция. … Если революция произойдет в надлежащее время, если она сосредоточит все свои силы, чтобы обеспечить свободное развитие сельской общины, последняя вскоре станет элементом возрождения русского общества и элементом превосходства над странами, которые находятся под ярмом капиталистического строя».
«… Чтобы установить у себя капиталистическое производство, Россия должна начать с уничтожения общинной собственности и с экспроприации крестьян, то есть широких народных масс. Впрочем, как раз этого и желают русские либералы (которые хотят завести у себя капиталистическое производство и, будучи последовательными, превратить огромную массу крестьян в простых наемных рабочих); но является ли их желание более основательным, чем желание Екатерины II насадить на русской почве западный цеховой строй средних веков?
… В России речь шла бы … о замене капиталистической собственности собственностью коммунистической. Конечно, если капиталистическое производство должно восторжествовать в России, то огромное большинство крестьян, то есть русского народа, должно быть превращено в наемных рабочих, и, следовательно, экспроприировано путем предварительного уничтожения его коммунистической собственности. Но, во всяком случае, западный прецедент здесь ровно ничего не доказывает». ( Из «Набросков ответа на письмо Вере Засулич» — К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. Т. 19. С. 400 — 421).
Добавить комментарий