В середине 90-х годов слова «нация» и «патриотизм» не вызывали у здравомыслящих людей иной реакции, кроме брезгливой дрожи. Почти всем было понятно: если в бурлящем тогда вареве свободы и обмана кто-то заводил речь о «русской нации» или «истинном патриотизме», скоро должно запахнуть паленым. В середине 90-х жалобщики и страдальцы все еще были убеждены, что «во всем виноваты» евреи. В каких нафталиновых сундуках заперты сегодня их томительные стоны? В середине 90-х никто не боялся «кавказцев», потому что страх наводили «тамбовские», «казанские» и «люберецкие».
Бывшие реальные пацаны, сумев договориться с людьми в погонах, пересели в офисы и банки. Новое поколение будущих избирателей и работников росло уже на других страхах и надеждах. Что стало настоящим ударом по мирной гражданской жизни в России: выдуманное на прокуренных кухнях вторжение «инородцев» или смычка самых разных властей на стороне грубой силы? В конечном счете, горячие речи про «униженных русских» оказались удобным прикрытием для сомнительного прошлого десятков и сотен людей, стоящих сегодня у руля. И правда, кто станет копаться в репутациях бизнесменов и политиков, пока Россия заселена врагами?
В нашем обществе по-настоящему много разочарования и гнева. Уже не такого раскаленного, как в девяностые, но по-прежнему обжигающего. Люди, всю жизнь служившие государству, лишились достойной старости. Преподаватели и ученые, заждавшиеся свободы, столкнулись с невостребованностью и бедностью. Профессионалы, ставившие на творческий потенциал рынка, занялись продажами. Молодых людей, рассчитывавших преуспеть, выдрессировали наездами и откатами. Студенты унижены бессмысленной муштрой. Безработные — мизерным пособием. Пациенты — подношениями докторам. Доктора — циничной бюджетной политикой. Журналисты — угрозами и нападениями. Читатели — ложью СМИ. Все вместе — приватизацией государственных должностей и безнаказанностью новой касты хозяев.
Этот гнев конвульсивно сотрясает разные общественные слои. Но он редко направлен против своих настоящих причин. Потому что гневу сопутствует страх. За гнев против произвола полиции можно поплатиться здоровьем, против барствующего начальства — работой, против безответственного правительства — свободой. Гневное большинство жителей России — это осторожное большинство. Вне зависимости от места рождения и социального положения, самоорганизации и сопротивлению люди благоразумно предпочитают «приспособиться» и «не высовываться». Реальные проблемы есть, но открыто говорить о них опасно. В этой ситуации их гнев находит один из немногих оставшихся выхлопов: за всех «наших», против всех «чужих». И это первый признак слабости «сильного русского».
Кто не забыл, не вытеснил опыты 90-х, понимает: гордость «я русский» — это изнанка загнанного вглубь гнева. Гнева, пойманного в сети лицемерного изобилия нефти и газа. Гнева, который не разбирает причин и следствий. Пока слабела вера в порядочность реальных политиков, разочарованных и разгневанных людей притягивала вера в единящую силу, будто бы способную вернуть обществу порядочность и порядок, которых ему так недостает. Так мальчик-сирота верит, что, будь у него отец, тот наверняка был бы самым сильным и справедливым в мире.
И за воображаемого отца готов драться со всеми подряд. Общество, в котором государство было наполовину приватизировано, а гражданская солидарность подорвана коррупцией и грубой силой, стало похожим на такого мальчика. Вместо евреев быстро нашлись другие «враги»: «Запад», «черные», «грантоеды». Стараниями кухонных мыслителей иллюзорная высшая сила приняла уродливые черты страдающего и карающего русского. В 00-х речи о гордом русском и его врагах прикрывали уже не только сомнительное прошлое иных бизнесменов и политиков. Они стали громоотводом собственного бессилия разгневанных людей. Присвоив внешние признаки силы, русский воинствующий патриотизм так и остался выражением слабости. И это второй признак его вторичности, скрюченности в темном углу.
В 00-х неверие в политиков и государство превратилось в гражданскую привычку. И у слова «русские» началась новая политическая жизнь. Удивляясь собственной дерзости, русскую нацию стали поминать с разных трибун и на страницах прессы. Поначалу с опасливой оглядкой, затем все бесшабашней. «Русские» против «кавказцев» и «иностранцев» появились в первую очередь там, где трудно было без риска говорить о коррупции, произволе и некомпетентности властей. Желающие побыть «русскими» стали мелькать на трибунах стадионов, участвовать в уличных драках, появляться в телешоу. На исходе десятилетия «русские» стали логотипом в индустрии потребления, который сегодня используется примерно так же, как этикетка «качество 100%».
Слова эти не значат ровно ничего определенного, но несколько повышают продажи. То, что произошло вслед за этим, было почти неизбежно для политического рынка без честных принципов и ясных позиций. Вслед за квасными патриотами, путаными традиционалистами и пиджачно-галстучными консерваторами самые разные политические силы включились в охоту за призраком русской нации. Некоторым казалось особенно интересным подтянуть свой рейтинг, заявляя о воссоединении с «русскими». Выражая слабость, замаскированную под силу, «русские» вовсе лишились смысла, став разменной монетой в мелких играх политиков со СМИ. И это третий признак бессилия «сильной» национальной риторики.
Уже этих трех признаков достаточно, чтобы понимать: «русские» — слово, крайне неподходящее в определении левого активизма и критического действия. Если левый активизм нацелен на решение действительных социальных проблем (произвол полиции и властей, ослабление социальной защиты, недоступность общественных благ, рост социального неравенства, социальная дискриминация), то риторика «русские против врагов» скрывает эти проблемы за призывами к выдуманной священной войне. Если левая политика основана на совместных действиях и самоорганизации людей, то «русская гордость» лишь прикрывает бессилие разгневанного и разобщенного большинства. Если левое действие нуждается в ясной и критической позиции по ключевым общественным вопросам, то «русские вместе» сообщают о банальной погоне политиков за рейтингом.
В этой ситуации левый активист не может заявить о своей приверженности «русскому», тут же не оказавшись в поле правой риторики, активно паразитирующей на тройной слабости «сильной нации». По той же причине лозунг «русские против фашизма» не меняет расклада политических сил и идей, сливаясь с нестройным хором националистических выкриков. Как не изменит его, к примеру, заявление о «кавказском национализме», сделанное на улицах Москвы или Петербурга, если оно прозвучит от лица левых активистов, родившихся в столицах и никогда не попадавших в полицию за «неправильный» цвет кожи, акцент или внешний вид.
В бывших странах Восточного блока, бывших африканских колониях, в стране Басков или латиноамериканских обществах националистические порывы соединялись с освободительными мотивами. Внешний захватчик там был очевиден и осязаем. Русский национализм — всегда разновидность нездоровой конспирологии. Он лишен настоящего освободительного мотива, просто потому что Россию никто не захватывал и не подчинял. Русским националистам приходится каждый раз выдумывать невидимых захватчиков. И национальная боль каждый раз оказывается фантомной. К трем слабостям «сильного русского» добавляется четвертая: его коварный враг всегда выдуман.
Точно так же, как «национальный вопрос», «этнический конфликт» или «проблема мигрантов» не существуют сами по себе: без корыстных речей политиков, без интереса ведомственных и самопальных националистов, вне истории создания идей о национальном унижении и превосходстве. Сегодня склонность к националистическому и расистскому взгляду можно обнаружить в разных слоях разных обществ. Поэтому реальность «русских» и «кавказцев» кажется в России столь естественной, а угрожающее присутствие «чужих» многим представляется объективным фактом.
Но для молодого левого движения было бы фатальным провалом принять «патриотические» лозунги и националистическую риторику, только на том основании, что с их помощью будто бы мобилизуется большинство. Большинство идет не за риторикой, а за ясными решениями. Даже тогда, когда они ошибочны.
Правые предлагают простые решения проблем, которые они сами во многом придумали. Сегодня, как и прежде, левые не могут выиграть, заимствуя эти решения. Любая подобная попытка становится работой в пользу своих противников и продвигаемых ими взглядов. Работой вдвойне безысходной, поскольку правая политика традиционно строится на эксплуатации слабостей и неопределенности. А есть ли сегодня в «русских» какой-то иной политический смысл, кроме превращенного?
Александр Бикбов
ИСТОЧНИК: анархическая газета "Воля" №41
Добавить комментарий