Друзья, — слово "Анархия" вас пугает. Вы не решаетесь употреблять его, так как боитесь оттолкнуть от себя людей, одушевленных хорошими намерениями, но не решающихся соединиться с вами. Вы опасаетесь, больше всего, как бы не быть совершенно выброшенными из государства: законная эволюция представляется вам гораздо более надежной.
Революционный социализм вы считаете опасным, потому, что он не может избегнуть диктатуры; но вы верите в движение рабочих ассоциаций и надеетесь, что при его помощи можно будет достичь перехода капитала из рук капиталистов в руки рабочих.
Вы надеетесь, что народ и буржуазия, в конце-концов, заключат мир, и в мечтах о будущем вы уже предвидите новое 14-е июля (годовщину взятия в Париже Бастилии, в 1789 году), когда совершится примирение народов с верхними классами.
Конечно, слово "Анархия" может отпугивать тех, кто видит в нем только беспорядок, только жестокую, бесцельную борьбу; но мы держимся первоначального смысла этого слова, который честно объясняется во всяком словаре; а именно: "Отсутствие правительства". Не желая уродовать установившийся язык, мы пользуемся словом "анархия", хотя и жалеем, конечно, что в ходячем языке нет выражения, менее изуродованного неразумным употреблением. С другой стороны, слово "анархия" вполне может быть принято теми, кто интересуется социальным вопросом. В сказках, все чудесные сады, все дворцы волшебниц охраняются свирепыми драконами. Дракон же, охраняющий вход в анархический дворец, не имеет в себе ничего ужасного, кроме слова; так что если кто боится слова, то бесполезно уговаривать его. У людей, которых может отпугивать кто, никогда не будет достаточно смелости, чтобы обсудить дело.
Они, увы, будут жить в своих предрассудках, со своими привычками, со своими ходячими словами, и будут толковать, на истинно-официальном языке, о "социальном чудовище".
Теперешнее общество, дошедшее, так сказать, до границы двух миров, полно самых странных противоречий: и вот где царит вполне "анархия" — в ходячем смысле этого слова. Войдите, например, в любую высшую школу. Вы услышите, что профессор, говоря студентам о Декарте, рассказывает им, как великий философ начал с того, что произвел всеобщую чистку (tabula rasa), отказавшись от всех предрассудков, от всех "свыше внушенных" понятий, от всех философских систем. Профессор хвалит его за то, что у него хватало умственной силы и смелости на такую ломку и прибавляет, что именно с той минуты, как было произнесено слово безусловного отрицания, — началось освобождение человеческой мысли. Но у этого самого профессора нашлись бы только восклицания ужаса, если бы студенты вздумали последовать примеру его героя. Мы же, следуя примеру Декарта, который первый посмел назваться анархистом, делаем тоже всеобщую чистку предрассудков, тяготеющих над человеческими обществами, и освобождаемся от векового повиновения той нравственности, которую хозяева во все времена внушали своим рабам.
Впрочем, мы не во всем последуем за Декартом. Если бы — после того, как он окончательно отверг бога, Декарт снова не стал бы восстановлять почитание его, со всем его синклитом, духовным и светским, и таким образом осторожно не прошел бы весь прежде пройденный им путь в обратном направлении, то ни князья, ни республики не дали бы ему убежища, и самое имя его было бы навсегда проклято. В университетах, конечно, его не ставили бы в пример студентам.
Что же до нас, анархистов, то несмотря на преследования, которые не жалеют для нас, и несмотря на сыплющиеся на нас проклятия, мы не считаем нужным снова строить государство, от которого мы умственно освободились. Впрочем, вы, конечно, согласитесь, что это здание — такое, какое оно есть — достаточно безобразно, и вы поймете наше желание его разрушить. Мы вполне достаточно терпели этих пожарников божьих, этих поверенных, ответственных и безответственных; этих законодателей, либо присвоивших себе верховную власть, либо получивших свою долю власти от стада избирателей; этих священников представителей бога на земле, обещающих местечко в раю тем, кто становится их рабами; и наконец, этих собственников и хозяев, располагающих трудом, а, следовательно, и жизнью, громаднейшей толпы слабых и бедных, Не нужно нам больше их религиозных предписаний и их якобы нравственности, которые порабощают наши умы и удерживают их в рабстве; довольно с нас ужасных нравов и обычаев, которыми отличается наиболее уважаемое и вместе с тем худшее из всех правительств, как это недавно доказал множеством фактов философ Герберт Спенсер.
Но нельзя ли перестроить экономический строй мирным путем, — бесшумно, так сказать, при помощи ассоциации? (1) — понятно, что анархисты, более кого-либо, должны рассчитывать на силу Союзов, раз они ждут так многого от свободного соглашения между свободными людьми; но они не верят, чтобы союзы кооператоров были в состоянии совершить серьезную перестройку общества. Попытки, в этом направлении, — без сомнения полезны, и мы должны радоваться, тому что мы дожили до того, чтоб увидеть их; но этого одного недостаточно, чтобы правильно судить об этих попытках.
Человеческое общество представляет целое, которого мы не можем, перестроить, перестраивая одну из его составных частей. Не атаковать капитала, оставлять нетронутыми бесчисленные привилегии, из которых строится государство, и воображать, что таким путем можно будет вызвать к жизни здоровый организм на этом пагубном фундаменте, — все равно, что выращивать розу на ядовитом растении.
История рабочих ассоциаций — достаточно длинна, и мы узнали из нее, как в таких делах успех бывает опаснее неудачи. Неудача есть опыт, позволяющий тем, кто его проделал, снова возвратиться в великий поток жизни и революции, тогда как успех бывает пагубен! Ассоциация, успешно зарабатывающая деньги и становящаяся собственником, роковым образом подчиняется условиям Капитализма и становится буржуазной, она учитывает векселя, преследует по суду своих должников, обращается к адвокатам, сдает свои капиталы в банки, спекулирует на общественных бумагах, увеличивает свои капиталы и не использует их, причем капиталы служат, чтобы обирать бедноту.
Если она богатеет, она неизбежно вступает в братстве привилегированных и становится финансового компаниею, которая вынуждена отталкивать от себя тех, у кого ничего нет кроме пары рук для работы. Отделившись от народа, ставши наростом на обществе, она сама слагается в государство. Вместо того, чтобы оказывать поддержку революции, она яро противится ей; все что у нее было сил в начале своей жизни, она обращает против своих бывших друзей, — несмотря на все доброе расположение своих членов; она переходит в неприятельский лагерь: она обращается в шайку изменников. — Нет, друзья! ничто не развращает нас больше, чем успех! До такой степени, что покуда наша победа не будет победою всех, лучше нам не знать успеха: лучше оставаться побежденными (2).
Вы думаете, что всеобщего обновления можно достигнуть при помощи буржуазии, — конечно мелкой буржуазии, которой немедленные интересы тождественны с интересами рабочих? — и это, сдается мне, опасное заблуждение. Никогда не полагайтесь на касту, и всего менее на эту касту, потому что она считает себя рожденною, чтобы пользоваться привилегиями и, вследствие этого, естественно, разделяет предрассудки и стремления привилегированных. Вез сомнения, мелкая буржуазия — как и все люди—много выиграла бы если перед нею больше не стояла постоянная угроза нищеты; несомненно верно, что в новом, перестроенном обществе она получила бы возможность, которой лишена теперь, достигнуть полного развития и не быть вынужденной вечно выпрашивать себе нужные для этого средства. Но в ней есть одна особая, развращающая причина, не существующая у тех, кто вынужден жить работой своих рук, т. е. у крестьян и рабочих. Это ее презрение к ручному труду.
Благодаря своему образованию, буржуа, как крупный, так и мелкий, считает унижением надеть рабочий хомут: его идеал — сохранить свои руки девственными от труда: он раб своего сюртука и своих привычек, дающих ему место среди "господ"; нет унижения, которого он не вынесет, чтобы остаться в своем сословии; нет низости, от которой он откажется, лишь бы кроме хлеба, но получил право быть своим человеком среди привилегированных и управителей. Его родители, учителя, друзья, — все они, указывали ему на эту цель, как на единственно-достойную его вожделений. Трудно даже вообразить себе все мелочные притеснения, которые должны вынести чиновник, "кандидат на должность", все мелкие низости, требуемые от него, раньше, чем его примут в класс мандаринов. А раз он пройдет через эту давилку, у него уже не остается спинного хребта, не сгибающегося на поклоны. Ничего не ждите от него: он уже более не человек. Перебежчики из стана буржуазии будут приходить к нам, и будем надеяться, что они будут все более многочисленны; но чтобы к нам перешло их сословие, их каста — это невозможно.
Вот почему мы — "уравнители". Мы считаем, что должны исчезнуть касты, сословия, со всеми их неравенствами, установленными законом; и — не политическим соглашениям, не частными постановлениями, не попытками частных улучшений надеемся мы ускорить день социального переворота. Лучше прямо идти к нашей цели, не увлекаясь побочными, извилистыми тропинками, где теряется из вида конечная цель. Оставаясь искренно анархистами, врагами государства во всех его видах, мы имеем то преимущество, что никого не обманываем; а главное — мы не обманываем самих себя. Под предлогом осуществления малой части нашей программы, — хотя и с сожалением, что нарушаем другую ее часть, мы не станем вводить себя в искушение желанием попасть во власть, или хотя бы даже желанием взять в ней нашу долю и мы избегнем таким образом, скандала "обращений", которые подготовляют стольких властолюбцев, у стольких убивают веру в лучшее будущее, и так глубоко развращают народную совесть.
Между тем, если бы мы стали поддерживать идею государства, подобные "обращения" были бы неизбежны. Как только революционер "достигает" и попадает в какую нибудь правительственную раковинку, он естественно перестает быть революционером; превращение его в консерватора, в "охранителя", становится неизбежным. Из защитника угнетаемых, он быстро обращается в угнетателя; раньше он возбуждал народ, — теперь же он работает над тем, чтобы обессилить его. Называть по именам совершивших этот переход — нет надобности: современная история называет их, И как же могло бы этого не быть? "Место" делает человека. Вся машина, вместе взятая определяет работу отдельных ее частей. Как это давно уже заметил известный дипломат, Роберт Вальполь: "Интересы управителей всегда противоположны интересам управляемых". Тот, кто становится членом правительства, неизбежно становится, в силу этого, врагом народа.
Если мы хотим всегда быть полезными нашему делу — делу угнетаемых и побежденных, — научимся никогда не выходить из наших рядов. Ни в каком случае мы не должны отделяться от товарищей, даже под предлогом быть им полезными; пусть наши объединения всегда будут свободными союзами, и наша дисциплина — всегда добровольного. Честный человек всегда должен объявить стачку, как только речь зайдет о даровании ему титула, власти, делегатства, ставящего его выше других и избавляющего его от какой-либо доли ответственности. Тогда только революционные силы не будут распылены и народ не будет вынужден постоянно посылать ко власти начальство, чтобы оно его же угнетало. Вся история человечества не изображается ли камнем Сизифа, который катился вниз на него самого, после того, как — Сизиф с громадным трудом, успевал докатить его до вершины горы?
Что же касается до тех, в ком сидит достаточно рабства, чтобы искать себе хозяев, — пусть они их ищут! Без хозяев они еще долго не останутся. С правительствами происходит то же, что с религиями. Вы встречаете тысячи людей, говорящих всем с торжественным видом: — "Если бы все были такие же, как я, тогда конечно не было бы нужды в правительстве; но для народа оно необходимо. Точно также можно было бы обойтись без религии, но она полезна для женщин и детей". И таким путем поддерживаются правительства и религии. Мы же дорожим в высшей степени свободою для себя, дорожим ею и для других; мы не хотим иметь хозяев и не хотим чтобы одни хозяйничали над другими. Что бы ни говорили защитники государства, мы знаем, что со временем солидарность т. е. их взаимная зависимость, и громадные выгоды, предоставляемые свободною коммунальною жизнею, будут совершено достаточны, чтобы издерживать жизнь общественнаго организма. Лишь бы ее постоянно не нарушали фантазии правителей, бросающие народы туда и сюда, как несчастные стада.
Конечно, с нашей стороны было бы большим заблуждением, если бы мы, в нашем увлечении, полагались на внезапное развитие людей в направлении анархии. Мы знаем, что получаемое людьми образование, полное предрассудков и лжи, долго еще удержит их в рабстве. По какой "Лестнице" образованности им придется пройти, раньше чем они поймут, наконец, что они могут обойтись без пут на ногах и без цепей, — этого мы не знаем; но судя по теперешним временам, этот путь будет долгий. В то время как духовенство и наставники в школах согласно работают, чтобы поддерживать общее невежество, а генералы, чиновники в полиция со своей стороны развивают дух подчиненности, — те, кого народ считает своими защитниками, обещают ему, что они создадут "прочную власть", способную защищать священные интересы религии и собственности. Не видели ли мы недавно что собрание, называющее себя республиканским, единогласно голосовало, чтобы выразить благодарность "благородному воинству" за то, что оно картечью расстреляло тридцать пять тысяч пленных и убивало штыками женщин и девочек (3)?
Не видели ли мы также как другое собрание, еще более "республиканское", доказало свою "мудрость и честный здравый смысл", держа тюрьмы и каторгу полными республиканцев, в то время как оно ухаживало за королями всего света? Все наши законодатели — когда те ярые члены революционных клубов — не обратились ли они уже в маркизов?
Сколько бы лет, десятилетий или веков ни отделяло нас, и не должно отделять, от окончательной революции, мы тем ни менее, все с той же верою будем работать для начатого нами дела. Мы будем с глубоким интересом изучать современную историю, но мы не примем в ней такого участия, которое было бы изменою нашим убеждениям. — "Пусть мертвые хоронят мертвых!"; пусть кандидаты ко власти расхваливают свои планы улучшений в государственном управлении; мы же направим все наши усилия на то, чтобы увеличивать число имеющихся в обществе равных и свободных элементов, хотя бы эти элементы были еще разрозненны и отрывочны.
Дело, за которое мы взялись, вовсе не пустая мечта потому, что в тысячах точек это дело уже подготовляется, — как бывает в химическом растворе, когда в нем начинают уже образовываться тысячи мелких кристалликов, раньше, чем вся масса не обратится в твердое тело. Взгляните на великое множество союзов — земледельческих, промышленных, торговых, научных, литературных, художественных, возникающих повсеместно: не служат ли они доказательством перемены, совершающейся в умах и толкающей нас все более и более в направлении обобществленного труда? А всеобщий упадок старых правил религий и казенной нравственности и рост свободной мысли, — не доказывают ли они и рост самоуважения в каждой отдельной личности?
И не увеличивается ли каждодневно число вольных социалистов, живущих как равные, без всяких вождей, дающих им лозунги, без обязательных законов и без всякой другой связи, кроме сознания общего долга, взаимного уважения и сочувствия? Наконец, среди недавно совершившихся событий, разве нет таких, которые повидимому предвещают новое будущее? Не нам хвалить Парижскую Коммуну, так как мы сами в ней участвовали, но ее история далеко еще же написана; никто еще не рассказал, как в этом кипучем котле зарождался уже целый новый порядок вещей, в котором все попы, полицейские и капиталисты более не были у власти. А так же далеко в России, — какое великое зрелище представляют собою эти молодые люди и молодые героини, бросающие свое положение в обществе, свое состояние и бесчисленные радости жизни, науки и искусства, чтобы идти в народ и кончать жизненный путь в тюрьмах и в рудниках! Объединению всех этих разрозненных зачатков великого будущего общества мы и должны посвятить свои силы. День этого праздника придет: и праздновать будут тогда не только федерацию народов, но торжествовать будут, объединение людей — свободных и живущих без хозяев, осуществляющих пророчество великого нашего предка, Рабле: Делай то, что хочешь!
Примечания:
Печатаемый под этим заглавием перевод письма Элизе Реклю, написан его товарищу по изгнанию после Парижской Коммуны, Э. Бо(Е. Beaux), жившему тогда в Аргентинской республике, в Буэнос-Айресе. Под влиянием учений Фурье, Бо очевидно писал Реклю, спрашивал, — не лучше ли было бы заняться мирным строительством рабочих производительных и потребительных ассоциаций, — чем отпугивать людей страшным словом "Анархия" и революцией?
Свой ответ Реклю напечатал в 1878-m году под заглавием "L’Evolution lagale et l’Anarchie" ("Легальная Эволюция и Анархия") в издававшемся им, вместе с Лефрансэ и Н. Жуковским журнале "Le Travailleur" ("Работник"). Но его несомненно прочтут с живым интересом, многие задающиеся теперь, в России, вопросом, — куда направить свои силы?
П. Кропоткин.
(1) Под именем ассоциации Реклю, конечно, понимал здесь союзы продовольственные и потребительные в том смысле, как их понимал Фурье, которые должны были стать ячейками для создания нового социалистического строя.— П. К.
(2) Кооператоры в России, отказавшись от выдачи своим членам дивиденда взятого из прибыли своих предприятий, сделали громадный шаг вперед, чтобы избавить себя от упрека, делавшегося им
сорок лет тому назад нашим умершим другом. Но из его критики остается одно. Как ни велико воспитательное значение производительных союзов, одних их недостаточно. Но не говоря уж о том, что всякое правительство неизбежно стремится к тому чтобы сосредоточить в своих руках управление производительными силами страны и, по той или другой причине, или под там или другим предлогом, оно всегда может положить конец свободному строительству жизни если не встретит противодействия этому шагу. Но, кроме того, производительные союзы не покрывают двух, весьма важных частей жизни общества — правительственной администрации и образования. И если поклонники централизации, не встретят настоящего отпора, то их идеи, поддержанные всем религиозным и умственным наследием мыслителей, духовенства и правителей со времен древности до сих пор, возьмут верх и сами ассоциации заразятся ими. Нужно, чтобы в обществе создалось и жило сильное противу-централизаторское и противу-государственное течение, чтобы неустанно бороться с захватчиками власти и поклонниками единовластия.
(3) Реклю говорит здесь о Версальской палате. В 1871-м году, после разгрома Парижской Коммуны, она действительно выразила благодарность войскам, которые расстреливали из тогдашних пулеметов (митральез) сдавшихся защитников Коммуны в числе 35.000 человек и убивали холодным оружием захваченных ими женщин. П. К.
Взято из:
Элизе Реклю, Избранные сочинения, Петербург: "Голос труда", 1921 г.
Добавить комментарий